Глава тринадцатая
Ему нужна была Агнес, только ее маленькие, с детства натруженные, руки могли избавить его от боли. Слишком много он прыгал на больной ноге днем, что бы ночью спать спокойно. Солдаты помылись и затихли, Роха с мальчишками нес караул, было тихо и тепло, только и спать, а ему досаждала боль в ноге. До рассвета он почти так и не заснул. А на рассвете кавалер поднял всех. Это был последний их день в городе. Он так обещал людям. И поэтому за этот последний день ему нужно было успеть сделать то, зачем он сюда явился.
— Вставайте, лентяи, — орал он, едва солнце показалось из-за крыш, — сегодня главный день. Вставайте, если хотите завтра отсюда выбраться.
Люди послушно вставали, начиналась обычная утренняя суета военного лагеря. А Волков сел есть, ел он много, но не потому, что хотел, а потому, что нужно. Вместе со сном боль в ноге отогнала и аппетит. Ел и думал, что скажет жирному епископу из города Вильбурга, когда не сможет привезти ему мощи. А сказать-то было нечего, кроме оправданий типа: чума, дезертиры, еретики, дурак Брюнхвальд, засевший в цитадели. Да, причин для оправданий была куча, но кому нужны оправдания. Епископу точно они были не нужны, этому капризному сеньору нужны были мощи, из главного храма Ференбурга. Для чего они были ему нужны… Да какая разница, главное, что жирный поп свою часть контракта исполнил, а Волков мог только предложить оправдания в зачет исполнения своей части контракта. Примет ли поп оправдания, глупо, глупо на такое даже наедятся. В общем, помимо боли в ноге его еще тяготили мысли о неизбежной встрече с мерзким епископом. Он мог, конечно, просто уехать, куда-нибудь, мало ли на земле мест, где он найдет себе пристанище. Но эту мысль он и вовсе гнал от себя. Это было последним делом, недостойным воина, а теперь и рыцаря. Он знал, что так не сделает, и поэтому готовился к неприятной встрече с попом.
Пока он ел и думал, все остальные уже были готовы к походу в ратушу. В лагере он оставил только Роху, мальчишек, двух солдат, брата Ипполита и жену еретика с детьми. Все остальные пошли с ним к старой ратуше за мощами. Все надеялись, и он в глубине души тоже, что идут они туда в последний раз. Волков с трудом сел на коня, Еган ему помогал. И кавалеру было неприятно, что солдаты видят его слабость. Но деваться было некуда, ехать было нужно, а боль в ноге не утихала.
Наконец они выехали, день только начинался. И обещал он быть нелегким.
Без промедлений начали ломать камни, а те были крепкие, не кирпичи, и цемент был хорош. Волков, глядя, как ломом и заступом еретик и помогавший ему солдат пытаются выворотить очередной камень из кладки, произнес:
— Видно, бургомистр денег на такую стену не пожалел.
— Наш бургомистр скряга, он на все денег жалел, — останавливаясь, чтобы передохнуть отвечал еретик.
Вскоре оба работающих устали, остановились. И кавалер тут же сказал:
— И что, все будут ждать, пока еретик отдохнет, капитан Пруфф, пусть два человека продолжат долбить стену, если хотят, конечно, завтра поутру покинуть город.
Он видел, как глядят на него люди капитана. Он буквально кожей чувствовал их взгляды, даже через доспех. Солдаты не хотели долбить стену. Солдаты не хотели лезть в подземелье. Солдаты не хотели вылезать из него в цитадели потому, что там их могли ждать люди сумасшедшего Брюнхвальда, который не хотел ничего никому отдавать. Солдаты ненавидели его. Тогда Волков подошел к Пруффу и заговорил тихо:
— Вы, капитан, кажется, попросили больших денег, толи двадцать пять монет, толи двадцать семь за это дело.
Пруфф молчал, исподлобья глядя на кавалера, только усы топорщились.
— Потрудитесь заставить ваш сброд работать, иначе вы не получите не пфеннига, слышите? Ни одной медной монеты.
— Господин рыцарь, — зашипел капитан в ответ, — вы обещали нам легкую прогулку, просто взять и сопроводить мощи, деньги, что, вы предложили моим людям, смехотворны. Они за них должны еще драться с еретиками и проводить осадные работы, не много ли вы хотите от них?
— В таком случае сами, берите кирку и рубите стену, вы-то попросили деньги немалые. Слышите, Пруфф, берите кирку и рубите стену. Иначе…
Он замолчал и отошел от капитана, тот стоял, пыхтел от злости и потом пошел к своим солдатам. Они собрались в кучу стали тихо переговариваться, а Волкову оставалось только догадываться, чем закончатся эти разговоры. Они могли повернуться и уйти, просто уйти, а могли и напасть. Роха тоже понимал это и велел мальчишкам зарядить мушкет на всякий случай. На пустой улице вымершего города стояла тишина, напряженная тишина ожидания.
Наконец совещание закончилось, два солдата нехотя пошли в ратушу к еретику и, взяв инструмент, стали бить стену.
Волков облегченно вздохнул, только незаметно, чтобы Еган и Сыч, стоявшие рядом, не видели его напряжения и облегчения.
И тут случилось то, на что он не рассчитывал, первая кладка оказалась самой крепкой, за ней камень был поменьше, и раствора клали мало, экономили. Работа пошла на удивление споро. И уже на следующей смене людей, лом одного из солдат прошел внутрь подземелья:
— Есть, пробили, — не очень радостно сообщил он.
Все, кто был в ратуше, оживились.
Волков пошел посмотреть. Да, стена была пробита, осталось только расширить проем. И проем еретик расширил быстро.
Заглянул внутрь, посветил туда факелом и сказал:
— Можем идти, до второй стены шагов тысяча, там разобьем свод, и вы будете в городе. Тогда вы отпустите семью?
— Отпущу, когда вернусь из города, из цитадели. И еще дам тебе еды и денег, — отвечал кавалер.
— А если вы не вернетесь?
— Молись, чтобы вернулись, — закончил разговор Волков и крикнул, — эй, факелов побольше, идем в проход.
— Нет, господин, так нельзя, нельзя много факелов в подземелье, — заговорил каменотес испуганно, — и людей много не надо, засыпать начнем все, нельзя так.
— Господин, он прав, — сказал один старый солдат, — я при подкопе Брее работал, землю вытаскивал, с факелами в подкоп нельзя, только с лампами, и много народа тоже нельзя, и вправду засыпать начнем там.
Волков никогда не капал подкопы, но что-то такое слышал, и поэтому спросил у старого солдата:
— А как быть?
— Отправите с еретиком трех — четырех человек, пусть идут, развалят свод, и зовут нас, мы уже за ними пойдем. Пройдем с парой-тройкой ламп и быстро вылезем в цитадели.
— Сыч, — сказал кавалер, — приглядишь за еретиком, Пруфф, четырех человек в помощь ему выделите.
Ни кто, ни еретик, ни Сыч, ни четверо солдат выбранных Пруффом в подземный ход идти не хотели, но ни кто из них не посмел ему перечить. И они пошли.
Свет шел из дыры вверху, и оттуда же доносился голос:
— Экселенц, руку давайте, мы вас вытянем.
Волков полез на кучу сырой земли поверх, которой лежали две небольшие каменные плиты. Он забрался на них, поднял голову и увидал руку, что тянулась к нему. Взялся за нее крепко, но так, что бы больное левое плечо лишний раз не вывернуть. Его немного подтянули вверх, и подхватили другие руки. Он с трудом, стараясь не греметь латами, выбрался из подземелья и оказался в огромном темном помещении.
— Экселенц, тут богатств, столько, сколько я в жизни не видал, — тихо говорил Сыч, — но за дверью какие то люди, не знаю кто такие, какие то солдаты.
— Может люди Брюнхвальда, — так же тихо произнес кавалер, оглядываясь.
— Может, — согласился Сыч, — отсюда непонятно.
Кавалер огляделся. Взял лампу, встал и, стараясь не громыхать доспехами, пошел туда, где в тусклом свете лампы поблескивало железо. Фриц Ламме, шел рядом и беспрестанно говорил:
— Экселенц, тут всего добра на дести подводах не вывезти. Через ход все вынесем, Брюнхвальд и не узнает. Только не в храм мы попали, тут кругом оружие.
Волков и сам это видел, он шел вдоль стены, у которой на палках висели кирасы, кирасы, кирасы. Он остановился, проверил ремни, кожу, все было в порядке, кирасы были не новые, но они находились в отличном состоянии. Дальше шли шлемы, все добрые. Наплечники, совсем новые. Дорогие перчатки, не хуже чем у него, еще кольчуги. Новые крепкие стеганки, подшлемники. В больших бочках стояли десятки новеньких алебард, и десятки пик и копий.
Пока он все это осматривал, Сыч, не переставая говорил, как все это можно вынести через ход, и сколько все это будет стоить.
— Арбалеты видел? — перебил кавалер Сыча.
— Там у двери, — махнул рукой Сыч, — и арбалеты и стрелки к ним в бочках. Полные бочки стрелок.
— Стрелки, — передразнил его Волков и пошел туда, куда указывал Сыч.
Фриц пошел с ним. Арбалеты были не Бог весть какие, не новые, но и не плохие. За то болтов к ним, и вправду, целые бочки. А еще он нашел четыре почти новых аркебузы.
— Порох должен быть, — сказал он Сычу.
— Может в тех бочках, — указал Сыч в темноту.
Волков запустил руку в бочку, в которую не попадал свет, и нащупал там… Сначала он даже не понял, что это. Круглые тяжелые шарики. Вытащил их на свет пригоршню и разглядел. Это была крупная картечь. Он глянул на Фрица, который с интересом заглянул в его ладонь.
— Пушки, видел здесь пушки? — спросил кавалер.
— Нет, — мотал головой Фриц Ламме.
— Должны быть, не может быть, что в арсенале такого богатого города не было пушек.
— А, мы в арсенале! — догадался Сыч.
— Ну не в церкви же, — ехидно заметил кавалер и добавил невесело, — ищи пушки. Или не ищи, все равно нам ничего здесь брать нельзя.
— Как нельзя, нам ничего тут брать нельзя? — искренне удивился и расстроился Фриц Ламме.
— Да так, — объяснил Волков, — это земля курфюрста Ребенрее, город хоть и сам по себе, и живет по своему праву, и курфюрст внутри города не хозяин, но все равно. Выйдешь с награбленным, думаешь, у тебя не спросят где ты его взял?
— Вона как, а я уж думал, дадим разных железяк дуракам Пруффа, они и рады будут, а тут то железа вон, сколько разного и хорошего.
Сыч был прав, если бы солдатам раздать доброго доспеха, да с хорошим оружием, то недовольство бы и поутихло, и еще пару дней они помолчали бы. Но этого делать было нельзя. За такое и повесить могли бы, попади он в руки герцога. Хотя нет, теперь его бы не повесили, вешают безродных бродяг, а он, теперь, был рыцарь. Только отрубание головы.
— Где еретик? — спросил он у Сыча, после невеселых раздумий.
— Да вон, у дыры сидит, — грустно произнес тот, — позвать?
— Зови.
Еретик подошел, и вид его внушил кавалеру беспокойство. Уж больно мрачен и уныл был каменотес. Казалось бы, задание выполнил и мог просить свободу и еду, но он молчал, смотрел в темноту. Волков видя все это, спросил неприветливо:
— Чего?
— Не получилось, — ответил еретик. — Посчитал я неправильно.
— Чего не правильно? — уточнил Сыч. — Говори толком.
— Мы в арсенале вылезли. Видите? — он обвел рукой все вокруг.
— Видим, — сказал кавалер, — и что?
— Отсюда вы в Ризенкирхе не попадете, только через ворота, а они закрыты. Бургомистр еще зимой, как только мор начался, велел их заложить, что бы из Нижнего города в Верхний пройти было нельзя. И людей нанял, что бы Верхний город и казначейство охраняли.
— Мы значит не в цитадели? Так значит, мы туда не попали? Церковь где? — переспросил кавалер, которого начали покидать последние капли надежды.
— До церкви шагов триста, на восток отсюда, — невесело бубнил каменотес. — За стеной она. Я думал, что выйдем в Верхнем городе, а ход шел только под Нижним. Верхний город восточнее будет.
Снова, снова все шло не так, снова цель ускользала от него. Вот только что была тут — рукой достать. И вот опять ее уже нет, не схватить, далеко она. Это бесило его, и уставал он от этого, словно воду рубил клинком. Все в пустоту. Дышать уже не чем, сил уже нет, время ушло, а цель все там же, несмотря на все усилия.
— Зарезать тебя прямо тут, крыса безбожная, — наливаясь злобой, говорил Волков, — или на свет вывести, и там повесить?
Камнетес молчал, и не пугался, а на рыцаря не глянул даже.
— Чего молчишь, — Сыч без размаха дал ему в морду, — отвечай, когда с тобой господин говорит.
Сыч ударил сильно, правой рукой. Да так умело, что даже лампа в его левой руке не качнулась, а каменотес мешком рухнул на каменные плиты.
— Ну, — продолжил он, чуть наклоняясь к еретику. — Говори, дурак. Как в церковь попасть?
— Ошибся я, — отвечал тот, потирая челюсть, — ошибся. Не казните. Я ж все сделал, что обещал.
— Ты обещал нас к церкви вывести, — Сыч пнул его еще раз в морду.
— Говорю же — ошибся, — еретик даже не пытался закрыться от удара, сидел на полу да с жизнью прощался.
— Что тут за солдаты? Кто за дверью? — спросил его кавалер. — Чьи люди?
— Не знаю господин, — отвечал каменотес, — для меня все солдаты одинаковы, что ваши, что наши.
Волков и Сыч, почти одновременно подняли головы, взглянули на узкое застекленное окно, что светилось дневным светом на высоте в два человеческих роста.
— Глянуть надо, что за люди, сможешь? — спросил Волков у Сыча.
— Глянуть то смогу, да вот толку от моего гляда мало будет, я ж не больше вот этого, — он кивнул на еретика, — в воинских людях разбираюсь, лучше бы вам самому.
Тут Сыч был прав. Они позвали еще пару людей из лаза, и те тихонько придвинув пару ящиков и пустую бочку к окну, помогли кавалеру влезть на них. Держали снизу за ноги, чтоб не упал. Теперь он увидел, кто был за дверью арсенала, кто хозяйничал в Нижнем городе, в нижней части цитадели.
И гадать, тут не пришлось. Кавалер сразу увидел красные знамена с золотой перчаткой над входом в одно из зданий. И тут же еще человека, в красном сюрко с золотой перчаткой на груди. Кажется, это был один из тех, кто устраивал ему засаду. Еще он увидел пять коней под седлами у коновязи, и одиннадцать возов с мешками. И кашеваров, у костра за работой, и солдат в доспехе и без.
Он насчитал двенадцать человек. Но это были только те, кого он увидал. А сколько было в домах, что стояли вокруг площади. Да это были враги, еретики, и возможно их было больше, но в голове у кавалера начала вырисовываться одна смелая мысль.
Он подумал о том, что если арсеналом владеют еретики, то ни кто не упрекнет его в том, что он отнимет у них кое-что для себя. Это будет уже добыча, а вовсе не грабеж мирного города. Ведь не город он грабит, а еретиков. Дело другое. Он даже заулыбался, казалось только что все рухнуло, надежд нет, и он готов был убить поганого еретика и вдруг, все поменялось. Теперь он загорелся снова. Черт с ними с мощами, черт с ним с епископом, как-нибудь он отговорился бы от жирного попа, если… Если удастся из города привезти денег. Да, деньги решили бы его проблему. Он стоял на ящиках, смотрел на улицу, на вальяжно лежащих в телегах солдат врага, на красные штандарты, на поваров, готовящих еду, и сосредоточенно думал. И улыбался. Он уже знал, как будет договариваться с попом, если не привезет ему мощи. Кавалер, наконец, оторвался от окна и стал аккуратно, чтобы не греметь доспехом, спускаться вниз.
Сначала, он думал просто ограбить арсенал, вынести через дыру все, что можно было унести, а унести тут было что. Но тут его позвал один из солдат, что с лампой копался темном в углу:
— Господин рыцарь, — окликнул, он в полголоса и стянул огромный кусок материи с чего то большого. — Господин, взгляните.
Волков шел к нему глядя на желтые отражения тусклой лампы, он сначала не понял, что это за блики и лишь подойдя ближе разглядел, и обмер. Это были две новые, совершенно новые полукартауны из отличной бронзы, на отличных лафетах, на отличных колесах. Это сорокафунтовое орудие можно было поставить и на стену и в осаду взять, и использовать в поле, оно было относительно легким и в тоже время мощным. А еще тут же стояло два двадцатифунтовых нотшланга, такие в южных войнах называли кулевринами. Они были старинные, чугуннокованые, но кто-то не поскупился и их тоже положил на новые лафеты и поставил на новые колеса. Дальше стояли бочки с ядрами, дальше порох. Порох был старый, не такой, каким стреляли Хилли-Вилли. Но и им можно было отлично выстрелить из орудия.
Дальше он уже не колебался. Кавалер принял решения, когда разглядывал пушки: он не собирался уходить отсюда, оставив пушки чертовым еретикам. Пушки были нужны ему самому.
И его тут же покинули остатки всяких дурных мыслей, он уже знал, что делать.
— Зови сюда всех, — приказал он солдату, что таскал за ним лампу. — Да скажи, что бы тихо все было, скажи, что еретики за стенкой.
Пока из лаза в полу, стараясь не шуметь, вылезали люди Пруффа, и сам Пруфф он ходил у орудий, трогал бронзовые и чугунные стволы, размышлял, волновался, немало обдумывая план. Вскоре Пруфф и Роха подошли к нему, они явно хотели знать, что он задумал. И он сказал:
— Это городской арсенал, а за дверью еретики, мы не можем этим нечестивым оставить столько оружия и пушек.
— Тут есть пушки? — обрадованно спросил капитан Пруфф.
— Две полукартауны, и два старых нотшланга.
— Это прекрасно! — произнес Пруфф. — Надо их отсмотреть.
— Вы имели дело с пушками? — спросил кавалер.
— Я же вам говорил, я почти два года, два года просидел в осадах, я имел честь защищать стены Ланна и других городов, — говорил капитан с пафосом и гордостью, — и целыми днями стрелял из пушек, и люди мои, половина, это пушкари.
— Вот и прекрасно, — сказал Волков. — Значит все у нас, получится.
— А что у нас должно получиться? — поинтересовался Роха.
— Мы разобьем еретиков и заберем себе все из арсенала, — отвечал кавалер глядя как наполняется людьми здание арсенала.
Солдаты с факелами ходили вдоль рядов с доспехами и оружием тихо переговаривались, даже брали, что то поглядеть, но было видно, что они не рассчитывают на то, что им, что то из этого может достаться.
— Пруфф, скажите своим людям, что бы брали себе все что приглянется, — произнес кавалер. — Пусть оденут добрые доспехи, пусть берут все арбалеты и алебарды, и заряжают аркебузы, скажите, что это все они оставят себе, — кавалер не собирался мелочиться, — но за это нам придется повоевать.
— А пушки? — спросил капитан.
— Пушки и все остальное — мое, — закончил разговор Волков.
— Будем драться? Ты хоть знаешь сколько еретиков? — спросил Роха. Он тоже волновался.
— У них два повара, один для господ один солдатский.
— Значит, может быть, их сотня, — предположил Роха.
— Если их сотня, закроем дверь и будем уходить через лаз. А если меньше, заманим их сюда, как станут в дверях, ударим с десяти шагов арбалетами и аркебузами, у нас их много. Если повезет и они замнутся — стрельнем два раза, и в пойдем в железо.
— Если они встанут в дверях, я убью их всех картечью, — сказал Пруфф, — и арбалеты не понадобятся. Если конечно есть картечь. Если нет, и ядра подойдут. Но с ядрами будет сложнее.
— Картечь есть, — сказал кавалер, — я в одной из бочек видел.
— Прекрасно, — сказал капитан, — заманите их сюда к дверям, и пусть они встанут покучнее, а я все сделаю.
Когда Волков прощался с сослуживцами, получал выходные деньги, собирал вещи и седлал коня, помимо легкой грусти, его не покидало чувство облегчения. Казалось, он избавлялся от чего-то тяжелого, что многие, многие годы камнем лежало на сердце. Только покинув казармы, только уйдя из гвардии навсегда, он неожиданно понял, что его тяготило. Сидя на дорогом коне и не оборачиваясь назад, он уезжал в новую жизнь и надеялся, что больше никогда не испытает этот отвратного, изматывающего чувства, чувства томительного ожидания сигнала к атаке. А теперь глядя как, стараясь не шуметь, люди капитана Пруффа весело, под светом многих факелов, разбирают доспехи, надевают их и откровенно радуются, после того как кавалер пообещал им, что доспехи останутся у них после возвращения.
Теперь, глядя на них, он снова ощущал мерзкое покалывание в кончиках пальцев, как в молодости перед первыми сражениями, когда он только начинал осваивать ремесло солдата. Да, он снова чувствовал, то чего чувствовать не хотел. Выматывающее душу ожидание сигнала. Только с той разницей, что сигнал к атаке, сегодня придется отдавать ему самому. Солдаты одевали латы тихо, разговоры велись в полголоса. Не гремели, помогали друг другу. И Роха рядился в латы, и Хилли-Вилли. Даже отец Семион нацепил кирасу, одел шлем, правда, без подшлемника, нашел маленький кавалерийский щит, и взял в руки шестопер. Стоял, размахивал им приноровляясь. Шестопер оружие, которое требовало опыта. Да еще и короткое, драться таким без перчаток и наручей дело гиблое. У попа явно такого опыта не было, а перчатки и наручи ему не достались. Волков встал, подошел к нему, без разговоров отобрал у него шестопер, нашел в бочке с оружием крепкий клевец на длинной рукояти, вручил попу и сказал:
— Вперед не лезь, раненых добивай, или наших раненых не давай добить. Держись во втором ряду с арбалетчиками.
— Как пожелаете, кавалер, — ответил отец Семион.
— Эй, — продолжил Волков, — разбирайте арбалеты, аркебузиры, заряжайте аркебузы.
Солдаты стали разбирать оружие, арбалетов оказалось девять штук, аркебуз четыре штуки. На десяти шагах было чем встретить самого крепко вооруженного врага. А еще был мушкет. А ведь еще были и пушки!
— Порох — дрянь, — доложил капитан, доставая для наглядности порох из бочки, осветил его лампой и показал его кавалеру, — но сухой, для войны на дистанции не пригоден, но тут на двадцати, тридцати даже на ста шагах сработает. Я велел класть полтора совка. Бахнет, так — бахнет.
— Смотрите, чтоб не разорвало пушки.
— Не волнуйтесь кавалер, эту бронзу не разорвет даже три совка такого пороха. А в старую чугунину я положу, столько, сколько положено для двадцати фунтов. И картечь туда класть не буду, в кулеврины положу по два ядра, на пол совка пороха, так будет надежнее. Просто нужно, что бы враг подошел поближе.
— Надеюсь, что они встанут в воротах, — сказал кавалер.
— Лучше и быть не могло бы.
Люди капитана умели, обращается с пушками, это было видно сразу. Это и чуть успокаивало. Да у него были пушки с картечью, страшное оружие в ближнем бою. У него было много арбалетов и аркебуз, но он все еще не знал, сколько солдат у врага.
Да и Пруфф вдруг стал делать непонятные вещи, легкие кулеврины, он поставил прямо напротив входа, а тяжелые полукартауны покатил в углы.
— Что вы делаете? — спросил Волков чуть раздраженно. — Ставьте пушки перед воротами, а не в углы.
— Кавалер, я не учу вас строить солдат в ряды, и вы не учите меня, управляется с пушками, — заносчиво отвечал капитан Пруфф.
— Не учить?
— Не учите. Хоть ядром, хоть картечью, всегда лучше бить не во фронт, а с угла во фланг. Больше побьешь. Вы же были в осадах, должны знать.
— Я в осадах был с мечом и арбалетом. Я не пушкарь.
— А я пушкарь, вот если они, как увидят пушки, и станут за углы, как вы их будете доставать? — продолжал капитан. — Попрячутся, вот тут мы их картечью с обоих углов и возьмем.
Волков понял, что Пруфф знает, что делает и больше к нему с советами не лез.
А капитан тем временем спрятал кулеврины под рогожу, а за ними легли канониры, а полукартауны поставил в дальние, темные углы арсенала. И сказал:
— Ну, мы готовы.
Все солдаты смотрели на кавалера, ждали его решения. Волков оглядел всех, он видел их взгляды, он чувствовал, что он в него верят. И он заговорил:
— Арбалетчики и стрелки, бьете только по моей команде. Канониры, вам команду даст капитан. Те, кто с железом, если враг, все-таки, войдет сюда, встаете ко мне в линию под левую руку, всем взять алебарды, нам нужно дать время стрелкам перезарядится. Хилли-Вилли, бьете только офицера, если его не видно — знаменосца или сержанта. Скарафаджо, ты как, сможешь на своей деревяшке подрезать караульного, когда он войдет?
— Ну, попытаюсь, — сказал Роха, постучав своей деревяшкой по камням пола. — Думаю что справлюсь.
— Нет, пытаться нельзя, нам нужно будет ранить двоих караульных, что стоят снаружи, когда они сюда войдут. Ранить наверняка, есть доброволец?
— Я желаю, господин, — тут же откликнулся сержант Карла по прозвищу Вшивый.
Волков даже не узнал его сразу, теперь он был в кирасе и наплечниках, на голове у него был крепкий шлем, а не тот рыцарский, что он носил до этого. В руках он держал алебарду.
— Стань вон туда, — кавалер указал куда, — дверь откроется, вот эта створка, я нападу на них, они станут к тебе спиной, ты должен ранить их, но не убивать, понял? Они должны убежать и поднять тревогу.
— Понял господин, буду колоть в ляжки или в брюхо.
— Они в кирасах, коли в ляжки. Еган, — позвал рыцарь.
— Да, господин, — откликнулся слуга.
— Возьми пару кирас и охапку оружия из бочек, принеси сюда, как дам команду — со всего маха кинешь все это на пол, что бы стража на улице услышала, понял.
— Да, господин, — Еган заметно волновался.
— Да не бойся ты, — сказал Волков так, что бы и другие слышали, — если дело пойдет плохо, уйдем через лаз. Всех нас тут не убьют, даже если врагов больше сотни будет.
Говорил кавалер уверенно, и его уверенность передавалась людям.
Еган понимающе кивал головой и пошел собирать железо.
— Тушите лампы и факела, прячетесь, пушкари и стрелки, спрячьте фитили, что бы от входа их не было видно. Все стали тушить свет и прятаться в углы и за бочки, арсенал погрузился в темноту.
Сам он подошел к двери, стал так, что бы сразу его не заметили, он, едва различал сержанта Карла, что стоял напротив. Это было хорошо, значит стражники, что войдут в арсенал со света и вовсе ничего не увидят.
Еган подошел к воротам, держа на руках пару кирас и целую охапку оружия остановился, ожидая команды.
— Как бросишь, отходи к сержанту и заряжай арбалет, — приказал Волков.
— Ага, — откликнулся Еган.
Все! Все было готово. Можно было начинать, кавалер стоял несколько мгновений, сжимая и разжимая пальца, он еще думал, что можно уйти отсюда без боя, просто обворовать арсенал и все. Он еще тешил себя такой мыслью, он знал, что если даст сейчас приказ уходить все тихонько поднимутся и полезут в лаз. А еще Волков знал, что не даст такого приказа, потому что… Потому что ему было мало того, что можно было пронести через лаз, ему нужно было все, что есть в арсенале. И все, что есть на улице. Все это можно будет забрать себе, и коней, и подводы, и еще доспехов и оружия и все что награбили еретики, потому что, ему это нужно. И ни кто его за это не осудит, ведь заберет он все это у еретиков, у безбожников, у врагов.
Кавалер машинально проверил все ли на месте. И топор, за поясом и стилет в сапоге были там, где им и положено. Он еще раз подумал о том, что меч у него слишком дорогой для такой жизни, и надо будет его продать, а себе купить что-нибудь попроще. Но сейчас придется поработать таким, какой есть. Он достал меч, поправил щит, вздохнул, выдохнул и подумал, что дальше тянуть нельзя, иначе люди начнут волноваться и сказал негромко:
— Еган, бросай.
— Бросать? — переспросил слуга.
— Бросай ты уже, дурень, — крикнул кто-то из угла.
Солдаты больше не хотели ждать. Надоело всем. И Еган бросил железо на камни. В тишине арсенала звук был очень громким. Еган подождал, прислушиваясь, поднял все, что нашел на полу в темноте и снова бросил на пол. И пошел, встал рядом с сержантом Карлом. Волков услышал, что он натягивает тетиву на арбалете. А огромная половинка двери поползла, громко заскрипела, чуть приоткрылась, в темноту пролилась полоска света, и кто-то спросил с улицы:
— Ну, что там?
— Кирасы, — ответил кто то другой.
— Что кирасы?
— На полу кирасы валяются.
— Где?
— Да вот. Прямо перед дверью.
— А не должны, думаешь воры?
— Пойду-ка я за офицером.
Все шло не так, как рассчитывал Волков.
— А чего ходить, эй, — заорали за дверью, — кликните там господина, скажите, что воры, вроде, в арсенал пролезли.
Кавалер подумал, что так даже может быть будет и лучше, если сразу удастся убить офицера, если он лично придет проверять арсенал. Но офицер оказался не дурак, когда он пришел он не полез в арсенал, а чуть заглянул внутрь и громко скомандовал:
— Растворяй ворота настежь.
Теперь точно все шло не так, как хотел кавалер.
Он увидал, как одна створка ворот поехала, впуская в арсенал свет, и увидал, как во вторую створку вцепились крепкие пальцы, ждать дальше смысла не было, Волков сделал шаг и одним движением отрубил несколько фаланг, что тянули ворота.
— А-а-а-а-а, дьяволы, — раздался крик, звон роняемой алебарды, — мои пальцы, пальцы!
Но ворота уже распахнулись настежь. И кавалер видел людей, что спешили к арсеналу в полном вооружении, а дальше видел тех, что быстро одевают на себя латы, и тех, что выходят из близлежащих домов и офицера, что стоял в двадцати шагах от входа пытаясь разглядеть, что внутри. Не выходя из-за угла, он крикнул:
— Хилли-Вилли, офицер.
Мальчикам повторять нужды не было, сразу они вылезли из за корзин, стали, перед спрятанными под рогожу кулевринами, тут же положили мушкет на рогатку и…
То ли офицер их разглядел в полутьме, толи он был опытен необыкновенно, но прямо перед выстрелом он сделал пару шагов вправо. И пуля улетела в сторону кашеваров.
— Не попали, что ли? — спросил один из мальчишек.
— Не стойте, сатана вас дери, — рявкнул волков, — заряжайте.
А сам стал считать людей врага. А их было немало и они все выходили и выходили из домов.
Кавалер стоял за косяком считал людей врага и пока что не волновался. Ну да их было больше, уже больше, он насчитал тридцать шесть вместе с офицером, но без возниц и кашеваров. Но у него была хорошая позиция, арбалеты и аркебузы, и пушки. Да у еретиков были хорошие доспехи, но даже хорошие доспехи не защитят от арбалета и аркебузы на двадцати шагах. А именно с такого расстояния он собирался их бить, то есть ужа на пороге арсенала. И тут он увидел, что из дома вышел красавец, в отличной кирасе, в шлеме с пером, в дутых и резаных штанах, какие любили носить ландскнехты императора, он был дороден и бородат, за ним шел такой же щеголь, но со знаменем, знамя было тоже, красное поле с золотой перчаткой. А за ним шел еще один человек, тоже офицер. Но хуже всего, что следом за ними по улице шли еще солдаты, и они несли щиты. Крепкие, огромные, осадные щиты, пред которыми арбалеты бессильны. Со щитами было семеро солдат, именно они станут в первый ряд. А за ним еще шли люди. Всего Волков насчитал сорок семь человек с пиками и алебардами, с арбалетами и аркебузами, при двух офицерах и двух сержантах. Врагов было в два раза больше, вооружены они были не хуже, и были они нечета солдатам Пруффа. Видимо не всякого брали под знамя Якоба фон Бранц, фон Ливенбаха. А вот самого рыцаря кавалер не увидел. Видимо тот еще не отошел от раны. Но это мало утешало Волкова. И без него офицеров было достаточно.
Да, все шло совсем не так, как он планировал, совсем не так. Все на что он мог теперь рассчитывать, так это что еретики всей баталией зайдут в арсенал прямо под картечь. А если нет? Возьмут и не зайдут, и все что получится так, это пальнуть в них из кулеврин. А постом, что? Нужно уже подумать о том, как уходить через лаз. Как ему не остаться в арсенале навсегда.
Тем временем еретики построились на площади, перед арсеналом, в пятидесяти шагах от ворот. Как и положено, первые солдаты в полном доспехе, и солдаты со щитами, второй ряд алебарды, после пики, после арбалеты. Шесть человек с аркебузами вне строя, сержанты на флангах, один офицер в первом ряду, второй со знаменосцем и еще двумя солдатами сзади. Они двинулись вперед.
— Хилли-Вилли, офицера в первом ряду видите? — крикнул Волков.
— Это тот, у которого перо на шлеме?
— Да и лента красная на кирасе, вот его убейте, только наверняка бейте, когда близко будет, а сейчас спрячетесь, чего стоите на виду, отойдите в темноту.
Волков еще надеялся, что еретики так и зайдут кучной баталией в арсенал под картечь, а вот что делать если они рассыпается и ринутся внутрь без всякого строя… Тогда только пробиваться к лазу. Но нет, они никогда не распустят строй. Уж больно хорошие солдаты.
Они шли ровным рядом, малым приставным шагом, первый ряд плотно стоял, левое плечо вперед.
«На кой черт они взяли пики, неужели думают, что мы встретим их на улице, нет, бросят пики в десяти шагах перед зданием», — невесело думал кавалер, глядя как ровный строй приближается к воротам арсенала. Нужно было, что то делать, а может, и нет.
— Пруфф, стреляйте, — не выдержал он, — они уже под кулевринами.
— Рано, — отвечал капитан из темноты, — пусть станут ближе. Что бы крепче вдарило. Буду бить у ворот.
«Болван, — думал Волков, — что решат эти двадцать шагов».
Еретики побросали пики наземь, еще не дойдя до ворот тридцати шагов, поняли, что выходить к ним на улицу ни кто не будет. Остановились. Офицер тот, что стоял в первом ряду, что то коротко скомандовал. Два аркебузира пошли вперед. Шли не торопясь, пытались рассмотреть что-нибудь внутри арсенала, но свет падал только на порог, и еще чуть рядом с ним, все, что было дальше, скрывала темнота. Они приближались медленно, подняв аркебузы и дымя фитилями, привязанными к правой руке. Они в любой момент готовы были стрелять. Было очень тихо. Все замерли и люди Волкова и солдаты-еретики. Два солдата подошли уже на десять шагов, они не шли в ворота, а крались по стенке, прятались за распахнутыми воротами. Пытаясь из-за угла заглянуть в темноту. Еще немного и они стали бы различать, что творится в арсенале. Дальше тянуть не было смысла, вот-вот один из аркебузиров, заглянув за угол, должен был носом упереться в Егана и сержанта Карла. Волков крикнул:
— Арбалеты, кто их видит, кидайте болты.
Солдаты уже не могли ждать, все у кого был арбалет, и кто хоть немного видел врага — выстрелили. Один болт пролетел рядом с лицом кавалера, на расстоянии ладони, он даже услышал шипение его оперения. И почти никто не попал, только один снаряд, впился в левый бок аркебузира, того которого Волков видел. Болт пробил бригантину, и на палец вошел в солдата.
Оба аркебузира кинулись от ворот прочь, один при этом орал:
— Задели меня, задели дьяволы.
Тут же захлопали выстрелы, еретики стреляли в темноту арсенала, туда же летели и арбалетные болты. Вот теперь бой начался, все волнение, вся тревога улетучились сразу, только если раньше Волков сам бы стрелял из арбалета или стоял в строю с алебардой, ожидая начала дела, то теперь он должен был руководить этой тяжелой работой:
— Арбалеты — бейте, цельтесь в морды. Аркебузы, сидите тихо, бить на пятнадцати шагах. Хилли-Вилли — только офицер, слышите, только офицер.
Арбалетчики, перезаряжая арбалеты стали стрелять по строю еретиков, он был как на ладони. Но у тех были крепкие доспехи, да еще и щиты в первом ряду. А арбалеты были так себе, и наконечники у болтов не каленые, да и не те, что пробивают латы. В общем, первые выстрелы не нанесли еретикам никакого урона. Еретики тоже кидали болты в арсенал, но это скорее для виду, больше для острастки, это было пустое дело, они никого не видели. Волков на всякий случай поднял щит к лицу, оставив самую малую щелку для глаз, между щитом и шлемом. Он понимал, что враги так стоять не будут. Они пойдут. Как только офицер разберется в ситуации. Пока он не понимает, сколько у него врагов, он думает. Но долго думать он не будет. И решаться ему придется скоро, так как арбалеты начали их доставать. Первый раненый покинул строй, когда болт пробил ему наплечник. И тут же звонко хлопнул выстрел мушкета. Хилли-Вилли не попали в офицера стоявшего в первом ряду, а попали в солдата, что стоял сразу за ним. Кавалер видел как у того после выстрела улетел в вверх шлем. Сам солдат оказался даже не ранен, но он был обескуражен и оглушен, сняв рукавицу, стоял, тер лицо, удивленно таращась в сторону арсенала.
— Дьявол, — выругался Волков, — опять не попали. Цельтесь лучше, чертовы сопляки.
Тут еще один болт впился в ляжку аркебузира стоявшего чуть левее строя.
— Вам лучше убраться, — тихо говорил кавалер, наблюдая за еретиками, — я бы на вашем месте нипочем бы сюда не полез.
Он уже готов был, согласится на ничью, уж больно опытен и организован был враг.
— Вы ж и понятия не имеете, сколько нас тут, — продолжал он диалог с еретиками, — за пушки волнуетесь, так пушки я через дыру не уволоку. Вынесем все что сможем, конечно, ну так у вас всего этого и без арсенала хватает. Убирайтесь, безбожники.
Еще один болт достиг цели, еще один солдат ушел из строя.
— Ну, начинайте пятиться, — упрашивал еретиков Волков. — Уходите. А мы закроем ворота и тоже уйдем.
Снова бахнул, выстрел мушкета, но солдат, стоявший рядом с красавцем офицером, прикрывал его щитом, пуля, пробив тяжелый щит, пробить кирасу не смогла. Офицер осмотрел вмятину, и поднял руку вверх и зычно крикнул:
— Пошли, ребята, перережем этих папистских свиней, которые грабят наш арсенал. Вперед, вперед! Дружно, шагом! Соло скриптум!
Еретики дружно заревели, и все разом шагнули вперед. Волков понял, что без кровавой каши сегодня не обойтись. Он злился на Хилли-Вилли, которые за три выстрела так и не смогли попасть в этого тупого офицера, который так красиво ведет своих безбожников под картечь. Да и черт бы с ними, все равно Бога не ведают, лишь бы все получилось, как он задумал:
— Арбалеты, аркебузы, готовится. Ждите залпа кулеврин, — крикнул он. — Пруфф, у вас все готово?
— Все, — донеслось из темноты. — Я жду их.
— Хилли-Вилли, вы когда-нибудь попадете в этого расфуфыренного петуха?
— Извините, господин, — отвечал один из мальчишек.
— Попадем, господин, пусть только поближе подойдет, — обещал второй.
Строй врага приблизился почти вплотную к воротам, восемь-десять шагов, и они полезут в арсенал. Волков не уходил из своего укрытия, хотя ему казалось, что некоторые из еретиков его уже видят. И тут, краем глаза он увидал, как канонир, стянул с кулеврин рогожу, и Пруфф был рядом с ним. И вот когда уже наконечники алебард враг чуть не пересекли порог арсенала, Пруфф крикнул:
— Пали!
Канонир поднес запал к пороху. Волков чуть прищурился, ожидая выстрела, громкого хлопка, но его не последовало. А вместо этого, огонь яростно и с адским свистом полетел вверх огненным фонтаном вместе с черным дымом. Озарив на пару мгновений арсенал. Вся сила пороха вылетела из пушки через запальное отверстие. Пруфф упал на землю и пополз в сторону, то же самое сделал и канонир, только пополз прочь от Пруффа.
— Господи, Пруфф, — тихо шипел Волков, — что вы творите, дурак.
А Пруфф не слышал его, он кинулся в правый, дальний угол туда, где стояла одна из полукартаун. Он выхватил запал у другого канонира, сам решил стрелять.
А по рядам еретиков, после секундного замешательства пошел смех:
— Пошли ребята, — орал офицер, — паписты даже из пушек стрелять не умеют. Соло скриптум!
— Соло скриптум, — дружно ответили ему солдаты.
И они сделали один, только один шаг как грянул гром. Даже подшлемник и шлем не помогли, у кавалера на мгновение заложило уши, и ничего кроме нудного однотонного звона он не слышал, настолько громок был выстрел большой пушки в здании. Все заволокло серым тяжелым дымом, и на него из этого дыма летел мусор, пыль и большие щепки. Он открывал и закрывал рот пытаясь восстановить слух, глядел, как рассеивается дым. И чем меньше становилось дыма, тем отчетливее он понимал, что ни одного еретика картечь не задела, они стояли на пороге в недоумении, выставив вперед алебарды. А вот верхняя часть правой створки ворот была разнесена в щепки, створка едва не рухнула, висела криво на одной петле.
Дурак Пруфф стрелял без предупреждения, картечь прошла совсем рядом с Волковым и еще ближе от сержанта Карла Вшивого и Еган, что стояли с другой стороны от входа. Напротив кавалера.
— Пруфф, я вас сам зарежу, если еретики вас не убьют, — произнес Волков, не слыша самого себя и наливаясь злостью, а потом заорал, все еще не слыша себя, — арбалеты, аркебузы — палите.
Он видел, как Пруфф почти бегом бежит в другой угол, а канонир, уползавший от огненного фонтана, вернулся и подносит огонь к запальному отверстию второй, не стрелявшей кулеврины, как Еган и сержант Карл, кинулись прочь от ворот. Как желтым светом полыхнул маленький цветок, в темноте арсенала. И как в стройных рядах еретиков получился коридор на том самом месте, где только что стоял их бравый офицер.
И Волков решил уйти со своего места, и очень вовремя, только он отошел от ворот, как бахнула вторая полукартауна, и на этот раз Пруфф попал. Волков выстрела почти не слышал, но прекрасно видел, как разлетается щепками косяк ворот и сами ворота, а вместе с ними разлетаются в мареве красных брызг люди, только что стоявшие в строю. Весь правый фланг еретиков повалился, даже те, кого картечь не задела, падали как будто их валило сильным ветром. Кавалер видел, как высоко подлетела рука в латной перчатке, и упала среди двух убитых насмерть, в страшно развороченных, залитых кровью доспехах. Видел, как ползет солдат, с полуоторванной ногой, с которой непонятно как сорвало и наколенник и сапог. И слух начал к нему возвращаться. И он услышал стоны и вопли и проклятия тех, кто сейчас должен был умереть, и тех, кто умрет позже. Противник был в смятении. Но их было еще намного больше. Их офицеры и сержанты не знали, что делать, приходили в себя, а Волков уже знал, что делать ему. Он заорал, что было сил:
— Арбалеты и аркебузы, стройся под мою правую руку, — он встал в пяти шагах от ворот, вытянул руку с мечом, указывая линию, по которой нужно было, строится подчиненным. — Пруфф заряди еще одну пушку.
Солдаты строились перед противником, все делали быстро, чем удивили Волкова. Роха стал с края строя, на место сержанта. У него в руках была аркебуза.
Еретики растаскивали раненых, появился офицер, и стал строить их заново, отведя чуть назад, на десять шагов. Их арбалетчики кинули даже пару болтов, оба летели в Волков, но один чиркнул по кирасе, второй враг целился в лицо, вовсе не попал. И когда кавалер был уже готов дать команду стрелять, вперед, без команды, вылезли Хилли-Вилли, немало не заботясь о вражеских стрелках, они встали у всех на виду, на пороге арсенала, и прежде чем кавалер успел крикнуть им, что бы ушли за строй, поставили рогатину, быстро положили на нее мушкет и выстрелили. Все было сделано быстро и нагло. И тут же они, чуть не бегом кинулись за спины товарищей.
Волков видел как в отличной кирасе офицера, прямо под бугивером, появилась круглая черная дыра. Он удивленно опустил голову, пытаясь ее рассмотреть, даже потрогал ее перчаткой, а потом вдруг колени его подкосились и он упал на бок, шлем слетел с его головы и со звоном запрыгал по камням мостовой. Офицер был мертв.
— Пали ребята, — заорал Волков.
Все кто был с ним, дружно выстрелили. И болты и пули аркебуз большого урона еретикам не нанесли, достали лишь двоих. Волков убедился, что его люди отвратительные стрелки. Но и еретики не знали, что делать. Тоже пытались стрелять, но тоже без особого успеха. Хилли-Вилли, после выстрела тут же забежали за строй перезаряжались. И тут кавалер услыхал какой-то гул за спиной, обернулся и увидел Пруффа и еще четырех солдат, которые катили по каменным плитам арсенала огромную полукартауну. Пруфф, сам толкал пушку, пыхтел, его лицо багровело и при этом он орал, что было сил:
— Кавалер, в сторону, разойдитесь все, сейчас я им врежу. Все в сторону.
Кто-то схватил Волкова за руку, потянул в сторону, его люди тоже разбегались, ни кому не хотелось попасть под картечь. Кавалер снова чуть прищурился, ожидая выстрела, и выстрел грянул, не так звонко как в первые разы, но все равно громко. Картечь со страшным жужжанием понеслась по улице, но достала только одного врага. Еретики не стали ждать, пока выстрелит пушка, они начали разбегаться еще раньше, чем Волкова оттащили с траектории выстрела. Теперь враги бежали, кто мог по улице на север, кто не мог, ковыляли, только четверо, стояли и ждали, то ли были удивительные храбрецы, толи разини.
— Вперед, — заорал кавалер, что было сил, — в железо их, ребята. В железо!
Четверо еретиков, что не убежали, тут же были утыканы болтами и переколоты и порублены алебардами. А среди тех, кто кинулся на них первый, Волков с удивлением заметил отца Семиона.
Но сам он шел как можно быстрее вперед, подгонял своих людей продолжая орать:
— Гоните их, никакой пощады, и не давайте им построится, не дайте сесть на лошадей. Лошади мои! Наши!
Но уже через двадцать шагов, нога у него разболелась, так что он остановился. И даже Роха на деревяшке его обогнал. Это была полная победа. Несмотря на то что боль была невыносима, он чувствовал себя счастливым. Он морщился, дышал носом, чуть зубами не скрипел, но не переставал думать, о том, что это его первая, настоящая победа, в маленьком, но спланированном им сражении. Кое-как, не сразу, но боль в ноге улеглась, и кое-как он добрался до костра, где кашевар еретиков варил гороховую кашу. Он сел на тюк с горохом, рядом с дымящимся колом. Сидел, сняв шлем и стянув подшлемник, сняв перчатки и вытянув ногу, так чтобы не болела. Он отдыхал, глядел по сторонам и увидел у сапога своего ложку. Длинную, деревянную ложку, что валялась на мостовой. Он нагнулся за ней, так, что бы лишний раз не сгибать больную ногу, поднял, осмотрел и залез ею в горячую кашу, помешал ее, чуть зачерпнул, поднес к губам, подул, как следует и стал, понемногу, есть. Вокруг деловито сновали его люди, кто то обшаривал дома, кто-то сгонял раненых и пленных, кто-то считал лошадей и подводы. Еще кто-то обыскивал убитых и снимал с них доспехи, а он ел гороховую кашу, соленую, на отличном сале, очень, очень вкусную и горячую кашу. Он уже тысячу лет не пробовал такой отличной каши.
Кавалер не заметил за кашей, что подошел к нему Фриц Ламе и тихо произнес, наклонившись:
— Экселенц, там наш проныра нашел кое-что, может, глянете?
— Какой проныра, — Волков оторвался от каши, он не понимал ничего, — что нашел?
— Еган наш, пошел в арсенал, глянуть, не сбежал ли еретик, а тот сидит за пушкой на сундуке. Трясется, и рыдает. Да и Бог с ним, но Еган под ним сундук то и приметил, хотел открыть, а там замок, хотел его топором, а он дубовый и оббит железом. Так сразу его и не взять. Велел мне за вами сходить.
— Железом оббит и с замком? — спросил кавалер. — А большой?
— Не так что бы большой, локоть в ширину да два в длину.
Дубовый сундук, оббитый железом и на замке — Волков знал такие сундуки. В таких сундуках, обычно, хранилась ротная казна, а ключи от них были лишь у избранного, всеми солдатами корпорала, и ротмистра.
— Пойдем, глянем, — он встал, взял шлем и бросил в котел деревянную ложку.
Каша, конечно, была прекрасна, но сундук на замке, что хранился в арсенале, стоил любой каши.
В углу арсенала, за потниками, что висели на перекладине, за корзиной со старыми стременами стоял сундук. Он не большим, но даже на вид был крепок. Еган ковырял ножом замок при свете лампы. Но скорее для порядка, чем в надежде открыть. Кавалер только глянул и понял: это была ротная казан.
— Господин, — сдавленно, произнес слуга, увидев кавалера и оглядываясь, — его от пола не отнять. Тяжеленный. Может золото?
— Ты топор ищи, или молот, — сказал кавалер, честно говоря, он и сам волновался.
Да там могло быть золото, еретики мародерствовали в городе не один день, и если у вшивого доктора были целые пригоршни золота, то и у мародеров оно должно было водится.
Ничего искать не пришлось, Сыч протянул Егану мощный, тяжелый клевец на железной рукояти. Тот взялся крепко по мужичьи. Собрался бить.
— Ты не острием бей, дурень, — советовал ему Сыч. — Молотком проламывай.
— Да не учи ты, я приноравливался только. Лезет, тоже, под руку, — огрызался слуга, но клевец взял по-другому.
Не с первого раза и не со второго раза, крепкому крестьянскому мужику, удалось проломить крышку сундука и выбить обломки доски. В образовавшуюся дыру сразу засунул руку Сыч. Видимо за всю свою жизнь, Фриц Ламме ничего подобного не испытывал. Только лишь глянув на его лицо, кавалер понял, что не ошибся. Лицо Сыча вытянулось и застыло в стадии счастливого удивления. Наконец он вытащил руку, разжал кулак, и все увидели, то, что хотели. Правда, это было не золото, но это были деньги.
В широкой ладони Сыча лежали талеры разных курфюрстов, крейцеры, древние, почти стершиеся шиллинги, далеких восточных орденов и новенький пенни с островов, и старинный обгрызенный динарий, и мятый грош. Пусть все не золото, пусть серебро, но Волков был согласен и на серебро, лишь бы…
— Сундук нам не нужен, — сказал он, — я видел у двери попоны, пересыпьте все в одну из них. И никому об это, слышали?
Еган и Сыч закивали головами.
Тут в светлом проеме ворот появился солдат и крикнул:
— Кавалер тут?
— Чего тебе? — откликнулся Волков.
— Господин капитан и сержант Роха вас просят.
— Чего?
— Там мертвяка важного, какого то сыскали, думают, что с ним делать, без вас не решаются. Хотят знать можно ли с него доспех ободрать.
— Иду, — сказал кавалер, и, повернувшись к своим людям, повторил, — и что б никому!
— Не извольте беспокоиться, экселенц, — заверил Сыч, — все тихо сделаем.
Еган еще не пришел в себя, от таких денег, он только кивал головой, соглашаясь с Сычом.
Волков сразу узнал мертвеца, хотя забрало было у того опущено.
Он лежал на столе в большой зале большого дома. Меч его лежал тут же. Кавалеру не нужно было открывать забрало, он узнал по роскошным доспехам, по узорам из черненого серебра на панцире, по великолепным наплечникам, по шикарным перчаткам. Это был Якоб фон Бренц, фон Ливенбах, и шлем его был разбит мушкетной пулей.
— Доспех его талеров сто стоит, — сказал Роха.
— Двести, — поправил Пруфф.
Волков знал, что никто этот доспех не купит ни за двести, ни за сто монет. А монет за пятьдесят продать можно было. Конечно, его можно было продать, и когда-то, солдат Ярослав Волков так бы и сделал, содрал бы латы с трупа, а труп выбросил бы в канаву, но кавалер Иероним Фолькоф, уже никогда бы так не поступил:
— Нет, — коротко сказал он и пошел на улицу.
Ни Пруфф, ни Роха перечить не стали.
Как только вышел, увидал солдата, что тащил из конюшни огромную и красивую, яркую тряпку, он уже был на улице, а тряпка все тащилась из конюшни, он остановился, достал нож и собрался отрезать от нее кусок, себе для солдатских нужд.
— А ну стой, — окрикнул его кавалер. — Что это?
— Не знаю господин, нашел вот.
— Вытаскивай все на улицу, — приказал кавалер.
Солдат с трудом вытащил огромную, яркую красную ткань с золотым шитьем и веревками.
— Так-то шатер вроде, — догадался солдат.
Волков и сам это понял, только в отличие от солдата понял это сразу. Да это был шатер, из дорогой красной ткани похожей на парчу, и с гербами Ливенбахов по периметру.
— По закону войны, личные вещи, что принадлежали командиру врага, принадлежат командиру победителей, знаешь об этом? — спросил кавалер.
— Знаю, господин, — невесело отозвался солдат.
— Теперь это мой шатер, сложи его и отнеси Пруффу.
— Да, господин.
Он хотел было уже пойти узнать, как дела у Сыча и Егана, серебро волновало его больше, чем доспехи и шатер Ливенбаха, но его остановил отец Семион:
— Господин рыцарь.
— Ну?
— Нужно, что то решить с пленными, — он указал на девятерых пленных, что сидели у забора.
Почти все они были ранены. Доспехи у них отняли. И теперь они покорно ждали своей участи. Кое-кто молился, а кто-то просто сидел, опустив голову. А кто-то и умирал, истекая кровью.
— Ну, дай им причастите, — сказал Волков, — тому, кто согласится его принять. Да спроси, может, кто вернется лоно истинной веры. А остальным — смерть.
— Уже предлагал исповедаться в ереси, и принять истинное причастие, но они упорствуют в ереси своей, никто не согласился, раскаяться, а без раскаяния мне не должно причащать их.
— Ну и пусть катятся в ад, — закончил разговор кавалер. — Скажу Пруфф — сейчас всех зарежут.
— Не торопитесь господин, не нужно их резать.
— Почему? Мы их не милуем, они нас тоже.
— Отпустите их живыми, проявите милосердие, и пусть господина своего возьмут, — поп смотрел на него хитрыми глазами.
— Объясни.
— С мертвых, какой вам прибыток.
— А с живых какой? Они оружие снова возьмут.
— Слава, господин.
— Слава?
— Да слава, господин. Отпустите их во славу матери Божьей, и дозвольте им взять своих вождей для упокоения.
Кавалер молчал, он никогда не думал о своей славе. И тут вдруг, в первый раз в жизни ему представилась возможность чуть-чуть прославится. И что скрывать даже мысль о славе была приятной.
— Отпустите их, — продолжал поп, — в городе Ланне о вас и так будут говорить, вы уже дважды побили еретиков, убили мертвого доктора, убили знатного еретика, а если еще вернетесь с тем богатством, что тут захватили, так о том будут судачить неделями. А если еще и этих еретиков простите, так не только в Ланне о вас заговорят.
Чем дольше говорил отец Семион тем заманчивее казались кавалеру его предложения. А мысли о славе становились еще приятнее. Да, кавалер понял, что он действительно хочет, что бы о нем говорили. И узнавали его щит. И не только в Ланне. Но пока он слушал умного попа, у него появился вопрос:
— А тебе-то, зачем моя слава, какая твоя корысть? — спросил кавалер у отца Семиона.
Монах вздохнул, и заговорил:
— Меня лишили прихода, — он помолчал, — толкнули на смертный грех, а когда вернусь, то может быть расстригут и лишат сана. Или упекут в самый далекий монастырь, а то и вовсе кинут в подвал. Вот подумал я и решил, что при вас останусь, коли не погоните. Вы человек незлобивый и вас любят холопы ваши, а если разрешите при вас быть, то и я не покажусь лишним, потому как свое благо от вашего не отделяю.
Не очень-то верил Волков, продолжал разглядывать его, этого попа, поп был хитер, как ни кто, но насчет славы он был прав. Славы кавалеру хотелось.
— Хорошо, — произнес он, — отпусти еретиков. И пусть заберут рыцарей своих. Пусть похоронят их как хотят.
— Эй, — крикнул отец Семион и пошел к еретикам, — заблудшие души в павшие в ересь, запомните день сей. И запомните герб, что на щите рыцаря этого, это герб славного воина кавалера Иеронима Фоькофа, который добротой своею и во имя Господа и Матери Его отпускает вас с миром, в надежде, что покинете вы ересь и вернетесь в лоно Истинной Церкви. Кавалер Иероним Фолькоф также дозволяет вам забрать вашего господина кавалера Ливенбаха и других рыцарей, что были с ним.
— Что, что, что? — к ним подковылял на совей деревяхе Роха и заглянул Волкову в лицо. — Ты что отпускаешь их?
— Отпускаю, — сухо ответил кавалер.
— Да что с тобой, ты ли это Фолькоф? — не унимался Скарафаджо.
— Я. И я слово свое сказал, обратно брать не буду.
— Они бы нас не отпустили бы, — заметил подошедший Пруфф.
— Мы не они, капитан выделите им одну подводу, пусть заберут своих офицеров.
— Как пожелаете кавалер, но у нас подвод не хватит все увезти. Всего много захватили.
— Я сказал выдать им подводу, что вам не ясно, капитан? — начинал свирепеть Волков.
— Все ясно, господин кавалер, но нам придется дважды сюда ездить, за раз мы все не увезем к себе в лагерь.
— Да хоть трижды, мы заберем все. Но подводу вы им выдайте.
— Как пожелаете, — поджал губы Пруфф.
Еретики не верили своему счастью, они вставали и кланялись Волкову, благодарили его.
— Они расскажут о вас многим, — тихо говорил отец Семион. — Нам это на руку, господин.
— Да, и особенно Ливенбахам, — добавил Роха, услышав слова попа. — Они точно захотят узнать, кто укокошил их родственничка.
— Пусть, мы убили его в честном бою, — отвечал кавалер. — Нам нечего стыдится.
— И пусть бы убирались, — снова заговорил Пруфф, — может вам это и нужно, но зачем же им подводу давать, когда нам самим их не хватает.
— Забудьте про подводу, капитан, — разозлился Волков, — расскажите, почему пушки у вас не стреляли, а если и стреляли то в ворота, а не в еретиков.
— Мои пушки стреляли, — обидчиво сказал капитан, — мои пушки принесли нам победу.
— Я спросил, почему кулеврина не выстрелила, и почему одна из картаун попала по воротам, а не во врагов? — зарычал кавалер свирепея. Его бесил Пруфф, вечно спорящий с ним.
Пруфф как обычно насупился, усы топорщились, губы скривил, стоял, молчал. А Волков не собирался заканчивать разговор:
— Ну, капитан, есть что вам сказать или вы только о подводах и добыче можете говорить?
В ответ Пруфф еще и побагровел, засопел, а после пробурчал:
— Война есть война, тут всякое случается.
— Дозвольте сказать, господин, — вдруг произнес немолодой солдат, что стоял неподалеку.
— Кто таков? — сурово спросил у него кавалер.
— Канонир Франц Ринхвальт, господин.
— Говори.
— В том, что кулеврина не пальнула, ничьей вины, нету, господин. Порох дрянь, не порох, а каша. Видно давно уже стоял. Ежели бы мы о том знали, ежели бы хоть раз им стрельнули, мы бы конечно, пороху боле положили бы. А так, положили как обычно, пол совка, дистанция то малая. Думали он два ядра-то вытолкнет, а порох он старый, и кулеврина старая, запальная дыра то у нее за столько лет попрогорела, большая стала, вот так и получилось, плохой порох, горел медленно, а дыра запальная велика, вот он в дыру то эту весь дымом и вышел, не смог ядра протолкнуть.
— А полукартауна почему выше пальнула? — спросил кавалер. — Тоже порох плохой?
— Да не додумались мы, что пол в арсенале на ладонь выше, чем улица. Приметились правильно, по головам вдарить хотели, а про пол то и не подумали, а на второй картауне высоту уже правильно поставили. Вдарили как надо.
— А зачем в головы метились? Почему не в брюхо?
— Так всегда картечью нужно метить по головам, ежели вдоль строя правильно картечью вдарить по головам, так целую просеку прорубишь, а ежели в тулово метить, так только первый ряд сметешь, и второй чуть зацепишь. Картечью всегда по головам цель, а ядром, вблизи, так лучше по ногам, если низом стрелять — ядро так по земле и попрыгает до конца строя, кучу ног поотрывает, а ежели в тулово им бить так двух-трех-четырех порвет и все. Завязнет.
— Ладно, понял, иди к пушкам, мы их с собой заберем, порох, ядра, картечь тоже. Увидишь там моих людей — вели Сычу ко мне идти и пусть еретика притащит.
Сам пошел глянуть лошадей, осмотрел их и удивился. Не нашел он дорогих и больших рыцарских коней. Кроме тягловых обозных всего шесть коней пошли бы под седло. И ни один из них не стоил больше двадцати талеров. Знатный Ливенбах либо был беден и приехал сюда пограбить, либо был умен, и не считал нужным рисковать на войне дорогими лошадьми. Хотя, судя по доспеху, бедным он не был. Кавалер расстроенно вздохнул, вспомнив отличного коня, что он взял после дуэли у Кранкля и которого зарубил мерзкий, вшивый доктор. Вспомнил и решил, что мертвый Ливенбах прав, дорогие кони не для войны, а для выездов.
Тут пришел Сыч, приволок еретика. Еретик прошел мимо убитых собратьев, которых раздели и бросили на мостовой и которых никто не собирался хоронить. А было их без малого шестнадцать. И шел еретик мимо, глядел на них, и понимал, что не приведи он папистов, братья его были бы живы. И от этого был не жив, не мертв, сам готов был умереть, лишь бы хоть как-то искупить свою вину, свое предательство.
Но не в кавалере, не тем более в Сыче, понимания и сострадания он не находил.
— Чего этот безбожник, загрустил? — спросил Волков.
— Грустит, экселенц, как увидал, скольких мы его безбожных дружков отправили в преисподнюю, так закис сразу, сопля до полу. Неровен час в петлю залезет, — беззаботно отвечал Сыч, тыча еретика кулаком в бок. — А ну не куксись, не куксись, паскуда безбожная. Господин с тобой говорить желают.
— Ты знаешь, где у вас тут синагога? — спроси Волков, не отрываясь от осмотра коня, которого он себе приметил под седло.
— Ну, так тут не далеко, на север ехать по Портовой дороге, а потом, как мимо пакгаузов пройдете, так на запад взять и будет синагога, — вяло говорил еретик.
— А где то рядом с ней есть дом, на воротах, которого вырезаны розы. Знаешь такой.
— Так рядом с синагогой он стоит, там менялы жили до чумы.
— Отведи его к Рохе, пусть за ним приглядит, потом отпустим, как все вывезем отсюда. Сам возьми, пару людей у Пруффа, и седла найди. Нужно съездить будет кое-куда, — распорядился кавалер.
— Все сделаю, экселенц, — обещал Фриц Ламме.
Они — кавалер, Сыч и два недовольных солдата, которых оторвали от любимого солдатского дела — сбора добычи, поехали на север по Портовой дороге.
Солдатам хотелось остаться и грузить трофеи, там, в лагере еретиков можно было что-нибудь найти, что не нужно было сдавать в общий котел, одежду, обувь, украшения, посуду в домах, если она не серебряная. А тут тащись с этим неугомонным, неизвестно куда, и ведь не боится по городу ездить: «Заговоренный он, что ли», — перешептывались солдаты, но делать было нечего — ехали за кавалером и его хитрым и опасным холопом.
— Серебро куда дели? — тихо спрашивал кавалер у Сыча, так, чтобы солдаты не слыхали.
— Не волнуйтесь, экселенц, надежно упрятали. В бочонок с картечью, на дно кинули, и то и другое тяжелое, ни кто не заметит разницы, а Еган при серебре до конца будет. Приглядит, — так же тихо отвечал Сыч.
Волков молча кивнул. Они ехали по пустынной улице, широкой и богатой, вскоре справа появились склады, большие и маленькие, запахло рекой. Это было необычно, для города, где кое-где, в прозрачном воздухе осени роились мухи над полуразложившимися трупами. Где у части домов были настежь открыты двери, где шныряли большие черные крысы. Где бегали псы одичалые, и боящиеся людей.
Не доехав до северных ворот, они по наитию повернули налево, и вскоре оказались на площади, где сразу увидали огромные крепкие ворота, с резным узором. Частью резьбы были розы, а чуть левее стояло приземистое здание в один этаж, без забора и коновязи, но с крепкими ставнями и крепкой дверью.
Пока Волков все внимательно рассматривал вокруг, Сыч и солдаты терпеливо ждали. Наконец кавалер указал на приземистое здание и спросил:
— Похоже на синагогу?
— Похоже, а еще на овин похоже, — сказал Сыч, — да-а, нашим храмам не чета.
— Ты знаешь, что такое архив?
— Чего же мне не знать, когда я при судьях столько лет прослужил, — важно заметил Фриц Ламме. — Это склад бумаг.
— В доме за этими воротами, есть архив, честные люди просили его спалить. Три талера на то жертвовали.
— Три талера на всех? — уточнил Сыч.
— Три талера тебе.
— Ну, раз так, то почему же не помочь честным людям, — Сыч подогнал лошадь к забору, встал не седло и уже через пару мгновений ковырялся с засовами на воротах, а потом сообщил:
— Экселенц, ворота на замке, я с ним не совладаю, ждите там, я тут сам управлюсь.
Волков и два солдата остались ждать его на пустынной улице.
Что там делал Фриц Ламме, кавалер не знал, время тянулось, но ничего не происходило. И вдруг послышался сильный удар, треск и кто-то закричал тонко и со страхом в голосе:
— Грабят, люди, помогите, грабят…
Голос оборвался, и все стихло. Кавалер уже начинал волноваться, когда над забором появилась голова Сыча, сначала голова, а потом из за забора вылетел немалый куль. А после и сам Сыч спрыгнул с забора. Он не без труда поднял с земли куль, стал грузить его на лошадь, да ругался при этом на солдат:
— Ну чего олухи, бельма то пялите? Помогли бы лучше.
Один из солдат спешился, стал ему помогать и выспрашивал при этом:
— А чего у тебя там?
— Да, что под руку попалось — то и взял, все равно сгорит, — говорил Сыч, привязывая куль, он усмехался озорно глядя на солдата, — не боись, дам и вам чего-нибудь, хоть вы тут и прохлаждались, а я всю работу делал.
Волков молчал, ожидая, что Сыч сам все расскажет, но тот не торопился, и кавалер не выдержал:
— Так ты сделал то зачем мы сюда приехали?
— А как же, — отвечал Фриц Ламме, привязав тюк и садясь на лошадь, — сделал все как надо, чуете? Дымком уже потянуло. Занимается огонек.
Волков почувствовал запах дыма и увидал на рукаве Сыча пятна:
— А кто там шумел?
— Да старикашка, какой то малахольный, сторож вроде, я как ставень на окне сломал так он на меня и кинулся с ножом.
— Ты его убил?
— Да Бог его знает, может и так, — беззаботно отвечал Сыч тихо, что б солдаты не слыхали.
А огонь тем временем разгорался и был уже такой, что над забором виднелись языки пламени, пока что редкие и дым пополз из-за забора по улице. Дело было сделано.
— Поехали, — сказал кавалер глядя на клубы дыма, поднимающиеся из-за забора.
— Экселенц.
— Что?
— А синагогу жечь не надобно?
— За нее не заплачено.
