Глава одиннадцатая
Он всегда прислушивался к словам Агнес, с тех пор как она стала глядеть в шар. Не пренебрег он ее словами и сейчас. Он вперед выслал двух дозорных. Они шли в тридцати шагах впереди, Егана на коне и двух людей поставил в арьергард, сам ехал перед телегой, за ним шли Хилли-Вилли, всем его людям передалось напряжение кавалера. Все были начеку.
Наверное, это их и спасло от быстрой смерти, те два солдата, что были впереди, увидали свежий конский навоз на мостовой. Они подняли руки, и кавалер остановил людей.
— Что там? — крикнул кавалер.
— Навоз, свежий, — отвечал один из солдат.
— Может от наших лошадей?
— Господин, в этом проулке еще навоз, а мы туда не ездили, — крикнул второй солдат, указывая в проулок, что шел от дороги вправо.
— Сходи, взгляни, — приказал Волков.
Солдат молча скрылся в проулке, а второй остался на улице и наблюдал за ним. Все остальные стояли, не шевелясь и почти не разговаривая, только лошади шевелились, да переступали ногами. Второй солдат, что наблюдал за своим товарищем неожиданно, повернул лицо к Волкову, глаза его были круглые, перепуганные, он заорал:
— Засада, господин засада!
И бросился бежать к своим, а из проулка, тоже бегом, выскочил тот солдат, что пошел его проверить, а следом, отставая от него на десять шагов вылетел рыцарь. Настоящий, в великолепном доспехе, на роскошном коне, как и положено, с копьем! Конь у него шел шагом размашистым, голопом, высекая искры подковами о камни мостовой! Он в два счета догнал того солдата, что уходил в проулок. И рыцарь был подстать великолепному коню, играючи, как жука на булавку, он наколол бедолагу, убил наповал! И даже копья не бросил, стряхнул труп и погнался за вторым.
— Арбалетчик, — заорал Волков, понимая, что такой доспех как у рыцаря пробить не просто, — убей у него лошадь.
Растерявшийся арбалетчик, только тут начал натягивать тетиву.
— Еган, мой арбалет, — продолжал орать кавалер, — что стоите болваны, не видите копье у него, разобрали щиты, все кто со щитами в первую линию, перед телегой становись.
Солдаты хватали щиты из телеги, арбалетчик выстрели и не попал. Рыцарь, видя, что к его приближению готовы остановил коня, снова высекая искры из мостовой, развернулся, а второй солдат, задыхаясь и лязгая железом, благополучно добежал до телеги, до своих:
— Живой я, а Яков что? — переводил он дух.
— Вон Яков лежит, проткнул он Якова, — отвечали ему солдаты.
Рыцарь отъехал и остановился, а из проулка стали выходить пешие, в отличном доспехе, один нес штандарт. Пурпурное поле, с соболями по востоку и западу, с золотой рыцарской перчаткой в центре. Волков не знал этого герба, хотя пурпур всегда говорил о знатности, а золото о том, что род рыцаря стар.
Но сейчас не герб интересовал кавалера, далее по улице, шагах в ста, еще из одного проулка, или быть может, целой улицы, выезжали конные, двое. И пешие шли за ними.
Это была ловушка, те, что были вдалеке, должны были остановить людей кавалера, а рыцарь со своими людьми должен был ударить с тыла. Хорошо, что дозорные заметили навоз.
— Господин, я натянул арбалет, — произнес Еган, — что будем делать?
А что тут можно было делать. Восемнадцать пеших, из них шестнадцать в доброй броне, два арбалетчика. Да рыцарь, а двое, судя по цветам, его оруженосцы, да из тех, что сами не хуже рыцаря, оба в хорошем доспехе, оба с копьями. А у него осталось девять бродяг, со щитами из досок, да Еган, холоп бывший, да Хилли-Вилли, вот и все его войско.
И что тут можно сделать? Бежать, больше делать нечего, конечно, все не убегут. От такого рыцаря, из пеших ни кто, ни уйдет, для него сейчас начнется развлечение, что то типа охоты. Да и сам Волков, может и не успеть, конь у него конечно великолепный, но именно в него, вернее в его коня будут стрелять арбалетчики врага. Попадут — даже если только ранят, у рыцаря будет шанс догнать его.
— Хилли-Вилли, — позвал кавалер.
И мальчишки тут же подошли к нему. Они заметно волновались, да и не мудрено. Он сам волновался, только вида не показывал.
— Заряжайте мушкет. И слушайте внимательно, как только скажу палить — палите, — он наклонился и заговорил тихо-тихо, только, что бы эти двое слышали, — как стрельнете — бегите, бросайте все и бегите, только к воротам не бегите сразу, догонят. Сначала спрячетесь где-нибудь, отсидитесь. Ясно?
— Но, господин… — начал было один из них.
— Ясно? — зарычал Волков.
— Да, — оба закивали.
Стали заряжать мушкет.
А тем временем люди рыцаря построились в два ряда, как положено, со знанием дела. Алебарды, пики, арбалеты. Каждый на своем месте. Щитов у них не было, с такими латами они ни к чему. Первый ряд весь в полоном доспехе. Рыцарь и его оруженосцы перед ними. Они были готовы начать.
Надо было, что то делать и Волков крикнул то, что обычно кричали вместо приветствия:
— Кто вы такой и что вам надо?
— А вы что, не видите моего герба? — отвечал рыцарь, поднимая забрало.
— Вижу, но я с юга, — отвечал Волков. — Я не знаю вашего герба.
— Оно и видно, что вы не местный, — заорал один из оруженосцев рыцаря, — у нас на гербах ворон не рисуют.
— Это герб славного рода, Ливенбахов, — крикнул второй, — а перед вами Якоб фон Бранц из рода Ливенбахов. А кто вы такой?
— Рыцарь божий, Иероним Фолькоф, приехал сюда волею епископа Вильбурга, что бы забрать мощи, из Ризенкирхе дабы уберечь их от осквернения.
— Господин, — тихо заговорил ближайший к Волкову солдат, — все Ливенбахи чертовы еретики.
— Ливенбахи! — стал припоминать кавалер.
— Так вы чертовы паписты, — крикнул рыцарь, — у вас есть индульгенция, Фолькоф, ваш пес-папа, отпустил вам грехи? Лучше если было бы так, потому что сегодня вы умрете. Или думаете, что у вас хороший конь и вам удастся сбежать.
Он был прав. Волков так и думал.
— Вы зарядили? — спросил он у мальчишек.
— Да господин, мы готовы, — отвечал один из них.
— Убейте у него лошадь, и сразу бегите. Стреляйте, как скажу.
— Господин, может лучше, мы стрельнем в него самого? — спросил тот, что держал мушкет.
— Хотя бы лошадь раньте, — зло зашипел кавалер.
И обернувшись назад крикнул:
— Еган, арбалет.
Если мальчишкам удалось бы убить коня под рыцарем, а ему убить или ранить коня под одним из оруженосцев, его людям, гораздо хуже вооруженным, удалось бы убежать, во всяком случае, многим, если не всем.
Еган переда ему арбалет.
— Приготовьтесь, — скомандовал он, видя, как рыцарь и оруженосцы разворачивают коней, готовиться к рывку.
— Мы готовы, — за всех ответил мальчишка, который, что уже начал целится в рыцаря.
— Как двинется, стреляй, — сказал кавалер.
И мальчишка, тот, что целился, тут же приказал своему товарищу, тому, что держал дымящийся фитиль:
— Запаливай.
Фффссшшпааахх!
Грянул выстрел. Белый клок дыма не спеша поплыл по улице, растворяясь в воздухе.
Все кони на улице вздрогнули, но Волкова волновал только один конь, а этот конь вел себя абсолютно так же как и все. Кавалер смотрел на него и понимал, что рыцарский конь готов кинуться в бой по первой команде ездока. Он был в порядке.
«Промахнулись, недоумки», — с горечью подумал он и глянул на мальчишек, те и не собирались бежать, со знанием дела они чистили ствол мушкета, один из них глянул на Волкова, поймал его взгляд и от души улыбнувшись, сказал:
— Попали.
Кавалер хотел заорать, обругать, сказать, что бы бежали, но в это мгновение, в абсолютной тишине, что стояла на улице, он услыхал звук, повернул голову и увидел как по брусчатке, прыгает, бьет концами по камням, не желая успокаиваться пружинистое рыцарское копье.
А потом на камни упал и щит со знаменитым гербом. Только теперь Волков глянул на рыцаря. Тот сидел на коне, наклонившись чуть вперед, на луку седла, и держал пере собой руку, ладонью вверх, ковшом, словно собирал в нее что то. И то, что он собирал, было кровью, и капала она из шлема.
— Господина ранили, — оглушительно звонко крикнул кто-то, из людей рыцаря.
Да все и так это понимали, оруженосцы подъехали к нему с двух сторон. И вовремя, Георг фон Бранц, фон Ливенбах начал валится с лошади, они едва успели поймать его. Упасть не дали. Поддержали, и повезли прочь, а люди его расступились и снова сомкнулись, пропуская господина себе за спины.
— Господин, мы готовы, — сообщил один из мальчишек, тот, что держал зажженный фитиль. — Говорите в кого палить.
Теперь ситуация изменилась, оруженосцы увозили своего рыцаря, но пешие все остались. Тот, что держал штандарт фон Ливенбаха, видимо сержант, грозно крикнул:
— Ребята, эти папские выродки ранили нашего господина, давайте ка перережем этих папских свиней.
Солдаты его поддержали, загремели оружием, раззадоривая себя.
«А ведь и в правду перережут», — думал кавалер, он отлично понимал, что уж больно неравно вооружены люди фон Ливенбаха и его люди.
Тут же ему в кирасу прилетел арбалетный болт, кирасу не пробил, скользнул и улетел под мышку. А вот Егану досталось, слегка. Болт чиркнул по луке седла, и вошел в ему в ляжку, на палец, не далеко от причинного места. Еган заорал:
— Ранили меня. Господин, меня ранили.
Волков, несмотря на серьезную ситуацию, невольно засмеялся, глянул на него и сказал:
— Ну вот, с почином. И не ори так, то не рана, пустяк.
А люди рыцаря двинулись на них, три пики, четыре алебарды. Плотный строй опытных людей закованных в железо, да два арбалетчика.
— Шаг, ребята, навалимся дружно, — орал сержант со штандартом.
— Хилли-Вилли, — крикнул кавалер, — палите в этого крикуна.
— Запаливай, — крикнул мальчишка, тот, что целился, — я на него давно навел.
Фффссшшшпаааххх!
Снова хлопнул выстрел.
И сержант остановился. В его кирасе чернела дыра, такая, что палец можно было легко в нее засунуть. Колени его стали подгибаться. Он стал сползать по древку штандарта на мостовую, с удивлением глядя именно на Волкова, словно его винил в том, что в него попали. И упал, роняя роскошно вышитый стандарт. Строй солдат врага, остановился в двадцати шагах от людей кавалера.
Он видел их лица, озадаченные, не понимающие, что делать дальше. Что бы усилить смятение противника Волков прицелился из арбалета в арбалетчика, что не укрылся за рядами своих, а стоял чуть в стороне. Выстрелил и попал, расстояние было небольшим. Попал тому в бок, но не так, что бы убить. Сунул Егану арбалет, что бы тот зарядил, но слуга не заметил этого, он сидел и разглядывал свою рану:
— Заряди, дурень, — рявкнул Волков.
Еган схватил арбалет.
А солдаты врага стояли все еще, не зная, что делать. Кавалер понимал, что если они сейчас двинутся, то перебью всех его людей, все чего им для этого не хватало, так это командира.
— Эй вы, чертовы безбожники, — заорал он, — чего вы ждете, начинайте. Найдется среди вас еще один дурак, кто отдаст приказ двигаться, мы готовы убить и его.
Он помедлил.
— Ну, кто-нибудь сделает, еще хоть один шаг в нашу сторону, кого убить следующим?
Желающих не было. Солдаты врага готовы были уйти, и он это понимал:
— Идите, — крикнул Волков, — и скажите другим, что добрый рыцарь Божий Фолькоф, отпустил вас, что бы у вас был шанс, вернутся к Господу, в веру праведную.
Враги сначала стояли в нерешительности, ждали чего то.
А потом они стали пятиться. Пошли назад молча. Остановились было у трупа сержанта, хотели его забрать, но Волков заорал:
— Не смейте ничего трогать, по закону войны то наша добыча, того кто тронет нашу добычу сразу убьем. Клянусь!
Солдаты врага потоптались и снова попятились, так и не забрав ни штандарта рыцаря, ни тела товарища. Вскоре, они перестроились в колону и ушли по улице на север оглядываясь.
— Господин. Поехали к монаху, а то кровь из меня идет, — заныл Еган.
Кавалер глянул на рану и зло сказал:
— Не идет она уже, а та, что вышла, запеклась.
— Зато болит, — продолжал ныть слуга.
— Заткнись, не позорь меня перед людьми, — прошипел Волков, — ты сам хотел воинскому ремеслу учится, так вот и учись, и не смей скулить, от такой пустяковины.
Он глянул на мальчишек. Хилли-Вилли были счастливы, старые солдаты хлопали их по плечам, говорили им такое, от чего у любого пятнадцатилетнего мальчишки кружилась бы голова.
— Эй, вы, — окликнул их кавалер, и, указав на труп вражеского сержанта, сказал, — по закону войны, то ваша добыча. Все, что его то ваше. Только щит, копье и штандарт рыцаря я себе возьму.
Мальчишки смотрели на него и не верили:
— Ну чего встали дурни, ждете, пока еретики вернутся? Бегите потрошить его. На нем одних доспехов на тридцать талеров.
Пока он подгонял мальчишек, не заметил, как к нему подошли два самых старых, из солдат, что были с ним сейчас. Подошли, стали рядом молча, ждали, пока он их заметит. Он заметил, спросил холодно, глядя на них сверху вниз:
— Ну, чего вам?
— Пришли вам спасибо сказать, благослови вас Бог.
— Чего еще, за что? — чуть теплее отвечал кавалер.
— Думали, что смерть нам пришла, еретики нас в плен не берут, вы бы могли с человеком своим уйти, кони то у вас добрые, а вы не побежали, думаем, что мало таких господ, как вы, мы видели за все время, что служим, — говорил один.
— Да будет вам, никакой я не особенный, — сказал Волков, — и бежать я собирался, только думал, как бы так сделать, что бы вас поменьше порубили. Да мальчишек моих сберечь хотел.
— Даже ежели и так, все одно сразу не побежали, — продолжил второй солдат, — да и то, что дозор выслали, нас сначала-то позабавило, думали дуркует господин, а потом поняли, что не зря вы боялись. Знали, что делали. За то и говорим вам — спаси вас Бог.
— Ладно, будете благодарить, когда из этого поганого города вас выведу, — сказал Волков прохладно, делал вид, что ему благодарность солдат особо и не нужна.
А на самом деле он был польщен. Вовремя схватки, за мучительным напряжением, да и после, он еще не понимал, что его действия спасли солдат, а солдаты это поняли, как только враг стал пятиться.
Тем временем труп убитого рыцарем сослуживца солдаты погрузили в телегу, туда же Хилли-Вилли положили снятые с вражеского сержанта доспехи. Копье и щит с гербом Ливенбахов, лежали уже там. Волков опять послал вперед дозор, и дал приказ двигаться в винный дом. Еган рассказывал, какую адскую боль он вытерпел и показывал торчащий из ляжки арбалетный болт. Хилли-Вилли слушали его, открыв рот. Только что эти мальчишки спасли своими меткими выстрелами их всех, но они этого как будто не понимали, настоящим героем для них был господин рыцарь, и его человек Еган, который так мужественно переносил страдания.
Волков приглядывался к ним. Он все ждал, они кое-что должны были ему сказать, но мальчишки болтали с Еганом, и ему пришлось их подозвать.
— Ничего не хотите мне сказать? — произнес он тихо, когда те уже шли рядом с его конем.
Они переглянулись.
— Ну! — настоял кавалер. — Говорите.
— Ну это, — начал один из мальчишек, — мы у того убитого кошель нашли. Полный.
— Почему не сказал всем? — сурово спросил кавалер.
— Так побоялись, — сказал второй, — думали, как бы не украли его у нас.
— Он не ваш. Он общий, вы должны были всем сказать.
— Господин, но вы же сказали, что все, что у него есть наша добыча, — удивленно сказал мальчишка, тот, что целился.
— Доспех, оружие, кольца и перстни, конь, одежда, даже исподнее — ваше. Деньги общие. Они принадлежат всем, кто с вами был в бою.
— Простите господин, мы не знали, — сказал тот, что подносил запал, и протянул кавалеру кошель, — тут почти семь талеров.
— То, что вы не знали — моя вина, — Волков забрал деньги, — но в следующий раз знайте, за сокрытие денег выгоняют из корпорации, а иной раз и вешают, или кончают дело тихо по-солдатски — ножом.
— Ясно, ясно, — кивали мальчишки, — будем знать.
— Солдаты, — крикнул Волков, — на теле сержанта найдено семь талеров, каждый получит свое, согласно закону.
Солдаты радостно приветствовали это сообщение, не будь в телеге трупа их сослуживца, радовались бы больше.
Рассказ о схватке с еретиками, у солдат, остававшихся в лагере, вызвал двоякое чувство. Вроде, как и радость за маленькую победу, но и чувство тревоги. Люди не готовы были драться с еретиками, они пришли сюда, как на прогулку. Просто сопровождали, какого-то рыцаря, что собирался забрать какую-то важную для каких-то попов вещь. А тут настоящие схватки, как на настоящей войне. И тревога эта сразу усилилась, как только Пруфф, увидал в телеге щит раненого рыцаря. Кавалер стоял рядом, и видел, как переменилось лицо капитана. Только что он был важен и даже самодоволен, и вдруг, просто заглянув в телегу, он встревожился.
Глянул на кавалера украдкой, тут же отвел глаза и быстро пошел от телеги, остановился, стал подзывать к себе своих людей. Ни чего хорошего это не предвещало, Волков понимал это, тем отчетливее, чем больше солдат собиралось в плотную кучу рядом с капитаном. Говорили они тихо и долго. А Кавалер ждал, усевшись на бочку. Рядом с ним стояли Еган и Хилли-Вилли. Все чувствовали, что обстановка накаляется. Еган хотел выяснить, что происходит, но рыцарь его осадил. Наконец солдаты и капитан перестали совещаться и двинулись к Волкову. Капитан Пруфф подошел, поклонился и начал:
— Господин рыцарь, когда мы с вами договаривались о деле, вы говорили, что это будет простой поход, то-олько, — он поднял палец вверх, — сопровождение ценного груза, теперь же выясняется, что тут полно разных врагов, и опасных врагов.
— Для того я вас и нанимал, что бы вы у меня были, если появятся враги. Опасные враги. Коли было бы тут спокойно, вы бы мне и не понадобились.
Солдаты загалдели, говорили многие одновременно, капитан поднял руку, дождался, что все замолчали и продолжил:
— Господин рыцарь, — говорил он, и тон его был трагичен, — так дело не пойдет. Вы сегодня ранили… Вы сегодня ранили, какого то рыцаря, я гляжу на щит и думаю, что это был кто-то из Ливенбахов.
Солдаты согласно закивали, поддерживая слова своего офицера.
— И что? — спросил кавалер с вызовом. — Я должен испугаться?
— А то, что Ливенбахи, так это нам не спустят, пришлют сюда отряд в сто человек и перережут нас всех.
— Да? Ну и что вы собираетесь делать? — поинтересовался кавалер.
— Мы с моими людьми посовещались и решили… — капитан Пруфф замолчал.
— Что вы хотите больше денег, — договорил за него Волков.
— Нет, что мы уходим, — закончил капитан. — Уж больно опасное место этот Ференбург, и больно опасное дело вы затеяли, кавалер. Может вы и записной храбрец, но мы уж точно не безумцы.
«Опять, — подумал Волков, — прав был Роха, сброд, а нелюди и капитан у них такой, какого они заслуживают».
— Ну, что ж как говорится, не смею задерживать, — кавалер встал с бочки, — только вот, как вы из города без меня выйдите? Неужто с боем пойдете на заставы, у фон Пиллена шестнадцать палаток, одна его, одна его офицеров, значит больше ста человек солдат у него имеются, да лошадей двадцать голов. Одолеете? Или будете ждать ночи, попытаетесь в темноте мимо застав проскочить? А не боитесь с ночными людьми, да визгливым доктором ночью повстречаться?
Все, включая Пруффа молчали, а кавалер продолжал:
— А доктор, мерзкий тип, вы видели, сколько на нем вшей? Я не трус, но даже у меня от него мороз по коже, и уж, что я точно не хотел бы так это встретить его ночью. А вы его точно повстречаете, я сам видел, как он ночью по крышам прыгал.
— А что же делать? — крикнул один из солдат. — Мощи мы забрать не можем, сидеть здесь среди язвы и ждать пока этот раненый Ливенбах вернется за своим щитом и штандартом.
— А он вернется, — загалдели солдаты.
— Такие господа завсегда за своими гербами возвращаются, — говорили другие.
— Потеря штандарта для господ позор! Потеря чести!
— Если вернется, что будем делать?
Все смотрели на Волкова, ждали его ответа, и он ответил так, как ни кто не ожидал:
— Конь у него был хорош, и доспех его мне тоже понравился. Если он оправится от раны и вернется, мы его убьем, и коня я отдам вам, а доспех заберу себе.
Он говорил так, зная, что от раны рыцарь так быстро не оправится.
Так, что пара дней у него была.
— Сгинем мы здесь с таким господином, — тихо сказал кто-то из солдат.
Другие может его, и поддержали, но вслух ни кто ничего не сказал.
Не давая времени для размышлений, кавалер распорядился:
— Пруфф, десять человек, со мной, отвезти воду в цитадель.
— Да господин, — ответил капитан, но не сразу, а чуть помедлив.
Пруфф думал как быть, но выхода из сложившейся ситуации он пока не находил, и поэтому решил чуть подождать. Денек — другой.
Честно говоря, Волков и сам не знал, что делать, но он надеялся, что Брюнхвальд все-таки откроет ему ворота. Он очень на это надеялся.
— Вы мошенник, Фридкофф, — орал Брюнхвальд с башни над воротами. — Мошенник!
— Меня зовут Фолькоф, — поправлял его кавалер, задирая голову вверх, так, что шлем начинал сваливаться.
— К дьяволу, какая разница, все равно вы мошенник. Убирайтесь, иначе я прикажу арбалетчику пристрелить вас.
— Прекратите, Брюнхвальд, честным людям недостойно так ругаться, да еще при наших людях. Скажите лучше, чем я вас так разгневал?
— Что? Недостойно я себя веду? — еще больше злился ротмистр.
— Извольте объяснить, в чем ваш упрек.
— Вы вчера пытались подкупить моих людей, у меня за спиной. Вы бесчестный человек!
— Ваш упрек напрасен, — крикнул кавалер, — они сразу сказали мне, что сообщат об этом вам. И видимо так и поступили.
— Вы не должны были вести дела с моими людьми за моей спиной! — Брюнхвальд грозил кавалеру пальцем с башни.
— Я и не собирался, они сказали, что вы отдыхаете, тогда я сказал, что б вас не беспокоили, вот и все. Ваши упреки напрасны. Просто я пару лет просидел в осадах и знаю, что это такое.
— Не надейтесь, вам не удастся подкупить меня и моих людей, сыром, вяленым мясом и вином. Убирайтесь.
— Я и не надеялся вас подкупить, я надеялся с вами подружиться. Вот сейчас я привез вам воду, я взял ее из реки, выше по течению, мы сами такую пьем.
— Вы надеетесь, что мы откроем вам ворота, или спусти вам мощи, за ваши подарки? — орал Брюнхвальд, но уже не так зло как сначала.
— И то и другое меня бы устроило, — отвечал кавалер.
— Не надейтесь, вы ничего не получите, слышите, Фолькоф, ничего. Нам не нужна ваша вода. Уезжайте.
Это было то, чего Волков больше всего боялся, этот суровый ротмистр не собирался уступать.
— Ладно, Брюнхвальд, — крикнул он толи устало, толи разочарованно, — я поставлю бочки у ворот, заберете их, когда мы уедем.
— Делайте, что хотите Фолькоф, можете ставить у ворот, можете вылить в канал, ваша вода нам не нужна.
Волков вздохнул и велел своим людям сгрузить бочки к воротам.
Он был подавлен, хотя виду и не показывал, нельзя, что бы люди его видели уныние своего командира. Поэтому он держался горделиво, и даже поигрывал плетью. И он не ожидал, что ему закричат с башни, но не громко, чуть сдавленно:
— Господин, господин.
Кавалер поднял голову и увидел солдат Брюнхвальда.
— Что вам? — спросил Волков.
— Наш припадочный ушел, и мы хотели сказать вам спасибо за воду. У нас ее совсем не осталось, черпаем жижу со дна, дождей то не было неделю уже, а из колодца вообще пить нельзя, тухлая она, даже глядеть на нее страшно, не то, что пить.
— Пейте, добрые люди, я еще привезу, — обещал Волков.
— Господин, мы отдали бы вам мощи, — заговорил другой солдат, — да наш старик грозился повесть тех, кто вам их отдаст, а он повесит, с него станется.
— А вино вам понравилось? — спросил кавалер.
— Вкуснее и не пробовали, за полгода, что тут сидим, нам и разбавленный уксус был бы сладок.
— Я привезу вам еще, если нужно, — обещал Волков, его настроение заметно улучшилось, после такого разговора с солдатами Брюнхвальда, — вода у ворот, как уедем — забирайте.
— Спасибо вам за все, добрый господин.
Роха был замордован, волосы мокрыми прядями, борода клочьями, откинул свою деревяшку, сидел, растирал обрубок ноги. Отдувался. А вот Сыч, был бодр и доволен:
— Не поверите, экселнец, сколько вокруг добра. В какой дом не зайди, везде посуда стеклянная, всех цветов. Не поверите, я видал синие высокие кружки на ножках, на тонких ножках. Стояли на столе, как будто кто только что пил из них. Кувшины и тазы медные. Полотна везде хорошие, на стенах гобелены. Ножи и вилки. Скатерти. Стулья с резными ногами…
— Я ж сказал в открытые дома не заходить, — зло сказал Волков, — Язву принести хотите?
— В открытые мы не заходили, — кряхтел Скарафаджо, растирая обрубок ноги, — это твой мошенник запертые открывал, он у тебя не из воровских людей случаем? Похоже воровское ремесло ему знакомо.
— Да ну какое ремесло, так, кое-как да кое-где… — скромничал Сыч.
— Живых видели? — спросил кавалер.
— Видели, — отвечал Роха, и заорал, — эй, кашевар, кашевар! Вина мне принеси.
— Не видели, экселенц, но слышали, — поправил его Сыч, — напуганы все, двери не отпирают, мы особо и не ломились.
— Много живых?
— На нашей улице один дом живых. Нотариус живет. А на той, что идет вдоль канала аж два с живыми. А вот, если на запад от канала свернуть, еще один дом с живыми нашли. Там каменотес живет, остальные говорить с нами не хотели, боялись. А каменотес стал говорить, хотя дверь не отпирал, — рассказывал Фриц Ламме.
— Твой человек, жулик еще тот, сказал ему, то мы еретики, так он собака, обрадовался, — произнес Скарафаджо, принимая от кашевара огромную кружку вина отпивая большой глоток. — Фу, горло пересохло.
— Ага, так и есть, экселенц, посудник — еретик. Просил хлеба принести, мол, семья у него голодает, неделю все как доели.
— А дверь то не открыл, — добавил Роха, отпивая вина опять и с удовольствием и приговаривая, — Господь Вседержитель как же это хорошо, не то, что у нас в Аланталуссии, конечно, но тоже очень, очень неплохое вино.
— Спросил, я его, знает ли он город, — продолжал рассказ Сыч, поглядывая, как Роха пьет вино, — а он говорит, мол, конечно знаю. Я с отцом, мол, его строил. Сказал, все расскажет, если мы ему хлеба привезем, завтра и привезем.
— Взять его нужно было, и сюда волочь, — сухо сказал Волков, он не был доволен, — до завтра тянуть не будем, сейчас поедем.
Кавалер встал.
— Экселенц, да ни куда он не денется, — заверял Сыч. — Завтра на заре поедем, хлебушка свежего ему покажем, и все — наш будет.
Волков злился на этих двух дураков, не знали они, что солдаты Пруффа могут в любой момент поднять мятеж, или просто уйти. И пусть каменотес не помог бы ему пробраться в цитадель, но показать солдатам, что дела хоть как то идут было необходимо.
— Сейчас поедем, — сказал он тоном, не допускающим возражений. Но возражения последовали.
— Фолькоф, успокойся, — неторопливо говорил, Роха отпивая вина из кружки, — твой человек прав, ни куда он не денется.
Кавалер пришел в ярость, только вот Роха этого не замечал.
— Экселенц, темнеет уже. Лучше завтра, — произнес Сыч, он то, как раз видел, что его господин черен от гнева, но продолжал, — мы можем в темноте сбиться, место не знакомое, да и не дай Бог, встретим кого в темноте. Лучше завтра, на рассвете, но ежели вы решили сейчас, то оно конечно.
Волков глянул на него свирепо, но понимал, что Фриц Ламме прав, и сказал поэтому:
— Иди, поешь, и будь готов завтра с рассветом найти дом.
Второй раз повторять Сычу нужды не было, он понял, что сейчас лучше быть подальше от господина.
А вот Рохе, который так и не почуял перемены в настроении кавалера, досталось. Волков схватил его за плечо, рванул на себя, и зашипел зло, в ухо, да так что вино у Скарафаджо расплескивалось:
— Послушай, Роха, ты мне лучше при людях не перечь, хочешь, что сказать, отведи в сторону.
— Да ты что, Фолькоф, — удивлялся Роха, стараясь удержать вино в кружке, — я и не перечил тебе, просто разговаривал.
— Меньше разговаривай, дурак, — продолжал беситься кавалер, — ты вроде тут как офицером себя почувствовал, так и веди себя как офицер, поддерживай меня во всем, потому, что дела у нас не Бог весть, как идут. Сегодня пока вас не было, сброд уйти собирался, и Пруфф этот… Крыса, как узнал, что мы какого то знатного господина из еретиков угомонили, так первым бежать был готов, может и штаны запачкал. Чертов трус, а ты мне говорил, что он не трус, а просто дурак. А выходит, что как раз наоборот, — шипел кавалер.
— Какого, дьявола, я с тобой, Фолькоф, я с тобой, — заговорил Роха пытаясь успокоить кавалера, — а кого вы приложили? Герб видал его?
— Видел, вон в телеге, щит его лежит, и штандарт, Ливенбах он.
— Ты и в правду, Ливенбаха угомонил, ты лично? — лицо Рохи изменилось. Теперь он и сам видимо волновался. — В поединке? Насмерть? А какого из них?
— Хватит задавать мне вопросы, Пруфф и его сброд, трясутся весь день, еще и ты будешь?
— Так на смерть убил? — не отставал Скарафаджо.
— Ранили, но в голову, из мушкета, твои Хилли-Вилли. Его пажи увезли.
И тут лицо Рохи изменилось, он вдруг обрадовался:
— Хилли-Вилли? Из мушкета? — орал он. — В башку Ливенбаху? Ай да молодцы, не зря я их стрелять учил. Это я их учил стрелять, Я Игнасио Роха. Где мои мальчики? Знают ли кому они влепили пулю.
Он быстро и ловко нацепил свою деревянную ногу, словно сапог и вскочил:
— Хочу поздравить ребят, где вы парни?
Волков поймал егоза рукав:
— Роха, впредь не смей мне перечить при моих людях. Слышишь?
— Я понял, Фолькоф, понял, ты теперь офицер. Теперь ты еще и рыцарь, все я понимаю, не дурак, авось, — отвечал Скарафаджо успокаивающим тоном и пошел к мальчишкам. — Просто думал, по старой памяти, как старые друзья… Поболтать можем.
— Можем, когда никто не слышит, — сухо сказал кавалер.
Встал, пошел к своей телеге.
А Роха опять заорал, размахивая кружкой с вином и приплясывая на своей деревяшке. Он был весел, хотя Волков догадывался о том, что дается ему это не просто. Скарафаджо орал и поздравлял Хилли-Вилли, так, что бы все слышали. Он требовал для них вина и нахваливал их, называл их «мои ребята», и делал он все правильно. Мальчишки конфузились, от такого внимания, краснели, и были горды. А люди капитана Пруффа, видя, что Роху совсем не беспокоит ранение Ливенбаха, уже и сами не так тревожились. И стали тоже поздравлять мальчишек.
А потом, те, кто ходил за водой взялись делить деньги, что были найдены у убитого сержанта, не забыв про долю кавалера, потом стали выпивать. И потихоньку, не сразу, уже почти в сумерках, кто то стал петь солдатскую песню и Скарафаджо ее подхватил, пел фальшиво, но громко и смешно. И у костра, где он сидел стали собираться солдаты, подпевали, ели, смеялись.
А Волков, сидевший в одиночестве, с кружкой вина, мрачный и абсолютно трезвый, подумал, что не зря дал Рохе три талера и согласился взять с собой. Больше, чем на Роху ему положится, здесь было не на кого. Не на Егана, не на Сыча и не на двух мальчишек, что сидят у костра с Рохой, пьяные и счастливые. И уж точно не на людей Пруффа, или дух монахов. Да только Игнасио Роха, по прозвищу Скарафаджо, только он один, в этом провонявшем трупами городе, был человеком, на которого кавалер Иероним Фолькоф мог рассчитывать.
«Да, хорошо, что я взял этого колченого черта с сбой», — подумал кавалер и крикнул:
— Еган, уксус, мне буду мыться.
— Иду господин, — кричал Еган, которому вовсе не хотелось, уходить от костра, где было так весело, но слуга встал и пошел за ведром.
Он заметно хромал, но кавалеру казалось, что хромота его фальшива. Не так уж страшна была рана, которую брат Ипполит, давно обработал и сообщи Волкову, что в ней нет ничего страшного, болт только порвал кожу, да малость мясо проткнул, на пол пальца.
Кавалер разделся, стал мыться, Еган кряхтел, протирая его уксусом.
А он думал, думал о том, что этот день они прожили, но что ему делать дальше. Что ему делать завтра. Ждать, действительно, было нельзя, действительно можно было дождаться большого отряда еретиков, или язвы на ком-нибудь из людей Пруффа. Или каверзы от чумного, мерзкого докторишки. А еще он думал, о каком-то белом человеке, о котором говорила Агнес. Он думал обо всем этом постоянно. Весь вечер, когда остальные пили вино у костра и пели песни, он продолжал думать о завтрашнем дне. И хорошо, что он сегодня сильно устал, опасная стычка, пара тяжелых разговоров, давали о себе знать, иначе эти мысли не дали бы ему уснуть.
Он лег в телегу, под плащ не снимая кольчуги и сапог, как знал, что ночью придется вставать.
Луна была не меньше чем в прошлую ночь, такая же огромная и такая же белая. И, так же как и вчера, кавалер залез на бочки, что стояли у стены и глянул в низ, там, на улице опять слонялись люди, только было их намного больше чем вчера. И они опять кидали камни.
Стоявший рядом арбалетчик Пруффа произнес:
— Господин, я кинул два болта вон в того, — он указал на самого близкого человека, — не мог я промазать два раза, а он стоит даже и не пискнул, ему словно до одного места мои болты.
Волков прекрасно видел в того в кого стрелял арбалетчик, ни какой арбалетчик, не промахнулся бы в человека, что стоит от него в двадцати шагах и освещен полной луной. Разве, что арбалетчик был пьян или слеп. Кавалер не придал бы значения этим странным людям, что стояли на улице значения, и лег бы спать. Но все его люди вокруг не спали, а в голосе арбалетчика слышалась тревога. И солдаты капитана Пруффа и его люди не понимали, что происходит, и поэтому боялись. Нужно было, что-то делать, и он приказал, спрыгивая с бочки:
— Еган, доспех, ты и Сыч пойдете со мной, бери алебарду, Сычу секиру, мне мой щит подай. Арбалет возьми, но не заряжай. Капитан, десять самых крепких ваших людей со мной пойдут, пусть готовятся. Роха, ты, Хилли-Вилли и еще шесть человек пусть будут у ворот, будьте на чеку, может вам придется выходить нам на помощь.
— Значит вылазка? — спросил Роха, потягиваясь со сна.
— Надо выяснить, что это за сброд, — отвечал кавалер.
— Решение верное, — поддержал рыцаря Пруфф, — я тоже хочу знать, почему эти люди не дают нам спать.
— Господин, коня седлать? — спросил Еган.
— Нет, пеший пойду, в темноте с конем морока. Шарахаться начнет.
— Пеший пойдете? — Еган переспрашивал с укором, куда, мол, вы хромой, пойдете, да еще щит на больное плечо повесив.
— Пеший, — повторил кавалер и пояснил, — выйдем за ворота, возьмем одного из них и обратно.
Вылазка есть вылазка. Дело серьезное, одно из самых опасных дел на войне. Наверное, только штурм городских стен, да штурм пролома по опасности сравнятся с вылазкой. И кавалер готовился к ней серьезно. Не пренебрег ни одним элементом брони, одел все, что было. Кроме меча и щита, взял с собой и топорик, и стилет спрятал в сапог. Когда был готов — подошел к воротам, там его уже ждали солдаты. Он заговорил:
— Колонна по два, интервал один шаг. В кучу не сбиваться, и не растягиваться. Сыч, Еган сразу за мной, я иду первый, те, кто без факелов защищают тех, кто с факелами, смотрим по сторонам, я думаю, они полезут из темных углов, доспехов у них нет, шлемов тоже. Нам нужно взять одного из них, так что далеко не пойдем. Все готовы?
Солдаты что шли на вылазку загудели, они были готовы. А вот Еган не ответил, он как заведенный бубнил молитву. Кавалер положил руку ему на плечо, тихо спросил:
— Чего ты? А?
— Боязно, что то господин, — так же тихо ответил слуга.
Волков поднес к его носу железный кулак и прошептал:
— Не смей, даже думать… не смей меня позорить.
— Ага-ага, — закивал головой Еган, так, что шлем затрясся.
— Роха, — приказал Волков, — ворота!
Кто из солдат, что были на стене, кинули пару факелов на улицу, что бы они, пока не погасли, хоть чуть отодвинули темноту из тех мест, куда не добиралась луна.
Ворота отворились, и кавалер повел свой отряд на улицу. Он был уверен в успехе, дело было простое.
Он видел одного из этих людей, его прекрасно освещала луна, человек стоял прямо у него на пути, словно ждал его. До него оставалось шагов тридцать.
И тут кто-то сзади вскрикнул, и тут же и в самого кавалера попал камень, ударился в кирасу. На всякий случай он поднял щит к лицу и продолжил идти. И уже когда от ворот они отошли шагов на тридцать, на них двинулись люди, те, что скрывались в тени зданий, те, что стояли в проулках, те, что прятались за воротами брошенных домов. Они пошли отовсюду, и было их много. Шли медленно, словно раздумывая, хромая и раскачиваясь.
— Встали, — заорал Волков.
— Они нас ждали, что ли? — как будто удивлялся Сыч.
— Пятимся к воротам, не бежим, — орал кавалер.
И тут первый из ночных людей дошел до него. Разглядеть его при лунном свете, было невозможно, но было ясно, что он болен, грязен, и худ. Еще за два шага до кавалера, он поднял руки, не то хотел ударить ими, не то обнять.
Выяснять его намерения кавалер не стал, одним секущим движением, слева на право, он отрубил кисти на обеих руках. Меч его был как бритва остер, но уж больно легко отлетели руки, словно костей в них не было напрочь. А человек, словно и не заметил увечий, как шел на Волкова, так и шел. Тогда кавалер встретил его на щит, и, оттолкнув, рубанул его по шее, сверху, справа, влево, в низ. Располовинил его, словно куль с отрубями. И опять это было легко. Человек на это раз повалился наземь, но не умер. Стал, барахтается, словно в воде. Пытался встать, пробуя опираться на обрубки рук. А сам разваливался, а из рассечения, как то лениво и медленно шла черная кровь. Кавалер обернулся, солдаты его отряда так же отбивались от странных ночных людей. И как и приказано не останавливаясь, шли спиной вперед обратно к воротам. Все было нормально, разве, что убитые ночные люди не собирались умирать. Один из них, лежа на мостовой, попытался схватить Егана за ногу. Еган заорал, отвратительно, и стал истерично рубить лежащего алебардой, размахивая ею так, что находится с ним рядом было опасно.
— Сыч, — крикнул Волков, — забери у него алебарду. Дурак зарубит кого-нибудь из своих.
— Да не зарублю я, — орал Еган в ответ, — осерчал я потому, что не ждал, что он меня за лытки хватать станет, а так, я гляжу за вами, не волнуйтесь господин.
А Волков не волновался. Он спокойно пятился, несмотря на то, что шел он последним, и на него наседало уже полдюжины ночных людей. Но уж больно легко, они рубились. Выпад! Взмах! И нет ноги у костлявого, валится на мостовую. Ползет теперь. Но вот один из них изловчился, и вцепился в щит пальцами с черными ногтями, а второй ударил слева рукой по шлему, пока Волков пытался вырвать щит. Пока отмахивался от двоих, третий, вцепился в правую руку. Тут Еган подсобил. Волков видел, как белым, в свете луны сверкнула алебарда, и разнесла в брызги голову, тому из ночных людей, что пытался виснуть на правой руке кавалера.
Чужая, человеческая кровь, горячая как кипяток. Липкая, и пахнет, так, что ее ни с чем не спутаешь.
А то, что выплеснулось из головы ночного человека, что попало Волкову на лицо, на шлем и бугивер, кровью не было. Эта дрянь была холодна как лед, склизка словно слизь и воняла гноем. Да еще он отчетливо стал замечать, то, что в горячке боя сразу не заметил: вокруг стоял смрад, запах гнили и тухлятины. Кавалеру все это придало сил, он быстро и со знанием дела перерубил ближайших врагов, и последним вошел в ворота, убедившись, что все вернулись.
— Роха, закрывай, — орал он, — Ипполит, уксус, мыть меня, сарацинскую воду мне. Всех мыть. Всех раздеть и мыть. И доспехи всем мыть и обувь с одеждой.
— Что случилось? — спросил Роха. — Что там произошло?
— Они все чумные, все чумные и гнилые, — орал кавалер, скидывая с себя доспехи, — Ипполит, неси сюда уксус. Быстрее.
— Мертвые они, — вдруг сказал один из солдат, что был на вылазке, — мертвые, их режешь, а они не чувствуют.
Волков глянул на него зло, но затыкать не стал, и зря. Тут же другой заговорил:
— Я одного рубил, а он лез на меня, а у него пол башки не было.
И другие стали говорить, то же страшные вещи. И тут Волков заорал, шлем он уже снял, поэтому вышло громко:
— Заткнитесь, и мойтесь лучше, все смывайте, уксуса не жалейте.
— Неужто вы, господин, думаете, что язву — кару божью, можно уксусом смыть? — спросил один из солдат.
— Мойся дурак, все мойтесь, и рот сарацинской водой полощите. Кто язву подцепит, за ворота выселю. Ипполит, сарацинской воды мне неси.
Он разоблачился донага, монах принес ему воды сарацинской и он умылся ею, так, что зажгло глаза и нос, и хлебнул ее, полоскал рот, пока было сил терпеть.
То же делали и люди, что были с ним на вылазке. Остальные помогали им. Даже капитан Пруфф лил на кого то уксус. И тут, словно колокол в ночи, резко и пронзительно зазвучали слова:
— Э-эй-й-й ты-ы-ы-ы, слышишь меня, — разносился в тишине писклявый почти скрежещущий голос, — зна-а-аю слышишь, куда ты сбежал, храбрец? Спрятался в свою нору-у-у-у-у? Сидишь там и дрожишь? Все тщета, мои чумные людишки, уже с вами потискались, кого то и облобызали, уж кто-нибудь из вас зачумлен. Эй вы, страшно вам? Знаю, страшно, вы зря пришли все сюда, сдохните тут все. И виноват будет только он, этот ваш храбрец рыцарь.
Все кто был на винном дворе завороженно слушали эти слова, боясь пошевелится. Люди боялись. Солдаты боялись!
Ждать было нельзя, кавалер это понимал, как был голый, так и полез на бочки у стен. Залез, стал вглядываться в ту сторону, откуда несся голос. И на той же крыше, что и в прошлую ночь заметил черный худощавый силуэт. Его было хорошо видно в лунном свете.
— Еган, арбалет, — сухо сказал Волков, — Хилли-Вилли, заряжайте мушкет.
Еган, как был голый, достал арбалет, стал натягивать тетиву. Мальчишки тоже засуетились. А кавалер с ненавистью и нетерпением смотрел на этот силуэт моля Бога, чтобы он не исчез.
— Не-ет, вы-ы-ы-ы са-а-ами винва-аты, зачем шли с ним сюда, думали защ-щитит он ва-а-а-ас от язвы-ы-ы-ы? — завывал голос, омерзительно растягивая слова. — Нет, не защитит, так и жди-и-и-ите, скоро одного из вас кинет в жа-а-ар. Горя-я-я-ячка начнет жечь его изнутри. Кто из вас это буде? Следите друг за другом. Следите.
Еган передал заряженный арбалет Волкову, тот взял и нетерпеливо спросил у мальчишек:
— Ну, скоро вы?
— Сейчас, господин, — отвечал один из них, — мушкет заряжен, фитиль разжигаем.
— А коли одногоо-о-о в жар бросит, — продолжал голос, — то и другие захворают, раз коготок увяз, то и все птичку пропасть. Все вы здесь перемрете, всех вас язва пожрет.
— Видите? — спрашивал кавалер у мальчишек, когда те влезли к нему на бочки. — Вон он у трубы стоит. Левее луны.
— Вижу, вижу его господин, — заверил тот, что собирался стрелять, — далеко, думал он ближе, раз так орет громко.
— Далеко, но попасть можно, — произнес кавалер, поднимая арбалет.
— Попасть можно, — согласился мальчишка, тоже прицеливаясь. — Даст Бог — попаду.
— Говорите когда палить, — сказал второй, поднося фитиль, — мы готовы.
— А-а-а потом, после жара… Нет-нет, бубоны сразу не по-оявятся. Сначала придет ло-о-омо-о-ота-а-а, страшная ломота-а-а. — Продолжал голос, так противно, что Волков не выдержал:
— Пали!
И сам спустил тетиву, и почти сразу грянул выстрел оглушительно: всссшшшпааахх!
Так, что ухо у него заложило.
Он не знал, кто из них попал, он или мальчишки, но крик оборвался, и силуэт на крыше сложился пополам и исчез в темноте. Стало очень тихо, и тогда кавалер крикнул:
— Эй, ты где? Чего замолчал, а то нам интересно, что будет после ломоты?
Все кто был на винном дворе, ждали, запищит ли снова мерзкий голос, но было тихо, как и положено быть ночью.
— Наверное, он забыл, — сказал Роха, — или дела у него, какие появились. В общем, сказок боле не будет.
Кто-то засмеялся. И напряжение стало спадать.
— Ну, чего стали-то? — спрыгивая с бочки, произнес Волков. — Моемся, все кто был на вылазке, и оружие не забудьте отмыть. Кто не смоет с себя грязь — получит язву. Помните, что этот демон пропищал.
Перед тем как лечь он подозвал к себе брата Ипполита и сказал:
— Приглядывай за людишками, боюсь, как бы этот черт визгливый прав не оказался.
Молодой монах кивал головой, а сам боялся. Кавалер это видел:
— Ну, чего ты?
— Господин, а если кто занедужит, как быть? Не знаю я, как лечить его, — растерянно говорил брат Ипполит.
— Я и подавно не знаю, — отвечал Волков, — будем выносить их за ворота, в соседний пустой дом, а там как Бог даст.
Монах продолжал кивать головой.
— Ты главное следи, что б хворых промеж здоровых не было.
Монах ушел озадаченный, вздыхал, спать не пошел, сел к костру, где грелись солдаты, что несли караул. А рыцарь спать то лег да вот только заснуть сразу не смог, уж больно не хороши были дела, что бы сладко засыпать, не помаявшись перед сном.
