Глава 29

– Вставай, – будила Анхен Ульрику, вороша её волосы ласково, – вставай, родная моя.

Та уже давно такой ласки не помнила и даже обрадовалась сначала, а потом огляделась, поняла, что ночь, и испугалась:

– Сердце моё, что случилось?

– Вставай, уезжаем мы.

– Что? Как? – Переполошилась Ульрика, вскакивая на кровати. – Отец наш, заступись, сердце моё, отчего мы уезжаем?

– Жив пёс хромоногий, и в силе опять. – Очень неприятно было говорить это благочестивой Анхен, но сказать было нужно, силён муж, да и силён так, что не под силу ей. А вот о том, что девчонка заносчивая была тут и не покорилась ей, Анхен никогда бы не сказала. Ей о том говорить было стыдно, и она продолжила: – вставай, дорогая, дел много.

– Сейчас едем? – Всё сидела на кровати Ульрика.

– Сейчас! – Взвизгнула Анхен. Не было сил этой дуре всё объяснять. – Вставай! Ночью едем, сейчас, утром поздно будет.

– Отец наш, а кто едет, что брать? – Наконец Ульрика спрыгнула с кровати, одеваться стала. Путалась в подолах, торопилась. – Пастель брать? Кого вперёд будить будем?

Анхен схватила её за лицо и зашептала горячо, чтобы поняла глупая:

– Ни постели не брать, ни посуды, только ценное бери. И будить никого не будем, только Михеля, беги к нему и вели мерина в возок впрячь, нет, пусть двух впрягает, и в тот воз, на котором парусина надета. В нём поедем. И больше никому! Слышишь?

Напуганная Ульрика кивала, поправляя платье, хотела она спрашивать, много у неё вопросов было, но она понимала, что лучше сейчас вопросов сестре не задавать.

Они разошлись, Ульрика побежала к привратнику. Тот, как увидал её, так перепугался, морда-то ещё не заросла от когтей благочестивой. Но женщина его успокоила, сказала:

– Беги, двух лучших меринов впряги в большой воз тот, что крыт парусиной, и поспешай, а то Анхен гневаться будет.

Мужик побежал, не хотел он видеть гнев благочестивой. А Ульрика поспешила на шум, на шаги, что по дому шелестели. За сестрой своей названой.

Нашла её в покоях матушки Кримхильды. Сиделка спала с открытыми глазами, видно, Анхен тронула её, сама же Анхен из-под кровати матушки тянула тяжеленный мешок. А вот матушка не спала, с интересом на них смотрела.

– Доброй ночи, матушка, – присела Ульрика.

– Помогай, – сказала Анхен, и Ульрика потянула мешок с ней вместе.

То было золото, целый мешок золота, а ещё из-под кровати Анхен вытащила мешочек из бархата, раскрыла его, убедилась, что шар чистого хрусталя на месте, и сказала:

– Ну, берись, не подниму одна.

Женщины вцепились в края мешка, но оторвать его от пола не смогли. Вырвался мешок из рук.

– Волоком потащим, – сказал Анхен.

А Ульрика прежде, чем взять край мешка снова, спросила:

– А как мы матушку возьмём, вдвоём не осилим? Надобно ещё кого звать.

Благочестивая Анхен лишь глянула на старуху и спросила:

– А к чему тебе она, пусть тут лежит.

– Что? – Удивилась Ульрика. – Мы её не берём?

– Бери мешок, дура, – заорала Анхен. – Ну, потащили.

Они поволокли мешок к выходу. Уже на пороге Ульрика глянула на старуху и удивилась, та из-под чистого накрахмаленного чепца смотрела им в след и улыбалась, глаза безумные, злые и улыбка зла. Словно радовалась старуха, глядя на их суету. И ещё злорадствовала. Был бы голос у неё, так смеялась бы вслед и проклятия кричала. Той улыбке или, вернее, оскала злорадства Ульрика не забыла до конца своих дней. А пока тянули они тяжеленный мешок с золотом по тихому коридору приюта для скорбных жён.

Закинуть мешок без помощи привратника они бы не смогли, он же помогал им сесть на место возницы, хоть и удивлён был, но вопросов не задавал. Не знал он, что госпожа Анхен может таким возом управлять. А она, видно, могла. Села уверенно на козлы, вожжи взяла. Кнутом поиграла умеючи. Но прежде, чем уехали они и он за ними ворота запер, Ульрика сбегала в покои свои, так как Анхен просила её оружие взять. И сестра из покоев принесла страшный, чёрный от застарелой крови нож.

И когда Ульрика с оружием влезла в воз, она склонилась к сестер и зашептала в ей ухо:

– А сундук с серебром, что в подвале стоит, когда заберём?

– Никогда, неподъёмный он, тут оставим, и втроём его не унесём и вшестером не унесём. А по частям носить – так весь дом перебудим и время потеряем, нам до рассвета из города выехать, а перед тем ещё дело сделать, – отвечала Анхен.

А меж тем привратник ворота распахнул, тогда они и уехали. Даже слова на прощанье ему не кинули. Спасибо не сказали. А он и рад был, закрыл за ними ворота и пошёл, шёл он к себе, согнувшись с болью в пояснице, вспоминал мешок с деньгами и молился, чтобы эти бабы страшные не вернулись никогда.

– И куда мы теперь? – Спросила Ульрика.

– Поместье я купила в прошлый год, – отвечала ей сестра, уверенно управляя возом, а для Ульрики это было новостью, – да вот только о том знает один человек, а знать об этом не должен никто.

– И кто это?

– Нотариус Петерс.

– К нему едем? – Спросила Ульрика, понимая, зачем им нужен был нож.

– К нему, – сухо ответила Анхен.

Женщины слезли с воза рядом с богатым домом, оправили платья, подошли к воротам. Анхен стала громко и настойчиво стучать в ворота. Для того нож в руку взяла, им стучала. За воротами не сразу, но зашаркали ноги, и злой грубый голос, спросил:

– Ну, кто тут, чего вам, спят господа.

Анхен набрала воздуха побольше и громко, очень чётко выговаривая слова, сказала, делая паузы между ними:

– Отвори… мне… дверь.

Ульрика так не умела и потому с восхищением смотрела на подругу.

– Дверь? – Переспросили из-за ворот с удивлением будто.

– Немедля! – Почти крикнула Анхен.

Тут же загремели засовы на воротах, и со скрипом отворилась одна створка, Анхен тут же протиснулась в щель и сразу, двумя пальцами ткнула огромного мужика в лоб, приказав ему:

– Стой тут, не шевелись. Жди, пока вернёмся.

И огромный мужик, что был ростом на голову выше её, покорно замер у ворот. А Ульрика прикрыла ворота, и пошли они в дом, хоть темно было, шли уверенно. На второй этаж поднялись, комнату с прислугой прошли, сразу в спальню хозяев.

Там одна маленькая лампа горела на комоде. А в огромной кровати спали муж, жена, а промеж них двое детей. Анхен обошла кровать и заглянула мужу в лицо.

– Он, Ульрика, тронь его, чтобы не шумел, – сказала она, готовя нож, проверила пальцем, острый ли. Нож был остёр.

Ульрика тем временем подошла к мужу и ткнула пальцами его в лоб. Он охнул во сне и дёрнулся, и тут же Анхен повернула его голову лицом от детей, упёрлась левой рукой ему в висок и начала деловито резать нотариусу горло. А мужик, хоть и тронут был, хоть в беспамятстве, глаза стал таращил в ужасе, может, силился проснуться, очнуться от сна кошмарного, стонать пытался, хрипеть, стал руки слабые поднимать, отстранятся, сучить ногами, мешать делу.

– Руки ему держи, – говорила Анхен, и Ульрика стала руки его ловить, наваливаться на него и… смеяться. Приговаривал:

– Ишь, и ловкий же какой. Неуёмный.

– Не смеши меня, дурёха,– говорила ей Анхен, разрезая горло нотариусу.

Кровь заливала уже не только подушку, но и её платье. Рукава так все в крови чёрной были. Брызги горячие и на Ульрику летели, и на подушки, и на перины, и даже на детей, что лежали рядом.

Один из детей, мальчик лет шести, очнулся, открыл глаза, и стал с ужасом смотреть, на то, как какие-то женщины делают что-то страшное с его отцом. Стал шептать что-то матери, Ульрика увидела это и сказала ему с усмешкой и ласково:

– Молча лежи, коли не спишь, не смей рта раскрыть. А то и за тебя примемся.

Мальчик окостенел от ужаса. Отец его уже лежал мёртв, свисая головой с кровати, горло располосовано, от уха до уха – дыра чёрная. А кругом кровь, как на бойне. Всё ею залито. Анхен уже закончила дело. Нож на перину бросила. Стояла с рук кровь стряхивала, на мальчишку смотрела. И Ульрика отпустила руки нотариуса. Тоже вся в крови была.

– Помыться бы, – сказала она.

– Из города выедем и помоемся, – отвечала Анхен, – пошли.

Ульрика с перины нож вязла, обошла кровать, и вложила нож в руку спящей женщины, для смеха. Та проснулась, испугалась, рот открыла кричать, но Ульрика в лоб её пальцами ткнула и сказала строго:

– До утра спи, и ножа из рук не выпускай.

И подруги пошли на выход весёлые. А мальчишка даже смотреть им в след не посмел. У двери мужик огромный стоял, как оставили его. Анхен остановилась рядом с ним, и всё ещё вытирая руки об передник, сказала строго:

– Ворота за нами запри и спи до утра, а про нас забудь.

И пошла на улицу, даже лба его не касалась. Это умение опять восхитило Ульрику.

Сестры сели в возок и поехали на северный выезд. Мимо загулявших пьяниц, горланивших песни, мимо визжащих у кабаков девок, рвущих друг другу космы за не поделённого богатого мужичка. Мимо тусклых огней в маленьких окнах.

Ульрика всё боялась спросить, хоть вопросов у неё была куча, сидела молча. А Анехен уверенно управляла лошадьми, хоть и темно было, знала, куда править. Вскоре пред ними встала городская стража, застава на выезде стояла. Молодой стражник оторвался от костра и звонко крикнул:

– До утра не велено из города выпускать. Спать езжайте.

– Убери рогатки, дурень, – сказала спокойно Анхен.

И негромко, вроде, сказала, а стражники всё услышали, от костра вставали, по голосу, видно, признали, спешили колья и рогатки с дороги убрать. И ещё кланялись вслед уезжающему в темноту возку.

Ехали они не спеша, и Анхен руку свою временами клала на спину Ульрике, и волосы гладила ей рукою липкой от засохшей крови. И от этого Ульрика готова была ехать хоть куда, лишь бы с ней. С любимой.

А как светать стало, Анхен на пустынной дороге коней остановила.

Спрыгнула с козел, пошла вниз, к реке, в туман, что от реки полз.

Надобно ей было по малой нужде. Села, а вокруг так тихо было, только кони ногами прибирают, да уздой звякают.

И когда дело своё почти закончила, камень увидала. Круглый, ровный, и тяжёлый. И позвала Ульрику:

– Родная, иди сюда, облегчись тоже, светает уже, побыстрее поедем, останавливаться не будем.

Ульрику звать дважды не надо, спрыгнула с воза, прибежала довольная, села, подобрав юбки, и что-то спросить собиралась. Да не успела, встала Анхен над ней и ударила её по голове камнем тяжёлым. Сильно ударила, на чепце Ульрики сразу пятно красное растеклось. Ульрика на колено припала, за голову схватилась, глаза на подругу подняла и спросила удивлённо:

– Так за что же, Анхен?

– Не Анхен я боле, и о том, что была ей, знать не должно никому. – Спокойно отвечала красавица.

– Я бы и не сказала бы никому, – говорила Ульрика, трогая пятно на чепце.

– Так на дыбе, если попы спросят, разве умолчишь.

И ударила с размаху, сестру и подругу свою, ещё раз тяжким камнем, та повалилась на землю, только рукой ещё упиралась, чтобы совсем не упасть, а второй рукой надумала голову прикрыть и говорила при этом:

– Зря ты так, сердце моё, никто тебя любить не будет, как я.

Но Анхен отвела её руку и стала бить её камнем, ответила:

– Не первая ты, кто мне говорит это. Уж прости, родная. Дальше я сама.

Когда Ульрика уже лежала, не шевелясь, Анхен встала во весь рост, кинула в траву камень, плечи расправила свободно. Осмотрелась, сняла с себя передник, за ночь он много крови впитал, кинула его в репейник, спустилась к реке, у воды села, смыла кровь с рук и лица, с волос, и пошла к возу. Не спешила, поглядывала, как солнце поднимается. Мимо Ульрики прошла, даже и не глянула на неё. Села в воз, взмахнула кнутом, и поехала к новой своей жизни. Не первой уже.

И не боялась никого, хоть была одна на пустынной утренней дороге. Все, кого боялась она, там, за спиной остались, в прошлой жизни.