Глава 24
Ночь прошла, словно он и не спал. Утром привычно шумел тазами и кувшинами Ёган, тихо говорил с монахом о чём-то. Он открыл глаза, потянулся рукой к изголовью привычным жестом. Пояс, меч на месте. Сел на кровати, солнце в окно уже льётся, а он как будто и не ложился. Ни свежести утреней в членах, ни ясности в голове, ни настроения бодрого. Хорошо, что хоть не болит нигде, и то, слава Богу. Наверное, так старость приходит. Но сидеть и грустить или думать о старости он не собирался.
– Печаль – грех есть, уныние скорбь родит, – самому себе сказал он, прочёл быстро «Глориа Патри ет Филио»… и крикнул,– Ёган, воду неси.
Решил надеть лучшую одежду, выбирал перед зеркалом, как девица. Самому смешно стало. Да смех не весел был. Не шла из головы страшная баба. Не мог он понять до сих пор, была ли она, или пригрезилась ему. И ночь голову не прояснила. Так что стоял он перед зеркалом, и не столько о колете и шоссах думал, сколько вчерашнем визите, и о том был ли он вообще.
Когда он готов был ехать завтракать, Ёган распахнул ему дверь и пошел, не дожидаясь господина. Волков вслед за слугой вышел в коридор. Но не пошёл за ним. Тут окон не было, всегда царил полумрак. Кавалер закрыл дверь, и остался в коридоре, остановился. Огляделся. Именно тут стояла она, а он в дверях перед ней. Волков повернулся к двери. Поглядел на неё и увидал сразу то, чего вчера, когда люди тут стояли, не разглядел. А надо было лишь приглядеться.
– Ёган, света дай-ка.– Сказал Волков, не отрывая глаз от двери.
– А чего там?– Слуга уже было прошедший коридор, стал возвращаться.
– Свечу.
Слуга быстро вернулся и вскоре из покоев вынес свечу, поднёс её Волкову. Тот закрыл дверь и осветил ее, приблизив к ней огонь.
Стал приглядываться и Ёган приглядывался с ним. И ни у него, ни у слуги сомнений не было.
Дверь была поцарапана. Словно зверь, какой когти тут точил.
– Видишь?– С каким-то злорадством спрашивал кавалер у слуги.
– Ишь ты,– удивился Ёган.– Дверь то крепкая.
Он даже попытался поскрести её ногтями.
– Нет, ногтём её не взять,– продолжал он,– сразу видно зверюга какой-то дверь карябал.
– Не зверюга, а баба, и баба самая красивая, что я видел.– Сказал кавалер, проводя пальцами по отметинам.
– Баба?– Удивлялся слуга. Косился с подозрением на господина. Не мог он поверить, что женщина так дверь исцарапать может.
– Нет, не баба, ведьма. Первостатейная ведьмища, ломала меня так, что едва устоял. А вы, дураки, мне не верили.
– Так ни кто ж не видал её,– оправдывался Ёган,– ни Вацлав, ни слуги гостиничные. Вот и не верили…
– Ты-то, дурень, уж мог мне поверить…– Победно произнёс Волков, его настроение явно улучшалось.
– Да, надо было, – соглашался слуга, пряча потушенную свечку за пазуху,– и что, какова она была, и впрямь красива?
– Говорю ж тебе…
Они пошли вниз, и пока шли, кавалер рассказывал слуге как всё было. Тот слушал изумлённо. Теперь он верил каждому слову.
Эльза Фукс и сама не знала, как сюда попала. Девушка проснулась на вонючих, слегка влажных тряпках, в полной темноте и сырости. И вокруг были горы такого тряпья. Поначалу она не могла понять даже где стены. Только тряпки вокруг. Иногда заскорузлые. Девочка шарила вокруг себя руками и находила что-то приятное на ощупь. То был, видимо, шёлк, или даже мех. Видно это была одежда. Затем она стала потихоньку передвигаться по кучам тряпья и наткнулась на стену. Поползла по стене и нашла что-то крепкое, невысокое, с острыми углами. Ощупала это и поняла – сундук. Большой, кованый, с замками.
Она посидела возле него, даже поплакала немного и уже собралась кричать, как вверху, почти над головой у неё, чуть правее, звякнул засов. И заскрипела дверь, долго и тяжело. Свет появился маленький, даже не свеча, лампа масляная. Но после темноты для Эльзы и этот свет глаза резал. Она, было, обрадовалась, да тут услышала голоса. И узнала их сразу. По ступеням вниз ступали две женщины, которых Эльза боялась не меньше, чем смерти.
Встали с лампой у светлого входа и одна из них спросила строго:
– Где ты?
– Тут я,– отвечала девочка.
– Ко мне ступай,– сказала та, что держала лампу.
Спотыкаясь и путаясь в тряпье Эльза Фукс подошла к двери, к женщинам, и, морщась от света, остановилась. Присела низко, с уважением.
Одна из женщин приблизила своё лицо к её лицу, едва носом не коснулась. И Эльза обомлела.
Смотрело на неё лицо ледяного ангела, глаза изучали её, а потом спросил ангел:
– Служила ты хромоногому?
Эльза замерла и понять не могла, о ком спрашивает ледяной ангел, да так строго спрашивает, что и имя забудешь, не то, что на вопрос ответишь.
– Молчит, запираться надумала,– продолжал ангел,– тронь её сестра, под прикосновением спросим. Там запираться не будет.
Эльза хотела сказать, что не поняла вопроса, но вторая женщина протянула к ней два пальца. Коснулась лба её, словно толкнула. И поплыл маленький огонёк у девочки перед глазами, расплылся в большое белое пятно, а из него строгий голос стал говорить с ней.
Спрашивал её о разном, а она говорила ему ответы. И чтобы она не говорила, голос её опять спрашивал, опять пытал. Не отпускал. Сколько так продолжалось, девочка не знала. Вдруг свет исчез, дверь тяжко бухнула, засов звякнул. И тут Эльза пришла в себя. Опять кругом темень ужасная, и тишина. А ей даже по нужде не позволили сходить, и воды не дали. Бросили в темноте. Она села на груду тряпья и заплакала горько. И уже господин кавалер и люди его, казались ей такими родными, так к ним захотелось, что даже приставучий дядька Сыч и тот противен не был. Уж лучше с ним в людской, чем здесь.
Анхен быстро шла по приюту и Ульрика за ней. Анхен говорила:
– К матушке я иду, а ты найди кого-нибудь, из дур наших, что охочи до мужских сосисок. Кого покрасивее возьми себе в помощь.
– Бьянку возьму, она козлищ жалует.
Так и разошлись они, Анхен пошла к старухе, а Ульрика пошла в покои, где нашла весёлую девицу в хорошей одежде. Что была весела, валялась в кровати и пела что-то другим женщинам.
– Пошли, певунья, – сказал Ульрика,– женишок тебе нашёлся.
– Молод ли?– Сразу поинтересовалась девица.
– Моложе не бывает. И красив ещё.
– Да и пойду, раз так, – Бьянка встала, и начала править одежду.– А богат? Сколько даст? А делать что ему?
– Бесплатно потрудишься, матушка просит. А делать будешь всё, чтобы голова у него кружилась. Чтобы не в себе был.
– Ну ладно, сделаю.– Важно сказала девица, встала к зеркалу, разглядывала себя, что-то правила на лице.– Сейчас мне идти? Куда?
– Сейчас,– отвечала Ульрика,– я с тобой пойду,– она глянула на женщин, что праздно сидели на кроватях,– а вы что сели? Полная печь золы вас дожидается, дрова перенесите в кухню, простыни снимите, на прачку несите. Сидят, зады отращивают, пошли работать!
Они с Бьянкой пошли в богатую часть дома, где жила матушка Ульрика и Анхен. Там, в столовой, сели ждать Анхен. Ждать пришлось не долго, вскоре из покоев благочестивой Кримхильды вышла Анхен. Подошла к ним, и, достав из шва рукава платья старую, чёрную от времени иглу, показала её женщинам и спросила:
– Знаете, что это?
– Знаем,– кивнула Ульрика, а Бьянка молчала.
– Знаете, что с ней делать?
– Знаю, госпожа моя,– опять говорила Ульрика.
– Так делайте, – Анхен отдала иглу своей подруге.
– Найдёте того кто нам нужен в центре, у ратуши, я только что его в шаре видала. Ступайте. Уж сделайте это. Иначе плохо нам всем будет.
Ульрика, ничего не сказала, воткнула иглу себе в шов рукава платья, а Бьянка и подавно молчала, ничего не понимала, но чувствовала, что дело серьёзное, раз Анхен так просит.
Ульрика вязала Бьянку за руку и поспешила из покоев на улицу, а потом и в город искать того, кто им нужен был.
Максимилиан Брюнхвальд был горд тем, что ему дозволено было носить сине-белую одежду с великолепным чёрным вороном на груди. Берету него был с пером, подарок отца. А ещё были сапоги, шоссы и меч. Всё было у него не дорого, но хорошо. А ещё у него был конь, кавалер дал ему настоящего коня, а не мерина. Не каждый молодой человек в пятнадцать лет имел своего коня.
Одежду, особенно колет с гербом господина он держал в чистоте. Не то, что Сыч, колет у юноши был чище даже чем у Ёгана. Сапоги и коня он тоже чистил, не ленился.
Особо гордился Максимилиан, когда кавалер позволял ему нести его штандарт. Ехать впереди в красивом колете со страшным чёрным вороном на груди, нести штандарт и иметь право кричать на всех, кто суетится на дороге – это было истинное удовольствие.
В эти мгновения Максимилиан чувствовал себя настоящим оруженосцем, а не каким-то жалким пажом.
А кавалера он очень уважал, это уважение привил ему отец, который знал кавалера недолго, но был очень высокого мнения о нём как о воине. К тому же, как об удачливым воине.
Юноша, находясь рядом с кавалером, многому учился у него, и манере разговора, и поведению. Жаль, что обращению с оружием он не учил Максимилиана. Но он и не должен был.
Всем остальным юноша был доволен.
Он вышел из почты, где толстый почтмейстер опять ему сообщил, что для кавалера Фолкофа писем нет, и легко запрыгнул на коня. Взял поводья и стал уже поворачиваться, чтобы ехать в трактир где завтракал кавалер, да не поехал, не дал коню шпор, а наоборот притормозил его.
Прямо пред ним стояли две девушки, они держались за руки, одна что-то шептала другой и обе с усмешками смотрели на него.
Он немного растерялся, и хотел поворотить коня, чтобы объехать их. Так они не позволили ему, засмеялись и снова встали у него на пути.
– Добрые госпожи, дозвольте мне проехать.– Еле смог от смущения сказать юноша.
– А не дозволим,– вдруг нагло сказала та, что постарше.
И обе они засмеялись.
– Так отчего же?– Удивился Максимилиан.
– А хотим знать кто вы такой, юный господин,– заговорила вторая девушка.– Мы всех юных господ в нашем городе знаем, а вас нет.
– Отвечайте, юный господин, кто вы?– Говорила та, что постарше.
Он вроде и слышал её, но глаз не мог оторвать от второй. Той, что была моложе. Юноша никогда ещё не видал таких, как она.
– Я… Я Максимилиан Брюнхвальд. Оруженосец кавалера Фолькофа.
У юной ещё девушки, кожа была не такая как у местных девиц, она была смуглее, и волосы её были если не черны, то уж точно темно-каштановые. И вились они красивыми локонами из-под замысловатого чепца. Глаза её были карие и большие, как вишни, а улыбка открывала белые ровные зубы. Она была обворожительна.
– Меня зовут Ульрика,– продолжала вторая девушка,– а это Бьянка. Да я смотрю, вы взгляд от неё не отводите?
Девушки снова засмеялись над ним и даже не скрывали этого.
– Что? Нет,– засмущался Максимилиан.– Я просто смотрю…
– Ах, так вы думаете, что некрасива Бьянка?– Наглела девица.
– Что, неужто я некрасива?– Притворно скривила божественные губки смуглянка. А сама так и пожирала юношу своими глазами вишнями.
– Да как же вы не красивы, вы очень красивы.– Мямлил Максимилиан, не зная как ему быть.
Чтобы он не делал, чтобы не говорил, весёлые девицы всё над ним смеялись. Но были так прекрасны… Особенно Бьянка.
– А где вы живёте? – Спросила Ульрика, освобождая юношу от состояния смущения.
– Кавалер живёт в гостинице «Георг Четвёртый», а я при нём.
– «Георг Четвёртый!»– одновременно воскликнули обе девушки. И Бьянка продолжила. – Видно господин ваш богатей, там же останавливался сам император.
Тут юноша почувствовал даже гордость:
– Да, мы там стоим уже неделю.– Важно сказал он.– И стоим мы в тех же покоях, в каких стоял император.
– И что же, ваш господин спит на той кровати, что спал сам император?– Не верила Ульрика.
– Конечно,– теперь Максимилиан даже улыбнулся. Девушки, конечно, были прекрасны, но и он был не лыком шит.– Кавалер спит на той же кровати и ест из той же посуды, что и государь наш.
Тут девицы не сговариваясь, кинулись к нему одна с одной стороны коня, другая с другой, стали брать его за сапоги и говорить с ним одновременно.
– Господь Всемилостивейший, добрый наш юный господин, дозволь нам поглядеть те покои, как все мечтают хотя бы поглядеть на императорские покои. И нам больше всех. Проведи нас взглянуть одним глазком. Юный наш господин, окажите такую милость.
Максимилиан снова растерялся. Две молодые женщина, одна из которых красива, а вторая и вовсе прекрасна, стояли у его коня, трогали его сапоги, смотрели на него и умоляли его. Как же можно было им отказать, да ещё в такой мелочи?
– Господин наш, так что же, покажете покои?– Не отставала от него Ульрика. И сладко улыбалась и говорила дальше,– Уж если покажете, то и Бьянка вам что-нибудь покажет, в долгу мы не окажемся.
И от такого обещания, от взглядов и улыбок дев, веяло чем-то сладостным и томным.
И он уже соглашался. Тем более что нет ничего страшного в том, что он покажет им покои.
– Покажу, отчего же не показать,– произнёс юноша,– только вы ничего не троньте там.
– Не тронем, не тронем, – обещал Бьянка,– и пальцем не коснёмся.
– А вы берите, молодой господин Бьянку к себе на коня,– говорила Ульрика. – А я рядом пойду.
– А поедет ли госпожа Бьянка со мной, – не верил Максимилиан, он заметно волновался даже от мысли о таком.
– Поедет, конечно, любая поедет с таким красивым господином.– Уверяла Ульрика, помогая Бьянке влезть на коня.– Только держите её крепче, она неловкая дурёха, расшибётся ещё упав от вас.
Девушка села на коня перед ним, как говорят на луку. Максимилиан аккуратно обнял её за талию, чтобы не обидеть как-нибудь недостойным прикосновением, так она взяла руки его и подтянула их выше, чуть не до грудей, а сама повернулась к нему и смеялась. Её локоны выбивались из под чепца и щекотали ему лицо. Люди поглядывали на них неодобрительно, но юноша того не замечал. Оторваться не мог он от запаха и близости молодой, красивой женщины. А под руками его было такой сладкое и такое крепкое тело. И от чувства этого словно укачивало его. С коня бы не упасть самому, не то, что её удержать. Была она, конечно, старше него, и смотрела свысока, но и он ей понравился. Оттого у девушки краснели щёки, а его руки, что сжимали поводья, она подтянула ещё выше талии. Так высоко, что и непристойно уже. И прижала их к себе. И снова смеялась, когда поворачивалась и видела его растерянное, изумлённое лицо. А Ульрика шла рядом и смотрела на них. Но без смеха, внимательно смотрела.
