Глава 11

Ёган был горд своей ролью, одежду и башмаки ему купили новые, хорошие, купили берет. Мужику – берет! От него он и вовсе счастлив был. Ещё купили десяток мешков с бобами и чечевицей, чтобы пустым не ехал. Теперь он гордо восседал в телеге на мешках, да ещё покрикивал на мужиков, что мешали ему ехать.

Волков, Сыч, Максимилиан верхом и брат Ипполит в телеге ехали в половине мили за ним. Как-бы не с ним, но из виду его не выпуская. А кавалер ещё вёз письмо от барона фон Виттернауфа к бургомистру Хоккенхайма фон Гевену.

От Алька в Хоккенхайм вели две дороги. Одна на север до Фёренбурга, а от него на запад – длинная. Вторая короче, просто на северо-запад через Вильбург. В Вильбург кавалеру ехать не хотелось, там он мог встретить епископа, который, по слухам, был на него зол и грозил ему карой. Но в Фёренбурге его и вовсе грозились колесовать, голова магистрата или бургомистр, кто точно, Волков не знал, сам приезжал в Ланн и просил его выдачи и возврата драгоценной раки. Так, что лучше уж Вильбург.

Через Вильбург и поехали, проехали его благополучно, и через четыре дня, к вечеру, почувствовали запах реки и увидали на западе большой город. Без стен и башен, но с хорошими домами и крепкими фермами вдоль дороги. Такими крепкими, словно тут никогда не было войны, и их никто не грабил. Рядом с фермами лошади и коровы паслись сами, без пастухов. Странно это было, ведь барон рассказывал, что город облюбовали воровские банды и что палачи зарабатывают тут больше кузнецов.

– Богато живут, – говорил Сыч, оглядывая местность.

Ему никто не ответил, Волков глядел, как телега с Ёганаом уже въезжала в город. Ёган ехал в трактир «Безногий пёс». Так было уговорено. Туда же поедет и брат Ипполит, чтобы Ёган не остался без присмотра. Но они будут делать вид, что не знакомы. А Волков, Сыч и Максимилиан найдут себе другое пристанище, тихое, и без лишних глаз. Где можно не спеша потолковать с непонятливым человеком, и поспрашивать у него, что да как.

Чем ближе город, тем больше на дороге возов и телег. А в самом городе и вовсе не протолкнутся. Кто-то едет к пристаням на реке, кто-то от них. А кто-то и по большой дороге, что идёт вдоль реки. И повсюду: и у реки, и у дороги склады, склады, склады. И трактиры. Трактиры, постоялые дворы, таверны, харчевни с комнатами для тех, у кого есть деньга, и лавками для тех, у кого денег мало. И с конюшнями, и с местами для телег. В городе всё для гостей. Много кузниц, а у реки немало лодочных мастерских. Ёган, изображая из себя купчишку, спрашивал местных, и те указали ему трактир, что звался «Безногий пёс». А монах просто ехал за ним, да волновался, как бы в толчее городской не потерять Ёгана из вида. А уж за ними ехал Волков и Сыч с Максимилианом. Они были верхом, всё видели и проводили Ёгана и монаха до самого въезда на двор трактира. Убедились. Сами поехали на север искать тихое место. Пока город не закончился, так его и не нашли. А вот уже за городом, у реки, стоял большой двор на отшибе. У двора раскрытые ворота, а у ворот стоял крепкий мужик в простой одежде и старой несуразной шапке. Мужик, хоть и неказист был, но вёл себя по-хозяйски. На проезжающих смотрел с достоинством. Сыч сказал:

– Поговорю с ним, сколько денег посулить?

– Много не обещай, – говорил кавалер, заглядывая в распахнутые ворота.

На дворе лежали хорошие брёвна, аккуратно сложенные. Доски, бурс и лодки, совсем свежие. Не смолёные ещё.

Сыч долго говорил с мужиком, а вернувшись, сказал разочарованно:

– Дурень, говорит, что постояльцы ему не нужны. И денег не хочет брать, говорит, что руками деньгу зарабатывает достаточную. А больше ему не надо.

Волков видел через забор большие сараи и понимал, что именно такое место ему нужно. Он слез с коня, думал, что мужик заносчив и говорить с ним с коня – выказывать своё высокомерие, а тут нужно было польстить лодочнику.

– Добрый день, тебе, – сказал он, подходя к мужику.

– И вам, господин, – с уважением говорил хозяин.

– Меня зовут Фолькоф, я рыцарь божий, здесь по делу вашего герцога.

– Пусть длятся дни принца Карла. – Сказал мужик. – А меня зовут Клаус Венкшоффер, я лодочный мастер.

– Мне необходимо место, и твой дом мне подходит, – он достал три талера из кошелька и протянул их мужику, – всего неделю или две, со мной будут люди, но нам подойдёт и сарай.

– А что ж за дело у вас, господин? – Спрашивал мастер, но деньги не брал.

– Волноваться тебе не о чем, мы не разбойники и не воры.

– По вам видно, что вы не вор, не то, что по вашему человеку, что первый подходил. – Говорил мужик не спеша. – Значит, дело герцога? А что ж за дело?

– Дело такое, что знать никому о нём не нужно. – Волков так и держал деньги перед ним.

– Ну что ж, – мужик глянул на Максимилиана и Сыча, – раз вы люди принца, отказать я не могу, – он взял аккуратно деньги с руки кавалера, – это за неделю, не то что бы денег у меня не было, я беру потому, как порядок должен быть во всём.

– Мне нужен сарай, в который никто совать носа не будет. – Говорил Волков, а сам проклинал себя, думая, что нужно было давать два талера.

– А никто и не будет, один из моих работников уехал к родственникам, а второй вчера руку повредил. Мы тут с моей старухой одни. Дочь к нам по субботам приходит, а сыны так и вовсе редко.

– Пойдем, покажешь сарай, – сказал кавалер.

– У меня есть пустой один, я там доски хранил. Крепкий сарай.

Они пошли пешком вглубь огромного двора мимо недоделанных баркасов и лодок, Максимилиан поехал за ними, вёл в поводу коней, а Сыч вошёл во двор последний и закрыл ворота. Он уже чувствовал себя как дома.

Волкову Ёган-купец не нравился, уж больно разухабистый он получался, нарочитость так и лезла из этого крестьянина. Всё было ненатурально в нём: и оскорбительная манера звать разносчика, и дурная манера кидать деньги на стол. Но ничего посоветовать ему кавалер не мог. Они только наблюдали за ним с Сычом, а Сыч так и вовсе бранил Ёгана. Тот за столом сидел с местной шлюшкой, бабёнка уже успела прилипнуть к нему. Грудастая, не худая, не Бог весть что, но аппетитная. Совсем не старая. Волосы чёсаны, сама и платье чистые. Девка клянчила пиво, Ёган ей покупал, она ластилась к нему, просила есть, Ёган ей покупал. Но вот заметил Сыч, то, что было удивительно, в битком набитом зале, не было больше стола, чтобы за ним было хоть пару свободных мест. А Ёган с девицей сидели за большим столом вдвоём, длинная лавка с другой стороны стола так вовсе была пуста.

– Гляньте, экселенц, и не садится к ним никто. – Тихо говорил Фриц Ламме.

– Ну, мало ли… Может, никто не хочет мешать людям, вон как у них всё ладится, – отвечал Волков, глядя, как Ёган своей мужицкой, здоровенной пятернёй лезет девке в лиф платья, а та озорно повизгивая, выпрямляет спину, оттягивает край платья, чтобы купеческая рука туда легче лезла.

– Нет, экселенц, она его опоит. Зелья плеснёт ему и обворует.

– Думаешь? А может, просто девка деньгу свою зарабатывает?

– Ну, посидим – посмотрим,– не верил Сыч.

– А где монах? – Спросил кавалер.

– Да вон он в углу сидит, – Сыч смеялся, – не любит наш монах кабаки, я это ещё в Рютте понял.

Волков глянул в угол, там, на самом краю длинной лавки, у стены сидел брат Ипполит, только кружка и локоть монаха были на столе, всю остальную лавку и весь стол занимали разные люди, приличные и не очень. Они выпивали, ели, беседовали, а молодой монах сидел молча со скорбным видом, вздыхал да поглядывал то на Ёгана с девкой, то на кавалера с Сычом.

Тут пришли два новых посетителя, подошли было к столу, где развалился липовый купец и его бабёнка, постояли малость, глянули на девку, а та глянула на них, да так глянула, что пошли они подобру-поздорову искать другие места, хотя Ёган с пьяной купеческой бесшабашностью и звал их сесть.

– Нет, экселенц, непростая это баба, биться об заклад готов, непростая. – Говорил Фриц Ламме.– Не хочет она, чтобы за стол с ними кто садился. Видать боится, что увидят чего лишнего.

Ну, теперь и Волкову так казалось, он не ответил, он заказал еду, продолжал пить пиво, слушать разговоры соседей и наблюдать за Ёганом. На улице тем временем уже стемнело. Людишек ещё прибавилось. Шум, смех, чад. А народ в кабаке был обычный, приказчики, купчишки да бюргеры. Ни бедные, ни богатые. Опасных людей кавалер не приметил. Пожалуй, он один здесь был с мечом.

Пришёл музыкант, стал играть на виоле. В кабаке народ попьянел, голоса звучали громче, смех чаще. То и дело взрывы хохота, даже за их собственным столом, пьяная толкотня. Песни. Сесть совсем было негде, кроме стола, за которым сидел Ёган.

Сыча и Волкова это уже не удивляло. Когда им стали носить еду, Ёган был уже изрядно пьян. Он опрокинул кружку, смелся, громко говорил, лапал шлюху, а та в свою очередь то и дело укладывала свою голову ему на плечо, а руку на его промежности и шептала ему что-то, шептала. А когда Ёган пытался её поцеловать в губы – не давалась. Смеялась.

– Налакался, крестьянская душа, – ухмылялся Сыч, принимаясь за жареную колбасу,– пьян, собака, уже. Нет, экселенц, непростая эта бабёнка.

– Ты знаешь, что, – говорил кавалер, поглядывая на Ёгана и шлюху, – иди-ка наверх, кажется, она его уже в покои тащит.

Повторять Сычу не нужно:

– Эх, – с болью в сердце произнёс он, глядя на колбасу, и встал,– и то верно, а то она дверь запрёт и потом даже не узнаем, в каких они покоях будут.

– Ты не дай ей дверь запереть, – сказал кавалер. – Войдём за ней сразу, там и поговорим тихонечко.

– А если упрямиться начнёт? – Спросил Сыч.

– Купим вина, напоим её прямо там, да пьяную выведем, к лодочнику отвезём в сарай, и там ты с ней уже потолкуешь обстоятельно.

– Умно, – сказал сыч и пошёл к лестнице, что вела наверх, к покоям.

И вовремя. Как только Фриц Ламме дошёл до лестницы, шлюха, что сидела с Ёганом, позвала разносчика для расчёта.

Сколько просил разносчик, кавалер не знал, но был уверен, что дурак Ёган переплатил. Он просто сунул руку в кошель и кинул на стол пригоршню денег, в основном медь, но и серебро мелкое блеснуло. Судя по тому, как шлюха смотрела на деньги и по тому, как кланялся разносчик, Ёган переплатил много. А потом этот дурень заорал похабную песню и стал выбираться из-за стола, а бабёнка тащила его за руку к лестнице.

Волков откусил колбасы, хлебнул пива, дождался, пока парочка начнёт подниматься вверх по лестнице, затем сделал знак монаху: сиди – жди. И сам встал из-за стола.

В коридоре, на верху, горел всего один светильник, он едва различал парочку впереди себя, а Сыча так и вовсе не видел. Бабёнка уже почти тащила Ёгана, сам он едва переставлял ноги. И хихикал дурнем. Она остановилась возле двери, одной рукой придерживала Ёгана, другой толкнула дверь, они ввалились туда с шумом. Девка ругала пьяного, и с трудом доволокла его до кровати. Бросила, вернулась к двери, чтобы запереть её, да не успела.

– Постой, красавица, не спеши, – Сыч не дал ей запереть дверь, он держал светильник и входил в комнату.

– Куда? – Взвизгнула девка. – Не это твои покои. Сейчас людей кликну, куда прёшь?

А Сыч, без долгих людезностей, дал ей кулаком снизу в брюхо, она на пол повалилась, охнула и замолкла сразу. Стояла на карачках, вздохнуть не могла.

Волков тоже вошёл в покои, дверь прикрыл за собой, засов не трогал, стал там же. На косяк опёрся плечом. Покои были небогатые: кровать, комод пару подсвечников на одну свечу, в которых Сыч зажигал свечи.

Ёган в беспамятстве валялся на кровати, ноги на полу лицом в перину. Баба приходила в себя после удара Сыча.

Кавалер хотел начать спрашивать, но он хорошо знал Фрица Ламме, раз Фриц Ламме молчит, значит, и ему лезть вперёд не нужно. А Сыч тем временем зажёг все свечи, в комнате стало светло, затем он перевернул Ёгана, и своим ножом срезал у него кошелёк, улыбаясь, подбросил его на руке. И сказал:

– А неплохо.

– Это моё, – зло проговорила девка, всё еще не отойдя от полученного удара и стоя на четвереньках. – Мой кошель!

Фриц Ламме толкнул её в бок сапогом, несильно. Чтобы она привернулась к нему лицом. Засмеялся и спросил, потряхивая у неё перед носом кошельком:

– С чего бы так?

Тут девка неожиданно быстро вскочила, вцепилась в кошелёк:

– Я торгаша выгуливала, мой кошель, а не отдадите, так я Гансу Хигелю скажу, пожалеете. Гансу Спесивому. – Уточнила она.

– Да? И что ты скажешь? – Говорил Сыч, всё ещё усмехаясь. – Это мы кошель у купчишки сняли, а ты, так, шалава приблудная. Клеилась к нему, да не срослось у тебя.

– Я с Гансом работаю, тут он сейчас, позову, и он вам покажет, как его деньгу брать! – Свирепела бабёнка. – Думаете…

И тут она первый раз глянула на кавалера, осеклась, словно рот ей кто ладонью накрыл. Лицо её вытянулось. А ведь Волков ни слова ей не сказал, молчал, стоял, а она вдруг заговорила, сменив тон:

– Добрые господа, дозвольте мне уйти.

– А как же Ганс, ты его, кажется, Спесивым звала? – Спросил кавалер. – А кошель купчишки забрать уже не хочешь?

– Какой ещё кашель, добрый господин, – ласково заговорила девка, – я за ночь всего тридцать крейцеров беру, а за раз, по-быстрому, так и вовсе десять, ежели вы господа хотите, так я вам без денег дам, прямо тут.

Для убедительности она подобрала юбки до колен.

– Эх, экселенц, вы своим видом всю затею мне попортили,– расстраивался Сыч. Он поглядел на шлюху. – Ганс твой где, курица? Ну, говори.

– Да какой Ганс, господа добрые, брехала я, испугалась, думала воры вы. Вот и решила припугнуть, – лепетала девка.

– А купчишку-то чем опоила?– Продолжа Сыч.

– Ничем я его не поила. Сам напился.– Твёрдо говорила баба.

– Сам? – Сыч засмеялся. – Я весь вечер за ним считал, он три кружки пива выпил. Такому кабану три кружки – только в нужник сходить, его и шесть не свалят. А тут глянь ка, он без памяти от трёх кружек, валяется.

– Не поила я его. – Твёрдо сказал девка.

– Не поила? Ну, значит, кабатчик ему в пиво зелья плеснул, или разносчик. – Предположил кавалер с ехидсвом.

– И их спросим, – обещал Сыч, – но сначала тебя осмотрим, вдруг какую склянку найдём.

Девка молчала, смотрела то на Сыча, то кавалера, что загораживал ей дверь. Раздувала ноздри и молчала. Делала глубокие вздохи.

– Ну, – продолжал Сыч, – сама всё покажешь, или обыскать тебя? Но смотри, обыскивать буду не ласково. Во все дыры загляну.

Девка всё продолжала дышать молча, и лицо её с каждым вздохом, становилось всё темнее, а глаза… Белки глаз её стали вдруг краснеть. Словно от натуги кровью наливались.

Сыч, словно не замечал всего этого, взял было её за руку, но она легко вырвалась, и разодрала ему руку, словно когтями кот.

– Ишь ты, зараза, – выругался Фриц Ламме, разглядывая царапины, – ну уж теперь-то держись.

А она вдруг легко отпрыгнула от него на шаг, почернела лицом, выставила руки, скрючила пальца, глаза алые, безумные. Раскрыла рот широко, все зубы целые, так широко, что люди так не раскрывают, зашипела, словно кошка из нутра, из лёгких, громко, страшно и кинулась к двери.

– Господи, – воскликнул Сыч, шарахаясь от неё, – экселенц, то ведьма.

А кавалер не шарахнулся, как стоял у двери, так и остался стоять, только руку вперёд выставил здоровую. Баба на руку горлом и налетела. А он только пальца сжал крепко. Она продолжала шипеть, вцепилась в рукав его стёганки ногтями, да нет! Когтями! На пальцах её были кошачьи когти вместо человеческих ногтей. Пыталась драть рукав, да куда там, рукав толст, от меча защитить может, не то, что от когтей. А волков только глядел ей в страшные глаза да улыбался.

И иссякла она, устала, отшатнулась, вырвалась из его пальцев, отступила, стояла, тёрла горло своё, смотрела на него с ненавистью исподлобья. Тут Сыч пришёл в себя. Скалился довольно и говорил:

– Что? Утёрлась? То-то! Экселенц и пострашнее ведьм успокаивал.

– Что вам от меня нужно? – Прошипела баба, переводя дыхание и растирая горло.

– Поговорить, – спокойно отвечал кавалер. – Мы поспрошаем, ты отвечаешь.

– И врать даже не думай, – добавил Сыч, – ты ведь с первого взгляда поняла, с кем дело имеешь.

– А если говорить буду, что со мной делать будете? – Спрашивала девка, вроде как, успокаиваясь, вроде понимая, что рассказывать придётся.

– Будешь говорить – отпущу. – Сказал Волков. – А нет, так в Трибунал отправлю.

– А не врёте? Точно отпустите?– Всё тёрла горло баба.

Волков не счёл нужным отвечать, за него ответил Сыч:

– Дура, господин рыцарь божий не врёт никогда, раз сказал – отпустит, значит отпустит.

– А что знать что хотите?– Она, кажется, была готова говорить.

– Всё хотим, хотим знать, как тут вы живёте, кто тут у вас верховодит, куда купчишки деваются. Ты ведь всё заешь, вот и нам расскажи. – Говорил Сыч ласково. – А расскажешь всё честно, без утайки, так отпустим. Губить не будем. – Тут он изменил тон и сказал сурово. – А врать надумаешь, так с отцами святыми познакомишься, им свои фокусы кошачьи покажешь, они большие охотники, такие фокусы смотреть.

– Хорошо, согласна я, только вы уж потом меня не обманите, отпустите, иначе грех вам будет, – говорила бабёнка, вдруг задирая верхнюю юбку и приговаривая. – Вот, что вам видеть надобно.

Она из кармана на нижней юбке достала небольшой мешочек, как маленький кошелёк. Кавалер даже думал, что деньги достаёт, может откупиться хочет. Но из мешочка на ладонь она высыпала чёрный, вернее, тёмно-серый порошок, подошла с ладонью этой ближе, протянула им, словно показать его хотела. Кавалер и Сыч молча смотрели на неё, ждали. А она вдруг опять потемнела лицом, набрала воздуха и дунула себе на ладонь, да так, что весь этот порошок сразу сдула, и полетел он облаком в лицо и Сычу и Волкову. И всё в лицо, в глаза, и тому и другому.

– Ах, тварь ты такая, ведьма, – орал Сыч, отворачивая лицо.– В инквизицию тебя, на дыбу, на дыбу, падаль ты придорожная.

А Волков ничего не орал, ему словно выжгло глаза, словно зажмурился он и темно стало. Но даже теперь он от двери не отошёл, а по привычке потянул меч из ножен. Хоть не видел сейчас ничего, хоть и тёр глаза левой рукой, но выпускать ведьму из комнаты живой он не собирался.

– Прекрати орать,– сухо скала он Сычу,– не слышу её из-за тебя.

Волков продолжал подпирать дверь. Ему нужно было только услышать её. Только услышать, меч у него был острее бритвы, хоть и говорили его старые друзья, что не надо так меч точить, так его портишь только, но он всегда затачивал меч до страшной остроты. И теперь он знал, ему только попасть нужно, и тварь не уйдёт. Сыч затих. В комнате стало тихо-тихо.

И тут заорала ведьма звонко:

– Сюда, входите уже, пора!

И сразу же в дверь ударили, да с такой силой, что кавалер не удержался на ногах, упал, но меча не выронил, хоть ещё и слеп был, тут же вскочил и пару раз махнул им на ровне живота раз и на уровне колне, туда-сюда, никого не зацепил. А в комнату ввалились люди, мужи, топали громко сапожищами, рядом совсем. Волков махал мечом на звук, да всё впустую. Отступал, спиной стену нашёл, к ней прислонился спиной, меч вперёд выставил и слушал. А слушать было что, там били Сыча, и видно ведьма в том участвовала, Фриц Ламме орал:

– Уйди паскуда, уйди, уже когти я тебе обломаю. Ай, дьявол, экселенц, бьют меня. Бьют сильно.

Волков слышал грохот от падения. Приглушённую брань мужскую и снова орал Сыч:

– Экселенц, кошель забрали, отняли деньги!

Потом удар и он смолк, а затем негромкий голос ведьмы:

– Этого бросьте, того убить лучше бы, злой он.

Это было про него.

Кто-то буркнул ей, что-то неразборчиво. И кавалер услышал, как кто-то идёт к нему, старается не шуметь. Не стал ждать, смысла не было, хоть и горели глаза его огнём, но он знал куда бить. Шаг от стены, выпад: сверху, справа – вниз, влево. Пустота. Ещё быстрей, шаг вперёд, выпад: сверху, слева – вниз, вправо. И… попал, очень хорошо попал, так что брызги на лицо, липкие, горячие – кровь. Вой чей-то, матерщина, грохот. Кот-то стонет на полу, хрипит.

Два шага назад, нашёл стену, стал к ней спиной, меч вперёд.

– Говорила же вам, говорила, злой он,– орёт ведьма,– убейте его.

Волков слушает, а в комнате все шевелится, но не топают сапогами, люди что-то делают, готовятся его убивать, но без слов, в покоях тихо, только кончается кто-то на полу, хрипит тяжело. Подскуливает противно. Волков, хоть и слеп, и глаза горят, а усмехается. Рад, что хоть одного разрезал.

– Скалится он пёс,– визжит баба,– делайте уже, делайте!

А ему лишь ждать осталось, слушать и ждать. Но он так и ничего не услышал. Прилетело что-то, или подошёл к нему кто, кавалер не понял. В общем, ударило его по голове, словно доской какой, или лавкой. В правый угол лба. Да так, что ноги у него подкосились. И тут же кто-то ударил по руке с мечом. Не удержал он меча, выронил, а сам завалился на стену, стал сползать по ней. Опять его били по голове, пытались бить, почти не попадали, колья все об стену стучали. Кто-то навалился на него, схватил крепко, воняя по-мужски, прижал его, а кто-то справа ударил ему в левый бок ножом, да видно дурень был, в бригантину бил, бригантина удар выдержала. А у бившего рука по ножу скользнула, сам себе он руку своим же ножом и располосовал, завыл, нож выронил. Звякнуло железо. А тот, кто схватил его, сопел, старался, стал тоже ножом тыкать, в горло рыцарю метил, да рыцарь по стене сползал вниз, руки тянул вверх, голову прикрыть, мешал убийце, тот и попадал ему раз за разом то по голове, то по плечу, то по руке. Никак толком достать не мог. А к Волкову тем временем и разум вернулся, вспомнил он себя, потащил из сапога стилет свой. И пытаясь закрыться левой рукой от ударов, сам ударил снизу вверх. И не попасть не мог. Может и не сильно, не глубоко, но стилет воткнул в мясо. Кровь потекла сверху ему на правую руку по стилету. Человек зарычал и отпрыгнул. А кавалер хоть всё ещё слеп был, но уже хоть дышать мог, а то задыхался в объятьях этого мужика. Выставил стилет вперёд, стал левой рукой шарить по полу, меч искать.

– Убейте вы его, – шипела озверевшая баб,– шваль, олухи, слепого убить не можете что ли?

– Сама иди, убей, – зло отвечал ей грубый мужской голос.– Гавкаешь, сука, только под руку.

– Уходить нужно, – говорил другой.

– Убейте его, ублюдки,– не успокаивалась ведьма. -Не убьёте его – пожалеете,– орала баба.– Пожалеете. Все пожалеете.

– Кровь у меня идёт, – отвечал ей мужик.

– Уходим, всё.– Закончил дело повелительный грубый голос.

Загремели шаги к выходу, ведьма все материла мужиков, уходила тоже, кого-то потащили прочь из комнаты.

А Волков всё не мог найти меча на полу. Боялся, что не ушли, врут, что сейчас вернутся и снова ударят по голове. И тогда добьют точно. Но в коридоре уже шумели другие люди, кто-то звал хозяина. Но кавалер не опускал стилета, пока не услышал знакомый голос:

– Боже мой! Господин, вы ранены. А Сыч? Что с Сычом?

– Максимилиан? Ты?

– Да, господин. У вас кровь на лице.

– Я ничего не вижу.

– Да господин, я сейчас позову монаха.

– Меч!

– Что?

– Где мой меч? Смотри на полу, я уронил меч.

Шло время. Максимилиан, что-то делал, но Волков ждать не мог, хоть резь в глазах и проходила, но голова трещала изрядно, и тошнило его сильно. Он встал, не пряча стилета, стоял, держась за стену:

– Ну? Нашёл меч? Где ты там?

– Нет, господин, не нашёл, вашего меча тут нет.

– Твари, – он помолчал, пережидая приступ тошноты.– Твари, они забрали мой меч. Посмотри, что с Сычом?

– Господин, Сыч, кажется жив! – Обрадованно сказал молодой человек.

– Мама моя,– услыхал кавалер характерный говор Фрица Ламме.– Святые угодники, они что, меня убили?

– Нет,– отвечал Максимилиан,– башку тебе разбили, но крови не так много как у господина.

– Они ушли?

– Сбежали, но вы одного убили.

Волков стоял у стены и их почти не слышал, пол раскачивался под ним. А рука стала настолько слаба, что маленький и лёгкий стилет удержать не смогла. Он выпал звякнув об пол.

– Брат Ипполит,– кричал Максимилиан надрывно,– Брат Ипполит, сюда беги скорее.

– Что? Тут я,– отвечал ему монах.

Ещё какие-то люди, что-то говорили, но совсем издалека, из темноты. Их слов кавалер уже разобрать не мог.