Я не умею жить зимой.

Потому что родилась в чужой ностальгии. В ней нет зимы. Только иногда мелькает снег на виноградниках. Но очень редко. В следующем воспоминании виноград – уже вино.

Вино называется именем города – «Вечерний Кишинёв». Это самое лучшее вино. Но я его ещё не пробовала.

В детстве им не покупали сладкого петушка на палочке.

Поэтому, увидев на рынке петушков, они купили мне два.

За маму. И за папу. На́, радуйся, ешь. За наше несчастное детство. Без петушка.

«Их делают люди с немытыми руками!» – когда-то говорили им их родители, оттаскивая прочь от торговцев сладостями и оставляя детей в раздумье: почему немытыми? Разве их не машины делают?..

Представляю: машины всё сделали – и тут наступает час «человека с немытыми руками». Минута славы: он может перетрогать все сладости в мире. И оставить всех детей несчастными.

Иногда и меня пугали этим человеком, но потом спохватывались:

– О боже, я говорю как моя мама!

Мы гуляем по городу. Я иду посередине, они держат меня за руки. И говорят между собой.

– А помнишь, тут брусчатка была?

– Помню. А тут старинный завод стоял.

– Да, на за́мок похож был…

В их воспоминаниях всё очень сложно переплетено: начинается от забора, переходит в мелодию, мелодия цепляется за ветку, ветка тянется к фонарю, фонарь зажигается в сумерки.

В сумерки мы обычно сидим во дворе. Вокруг трансформаторной будки с надписью «Не подходи! Убьёт!» люди разбили сад. На железную решётку накинули плющ из дикого винограда, и трансформаторной будки почти не видно.

Уже осень, и запахи становятся острее. Мы по очереди кланяемся каким-то круглым цветам, чтобы уловить аромат.

Я спрашиваю:

– А как они называются?

– Не помню… Но они пахнут, как вход на Комсомольское озеро со стороны Дневного кинотеатра, где была каскадная лестница с разноцветными огоньками и этими цветами. И фонтанчиками под каждой ступенькой.

– Какой сложный аромат.

– А по-моему, они пахнут горячей от солнца пылью. Этот запах пыли во дворе, он преследовал всё моё детство на Таврической…

Его воспоминания всегда присыпаны этой волшебной пылью. А для меня лично флоксы пахнут флоксами. А Комсомольское озеро… Это что такое вообще? Это где?

– В Кишинёве.

– А давайте поедем в Кишинёв. Раз там так хорошо.

– Кишинёва больше нет, это уже другой город. Есть только название и этот цветок. Но он растёт и в нашем дворе. Никуда ехать не надо, нюхай. Хотя можно поехать в Париж.

– Зачем в Париж?

– Чтобы увидеть Кишинёв.

– Как это?

– Я сама этого долго не понимала – почему у меня там Кишинёв… А потом поняла: цвет! Они одинакового цвета. Тёмно-белого. А всё из-за ракушечника. И в Париже, и в Кишинёве дома построены из ракушечника.

– А что такое «ракушечник»?

– Ну, это такой камень. Из морских раковин.

Она хочет в Париж, чтобы увидеть Кишинёв. Дело в том, что красота любого города принадлежит Кишинёву. Кишинёв – это что-то вроде Древней Греции. Она есть, но её нет. А мои древние греки то и дело вспоминают, как брали Трою.

В этой Древней Греции в окна бьются персики и вишни – открываешь окна и впускаешь их в комнату. И когда в нашем городе наступает зима, то мои древние греки вздыхают: мол, там, в Греции, есть всё, а зимы нет. Воспоминания для них – это своего рода варенье на зиму. Мы его открываем и переживаем зиму.

Иногда очень хочется влиться в их беседу и добавить своё воспоминание, чтобы оно тоже тянуло за собой какие-нибудь лестницы и фонтаны…

– А помните кружку великана?

Гигантская красная кружка стояла на высоком доме, мимо которого мы каждое лето ехали на дачу. Это, как я поняла позже, была реклама какого-то кофе. Но мои древние греки говорили, что это кружка великана. И каждый раз я надеялась, что увижу обладателя этой необыкновенной кружки, и каждый раз расстраивалась, что великан уже выпил кофе и ушёл.

И я представляла, как он осторожно наступает на мост, потом на площадь, потом его нога застревает во дворе-колодце… Мысли о шагах великана всегда убаюкивали меня.

Но однажды кружка исчезла. Мне объяснили, что великан забрал её с собой. И кружка стала моим воспоминанием.

А ещё был слон.

– А помните, синий слон на детской площадке стоял?! Или он был серый?

Повисает пауза. Потому что слон ни за что не цепляется, а висит один, как дурак, в этой затянувшейся паузе.

Забираю слона обратно.

Чего его вспоминать? Если он так и стоит на детской площадке.

Слона я вспомнила, но воспоминанием он ещё не стал.

Но, возможно, когда я сама стану древним греком и встречу на каком-нибудь перекрёстке судьбы слона, то и со мной произойдёт воспоминание: горячая пыль поднимется столбом и смешается с ароматом «входа на Комсомольское озеро со стороны Дневного кинотеатра…».

– Знаешь, я не помню, как называются эти цветы, но они пахнут нашим садом во дворе, где была скамейка и стояла трансформаторная будка с дружелюбной надписью: «Не подходи! Убьёт!».

– Мама, это флоксы.

Для него флоксы пахнут флоксами. И ни один великан ещё не ушёл, забрав свою кружку.