24
Просто собирает информацию
Столовая располагалась на одном этаже с библиотекой, в глубине – кухня. Вытянутая комната, посредине – большой длинный стол из дуба, толщиной сантиметров десять: за таким смог бы разместиться десяток гостей. Этот массивный стол вполне подошел бы разбойникам Робин Гуда, соберись они закатить пирушку, но сейчас за ним сидела не его веселая ватага, а только мы с Мэнсики. Еще одно место дожидалось Командора, но тот пока не появился. Однако салфетка, серебряный прибор и пустой бокал – лишь знак этикета – давали понять, что место для него оставлено.
За стеклянной, как и в гостиной, стеной открывался вид на лесистый гребень по ту сторону лощины. Подобно тому, как из моего дома виден дом Мэнсики, отсюда, разумеется, должен быть виден и тот, в котором живу я. Он, однако, меньше, деревянный и неприметный – в темноте я не смог определить, где именно он находится. Домов, разбросанных по склонам, было немного, но в каждом горел свет. Время ужина. Наверняка люди уже собрались семьями за столами – в самом свете окон чувствовалось домашнее тепло.
А на этой стороне лощины Мэнсики, я и Командор, усевшись за большой стол, готовы были приступить к трапезе, и этот весьма странный прием с трудом можно было назвать «ужином по-домашнему». За окном по-прежнему бесшумно накрапывал дождь. Но ветер стих, и осенняя ночь обещала быть тихой. Глядя в окно, я опять задумался о том склепе – уединенной каменной камере за кумирней. Внутри и теперь все так же мрачно и промозгло. Я содрогнулся от одного лишь воспоминания о той яме – и эта особая дрожь вырвалась из самой глубины моего нутра.
– Этот стол я нашел, путешествуя по Италии, – сказал Мэнсики, когда я оценил его. В словах его никакого хвастовства не прозвучало – он лишь бесстрастно констатировал факт. – В городке Лукка увидел в мебельном, купил и договорился, чтобы сюда отправили морем. Он очень тяжелый, пришлось повозиться, чтобы его сюда занести.
– Вы часто бываете за границей?
Губы у него еле заметно дернулись и тут же расслабились.
– Раньше ездил частенько. Отчасти по работе, отчасти развлечься, а в последнее время для поездок нет повода. С одной стороны, у меня изменилась сама работа, но мало того – теперь мне и самому отчего-то больше не нравится выбираться отсюда. Так что почти все время я здесь.
И, чтобы стало понятнее, где это здесь, он жестом обвел столовую – «внутри дома». Я ждал, что он как-то пояснит перемены в содержании своей работы, но разговор на этом закончился. Мэнсики по-прежнему не желал обсуждать свою работу. Разумеется, и я никаких вопросов не задавал.
– Начнем, пожалуй, с холодного шампанского – вы как, не против?
– Конечно, нет, – ответил я. – Все на ваше усмотрение.
Стоило Мэнсики сделать легкий жест, как тут же появился парень с хвостом и наполнил хорошо охлажденным шампанским вытянутые бокалы, в которых сразу же приятно заискрились пузырьки. Бокалы были тонки и легки, словно сделаны из качественной бумаги. Сидя напротив, мы выпили за здоровье друг друга, после чего Мэнсики почтительно отсалютовал бокалом пустующему месту Командора.
– Добро пожаловать, Командор!
Ответа, само собой, не последовало.
За шампанским Мэнсики говорил об опере. Рассказал, что ему очень понравилась «Эрнани» Верди, которую он слушал в Катании, когда был на Сицилии. Сосед его, жуя мандарины, подпевал исполнителям – и еще там он пил очень вкусное шампанское.
Вскоре в столовой объявился Командор. Правда, на приготовленное для него место садиться не стал – видимо, рост не позволил, иначе он бы едва выглядывал над столом. Командор словно вспорхнул на декоративную этажерку, расположенную наискосок за спиной Мэнсики. Уселся там в полутора метрах от пола и принялся слегка болтать ногами в черных диковинных сапогах. Незаметно от хозяина я чуть приподнял свой бокал в его честь, но Командор сделал вид, будто ничего не заметил.
Подали еду. Между столовой и кухней имелось сервировочное окно, и юноша с хвостом и в бабочке носил нам оттуда тарелки одну за другой. На закуску было чудесное блюдо: свежая рыба исаки с гарниром из натуральных овощей. Открыли белое вино. Бутылку осторожными движениями – точно сапер с миной – откупорил хвостатый юноша. Что за вино и откуда оно, нам не пояснили, но было оно, конечно же, безупречным на вкус. С чего б вино, которое предпочитает Мэнсики, было не безупречным?
Затем принесли салат из корня лотоса, кальмара и белой фасоли. За ним – суп из морской черепахи. Рыбное блюдо из морского черта.
– Еще не сезон, но в рыбном порту, к счастью, он удачно попал в улов, – сказал Мэнсики. Морской черт оказался и в самом деле удачным и свежим – мясо крепкое, изысканно сладкое, но с легким и чистым вкусом. Рыбу слегка обварили и подали, как мне показалось, под соусом с эстрагоном.
Затем настал черед стейка из оленины. Про особый соус что-то нам сказали, но из-за обилия специальных терминов я толком ничего не запомнил, а сам соус оказался вкусным и ароматным.
Юноша с хвостом наполнил наши бокалы красным вином. Мэнсики сказал, что бутылку откупорили с час назад и перелили в графин:
– Вино подышало и теперь должно быть в самый раз.
Не знаю, чем там вино дышало, но на пробу оно оказалось очень глубоким, и вкус его отличался, когда оно впервые попало на язык, когда я набрал его полный рот и когда проглотил. Как будто оцениваешь красоту таинственной незнакомки – в зависимости от угла зрения и освещения. От вина осталось приятное послевкусие.
– «Бордо», – сказал Мэнсики. – Обойдемся без подробностей. Просто «бордо».
– А если начать его описывать, кратко не получится, верно?
Мэнсики улыбнулся, и уголки его глаз собрались благородными морщинками.
– Именно. Если начать описывать, кратко не выйдет. Хотя я и не силен в описаниях. Просто вкусное вино – разве этого недостаточно?
Разумеется, я не имел ничего против.
За тем, как мы едим и пьем, с высоты той декоративной этажерки наблюдал Командор. Он сидел, не шелохнувшись, старательно подмечая мелочи во всем, что происходило на его глазах, но, судя по его взгляду, ничего его особо не впечатляло. Он же сам говорил, что просто созерцает происходящее и ни о чем не судит, не питает неприязни или симпатии. Просто собирает информацию.
Возможно, он так же наблюдал наши с подругой любовные утехи в послеполуденные часы. Я вновь себе это представил, и мне стало не по себе. Я вспомнил его слова о чистке печной трубы или утренней гимнастике: может, конечно, оно и так. Но фактом остается и то, что тому, за кем подглядывают, – не по себе.
Часа через полтора мы с Мэнсики наконец добрались до десерта – суфле – и эспрессо. То был долгий, но основательный путь. Наш повар впервые вышел от кухни и приблизился к столу – высокий мужчина в белом колпаке и халате, полагаю, лет тридцати пяти, слегка небритый. Подойдя, он учтиво со мной поздоровался.
– Прекрасные блюда, – сказал ему я. – Так вкусно я ужинал, пожалуй, впервые в жизни.
Я не кривил душой. Трудно было поверить, что повар, готовящий столь изысканные блюда, держит малоизвестный французский ресторанчик неподалеку от рыбного порта Одавары.
Улыбнувшись, повар поблагодарил меня, не забыв упомянуть, что господин Мэнсики всегда был к нему очень добр, после чего поклонился и вернулся на кухню.
– Как вы считаете, Командору понравилось? – озабоченно спросил Мэнсики после того, как повар скрылся. Судя по выражению лица, он не шутил – по крайней мере, мне так показалось.
– Должно непременно понравиться, – не дрогнув ни единым мускулом лица, ответил я. – Конечно, жаль, что он не смог отведать таких прекрасных блюд, но уж самой атмосферой должен был насладиться.
– Хорошо, если так.
«Конечно, нам очень понравилось», – шепнул мне на ухо Командор.
Мэнсики предложил дижестив, но я отказался – я бы уже не смог вместить в себя ни крошки. А он пил коньяк.
– Хотел у вас поинтересоваться, – размеренно крутя напиток в большом бокале, произнес Мэнсики. – Вопрос странноватый и, возможно, испортит вам настроение.
– Пожалуйста, спрашивайте, что угодно, не стесняйтесь.
Мэнсики немного отпил, наслаждаясь вкусом коньяка, затем бережно поставил бокал на стол.
– Помните склеп в зарослях? – начал он. – Я провел в этом каменном мешке около часа – сидел на дне в одиночестве и без фонарика. К тому же вы задвинули крышку и придавили ее сверху камнями. Я попросил вас вернуться через час, чтобы вызволить меня оттуда. Было такое?
– Да, все так и было.
– Как вы считаете, зачем я так поступил?
Я признался, что понятия не имею.
– Потому что мне это было необходимо, – сказал Мэнсики. – Трудно объяснить, но временами мне бывает необходимо так поступать. В смысле – чтобы меня оставляли в таком тесном мрачном месте в одиночестве, в полнейшей тишине.
Я молча ждал, что он скажет дальше.
Мэнсики продолжил:
– И вот, собственно, вопрос. Не приходила ли вам в голову – хотя бы мельком – мысль бросить меня в том склепе? Не возникал ли соблазн оставить крышку закрытой?
Я толком не понял, что он хотел этим сказать.
– Оставить закрытой?
Мэнсики коснулся правого виска – потрогал его так, будто проверял там какую-то рану. Затем сказал:
– К чему я это все? Я сидел на дне склепа, в яме где-то три на два метра. Без лестницы. Стена выложена камнями настолько плотно, что взобраться по ней невозможно. К тому же склеп плотно закрыт толстой крышкой. В таком лесу хоть кричи, хоть беспрестанно звони в колокольчик – никто не услышит. Кроме вас, конечно. Иными словами, сам я бы оттуда нипочем не выбрался. Если б вы не вернулись, я бы так и остался навеки в том склепе. Верно?
– Пожалуй.
Он по-прежнему не отнимал пальцев от виска, только они уже не двигались.
– И вот что меня интересует: не промелькнула ли у вас за этот час хотя бы одна шальная мысль – бросить меня в этой яме? Я нисколько на вас не обижусь, поэтому хочу, чтоб вы ответили честно.
Он отнял пальцы от виска, опять взял бокал и медленно покачивал им. Только теперь губами к бокалу не прикоснулся – прищурившись, он вдохнул аромат напитка и вернул бокал на стол.
– Ничего подобного мне в голову не приходило, – честно ответил я. – Даже мельком. В голове крутилось лишь одно: час пройдет – и необходимо будет отодвинуть крышку и вызволить вас оттуда.
– Правда?
– Стопроцентная.
– А был бы я на вашем месте… – заговорил Мэнсики, будто доверяясь мне, и голос у него был очень спокойным, – …наверняка бы задумался. Меня бесспорно одолевал бы соблазн оставить вас навеки в том склепе. Вряд ли такой случай представится вновь.
У меня не было слов. И потому я молчал.
Мэнсики продолжил:
– Сидя в склепе, я только об этом и думал: окажись я на вашем месте, непременно маялся бы от этой мысли. Странно ведь, да? На самом деле на поверхности были вы, а я – под землей, но при этом постоянно представлял себе все наоборот.
– Но тогда б я умер от голода. И в самом деле – звонил-звонил в погремушку да и превратился бы в мумию. И даже при этом вам было бы все равно?
– Это просто игра воображения, если можно так сказать – бредовая идея. Конечно же, на самом деле я и не подумал бы так поступить. Просто я даю волю своему воображению и обыгрываю в сознании смерть сугубо гипотетически. Поэтому не беспокойтесь. Даже не так – для меня, наоборот, непостижимо, что вы совершенно не ощутили такого соблазна.
Тогда я сказал:
– Мэнсики-сан, а вам было не страшно остаться одному на дне того склепа? Тем более, что вас не покидала мысль, будто я поддамся на соблазн и брошу вас там?
Мэнсики только покачал головой.
– Нет, было не страшно. Хотя в глубине души я, быть может, надеялся, что вы так и поступите.
– Надеялись? – удивленно воскликнул я. – В смысле – что я брошу вас на дне ямы?
– Да-да.
– То есть вы не усматривали ничего плохого в том, чтобы оказаться брошенным на произвол судьбы?
– Нет, вовсе не значит, что я помышлял умереть. У меня все-таки еще есть привязанность к этой жизни. К тому же смерть от голода и жажды меня отнюдь не прельщает. Я просто хотел хоть немного, но – попробовать соприкоснуться со смертью. Понимая, что грань между жизнью и смертью очень тонка.
Я задумался над его словами, хоть пока и не понимал, что именно Мэнсики пытается этим сказать. Я ненароком бросил взгляд на Командора – он по-прежнему сидел на этажерке с абсолютно безучастной миной.
Мэнсики продолжил:
– Самое страшное, если ты заперт в тесном и темном пространстве, – это не умереть. А задуматься: не придется ли мне жить здесь вечно? Придет в голову такая мысль – и от страха прямо спирает дыхание. Преследует навязчивая иллюзия, будто окружающие стены сомкнутся и меня раздавят. Чтобы выжить, человеку необходимо во что бы то ни стало преодолеть этот страх. А это означает – преодолеть самого себя. Для этого необходимо бесконечно соприкасаться со смертью.
– Но это же опасно…
– Как в истории с Икаром, который приближался к Солнцу. Определить ту грань, где предел соприкосновения, вовсе не просто. Это опасная работа с риском для жизни.
– Однако преодолеть страх, преодолеть себя, избегая такого соприкосновения, не получится.
– Вот именно. А без этого человек не сможет подняться ступенью выше, – произнес Мэнсики и о чем-то задумался. Затем неожиданно, как мне показалось, встал, подошел к окну и выглянул на улицу.
– Похоже, дождь не перестал, но там лишь легкая морось. Давайте выйдем на террасу – хочу вам кое-что показать.
Мы перешли из столовой в гостиную этажом выше, а оттуда – на террасу, просторную и облицованную плиткой на южноевропейский манер. Опершись на деревянные перила, мы разглядывали пейзаж лощины. Терраса Мэнсики могла бы запросто служить смотровой площадкой для туристов, такой с нее открывался вид. Дождь действительно теперь больше напоминал туман. Окна домов на склонах с другой стороны лощины по-прежнему ярко светились. Лощина была той же самой, но если смотреть на нее с другой стороны, впечатление складывалось совершенно иное.
Над частью террасы выступала крыша, под которой стояли шезлонги, или, если угодно, – кресла для чтения книг полулежа. Рядом располагался низенький столик со стеклянной крышкой, куда удобно класть книги и ставить напитки. Тут же стоял горшок с декоративным зеленым растением, какой-то высокий прибор под кожухом из полиэтилена. На стене висел прожектор, но его не включали. Свет в гостиной тоже был притушен.
– В какой стороне мой дом? – спросил я у Мэнсики.
Он показал вправо:
– Вон там.
Но сколько я ни вглядывался, то ли из-за дождя, похожего на туман, то ли потому, что нигде не оставил свет, разобрать я так и не мог.
– Не нашел, – сказал я Мэнсики.
Он попросил немного подождать и сходил к шезлонгам, а там снял кожух с прибора и поднес его мне. То был бинокль на треноге – не очень большой, но весьма причудливой формы, совсем не похожий на обычный. Грязно-оливкового цвета – даже немного смахивал на нивелир из-за своей грубоватой формы. Мэнсики опустил его у самых перил, направил в нужную сторону и тщательно настроил фокус.
– Взгляните. Вон то место, где вы живете, – сказал он.
Я посмотрел в окуляры бинокля с высокой кратностью и четкостью изображения. Такие в обычных магазинах не продаются. Сквозь тонкую вуаль тумана удаленный пейзаж воспринимался так, словно все – на расстоянии вытянутой руки от меня. И действительно был виден дом, в котором я живу. Я разглядел веранду, увидел шезлонг, на котором постоянно сидел. Вон там в глубине – гостиная, сбоку – мастерская, где я пишу картины. Свет в доме не горел, поэтому разобрать, что творится внутри, было невозможно. Однако днем, пожалуй, что-то и различимо. Пока я разглядывал дом, в котором жил (или подглядывал за ним), меня охватило очень странное ощущение.
– Не волнуйтесь, – произнес у меня за спиной Мэнсики, словно читая мои мысли, – вам нечего беспокоиться. Я не делаю ничего такого, что может нарушить вашу приватность. В том смысле, что я не разглядываю ваш дом в бинокль, уж вы мне поверьте. Существует нечто иное, что я хочу увидеть.
– И что же это? – машинально переспросил я, оторвался от окуляров и, обернувшись, посмотрел на Мэнсики. Лицо его осталось бесстрастным, и только белые волосы ночью на террасе казались белоснежнее обычного.
– Сейчас покажу, – ответил Мэнсики и выверенными движениями направил бинокль немного севернее, настроил фокус. Затем отступил на шаг назад и пригласил: – Взгляните.
Я взглянул. Через круглые окуляры примерно посередине между вершиной хребта и его подножием виднелся аккуратный дом, обшитый досками. Двухэтажный, он стоял на склоне, и терраса его выходила в лощину. Если судить по карте, дом этот располагался где-то по соседству с моим, но из-за рельефа к нашим домам вели разные дороги. В окне горел свет. Шторы задернуты, поэтому увидеть, что внутри, я не смог, но если б не шторы и в комнате горел бы свет, фигуры находившихся там людей были бы сейчас как на ладони. Технические характеристики бинокля это позволяли.
– Военный бинокль, стоит на вооружении в НАТО – в магазинах такие не продают, поэтому достать оказалось непросто. У него очень высокая светосила, и даже в темноте можно отчетливо различать предметы.
Я отстранился от бинокля и посмотрел на Мэнсики.
– То, что вы хотите увидеть, – этот дом?
– Да. Только не поймите меня превратно. Я вовсе не подглядываю.
Взглянув напоследок в бинокль, он отнес его вместе с треногой на прежнее место и накрыл сверху кожухом.
– Вернемся в дом, а то как бы не простудиться. Стало зябко, – произнес Мэнсики, и мы вернулись в гостиную. Как только расположились – я опять на диване, он в кресле, – показался юноша с хвостом и предложил что-нибудь выпить. Мы отказались. Мэнсики, поблагодарив юношу за работу, сказал, что они с поваром могут быть свободны. Тот попрощался и удалился.
Командор сидел теперь на рояле – угольно-черном концертном «Стейнвее». Было заметно, что здесь ему нравится больше, чем на прежнем месте. Драгоценный камень на эфесе его меча горделиво сверкал на свету.
– В том доме, что вы сейчас видели, – начал Мэнсики, – живет девочка. Возможно – моя дочь. И я хочу иногда ее видеть, пусть даже издалека.
Я не знал, что ему на это сказать.
– Помните, я рассказывал? Про мою бывшую любовницу, которая вышла замуж за другого и родила дочь? Что, быть может, это моя дочь?
– Конечно, помню. Ту женщину покусали шершни, и она умерла. А девочке сейчас лет тринадцать, правильно?
Мэнсики коротко кивнул.
– Девочка живет вместе с отцом в том доме. На другой стороне лощины.
У меня в голове возникло сразу несколько вопросов, но на то, чтобы связать их между собой, требовалось время. Мэнсики молчал и терпеливо дожидался, что я ему на это скажу.
И я сказал:
– Выходит, вы купили этот особняк на другой стороне лощины, чтобы каждый день хотя бы издали видеть ту девочку, возможно – вашу дочь? И только ради этого вы заплатили за дом немалые деньги и затем истратили приличную сумму на его переделку? Я прав?
Мэнсики кивнул.
– Да. Отсюда за ее домом наблюдать идеально. Я просто должен был завладеть этим местом. Другого участка, на котором можно было бы что-то строить, во всей округе нет. И с тех пор почти каждый день я в бинокль высматриваю девочку на той стороне, хотя увидеть ее мне удается редко.
– И потому вы живете один и стараетесь не впускать в дом чужих, чтобы не мешали?
Мэнсики опять кивнул.
– Да. Хочу, чтобы мне никто не портил настроение. От этого места я желаю лишь одиночества. Теперь, кроме меня, тайну знает всего один человек на всем белом свете – вы. О таком лучше неосмотрительно не распространяться.
Он прав, подумал я и, разумеется, тут же задался вопросом: тогда почему он мне все это рассказывает?
– Тогда почему вы мне все это рассказываете? – спросил я вслух. – Есть тому какая-то причина?
Мэнсики положил ногу на ногу, посмотрел мне в глаза и очень тихо произнес:
– Да, конечно, причина есть. Хочу обратиться к вам с одной особой просьбой.
