Эпилог

Несколько следующих дней на Халльштатт и окрестности падал снег. Гиртмана допросили в маленьком комиссариате, больше всего напоминавшем полицейский участок из фильма «Звуки музыки» . Регер и его люди начали беседу на немецком, и Эсперандье спросил, нельзя ли время от времени переходить на английский. Позже появился человек – то ли из Вены, то ли из Зальцбурга – и перехватил управление.

Требовалось некоторое время, чтобы решить, как поступить со швейцарцем (он убил человека на территории Австрии и подпадал под австрийскую юрисдикцию); они освободили все камеры предварительного заключения и превратили комиссариат в подобие тюрьмы из вестерна «Рио Браво» Говарда Хоукса.

Сервас на допросах не присутствовал. Его отвезли в больницу в Бад-Ишле, как и всех остальных пациентов. Клиника была закрыта, временно или окончательно, директор исчез. Сначала майора поместили в реанимацию, потом перевели в отделение, чтобы понаблюдать. Его эскапады нанесли организму вред, но гораздо меньший, чем можно было ожидать; правда, живот ему все-таки вскрыли, чтобы в этом убедиться. Австрийские коллеги долго расспрашивали Мартена о том, что произошло в лесу. Показания майора, Эсперандье, Регера и даже Гиртмана совпадали вплоть до деталей, но дознавателям оказалось не просто воспринять цепь событий, которые привели к тому, что четыре человека попытались убить друг друга, причем знаменитый дирижер был раздет догола и привязан к сосне.

Марго звонила отцу три раза; были звонки от Самиры, Дегранжа, Кати д’Юмьер, Шарлен Эсперандье и даже бывшей жены сыщика Александры. Венсан два дня приходил утром, днем и вечером, потом вернулся в Тулузу.

– Они не хотят меня отпускать, – улыбнувшись ему, сказал Сервас. – Как там у них дела с Гиртманом?

– Допрашивают. Он убил человека на их территории, и быстро нам его не отдадут.

– Угу…

– Займись собой, Мартен, и возвращайся поскорее.

Сервас подумал, что последний пункт зависит не только от него, но промолчал. Где-то зазвонили колокола. Все вокруг было белым, недоставало только рождественских гимнов, но он не сомневался, что в нужный момент в больнице запоют «Тихую ночь», и надеялся выписаться до этого.

Его телефон зазвонил вскоре после ухода Венсана.

– Как вы себя чувствуете? – спросил слишком хорошо знакомый голос.

– Что вам нужно, Рембо?

– У меня для вас две новости – хорошая и плохая. С какой начать?

– Ничего поновее придумать не могли?

– Значит, с хорошей. Мы получили флэшку. Судя по всему, ее отправили по почте в тот день, когда вас оперировали. Из Австрии. Хотите знать, что на ней записано?

Сервас улыбнулся: Рембо не может не терзать людей – тем или иным способом…

– Валяйте, рассказывайте, – ответил он.

– Фильм. Видеозапись, сделанная экшен-камерой «ГоуПро» , закрепленной на торсе оператора… Снимали в ночь убийства Жансана. Там всё: попытка изнасилования… автор фильма бросается на Жансана… в упор стреляет ему в висок… и скрывается в лесу… Потом направляет камеру на себя, снимает… и делает нам ручкой, придурок.

– Гиртман?

– Так точно, месье.

Сервас уронил голову на подушку, сделал глубокий вдох и уставился в потолок.

– Это видео снимает с вас подозрение в убийстве Жансана, майор, хотя я не понимаю, зачем Гиртман его прислал.

– Но?..

– Но это не оправдывает вашего поведения, недостойного сотрудника национальной полиции, вашего бегства из комиссариата, а также того, что вы пересекли границу Австрии по фальшивым документам и убили офицера норвежской полиции Кирстен Нигаард не из своего табельного оружия, а из какого-то другого, неопознанного…

– Допущенная законом самооборона, – сказал Мартен.

– Возможно, – ответил Рембо.

– Надо же, теперь вы не делаете скоропалительных выводов…

– Я буду ходатайствовать о вашем увольнении. Французская полиция не может иметь в своих рядах подобных вам людей. На вашего друга Эсперандье тоже наложат взыскание. – И Рембо отключился, не попрощавшись.

Всю ночь и весь следующий день шел снег. Сервас оставался в постели и смотрел в окно; ни вставать, ни ходить врачи ему не позволяли. Эскулапы дружно называли его «чудом спасенным»: делать резекцию печени так скоро после операции на сердце было чистым безумием. Тот факт, что он поднялся с «ложа страданий», только выйдя из наркоза, отправился в лес и застрелил кого-то из пистолета, приравняли к подвигу, который войдет в анналы австрийской медицины. Два огромных шрама превратили его в чудовище Франкенштейна. Он регулярно справлялся о самочувствии Гюстава: мальчик лежал в соседнем отделении, угрозы его здоровью не было, но он все время требовал отца – то есть Гиртмана.

На утро пятого дня Мартену наконец разрешили подняться и сделать несколько шагов. Скобы под бинтами слегка тянули, но он первым делом отправился навестить сына. Ребенок выглядел плохо, но дежурный врач успокоил сыщика: первые признаки обнадеживают. Гюстав хорошо переносит иммунодепрессанты, призванные уменьшить риск отторжения. Доктор снял только половину страхов Серваса: множество вещей могло плохо обернуться.

Гюстав спал, сунув большой палец в рот, его длинные ресницы едва заметно вздрагивали. Сервас подумал, что он, наверное, видит сны – летучие, как облака в небе над клиникой. Насколько приятны эти грезы детскому сознанию? Лицо Гюстава казалось спокойным, дышал он ровно, и Сервас решил, что может на время оставить его одного.

Рождество оба провели в клинике, под веселые возгласы медсестер и мигание гирлянд на искусственных елочках.

Наступил январь – если верить Интернету, «необычайно холодный» и в Австрии, и во Франции. Дональд Трамп воцарился в Овальном кабинете.

В феврале Серваса наконец-то выписали, он вернулся в Тулузу, прошел через дисциплинарную комиссию и был «приговорен» к временному – на три месяца – отстранению от работы без сохранения жалованья и понижению в звании до капитана.

Много месяцев Мартен сражался за опеку над Гюставом, жившем в приемной семье, и добился своего, когда Франция уже избрала следующего президента. Началась новая трудная жизнь. Приручить мальчика оказалось непросто – он плакал, требовал «настоящего папу», закатывал истерики, и Сервас чувствовал себя растерянным, усталым и бесполезным. К счастью, на помощь пришли Шарлен, Венсан и двое их детей. Мадам Эсперандье приезжала почти каждый день и оставалась с Гюставом, пока Мартен был на службе, и мальчик постепенно привык к новому дому и даже как будто доверился Сервасу, который познал давно забытое ощущение счастья.

В Австрии Юлиана Гиртмана перевели в ультрамодерновое стеклянное здание столичной тюрьмы Леобен, прозванной «Пять звезд». Франция требовала экстрадиции преступника, но дело затягивалось: австрийцы хотели сначала устроить «домашний» процесс. Приближалось следующее Рождество, и однажды ночью бывший прокурор пожаловался на тошноту и боли в желудке. Его осмотрел врач и не нашел ничего страшного, кроме легкого вздутия и стресса. Он дал швейцарцу две таблетки, выписал рецепт и удалился. Вскоре после его ухода заключенный попросил молодого охранника принести стакан воды.

– Как поживают ваши дети, Юрген? – поинтересовался он, убедившись, что никто не сможет услышать их разговор. – У Даниэля и Саскии все хорошо?

Офицер побледнел.

– А ваша жена Сандра все так же работает в школе? Учит малышей?

За черными стеклами шел снег.

Монотонное завывание ветра аккомпанировало хорошо поставленному голосу Гиртмана. Где-то раздался смех, и снова наступила тишина.

– Откуда вы знаете имена моих детей? – дрогнувшим голосом спросил Юрген.

– Мне известно все о каждом из вас, и у меня много знакомых на воле. Извините, если напугал, я просто хотел проявить вежливость.

– Не верю, – бросил офицер, надеясь – напрасно! – что произнес эти слова небрежным тоном.

– И вы правы. Я хочу попросить вас о небольшой услуге…

– Забудьте, Гиртман, я ничего не стану для вас делать.

– Повторяю – у меня есть друзья за этими стенами, и я бы не хотел, чтобы с Даниэлем или Саскией случилось несчастье…

– Что вы сказали?

– Услуга совсем маленькая… Мне нужно, чтобы вы принесли рождественскую открытку, а потом отправили ее по адресу, который я укажу. Ничего дурного, сами видите.

– Что вы сказали до того? – проскрипел Юрген. – Можете повторить?

В его глазах плескалась ярость, которая превратилась сначала в тревогу, потом в чистый ужас, когда он увидел, как изменилось лицо преступника. Глаза Гиртмана превратились в бездонные колодцы, в которых клубилась тьма. Зло. В свете неоновых ламп взгляд швейцарца приобрел зловещий блеск. Перед Юргеном сидел безумец. Его голос упал до шепота, и почти женственные губы произнесли фразу навечно впечатавшуюся в мозг австрийца:

– Я говорю, что, если ты не хочешь найти прелестную маленькую Саскию в снегу, мертвой, в юбочке, задранной чудовищем вроде меня, тебе придется очень точно исполнить мое поручение…

Сопротивляемость – странное качество. Сопротивляемость есть способность тела, духа, организма, системы возвращаться в равновесное состояние после тяжелого повреждения, продолжать функционировать, жить и двигаться вперед, перебарывая травмирующие потрясения.

Мартен Сервас не сразу обрел равновесие, но ему это удалось. Помогло событие, случившееся через короткое время после описанной нами истории. В Рождество 2017 года в дверь дома Эсперандье позвонили. Утром, у елки, в гостиной собралось много народу. Подарков для всех приготовили кучу, но больше всех получил, конечно, Гюстав.

Биологический отец наблюдал, как сын, окруженный Марго с младенцем на руках, Венсаном, Шарлен и их детьми, рвет тонкими пальчиками красивые обертки и достает игрушки, радостно вскрикивая и чуть наигранно изображая удивление.

Сердце Серваса отзывалось на радость мальчика, но его мучили мрачные мысли. На плечи Мартена легла невозможная, слишком тяжелая для такого человека, как он, ответственность.

Не мог он не думать и о Кирстен. Сыщик уже год каждый день вспоминал ее. Он снова дал себя обмануть, злился, что ослабил защиту и в очередной раз впустил в свою жизнь ложь, прикинувшуюся правдой. Сервас не понимал, как он мог питать абсурдные надежды, принесшие ему одно только разочарование. Он спрашивал себя, была ли Кирстен Нигаард хоть раз честна с ним. Эта женщина подобралась к нему, чтобы привести, как бычка на веревочке, к своему любовнику и хозяину. Она приготовила западню не только дирижеру с киллером, но и коллеге-полицейскому. Сервас старался стереть из памяти моменты близости с этой женщиной, но не мог отрицать, что на короткий миг они оба испытали настоящее чувство.

– Мартен, Мартен, – веселым голосом позвала Шарлен.

Он поднял глаза и увидел перед собой Гюстава. Мальчик протягивал ему грузовичок из «породы» трансформеров. Сервас улыбнулся, взял игрушку, и в этот момент в дверь позвонили. Венсан пошел открывать. Из прихожей донесся его голос: «Минутку…»

Сервас крутил в руках игрушку под внимательным и слегка скептическим взглядом Гюстава, пока его не отвлек Эсперандье:

– Можешь подойти, Мартен?

– Сейчас вернусь, – пообещал он сыну.

В дверях стоял человек в коричневой униформе. Почтовое ведомство по непонятной причине решило заставить свой персонал выйти на работу 25 декабря.

Сервас увидел выражение лица заместителя, и у него участился пульс.

– Пришло из Австрии. На твое имя. Кто-то знает, что ты здесь…

Он взял конверт. Открыл его. Внутри лежала рождественская открытка с остролистом, гирляндами и сверкающими шариками. Дешевка.

Еще была фотография…

Он мгновенно узнал ее.

Она была в платье без рукавов защитного цвета с плетеным поясом – в одну из последних встреч он видел на ней этот наряд; не изменились ни белокурые локоны, ни падающая на левую сторону лица непослушная прядь, ни губы, едва тронутые помадой.

Прошло почти десять лет, а она осталась прежней, хотя газета у нее в руках ясно указывала на то, что снимок сделан три месяца назад. Она улыбалась.

– Подонок! – взорвался Эсперандье. – Гребаный ублюдок! Выбрось; ясно же, что это монтаж!

Сервас смотрел на Венсана и не видел его. В это самое мгновение он уверился, что тот ошибается: это не монтаж. Экспертиза подтвердит его правоту.

На снимке – Марианна, читающая газету за 26 сентября 2017 года.

До него наконец дошел смысл фразы, произнесенной швейцарцем: «Скажем так: ее печень недоступна». А как же ей быть «доступной» после всех наркотиков и алкоголя, которыми мерзавец ее накачивал?!

Марианна – жива…

Сердце Серваса ухнуло вниз, в бездонную пропасть.