Кирстен вернулась в гостиницу незадолго до полуночи, встала под обжигающе-горячий душ, долго намыливала грудь и промежность. С Мартеном она рассталась в центре города, сказав, что хочет пройтись и продышаться.

Давешнего студента Кирстен увидела в баре на площади Сен-Жорж, когда сидела за круглым столиком в углу и пила «Камикадзе» – водка, трипл-сек и сок лайма. Он долго смотрел на нее, нет – разглядывал, пожирал глазами, вожделел с нетерпеливой жадностью, свойственной юности. Она решила ответить взглядом. Он улыбнулся. Она не вернула улыбку, но не отвернулась. Он бросил товарищей и пошел к ней, огибая столики. Ее суровая холодность не оттолкнула парня, хотя обычно действовала безотказно.

Он что-то сказал по-французски, не переставая улыбаться, – наверное, считал, что улыбка делает его неотразимым. И ошибался.

– Я не говорю по-французски.

Он сразу перешел на школьный вариант английского с акцентом уроженца юго-западных провинций.

– Вы кого-то ждете?

– Нет.

– Значит, ждали меня.

Она натянуто улыбнулась этой жалкой попытке закадрить ее.

– Кто знает… – сказала она поощряющим тоном, и его глаза зажглись надеждой.

Он выглядел невинным подростком, но расширившиеся от предвкушения зрачки свидетельствовали об ином.

– Могу я присесть?

Часом позже она знала о нем всё. И стала находить его скучным. Он заканчивает магистратуру – если она правильно поняла его очень приблизительный английский – в Высшем институте аэронавтики и космоса Тулузского университета. Хочет работать на пусковых установках спутников (или что-то в этом роде). Парень явно мог часами говорить о своей будущей профессии, и Кирстен притворилась, что ей интересно, но быстро утомилась, достала «Айфон» и начала проверять сообщения.

– Вам скучно?

– Немного.

Он побледнел. И она по глазам поняла, что может нарваться на неприятности: паренек только выглядит милым. Кирстен коснулась его щиколотки носком туфли. Наклонилась к нему. Он повторил ее жест, и их лица оказались очень близко.

– Я хочу совсем другого… – Она посмотрела собеседнику прямо в глаза, и его зрачки мгновенно расширились, тело отреагировало: сердечный ритм ускорился, давление подскочило. Носок туфли поднялся выше. Лицо студента побагровело, и Кирстен представила, что творится у него между ног.

– Можем пойти в другое место.

Изящный вариант вопроса «к тебе или ко мне?».

– Нет. Здесь. Сейчас.

Кивком подбородка и взглядом Кирстен указала на дверь туалета в глубине зала. Встала. Дождалась его в узком предбаннике между мужской и дамской кабинами, прислонившись к единственной белой раковине, и он кинулся на нее, как голодный. Сунул дрожавшие от нетерпения руки под платье, забыв о вежливости. Она превратилась в объект охоты, который любой ценой должен был доставить ему удовольствие. Кирстен не сопротивлялась – она тоже возбудилась, – и они предались животному сексу, без всяких прелюдий и фиоритур. Она глухо стонала, царапала ногтями стену и загнала занозу под ноготь указательного пальца левой руки. Они разрядились быстро, друг за другом; она поцеловала его, сказала: «Спасибо, дорогой…» – и вышла в дождливую ночь. Вернувшись в гостиницу, поставила телефон заряжаться, пошла в душ, вышла из ванной, забрала телефон, вернулась, села на крышку унитаза и набрала номер.

– Привет, Каспер…

– Ну, как идут дела? – спросил бергенский коллега.

Сервас высадил Кирстен и решил выкурить сигарету на площади Виктора Гюго, рядом со своим домом. Поднял голову, увидел балкон, свет в гостиной и Марго за шторами. Дочь ждет его. Готовит ужин.

Ночь была ясная, и Мартен ощущал за спиной громаду закрытого до утра рынка и безлюдной пятиэтажной автостоянки. Он любил смотреть из окна на ряды машин – они напоминали ему уснувших зверей.

Сервас курил и думал о Гюставе.

В голове крутился вопрос, заданный директрисой школы: «Что вас связывает с этим ребенком?» Она поселила в его душе сомнения и панику. На обратном пути Мартен думал об одном: что, если Марианна забеременела до того, как швейцарец похитил ее? Нет, невозможно. Он все время доставал фотографию и смотрел на лицо мальчика. Лучше не считать, сколько раз ты это сделал, иначе поймешь, как близко подошел к краю бездны безумия!

Мартен и сам не знал, что ищет – сходство или отсутствие такового; доказательство, что отец Гюстава – Гиртман. Сейчас он разглядывал снимок при слабом свете уличного фонаря, и ему чудилось, что ребенок тоже на него смотрит.

В кармане завибрировал мобильник. Сыщик взглянул на экран – номер не определился.

– Слушаю…

– Как поживает твое сердце?

Он вздрогнул, повернул голову – и никого не заметил. Ни на площади, ни на тротуаре, ни с трубкой возле уха, ни без нее.

– Простите, я не…

– Отличная была ночка, Мартен, верно? Тогда, на крыше вагона…

Сыщик знал этот голос, он слышал его – не единожды.

– Кто это говорит?

Мимо проехал мотоцикл, заглушив выхлопом голос, так что Сервас не дослышал следующую фразу:

– …Едва неподжарились оба…

– Жансан?

– Из-за тебя, сволочь проклятая, я теперь похож на Фредди Крюгера!

Сервас затаил дыхание и обратился в слух.

– Где ты, Жансан? Мне сказали, лечишься в санатории…

– В точку. Последний этап переобучения… жизни. Сен-Мартен-де-Комменж, знакомое название? Я тебя сегодня там видел, приятель. Сначала ты вошел в мэрию, потом вышел оттуда…

Силуэт в сквере, в черном пальто – смотрит на окна, прохожие обтекают его с двух сторон… Нет, невозможно, Жансан гораздо ниже.

– Чего ты хочешь?

Пауза.

– Поговорить.

Сервас с трудом справился с желанием отсоединиться. Пусть убирается к дьяволу! Нужно любой ценой держаться подальше от этой сволочи. Комиссия его оправдала, но бульдоги из собственной безопасности принюхиваются, присматриваются, дожидаясь, когда он ошибется.

– О чем?

– Ты знаешь.

Сыщик отступил в тень галереи, опоясывающей рынок, как будто решил спрятаться от посторонних глаз. Зажмурился. Сцепил челюсти. Жансан блефует, хочет заманить его в ловушку, а потом обвинить в преследовании.

– Сожалею, у меня много дел.

– Знаю, к тебе дочь приехала…

На этот раз Мартен почувствовал гнев.

– Сколько времени тебе нужно, чтобы добраться до Сен-Мартена? В полночь буду ждать у терм. Пока, amigo.

Короткая пауза.

– И передай привет дочурке.

Сервасу захотелось швырнуть телефон об стену.

Он проделал весь путь слишком быстро, то и дело обгоняя на пустом шоссе большегрузные фуры. Ярость подгоняла его – «скорей, скорей!» – и он жал на педаль газа, рискуя убиться, если на пути попадется такой же лихач.

Нужно было подать рапорт… И что бы ты написал? Отсутствие выбора… Жансан упомянул в разговоре мою дочь… Ни один инспектор службы собственной безопасности не купится на такой довод. Скажет: не следовало соваться туда в одиночку, нужно было предупредить начальство.

Ладно, поживем – увидим… Что теперь будет? Чего добивается этот мерзавец?

Сервас съехал с главной дороги и погрузился во тьму природы, где рвутся связи между человеками, а луна часто остается единственным источником света. Ночные горы поглотили его. Он поднимался по долине, как две капли воды похожей на предыдущую (обе напоминали лежащие в руинах храмы), чувствуя свою ничтожность перед лицом мрака и темных скалистых громад Пиренеев. На улицах Сен-Мартена не было ни души, в домах светилось совсем мало окон. Центр города погрузился в глубокий сон, полный тайн и грез, с которыми не расстаются маленькие провинциальные города. Сервас рулил в сторону терм, по аллеям д’Этиньи, вдоль темных террас кафе и закрытых металлическими жалюзи витрин магазинов. Провинциальная дремотность напоминала прообраз смерти, которая больше его не пугала: он видел Ее лицо.

Мартен припарковался у въезда на широкую эспланаду. Никого. Слева – деревья и черные кусты общественного парка, где легко спрятаться; справа – колоннада в стиле греко-римских терм с горой на заднем плане; в глубине – новое крыло, в форме параллелепипеда, целиком из стекла, сверкающего в лунном свете.

Ему вдруг захотелось убежать. Он не желал быть здесь и говорить с Жансаном без свидетелей. Встреча с подонком – глупая затея.

Сервас вышел из машины. Бесшумно закрыл дверцу. Вокруг царило безмолвие. Он ждал, что Жансан вынырнет из-за колонны – в фильме Мартен увидел бы наводящий ужас силуэт, снятый в контражуре искусным оператором. Ветер стих, и голые ветки деревьев напоминали руки скелетов.

Майор двинулся вперед по эспланаде. Обернулся взглянуть на длинную перспективу, которая при свете дня была живым сердцем города, а в этот час напоминала съемочную площадку, покинутую киногруппой.

– Жансан!

Этот зов напомнил ему другой такой же, прозвучавший в грозовую ночь, и его охватил страх. Как и в тот раз, он оставил оружие в бардачке; хотел было вернуться к машине, но вместо этого пошел дальше, к зданиям и колоннаде с правой стороны. Луна была единственной свидетельницей его действий. Если только…

Сыщик вздрогнул, подумав, что негодяй, возможно, совсем рядом. И у него случилось видение: дождь барабанит по крыше вагона, молнии прошивают небо, Жансан поворачивается, из дула пистолета вылетает пуля и попадает ему в сердце. В первое мгновение он почти ничего не почувствовал… Это напоминало удар кулаком в грудь… Интересно знать, гаденыш снова выстрелит? Как поживает твое сердце? У Жансана нет никаких причин так поступать. Его оправдали, сняли обвинение за три изнасилования. В прошлый раз он чувствовал себя прижатым к стенке. Но зачем было назначать встречу? И почему он не показывается?

– Жансан?

В галерее за колоннадой ни души.

Сервас вернулся на эспланаду, вгляделся в тени в парке, и его взгляд замер на одной из них, на расстоянии тридцати метров. Это не куст. Силуэт. Черный. Неподвижный. На опушке. Мартен прищурился и убедился, что смотрит на человека.

– Жансан!

Он перешел эспланаду, и силуэт сдвинулся с места, но не ему навстречу, а в противоположную сторону, в глубину парка. Дьявольщина, куда это он?

– Эй!

Мартен побежал. Силуэт двигался все быстрее между изгородями общественного парка; человек то и дело оглядывался, проверяя расстояние между собой и преследователем. Сыщик нырнул в одну из аллей, ускорился; человек тоже перешел на бег, а потом вдруг метнулся вправо, к задам стеклянного корпуса и гравийной аллее, переходящей в походную тропу, потом углубился в лес. Сервас бежал следом, чувствуя, как начинает колоть в боку, притормозил за «стекляшкой» и уперся в стену черных сосен.

Перед ним в ярком лунном свете выделялась громада лесистой горы.

Тени и тьма. Сервас уперся ладонями в колени и восстановил дыхание, ясно осознавая, что физически все еще очень слаб. Он задумался. Если углублюсь в лес, ослепну. У него не было при себе ни оружия, ни даже фонарика. Случиться может все что угодно. Чего добивается Жансан? Во что играет? Он запросто может снова напасть – ненависть способна победить здравый смысл. Жансан изуродован – и винит за это Серваса, его жизнь изменилась раз и навсегда. Сейчас он спрятался и подкарауливает врага. Собирается напасть? Если да, то как? Его отчаяние так велико, что он готов совершить непоправимое?

Руки Серваса покрылись мурашками, но он упрямо шагал вперед по тропинке. Вокруг было темно, как в печи. Пришлось остановиться, чтобы не упасть. Никого. Мартен осознал, что тяжело дышит не только из-за бега. Виноват страх: сейчас он единственный живой человек в ночном лесу. Если не считать другого – того, кто желает ему зла…

– Жансан?

На этот раз собственный голос внушил Сервасу омерзение. Он попытался замаскировать тревогу, но был уверен, что голос его выдал, и если Жансан рядом, страх легавого его возбуждает.

Почти двадцать минут Мартен не трогался с места. Следил за тенями, вслушивался в гулявший в ветвях ветер и, только убедившись, что Жансан давно скрылся, покинул лес и пересек парк по направлению к термам. Возвращаясь к машине, он чувствовал досаду и облегчение, но… подойдя, увидел за «дворником» записку:

Каспер Стрэнд ждал полуночи. Он жил в трехкомнатной квартире с балконом, в доме, стоящем на бергенских высотах, недалеко от фуникулера, с которого открывался вид на весь город и порт. Это был главный козырь безумно дорогого жилья. Даже в дождь – а он шел через день – Каспер не уставал смотреть на стоящий на семи холмах город и семь фьордов, пламенеющих на закате алым цветом. Зимой в Бергене вечер наступает быстро.

Стрэнд понимал, что попирает ногами все принципы, которыми до сих пор руководствовался в профессиональной жизни, и больше не сможет смотреть на свое отражение в зеркале. Увы, ему нужны эти деньги, а информация стоит очень дорого, и нужные люди заплатят сколько положено. То, что сообщила Кирстен Нигаард, совершенно невероятно. Нужно подумать, сколько запросить, чтобы не продешевить…

Центр гостиной напоминал стройку из-за треклятой икейской мебели, сказочно обогатившей основателя фирмы. Два часа мучительных усилий, сопровождаемых проклятиями – и направляющие под полки приделаны… неверно. Он не виноват: «мурзилки» писали люди, никогда не покупающие подобную мебель. Куча древесностружечных панелей, винты, болты, отвертка, штифты, шпильки и нагели – всё лежало кучей, без упаковки, как после взрыва. Иллюстрация моей жизни вдовца: попытка что-нибудь собрать, следуя указаниям на тарабарском языке. Он не может быть один и не способен воспитывать четырнадцатилетнюю дочь в экзистенциальном кризисе. После смерти жены Каспер многое делал кое-как. Он посмотрел на часы. Марит должна была вернуться час назад – и, как всегда, опаздывала. Придет, куда денется, но извиниться не подумает. Он все перепробовал: выговоры, угрозы посадить под домашний арест, педагогические беседы, примирение. Ничего не помогло. Дочь не вняла ни одному аргументу. А ведь он готовился сделать звонок только ради нее, чтобы сохранить эту квартиру. Теперь она им не по карману – бо́льшую часть семейного бюджета обеспечивала покойная жена Стрэнда, он зарабатывал меньше. И играл. Так что продажа сведений пойдет в том числе на покрытие карточных долгов…

Он вышел на лоджию, поставил стакан с виски на столик, сел в кресло. Берген сверкал под дождем тысячей огней, свет отражался в черных водах порта, почтенные деревянные дома скрадывали уродство его металлических конструкций.

Каспер достал из кармана номер телефона, который нашел в Интернете и записал на листке бумаги. Почему он не внес его в контакты своего мобильника? Разве это поможет, если однажды придется отвечать за содеянное?

Каспер заставил себя думать о деньгах – они нужны ему, срочно, так что нечего изображать недотрогу. Его затошнило, но номер он набрал.