Глава 44

Привет, дневничок.

Всего два часа назад я вернулась в школу, и половину этого времени потратила на то, что пряталась в туалете.

Как и всегда, это была та же самая кабинка. Самая дальняя от двери. Когда я там, я молчу, несмотря на то, что слезы градом текут у меня из глаз.

Рука трясется, когда я делаю лезвием первый надрез. Простая и идеальная в своей простоте, красота этого лезвия разрезает кожу. И я мгновенно успокаиваюсь. Интересно, неужели героин действует так же, когда человек делает себе укол? Облегчение и освобождение… Ощущение внутреннего покоя…

Я откидываюсь на сливной бачок и закрываю глаза. Голова свободна от любых мыслей, дыхание глубокое и ровное. Я полностью расслаблена.

Еще два – и я буду готова встретиться с окружающим миром.

Когда возвращалась в комнату, я чувствовала, как свежие порезы восхитительно трутся о кожу внутренней стороны моего бедра, несмотря на стерильный пластырь.

Но внутреннее расслабление оказалось временным.

Слишком быстро возвратились воспоминания о доме – о приглушенных разговорах, которые мгновенно прекращаются, не успеваю я войти в комнату. О том, как все трое отворачиваются, потому что не в состоянии посмотреть мне в лицо. О том, как я ощущаю себя чужой в своем собственном доме. О том, как мама часами пропадает в комнате сестры. О том, как папа делает какие-то секретные звонки, выдавая их за рабочие.

Я пыталась поговорить с мамой. Пыталась ей все объяснить.

– Не сейчас, Сэди, – отвечала она. – Сейчас мне не до этого.

Поэтому я ушла в тень и наблюдала за всем со стороны, пока не наступило время возвращаться. Пока не появилась возможность вернуться в мою кабинку в самом конце ряда.

Но голодные демоны не захотели успокаиваться. Я чувствовала себя хуже, чем всегда.

Я не знала, как заткнуть их, но потом вспомнила, что мне говорили, и засунула в рот пилюлю.

Бедняжка Сэди, теперь я знаю, что оказал тебе услугу. У тебя была слишком несчастная жизнь.

Теперь, прочитав твои самые сокровенные мысли, я знаю тебя гораздо лучше. Я понимаю твою боль и знаю: ты благодаришь меня за то, что я тебя освободил.

А теперь ты больше не одна. У тебя теперь есть твой хороший друг Шон.

Хотя с ним все было не так, как с тобой, Сэди. Ты была первой, и поэтому особенной. Очень особенной.

Шон сопротивлялся гораздо активнее тебя. Он чертовски осложнил мне жизнь. Я и близко не испытал то чувство удовлетворения и справедливости, которым наслаждался после твоей смерти. А он не стал действовать по моему сценарию.

Если б он только спокойно съел эти гребаные орешки – но он намертво сжал зубы. Если б он просто разжевал их, мне бы не пришлось быть таким грубым. Но он не разжимал зубы, понимая, что может умереть.

Он пытался пробежать мимо меня в зал, но я заблокировал ему путь и бросил его на пол. Своим весом придавил его к полу. И насильно засунул ему в рот горсть орехов, а потом закрыл его, сжав голову одной рукой за макушку, а другой за подбородок.

Он жевал и скулил, пока орехи не попали ему в желудок и он не содрогнулся от ужаса от того, что должно было произойти.

И это действительно было ужасно. Я стоял рядом, пока он трясся и извивался, и истекал слюной, и пытался подползти ко мне, а лицо его было обезображено болью и страхом. Но наконец он затих.

И как только его маленькое тельце замерло на плиточном полу, я услышал звук закрывшейся двери в спортивный зал.

Кто-то слышал нас, и я должен буду узнать, кто именно.