ГЛАВА 12

Оказавшись в своей комнате, я открыла шкатулку для украшений и еще раз осмотрела подвеску с черным ограненным камнем. Исходящая от нее энергия притягивала, звала, и противиться соблазну ее примерить с каждым днем становилось все сложнее. Однако я сопротивлялась, испытывая некоторые сомнения. Но сейчас, глядя на слегка мерцающие черные грани, не могла справиться с собой. Рука сама тянулась к камню, пальцы скользили по его холодной поверхности и уже подхватывали подвеску, доставая ее из шкатулки.

Может, ничего страшного и не случится? Это ведь просто украшение…

Подвеска манила меня с того самого момента, когда я достала ее из фонтана. Было в ней нечто странное, необъяснимое, магическое, подходящее моей скрытой сути.

Я подошла к зеркалу и взглянула на свое отражение. Невольно отметила, что обсидиан выгодно оттеняет ясность голубых глаз, подходит к черным волосам и красиво контрастирует со светлой кожей. Желание повесить его себе на шею стало до того сильным, что в другой момент показалось бы мне безумным, но теперь я лишь неотрывно смотрела в зеркало и будто отстраненно наблюдала за своими действиями.

Откинув волосы назад, коснулась открытой шеи и поднесла к ней подвеску. Всего секунда — и кожи коснулась приятная прохлада, превратившаяся в легкое, пробежавшее по всему телу покалывание. Застежка закрылась, и я медленно провела пальцем по контуру камня, теперь висящего у меня на шее. Показалось, что отражение в зеркале на миг подернулось рябью и вместо меня там показался кто-то другой. Блеск черного, как самая темная ночь, камня повторял блеск моих внезапно потемневших глаз.

Где-то в глубинах сознания пронеслись отчаянные мысли о том, что не стоило примерять это украшение, но снять его я уже не могла. Чем дольше на него смотрела, тем больше влюблялась в игру граней, в их сложный узор и в то, как они переливаются в полумраке комнаты.

Вскоре я даже подумала, что зря опасалась и подвеска не несет в себе ничего плохого, как вдруг ощутила стремительно приближающийся холод. Нежданным гостем он ворвался в комнату, расстелился по полу, пробрался в туфли и распространился от вмиг заледеневших ступней по всему телу. На сей раз холод был до того сильным, что от моего дыхания в воздухе появился белый пар, а зеркальная гладь покрылась кружевными морозными узорами. Ими же оказалось затянуто окно, а на мои черные волосы и ресницы лег белый кристаллообразный иней.

Я не успела даже вскрикнуть, как дверь резко распахнулась, громко стукнулась о стену и в комнату влетел черный туман. На ходу распадаясь на куски, он принимал очертания темных фигур, движущихся прямо ко мне. Пустые вытянутые лица надвигались с неимоверной скоростью, как и длинные когтистые подобия рук.

Холод убивал. Вытягивал жизнь и лишал возможности отпрянуть назад. Ноги словно примерзли к полу, горло сжал спазм, и до меня словно издалека донесся звук разлетающегося на осколки стекла.

Подернутое морозом зеркало задребезжало и стало покрываться мелкими трещинами. Приложив неимоверное усилие, я заставила ноги повиноваться и отступила на несколько шагов назад, а уже в следующее мгновение зеркало повторило судьбу оконного стекла. Несколько острых осколков попали мне на руки, которыми я заслонила лицо, и до крови впились в кожу.

Далее события развивались стремительно. Схватив с туалетного столика тяжелый подсвечник, я запустила его в одну из приближающихся туманных фигур, но он пролетел насквозь. Принялась лихорадочно думать о том, чем могу себя защитить, и в этот же момент машинально коснулась висящего на шее камня. Сбросив оцепенение, я с силой дернула цепочку и только собралась отшвырнуть подвеску в сторону, как мою руку перехватили. Внезапно возникший свет сиял еще ярче, чем в прошлый раз, рядом слышалось спокойное биение сердца, моего запястья касалась теплая ладонь.

Шипя, темные призраки пятились назад, но делали это очень медленно. Несколько раз они порывались снова броситься вперед, но, касаясь света, пронзительно высоко вскрикивали и бесследно развеивались в воздухе.

Все длилось не дольше полуминуты, но мне показалось целой вечностью. Фигуры вновь стали единым клубом тумана, который стремглав вылетел в коридор, а на полу, только что покрытом наледью, образовались мокрые пятна.

Меня трясло и, пребывая в полуобморочном состоянии, я с трудом различила вопрос:

— Откуда это у вас?

Столкнувшись с взглядом садовника, я некоторое время смотрела ему в глаза, прежде чем до меня дошел смысл его вопроса. Киран спрашивал о подвеске, оказавшейся у него в руках. Ответить мне не дала не столько возникшая слабость, сколько шум множества шагов, послышавшихся в коридоре.

Отпустив меня в мгновение ока, Киран приблизился к разбитому окну и, обернувшись, бросил:

— Не говорите никому о том, что я здесь был.

Не успела я опомниться, как он спрыгнул вниз, чем заставил мое сердце в испуге сжаться. Выглянув на улицу, я успела заметить, как он скрылся в зарослях кустов, что раскинулись по дороге к пруду.

Буквально через несколько секунд в комнату ворвалась целая толпа во главе с миссис Эртон. Переступив порог, экономка и прибежавшие на шум девушки тут же замерли, расширившимися глазами обводя учиненный здесь погром.

— Леди Кендол? — Опомнившись первой, экономка подошла ко мне, стараясь при этом не наступать на разбросанные по полу осколки. — Бог мой, у вас кровь…

Я несколько заторможенно опустила взгляд на свои руки, и только теперь ощутила пробирающую до костей боль. Несколько осколков разного размера впились в кожу, рукава платья покрыли бордовые пятна, а по локтям стекали тонкие струйки крови.

— Пойдемте со мной, — тронув меня за плечо, мягко проговорила миссис Эртон и без перехода велела прибежавшей Оливии: — Немедленно наведи здесь порядок и займись подготовкой новых покоев для леди Кендол. А вы, девушки, немедленно расходитесь по своим комнатам! Через два часа жду всех в малой гостиной.

Под причитания подоспевшей Бекки меня отвели на кухню, куда тут же принесли миску чистой воды, небольшие щипцы и бинты. Удалять стекло взялся Виктор, присутствие которого я заметила, лишь когда он сел рядом и взял меня за руку.

Физическая боль от порезов была ничем в сравнении с испытанным мною ужасом, но даже он постепенно проходил. Должно быть, осталось совсем немного до того, как я совсем утрачу способность бояться. Когда живешь в постоянном страхе, терзаемая набирающими силу кошмарами, постепенно к ним привыкаешь.

— Так не может больше продолжаться, — расслышала я приглушенный голос миссис Эртон, обращающейся к вошедшему в кухню Дженкинсу. — Я сегодня же предупрежу девушек, чтобы без лишней надобности не выходили из своих комнат.

— В этом нет смысла, — бесстрастно отозвался тот. — В поместье нет места, где можно от них скрыться. С каждым днем держать их под контролем ему становится все сложнее. Что-то притягивает их и служит им подпиткой.

Я едва удержалась от замечания о том, что для нас, живущих в поместье девушек, призраки представляют не самую страшную угрозу. Смотря на обрабатывающего мои раны Виктора, чувствуя, как аккуратно он прикасается к поврежденной коже, я испытывала к нему неприязнь. Для чего он проявлял заботу и участие, если рано или поздно все равно собирался убить? Такое лицемерие поднимало волны возмущения, и я ничем не могла его оправдать. Приносить в жертву жизни двенадцати девушек во имя воскрешения давно умершей жены — больше чем просто преступление. Когда любят — отпускают или живут светлыми воспоминаниями, а если чувства толкают на совершение смертельного греха, это уже не любовь. Скорее навязчивая идея или болезнь, отравляющая сознание и душу.

Впрочем, имела ли я право его судить? О любви знала крайне мало, чтобы о ней рассуждать. Оглядываясь назад, я понимала, что в своей жизни ни разу не любила по-настоящему, и страх от этого, пожалуй, был самым сильным из всех. Даже детские чувства к родителям было сложно назвать любовью. К дяде и его семье я оставалась холодна, а о влюбленности знала лишь понаслышке.

Осознав, что уже несколько минут сижу неподвижно и смотрю в одну точку, я слегка помотала головой и тут же вздрогнула оттого, что Виктор коснулся болезненного участка раны.

— Потерпите, сейчас пройдет, — произнес он, легко подув на порез и поймав мой взгляд.

По коже отчего-то пробежала дрожь, и я вовсе не была уверена, что ее вызвал до сих пор не отпустивший меня холод. Виктор намочил чем-то ватку и приложил ее к порезу, после чего принялся аккуратно его перебинтовывать. Его пальцы были теплыми, а кожа такой мягкой, что просто не могла принадлежать человеку, зарабатывающему на жизнь физическим трудом.

— Вот и все, — произнес он, закончив перевязку. — Скоро о царапинах вы даже и не вспомните.

— О царапинах — возможно, — не отводя взгляда, согласилась я. — Но не о том, что сегодня случилось. Может, вы потрудитесь объяснить хотя бы это?

Последний вопрос я адресовала не только Виктору, но и всем присутствующим, желая посмотреть, какие оправдания они придумают.

Незамедлительного ответа, как и ожидалось, я не получила, но миссис Эртон заверила, что вскоре все объяснит. Когда спустя оговоренное время все девушки собрались в малой гостиной, она предупредила нас о том, что не следует выходить из своих комнат по ночам, а также днем без крайней на то необходимости.

— Но почему? — тут же вскинулась Виола. — Я требую, чтобы вы сейчас же объяснили, что произошло сегодня в комнате Амины! И если не потрудитесь этого сделать, я тут же собираю вещи и отсюда уезжаю!

После ее слов в комнате повисла напряженная пауза. Все присутствующие, в том числе и сама Виола, прекрасно понимали, что выполнить угрозу она не сможет. Для нас создавалась видимость свободы и уважения, но по сути мы являлись не более чем пленницами как обстоятельств, так и лорда Баррингтона.

— Леди Фейн, успокойтесь, пожалуйста. — В ровном голосе экономки отчетливо ощущались нотки предупреждения. — Дело в том, что чуть более века назад этим особняком владел другой род. Здесь жила семья, которой пришлось столкнуться со страшной трагедией. На этом месте разразился страшный пожар, в результате которого погибло около десятка человек. С тех пор эти земли многие считают проклятыми, и они пустовали до того момента, пока поместье не выкупил лорд Баррингтон. Он заново отстроил особняк и перевез сюда свою молодую жену. Некоторое время все было спокойно, но вскоре здесь стало твориться нечто странное. По ночам слышались шорохи и необъяснимые крики, днем часто двигалась мебель и падали портреты со стен. Несколько позже нам довелось узнать, что к особняку имеют привязку темные призраки — застрявшие в нашем мире души тех, кто погиб при пожаре.

— Почему же граф не обратился к специалистам по сверхъестественным явлениям? — озвучила общий вопрос Виола.

— Он обращался, но так называемые охотники помочь ничем не смогли. Сказали, что призраков слишком много и они крайне сильны. Лорду Баррингтону предложили переехать, но он предпочел остаться здесь.

Пока все молчали, осмысливая полученную информацию, Оливия принесла в гостиную несколько подносов с бутербродами и печеньем, парой заварных чайничков и чашками. Наше импровизированное собрание незаметно превратилось во второй завтрак, но я к еде не прикоснулась. Машинально отпила чай, не почувствовав даже вкуса, и задумалась о словах экономки. Из того, что услышала, я предположила, что темных призраков граф все это время удерживал собственными силами. Кажется, Дженкинс упомянул, что сейчас делать это ему удается с большим трудом, поскольку в доме существует нечто, что их притягивает. Я практически не сомневалась, что этим «нечто» является найденная мною подвеска.

Сама версия о пожаре звучала довольно убедительно, но придумать ее было так же просто, как и причину теперешнего состояния Делоры. Верить сказанному я не спешила, хотя и не исключала того, что миссис Эртон могла говорить правду.

— Отчего умерла графиня Баррингтон? — неожиданно для остальных спросила я.

Растерянность экономки длилась не дольше мгновения.

— Не думаю, что я или кто-либо из слуг имеем право об этом говорить. Но можете быть спокойны, к темным призракам ее смерть не имеет никакого отношения.

Подготовка новых покоев требовала некоторого времени, поэтому пока мне предложили разделить комнату с кем-нибудь из девушек. Главной кандидатурой, естественно, являлась Виола, но я остановила выбор на другой. Вначале думала переехать в комнату Кэсси, но, как оказалось, там была всего одна узкая кровать. Поэтому уже после обеда мои вещи перенесли в комнату, куда еще этим утром заселили Лилиану. Своему вынужденному переезду я была даже рада, поскольку теперь не нужно было оставаться ночью одной.

Я шла по коридору первого этажа, когда до меня долетела считалка, напеваемая низковатым детским голосом:

Банни прыгала по полу, играя в воображаемые классики и не замечая моего присутствия. Сквозь мутные окна, за которыми вилась лоза винограда, проникал солнечный свет, в лучах которого была видна витающая в воздухе пыль. Лучи падали на распущенные волосы девочки, на ее лицо и синюю ткань платья. Ложились бликами на темный паркет, наполняя мрачный коридор солнечными зайчиками. Эту картину можно было бы назвать радостной, если бы не пробирающие до дрожи слова:

Я тихо подошла ближе и, расслышав последние строки, судорожно вздохнула.

Внезапно заметив меня, Банни осеклась и, замерев на одной ноге, обратила в мою сторону испуганный взгляд. В этот момент она походила не то на зайчонка, не то на маленького беззащитного олененка, недоверчиво относящегося ко всему окружающему миру и каждую секунду ожидающего появления охотников.

— Банни, — позвала я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Не бойся, я не причиню тебе вреда.

Стоило мне сделать шаг вперед, как девочка мгновенно отшатнулась и собралась броситься прочь.

— Давай играть? — предложила ей, мысленно молясь, чтобы она согласилась. — Тебе ведь грустно здесь одной? Мне тоже. Составим друг другу компанию?

Банни прищурилась и, недоверчиво склонив голову набок, указала взглядом на мою левую руку. Сперва я подумала, что она имеет в виду порезы от стекла, но через несколько мгновений стало ясно, что подразумевается оставленный ею ожог.

— Ты не можешь контролировать свой дар, так ведь? — Я сделала еще несколько шагов по направлению к ней, и на этот раз девочка осталась стоять на месте. — Не беспокойся, я не боюсь и ни с кем не стану это обсуждать.

— А ты можешь? — внезапно заговорила Банни, не сводя с меня пытливого взгляда.

— Не понимаю, о чем ты…

— Не лги мне! — крикнула она и, тут же убавив тон, слабо улыбнулась: — Я тоже никому не скажу.

Чем дольше я находилась в обществе этого странного ребенка, тем лучше ее понимала. Мне были слишком хорошо знакомы ее закрытость и холодность с окружающими. Банни, с раннего детства привыкшая к постоянному одиночеству, напоминала меня саму. Вот только ей приходилось куда труднее — по крайней мере, мой дар не был выставлен на публику, и никто не смел открыто надо мною насмехаться.

Так же, как и она, будучи маленькой девочкой, я тоже часто играла в несуществующие классики, когда меня никто не видел. Представляла, что плиты на полу являются нарисованными клетками, и прыгала по ним, стараясь не наступать на разграничительные черты. Сейчас, в этом наполненном призрачными воспоминаниями мрачном доме, я снова вернулась в то время. Банни позволила мне присоединиться к ее игре, и я — взрослая, практически достигшая полного совершеннолетия леди, окунулась в детскую забаву.

Наша игра была такой же странной, как и всё, что меня окружало. Мы не смеялись, не шутили и даже не разговаривали. Просто прыгали по придуманному рисунку, ступая туфлями на подрагивающих солнечных зайчиков. Кажется, последние тоже с нами забавлялись — стоило к ним прикоснуться, как блики исчезали и тут же появлялись в другом месте.

Боль от порезов ушла, и если бы не белые повязки на руках, я бы совершенно о ней забыла. Прыгая по коридору, одновременно думала сразу о двух вещах: во-первых, следовало осторожно расспросить Банни, а во-вторых, не откладывая, встретиться с Кираном. Образ нового садовника, уже дважды меня спасшего, не шел из головы.

— Раз, два, три, ты ложишься спать, — продолжала негромко напевать дочь графа. — Три, четыре, пять — вот одна опять. Шесть, семь — остался только месяц…

— Нас всех убьют — восемь, девять, десять, — закончила я запомнившейся строкой и остановилась. — Где ты услышала эту песню?

Банни обернулась и, глядя на меня потемневшими, с расширившимися зрачками глазами, пожала плечами:

— Приснилась.

— И часто тебе снятся такие сны?

— Часто, — спокойно кивнула девочка и, подумав, добавила: — Ты мне тоже снишься. Давно.

Я хотела расспросить подробнее, но внезапно в конце коридора появилась Оливия. Заметив нас, она спешно приблизилась, извинилась за доставленное дочкой беспокойство и, взяв ее за руку, тут же увела.

После их ухода мною завладела ожидаемая усталость, и, прислонившись спиной к холодной стене, я прикрыла глаза. Перед ними стояла абсолютная чернота — ни единого образа, ни проблеска света. На душе было тяжело, и меня искренне удивляло, как я до сих пор не преодолела черту, за которой начинается безумие. Вопреки логике и ожиданиям, я в самом деле словно срослась с постоянным страхом, и обилие ужасных, источающих дыхание смерти тайн перестало пугать. Казалось, мне предоставили возможность наблюдать за всем со стороны, отправив в очередной ночной кошмар.

Если верить словам Банни, до ритуала оставался всего месяц. Достаточно ли такого срока, чтобы предотвратить неизбежное? Может ли один человек противостоять тьме, что сгущается с каждым вздохом и с каждой секундой подступает все ближе?

Да, страх временно отступил, но притаившееся в глубинах сознания отчаяние никуда не делось. Отогнав его, точно непрошеного гостя, я глубоко вдохнула и, решительно расправив плечи, отправилась в свою временную комнату.

Лилиана сидела, с ногами забравшись на кровать, и рассеянно расчесывала жидкие, неровно обрезанные волосы. При моем появлении она вздрогнула всем телом, бросила на меня испуганный взгляд и суматошно отползла назад, вжавшись в резное изголовье.

— Что с тобой? — спросила я у нее, хотя не слишком рассчитывала на правдивый ответ.

Я уже сбилась со счета, сколько раз за последнее время была вынуждена убеждать окружающих довериться мне. Раньше я не умела этого делать, но сейчас приходилось учиться.

— Не подходите. — В надломленном голосе звучал ничем не прикрытый страх. — Мне нельзя ни с кем разговаривать…

— Почему? Кто тебе это сказал?

— Они. — Лилиана облизала пересохшие губы и, обхватив голову руками, принялась бормотать: — Прошу, оставьте, мне нельзя… нельзя…

В следующий момент она неожиданно подняла взгляд и крикнула:

— Убирайтесь! Вон!

Показалось, что еще мгновение — и она бросится на меня, окончательно лишившись рассудка. Что-то безумное, отразившееся во взгляде этой с виду тихой, запуганной девушки, заставило меня попятиться. Стоило сделать шаг к двери, как Лилиана снова уронила лицо в ладони и затряслась, давясь истеричными рыданиями.

Мое сердце учащенно забилось, и платье показалось до того тесным, что захотелось немедленно ослабить шнуровку. Одна часть меня порывалась подойти и помочь несчастной, но другая твердила, что нужно бежать без оглядки.

Бежать… Если бы это было возможно! Если бы только получилось отмотать время, вернуться на несколько недель назад и никогда, никогда сюда не приезжать! Ускользнуть по дороге, притвориться больной и молить дядю о пощаде. Всеми силами бороться за то, чтобы не оказаться в этом аду, где каждый миг наполнен следующим по пятам ужасом.

— Что здесь происхо… — Взгляд вошедшей в комнату миссис Эртон упал на Лилиану, и экономка тут же бросилась к ней, одновременно зовя горничную.

— Отпустите! — еще громче завопила девушка. — Не смейте меня трогать! Ненавижу, всех вас ненавижу!

Глядя на эту сцену, больше всего я желала уйти, но ноги отчего-то не слушались. Я словно приросла к полу и не могла двинуться с места, неотрывно наблюдая за происходящим. В голове пронеслась неуместная мысль о том, что, невзирая на теперешнее поведение, Лилиана похожа на аристократку. Утром я бы никогда не предположила подобного, но сейчас в ее голосе, требованиях и даже попытках вырваться сквозили ни с чем не сравнимые гордость и отчаянное неповиновение. В ней определенно имелся тот самый стержень, который отличает людей высшего сословия. Но под гнетом неведомых обстоятельств он истончился, став практически незаметным.

— Успокойся, девочка. — Холодный, буквально ледяной тон пришедшего с Оливией Дженкинса заставил все звуки смолкнуть.

Сбросив сковавшее меня оцепенение и не в силах находиться здесь дольше, я выскочила в коридор. Окружающее расплывалось и воспринималось отстраненно. О направлении я не задумывалась и двигалась, не различая дороги. Миновав арку с розами, остановилась лишь потому, что задела один из кустов и острые шипы вцепились в одежду. Одернув подол платья, я судорожно вдохнула свежий, пропахший цветами воздух и поймала себя на том, что готова заплакать.

Наверное, впервые в жизни захотелось дать волю эмоциям, позволить им вылиться наружу потоками слез. Но этому желанию не суждено было сбыться — вопреки всему глаза оставались сухими, и от невозможности выплакаться, хоть как-то облегчить душевные терзания стало еще больнее.

Все навалилось разом, одни эмоции сменялись другими, апатия резко вытеснялась паникой. Я чувствовала себя так, словно ходила по бесконечному кругу, имя которому «Двенадцать душ».