Глава 4
Повторный пациент

Глядя на природу человека, часто отделяют биологическое (телесное) от психического. Но психика является продуктом деятельности головного мозга. Равно как и все процессы, в том числе болезненные, которые происходят в организме, отражаются на деятельности психики. И существует целый пласт психических расстройств, которые связаны с системными (то есть поражающими все части организма) заболеваниями. Моя врачебная практика началась с отделения сочетанной психической и соматической (телесной) патологии, и именно там связь между телом и духом ощущалась наиболее остро.

«Пациент Б. поступил второй раз и вновь в наше отделение. Прошло полтора месяца, но я узнал имя на титульной странице. Он был одним из семи моих первых пациентов после получения сертификата и поступления на работу. Высокий худощавый старик шестидесяти семи лет. Всю прошлую госпитализацию мы мучились с его давлением. На фоне сахарного диабета, который он дома никогда не контролировал, его давление прыгало то вверх, то вниз, быстро выровнять его не удавалось, из-за чего несколько раз мы переводили пациента в реанимацию, а затем снова возвращали в наше отделение.

Но основной причиной его пребывания тогда в психиатрической больнице была суицидальная попытка. Он подгадал время, когда его дочь и жена, в квартире с которыми он проживал, ушли на рынок. Помылся, поставил иконку на столик, зажег подле нее свечку и лезвием разрезал себе вены. Родные нашли его таким, в крови и в полусознательном состоянии. Так мы с ним и познакомились. Впервые я увидел его худым, ослабленным, с зашитым левым предплечьем. Он всегда вежливо разговаривал со мной, с окружающими, хотя и был несколько ворчливым. О причинах своих действий он отзывался так: «Устал я. В магазин ходить не могу, не работаю, что ж это я за мужик такой. Лежу как бревно целыми днями». Однако это было не все. К тому времени он уже год не ел вместе со своей семьей за одним столом. Требовал, чтобы ему готовили отдельно на его пенсионные деньги. И считал, что шестидесятидевятилетняя жена ему изменяет. Его подозрения усиливались, когда она уходила выбрасывать мусор или на рынок. Он, конечно, не видел, но подозревал в измене у мусорных баков. Мы лечили его почти два месяца, на исходе которых он начал улыбаться, старался помириться с женой и дочерью и хотел жить.

И вот он к нам вернулся с другими симптомами. Теперь из другой больницы, туда его положили из-за гипертонического криза. Он провел там около недели. Но вчера этот немощный старик возбужденно бегал по отделению и даже угрожал медсестрам. Едва дождавшись утра, его перевели в психиатрическую больницу.

Он тоже меня узнал. Его серые глаза смотрели довольно дружелюбно, и в них не было ни следа вчерашнего буйства. Раны на запястье превратились в рубцы. И он по-прежнему почти не вставал с кровати. На вопрос о том, помнит ли он что-то из вчерашнего вечера, он рассказал мне о своих видениях.

Вместе со всей палатой он побывал в Кандагаре. Палящее солнце, сухой ветер и горы на горизонте позволили точно определить место. А еще террористы. Они с «калашниковыми» наперевес и с закрытыми лицами ворвались к нему в палату. Нагрузили больничные койки наркотиками и отдали команду вертолету, чтобы он, неся палату на тросе, летел с грузом под Зеленодольск. К счастью, пациент все это время неподвижно лежал на кровати. В Зеленодольске жил какой-то (пациент не знал, какой именно) глава преступной группировки, к которому и повезли эти наркотики. А потом появились цыгане и табором шли по палате, старательно обходя пакеты наркотических препаратов до тех пор, пока снова не появились террористы. Но в этот раз они заметили пациента и двинулись с взведенными курками на него. Тогда-то он и решил, что нужно бежать, тогда-то он и был остановлен санитарами в коридоре. Самих санитаров и то, как угрожал медсестрам, он не помнил. Как и остаток ночи.

Однако это были не единственные видения в той больнице. В течение недели госпитализации по вечерам он видел мышей, которые бегали по стенам, колбасы и сардельки, которые появлялись и свисали с потолка. Это казалось ему странным, но наутро он не придавал значения видениям, считая, что это ему могло присниться.

Прошло двадцать дней лечения. Все это время вечером у Б. бывали видения, но гораздо менее яркие, не столь масштабные, и он их плохо помнил. Нейролептики – препараты, обладающие антипсихотическим действием – понемногу помогали. Но однажды днем ноги у него подкосились, и он чуть было не упал на пол в туалете. Снижение артериального давления – артериальная гипотензия. После осмотра вместе с терапевтом было решено перевести его в реанимацию. На следующий день я зашел навестить. Он не сразу отреагировал на мое приветствие. Да и отреагировал странно – лицо его отражало сомнения, а после паузы он произнес: «Это Вы, Александр Станиславович?». Оказалось, что он видел вместо лиц у людей размытые пятна. Меня он узнал по голосу. Я попросил подойти медсестру. Она накинула поверх халата черную кофту с крупными черными пуговицами (ноябрь был довольно стылым). Я спросил у пациента, видит ли он лицо медсестры. Его он тоже не видел, но видел кофту, халат, руки. Однако пуговицы ему виделись бронзовыми с медным отливом. Я достал ручку (оранжевую с синим колпачком) и попросил следить за ее передвижениями. Поля зрения в целом были не нарушены, и только колпачок оказался черным. Приходящий окулист ничего особенного не нашел, да и невролог не выделяла специфичных синдромов. А через пару дней лица вновь обрели очертания, а колпачок посинел.

Так он снова вернулся в наше отделение.

Еще в прошлую госпитализацию я сумел познакомиться с его женой, дочерью, сыном и снохой. Чаще всего я общался с дочерью. Это была высокая (гены отца превалировали, так как матушка у нее была чуть ниже среднего), уже немолодая учитель русского языка и литературы. Темноокрашенные волосы, с проступающей на макушке сединой, были острижены чуть ниже шеи. Замужем она не была. Всю молодость и взрослость свою прожила с родителями. Ее движения были резкие, немного порывистые, таким же был и ее голос. В первую нашу встречу она активно интересовалась самочувствием отца, хотела узнать, как с ним быть, и главное – долго ли он пробудет в больнице.

«Вы знаете, – призналась она мне однажды, – я впервые за несколько лет выспалась». В ее голосе чувствовалось облегчение. Она рассказывала, что уже больше года продолжается какой-то неясный конфликт у них в семье. Отец не хотел с ними есть, жил замкнуто, а в последние полгода начал держать под кроватью топор с отверткой. И подозревал в измене жену. Она описывала его очень строгим, взрывным и тяжелым человеком. С ее слов он выходил домашним тираном. А я не видел всего этого. Для меня он был спокойным, вежливым и в меру общительным. Иногда шутил, иногда просил его выписать. Но ему тогда еще требовалось лечение.

И вот она снова села на стул в ординаторской. В ней не многое изменилось. Из пакета так же торчали углы зеленых школьных тетрадей, движения и голос были так же порывисты. Но выражение лица стало другим. Пока мы говорили об ее отце, оно было напряженным, с тем же оттенком резкости, что и в движениях. А ее отец слабел. Под конец ноября он перестал ходить по отделению. Все чаще лежал и лишь иногда вставал в столовую. Вечерами становился спутанным, бормотал сам с собой и пару раз ловил руками в воздухе что-то видимое лишь для него. Утром он снова возвращался в ясность. Внезапно она прервала мое описание:

«Скажите честно, он умрет?» – она напряглась и выжидающе посмотрела на меня. Что ответить на такой вопрос? То, что подозревал и я, и мой заведующий, но что не хотелось допускать в оформленном виде. Он слабел, и это было плохим прогностическим признаком. Мы контролировали его давление, уровень глюкозы, не было какого-то оформленного ведущего заболевания, которое могло привести к скорой смерти, но заболеваний у него было несколько, и его путь был очерчен постепенным угасанием. Через месяц, полгода, пять лет? Этого я не мог ответить. И я постарался быть честным перед ней. Я ждал увидеть печаль на ее лице. То, что было также не оформлено у нее в голове до вопроса, но жаждало утвердиться после ответа. Подозрение. И оно выхватило из моих слов самое важное: «освобождение». Именно чувство облегчения отразилось в ее мимике и выдохе после моего ответа. Конечно, был и стыд. Стыд за радость от возможной смерти своего отца. В следующий раз я увидел ее через месяц.

После общения с дочерью, женой и сыном Б. постепенно начала выстраиваться картина моего понимания, что происходит в его психическом расстройстве. Оказалось, что еще два года назад у него начались галлюцинации. Однажды он видел летающую тарелку в небе, однажды – одеяло, парящее в воздухе перед окном, белое, слегка искрящее. А как-то раз, за полгода до госпитализации, он видел, как множились телевизоры: был один, реальный, стоящий на полу, и вдруг от него отпочковались такие же, только поменьше, а постепенно они заняли всю комнату.

Я посоветовался с профессором. Придя читать лекцию студентам, я как обычно заглянул к нему и рассказал вкратце о данном случае. Он согласился, что это было похоже на расстройства, которые возникают у больных с нарушением кровоснабжения головного мозга. Так называемая мерцающая симптоматика. В вечернее время происходят физиологические изменения в функционировании сердечно-сосудистой системы. И если у пациентов имеются проблемы с питанием тканей мозга, в это время могут наблюдаться психические нарушения, как правило, с элементами спутанности сознания и галлюцинациями. А мерцающей ее называют потому, что утром вместе с солнечным светом возвращается и сознание таких пациентов. Их разум словно лампа – то горит, то тухнет, одним словом – мерцает. И действительно, перепады давления и сахарный диабет отразились на нервных клетках моего пациента (мы провели магнитно-резонансную томографию – она показала участки умершей ткани), а значит, предпосылки для его симптомов были. Как и особенности их проявления.

Пришел декабрь. Больницу накрыло снегом, и я замечал, как мой пациент наблюдает в окне за неспешно кружащими крупными хлопьями. Белый свет привносил спокойствие в атмосферу отделения. Иногда с утра мы говорили с ним о погоде, о его любимом времени года. Он все реже спрашивал о выписке. Словно смирился с необходимостью быть здесь. Родственники хотели его забрать перед Новым годом. И мы с заведующим были настроены на то же. Его вечерняя спутанность сохранялась, но уже была не такой сильной, хотя и вряд ли прошла бы совсем. Как и его гипертония, это было хроническое заболевание. Он совсем перестал вставать сам. Ходил недалеко с помощью окружающих и ходунков. Под конец декабря и вовсе лишь изредка поднимался на кровати.

Ему нужен был уход, ему нужно было наблюдение терапевта, контроль глюкозы и давления. Родные начали поиск сиделки, но не стали забирать его на Новый год. Мне выпало ночное дежурство на 30 декабря. Сестры и санитарки украсили отделение мишурой, наклейками. Что-то сделали своими руками больные. В ординаторской появился плакат-открытка с Дедом Морозом. По телевизору в отделении крутили предновогодние выпуски. Новый год входил постепенно и неспешно, как и снег декабря, в атмосферу больничной жизни. А Б. лежал все так же на своей койке. Смотрел в окно, и все чаще я видел его спящим. Мы не говорили с ним, хочет ли он домой. Было понятно, что это первый для него Новый год в больнице, но не первый, который он провел один, лежа на кровати.

Родственники обещали приехать 5 января, но приехали на две недели позже. Сноха, молодая красивая женщина, забрала его, чтобы отвезти на квартиру, где он жил с дочерью и женой. В тот день у меня был отгул, и я узнал о выписке от своего заведующего.

Рабочие дни шли своим чередом. Новые пациенты, новые январские кружащие хлопья. Я ждал отпуска. Студенты ушли на каникулы, аспирантские зачеты я закрыл и мог, наконец, шагнуть за порог больницы на пару недель.

С моим февральским возращением в отделение вернулись двое моих осенних пациентов. Но Б. среди них уже не было. Заведующий рассказал, как ему позвонила сноха. Как плачущим голосом спрашивала, что ей делать. Мой бывший пациент дома потерял сознание. Жена и дочь позвонили снохе и ждали ее приезда. Скорую помощь вызвала уже сноха по мобильному телефону. Домашний глюкометр не был распакован. Жена его сына приехала к нему уже к мертвому.

Я помню, как отвернулся тогда к окну. Снег, нелегкий, прижатый, покрывал больничный двор. В нем не было того декабрьского спокойствия. Плакат все еще висел над столом, а синий колпачок высовывался из кармана халата, чернила в этой ручке еще не кончились. Я вытащил ее, взял блокнот. Меня ждали в отделении».