Глава 13. 1954–1960
Переезд в Кембридж: Магдален-колледж
Друзьям Льюиса было очевидно, что в послевоенный Оксфорд он никак не мог вписаться. И сам Льюис с горечью ощущал там свою изолированность в начале пятидесятых. По меньшей мере трижды его обходили с повышением. Отношения с преподавателями сложились неприязненные, зачастую враждебные. В письмах от мая 1954 года Льюис откровенно сообщает о «кризисе» на кафедре английского языка и литературы Оксфорда, из-за чего он «по многу раз на дню искушается ненавистью».
Годом ранее английская кафедра Оксфорда проголосовала за то, чтобы включить в программу младших курсов литературу 1820–1914 годов, то есть позволить студентам Оксфорда изучать писателей викторианской эпохи. Задним числом многие сказали бы, что это было вполне разумное решение, особенно если учесть, как быстро и плодотворно развивалась в тот век литература. Тем не менее, этому шагу решительно сопротивлялся Льюис (и Толкин тоже, хоть и не столь агрессивно). Попытка преподавателей английской литературы пересмотреть статус кво — пусть в итоге и безуспешная — весьма обеспокоила Льюиса, усугубив ощущение академической изоляции. Английская кафедра сплачивалась вокруг «модернизаторов», одиночество Льюиса становилась невыносимым.
Хотя сказки о Нарнии, завершенные в последние годы пребывания в Оксфорде (1949–1954), принесли Льюису огромную популярность, переписка наводит на мысли, что в 1949–1950 годах его вдохновение почти иссякло. И если к концу 1951 года письма намекают по крайней мере на частичное восстановление творческих сил, еще некоторое время Льюис воздерживался от работы, требующей воображения. При всем своем коммерческом и репутационном успехе «Просто христианство» — не новая книга, а переложенные на бумагу четыре серии радиовыступлений начала 1940-х годов. Основной работой того периода стала «Английская литература XVI века за исключением драмы» (1954), но это тоже скорее существенный вклад в литературоведение, чем оригинальное авторское сочинение. Более того, этот титанический труд изнурил Льюиса, отняв у него и энергию, и фантазию, которыми он отличался в прежние годы.
И он был измотан, перетрудился. После войны в Оксфорд нахлынула масса студентов, объем обязанностей наставника существенно возрос, и это повлекло за собой осложнения для Льюиса. Стремительно росло и число студентов Магдален-колледжа. Набор на первые курсы в тридцатые годы оставался примерно на одном уровне, около сорока человек, а в военные годы опустился до рекордно низкой оценки: в 1940 году студентов было всего шестнадцать, в 1944-м — и вовсе десять. После войны цифры стремительно взлетели вверх: 84 студента в 1948 году, 76 студентов в 1952-м. На плечи Льюиса давил неподъемный груз, преподавательские обязанности явно вступили в конфликт с академическими исследованиями и желанием писать. Его приглашали вести радиопрограммы на BBC, но он вынужден был отказаться из-за недостатка времени.
Но чем же еще он мог заниматься? И куда податься, кроме Оксфорда? Готового решения для этой проблемы не предвиделось.
Новая кафедра в Кембридже
Неведомо для Льюиса возможное решение готовилось благодаря переменам внутри главного конкурента Оксфорда — Кембриджского университета. Однажды пресса уже обсуждала кандидатуру Льюиса на должность профессора английского языка (стипендия короля Эдуарда VII) — эта вакансия открылась в мае 1944 после смерти сэра Артура Квиллер-Коуча. Позднее в том же году разнесся слух, будто Льюису предложили это престижное место. Даже руководители ВВС письменно интересовались, перейдет ли Льюис на кафедру в Кембридже, но в итоге кафедра досталась в 1946 году Бэзилу Уилли (1897–1978), чрезвычайно уважаемому исследователю литературы и специалисту по интеллектуальной истории.
В начале 1950-х Кембриджский университет располагал одной из лучших в мире кафедр английской литературы. Первенствовал здесь Ф. Р. Ливис (1895–1978), чей подход к литературной критике Льюис отвергал, однако Ливис не пользовался популярностью в Кембридже. Он нажил множество врагов, включая Генри Стэнли Беннета (1889–1972), члена колледжа Эммануэль, старшего лектора по английской литературе. Беннет, эксперт по университетской политике и компромиссам, был уверен, что Кембриджу требуется еще одна кафедра английской литературы, в дополнение к имеющейся профессорской ставке со стипендией Эдуарда VII. Эта новая кафедра, по мнению Беннета, могла бы полностью сосредоточиться на Средневековье и Возрождении. Что еще важнее, Беннет точно знал, кто должен стать первым главой этой кафедры — К. С. Льюис из Оксфорда, этот мощный и убедительный критик методов Ливиса. И Беннет оказался таким мастером внутриуниверситетских интриг, что добился своего.
Объявление о вакансии появилось 31 марта 1954 года, соискателям предоставлялся срок до 24 апреля. 10 мая Беннет и еще семь старших членов университета собрались вместе, чтобы выбрать первого кембриджского профессора по кафедре английской литературы Средневековья и Ренессанса. Председательствовал на собрании вице-канцлер сэр Генри Уиллинк (1894–1973), декан Магдален-колледжа. Двое выборщиков были из Оксфорда: прежний наставник Льюиса по Университи-колледжу Ф. П. Уилсон и коллега, а также, несмотря на некоторые трения, все еще друг Льюиса Толкин. На тот неудобный факт, что Льюис не подавал заявления на вакансию, комитет выборщиков предпочел не обращать внимания. Единодушно и с энтузиазмом все восемь человек решили предложить это место Льюису, а запасным вариантом признали Хелен Гарднер, в ту пору преподававшую литературу в оксфордском колледже Сент-Хильдас.
Уиллинк сам обратился к Льюису, предложил ему возглавить кафедру, подчеркивая историческую важность момента: все выборщики, писал он, «единодушно, с непревзойденной искренностью и теплотой приглашают вас стать первым главой кафедры, которая, как мы уверены, окажется весьма ценной для Университета». Очевидны были и преимущества такой вакансии для Льюиса: перебравшись в Кембридж, он не только освободился бы от ситуации, которую он, как было известно, находил для себя затруднительной, но и полностью избавился бы от обязанности преподавать студентам, смог бы посвятить больше времени исследованиям и творчеству. Да и оклад предлагался втрое больше.
С обратной почтой Льюис ответил Уиллинку — отказом. Ответ этот озадачивает — и стремительностью, и сутью. С почти неприличной поспешностью Льюис отверг предложение Кембриджа, перечислив ряд неубедительных с виду причин для отрицательного решения. В частности, ему показалось не с руки переехать в Кембридж и лишиться услуг своего садовника и помощника Фреда Паксфорда. К тому же он староват для новой кафедры, пусть поищут более молодого и энергичного человека.
Льюис даже не удосужился уточнить условия, включая столь принципиальный для него вопрос о необходимости переезда в Кембридж. Ему также не пришло в голову, что кембриджские выборщики знали, какого он года рождения — для назначения на столь высокую должность возраст едва ли мог оказаться помехой.
На Уиллинка довольно слабые доводы Льюиса не произвели впечатления, хотя, возможно, он был задет тем, как поспешно Льюис отверг щедроты Кембриджа. Уиллинк снова написал Льюису и просил пересмотреть свое решение. Льюис повторно ответил отказом. Уиллинку не оставалось никаких больше альтернатив — только предложить вакансию Хелен Гарднер.
Но Толкин был замешан из более крутого теста. Утром 17 мая он в присутствии Уорни завел с Льюисом откровенный разговор о причинах отказа. Быстро выяснилось главная проблема: Льюис имел неверные представления насчет обязательного проживания в кампусе. Он полагал, что ему придется перебираться со всем домом и добром в Кембридж, покинув любимый Килнс, Паксфорда и Уорни.
Толкин верно угадал, что в этом вопросе можно прийти к соглашению. Сразу после разговора с другом он написал два письма. Во-первых, он разъяснил Уиллинку, что Льюису нужно сохранить дом в Оксфорде, а в Кембридже предоставить университетскую квартиру, достаточно просторную, чтобы вместить большую часть его книг. Во-вторых, он заговорщически известил Беннета, что Кембридж сумеет-таки заполучить Льюиса, несмотря на столь неблагоприятное поначалу развитие событий. Нужно лишь проявить терпение. 19 мая Льюис в свою очередь написал Уиллинку, желая прояснить ситуацию. Если ему в самом деле позволено будет сохранить дом в Оксфорде, а в Кембридже находиться в будни, он готов рассмотреть предложение.
Однако было уже поздно. 18 мая Уиллинк успел написать второму кандидату, Хелен Гарднер. С опозданием он подтвердил: да, по правилам университета Льюис вполне может проживать в Оксфорде по выходным на протяжении семестра, а в каникулы и вовсе постоянно. Однако теперь проблема усложнилась: Уиллинк вынужден был информировать Льюиса о том, что письмо «номеру второму» — имя конкурентки Льюис так никогда и не узнает — уже отправлено. Казалось, вопрос закрыт.
Но вопрос не был закрыт. 19 мая профессор Бэзил Уилли, один из членов комитета, выбиравшего главу новой кафедры, обратился к Уиллинку с конфиденциальным письмом. «Весьма вероятно», сообщал он, что Хелен Гарднер откажется от предложения. Уилли не пояснил ни словом, откуда исходит такая информация и почему Гарднер склонна отказаться от предложенной кафедры. Тем не менее он оказался прав.
Выждав приличный срок, чтобы продемонстрировать, насколько серьезно она отнеслась к полученному предложению (этот этикет Льюис почему-то не сумел соблюсти), Хелен Гарднер 3 июня чрезвычайно вежливо отказалась от кафедры. Причин своего решения она не приводила, и только после смерти Льюиса призналась, что до нее дошли слухи о том, что Льюис передумал и согласен возглавить кафедру, а она сама считала его идеальным кандидатом. Отказываясь, она понимала, кто в результате займет эту должность. Успокоенный и обрадованный мастерским дипломатическим ходом Хелен, Уиллинк вновь обратился к Льюису: «Кандидат номер 2 отказался, и я преисполнен надежды, что в итоге Кембридж добьется согласия от кандидата номер 1». Он также упомянул, что его родной Магдален-колледж сможет предоставить удобное помещение.
Так все и решилось. Льюис согласился занять новую кафедру с 1 октября 1954 года, но к исполнению своих обязанностей приступить с 1 января 1955 года, чтобы тем временем уладить все дела в Оксфорде. Уход Льюиса из оксфордского Магдален-колледжа оставлял свободную вакансию. Те союзники, каких Льюис имел в колледже, сразу поняли, кого хотели бы видеть на его месте: кто же достойнее стать преемником Льюиса, чем Оуэн Барфилд? Но это предложение провести не удалось, и в конце концов Льюису наследовал Эмрис Л. Джонс.
Разумно ли было перебираться в Кембридж? Некоторые в этом сомневались. Джон Уэйн, один из былых учеников Льюиса, выразился по этому поводу так: «Все равно что покинуть разросшийся и заброшенный розовый сад ради того, чтобы заняться сельскохозяйственными исследованиями в глуши Сибири». Суть сравнения была, само собой, не агрономической, но идеологической. Уэйн подразумевал, конечно, не ледяной восточный ветер с Урала, из-за которого в Кембридже может стать отчаянно холодно зимой, но то больнично-холодное отношение к литературе, что господствовало в то время среди кембриджских специалистов по английским писателям. Льюису предстояло войти в львиное логово, присоединиться к людям, которые превозносили «критическую теорию» и подходили к тексту как к объекту аналитического вскрытия, не ища интеллектуального наслаждения и новых открытий.
Другие беспокоились из-за еженедельных утомительных переездов между университетами, однако время показало, что Льюис вполне справляется с новым расписанием. Неделю он проводил в комфортабельных, отделанных деревянными панелями покоях Магдален-колледжа, на выходные возвращался в Оксфорд, прямым поездом из Кембриджа до Рьюли-стейшн в Оксфорде. Поезд этот называли «Ползуном» (он останавливался на каждой станции и тратил три часа на то, чтобы проехать 128 километров), а дорогу — «Мозговой извилиной» (поскольку члены обоих университетов частенько ездили по этому маршруту). Ныне уже не существует ни оксфордская станция с таким названием, ни вся линия.
Еще кому-то казалось, что Льюис слишком много усилий прилагает для того, чтобы прижиться в Кембридже — возможно, это последствие первоначальных страхов не вписаться в новое окружение. Ричард Лэдборо, член колледжа, заведовавший здесь библиотекой в 1949–1972 годах, считал, что Льюис чересчур старался завоевать симпатии магдаленцев и с этой целью маскировал свою застенчивость и нелюдимость рокочущим голосом и добродушием «на манер славного фермера». Уж не принимали ли проявления льюисовской застенчивости за напор? Но в конечном счете он встретил здесь гораздо большее гостеприимство, чем смел надеяться.
К концу первого года пребывания в Кембридже Льюис смог «объявить переезд в Кембридж величайшей удачей». Кембриджский Магдален-колледж оказался «меньше, мягче и любезнее», чем его оксфордский тезка. По сравнению с быстро индустриализирующимся Оксфордом Кембридж воспринимался как «упоительно маленький» город с ярмаркой, здесь Льюис всегда имел возможность «прогуляться по настоящей сельской местности», когда бы ни захотел. «Все друзья говорят, что я выгляжу моложе прежнего».
Ренессанс: инаугурационная лекция в Кембридже
Успех инаугурационной лекции Льюиса в роли первого кембриджского профессора английской литературы Средневековья и Возрождения, вероятно, также способствовал его душевному подъему. Читалась эта лекция в 17.00 в самом большом лекционном зале для гуманитариев, какой имел в своем распоряжении Кембридж, в день рождения Льюиса: 29 ноября 1954 ему исполнилось 56 лет. Он еще жил в Оксфорде. Сохранились многочисленные рассказы об этом выступлении, об огромных толпах, стекавшихся послушать Льюиса, о замечательном искусстве лектора. Третья программа BBC подумывала даже о том, чтобы пустить запись лекции в эфир — редчайшая честь для столь академического мероприятия.
Льюис сосредоточился на периодизации истории литературы, эту проблему он уже затрагивал в давних кембриджских лекциях — в восьми еженедельных лекциях по литературе Возрождения, которые он читал в весенний семестр 1939 года, и лекции имени Кларка в Тринити-колледже в мае 1944-го. Теперь Льюис повторил основную мысль этих лекций: «Ренессанса не было». Он уже несколько лет работал над этой мыслью. В 1941 году он писал специалисту по Мильтону Дугласу Бушу: «Моя линия — определить Ренессанс как „воображаемое явление, которому приписывается все, что современному автору приглянется в пятнадцатом или шестнадцатом столетии“».
Это дерзкое и вызывающее утверждение нуждается в тщательной коррекции. Принципиальное возражение было направлено против широко распространенного мнения, будто некий период под названием «Ренессанс» устраняет скучные старые обычаи средних веков, открывая путь новому золотому веку и в литературе, и в философии и богословии. Это, утверждал Льюис, миф, сконструированный никем иным, как провозвестниками «Ренессанса». И ученые, избегая обличать этот миф, попросту увековечивают идеологически окрашенное прочтение истории английской литературы. Отстаивая свое мнение, Льюис приводил слова кембриджского историка Джорджа Маколея Тревельяна (1876–1962), благодаря которому он получил приглашение прочесть в 1944 году лекции в Тринити-колледже: «В отличие от дат, „периоды“ — не факты. Это выстроенные задним числом концепции прошлых событий, полезные для ведения дискуссий, но очень часто сбивающие с толку мысль историка».
По крайней мере в некоторых — и очень важных — аспектах Льюис безусловно прав. Новейшие исследования европейского Ренессанса подтвердили, что «нарратив идентичности» этой эпохи был умышленно сконструирован так, чтобы раздуть его обособленность. Писатели Возрождения создали термин «средние века» для обозначения и уничижения того, что они считали тоскливым периодом упадка между славой классической культуры и ее воскрешением и обновлением в пору Ренессанса. Льюис справедливо указывал, что историю попросту нельзя интерпретировать с подобной идеологической и полемической точки зрения, тем более что этот подход разрывал преемственность между средневековой культурой и культурой Возрождения. «Пропасть между этими эпохами чрезвычайно преувеличена, а то и вовсе по большей части выдумана гуманистической пропагандой». Литература средних веков заслуживает интереса и уважения, ее вовсе не следует сбрасывать со счетов так, как поступает гуманизм Возрождения.
Показательно, что лекция Льюиса главным образом была посвящена теме «Возрождения». Использовал ли Льюис эту лекцию для некоего обновления собственного пути? Означал ли переезд в Кембридж (по крайней мере, для самого Льюиса) какую-то личную перемену, возрождение, возвращавшее его к «новой жизни», словно из кокона вылуплялась преобразившаяся бабочка? Должен ли был кембриджский Льюис стать новым Льюисом, подвести черту под некоторыми работами и интересами, которые заполняли последние его годы в Оксфорде? Например, бросается в глаза, что за все время, проведенное в Кембридже, Льюис не написал ни одного существенного апологетического текста. Его популярные книги той поры — такие как «Размышление о псалмах» и «Любовь» — представляют собой исследование уже принятой, устоявшейся веры, а не защиту веры, подвергающейся сомнению.
Теперь Льюис воспринимал себя не как апологета, в первую очередь обязанного защищать христианскую веру перед критиками извне церкви. Главная его задачей стало исследовать и раскрывать глубины христианской мысли для блага тех, кто уже уверовал или был к этому близок. Новая стратегия ясно формулируется на первых страницах «Размышления о псалмах»:
Это — не так называемая «апология». В этой книге я не убеждаю неверующих в истинности нашей веры. Я обращаюсь к верующим или хотя бы к тем, кто открыл Псалтирь, чтобы подкрепить свою зарождающуюся веру. Нельзя непрестанно защищать истину, надо и насладиться ею.
Заключительную фразу следует читать в свете часто повторяющегося высказывания Льюиса: он-де убедился, как изнуряет и отнимает силы защита христианской веры. Он как бы напоминает, что пора уже позволить себе наслаждаться идеями этой веры, не вступая все время из-за них в битву.
Что же касается занятий Льюиса в Кембридже, то их правильнее понимать скорее как смену основного фокуса внутри его подхода в целом, нежели как существенный, а тем более радикальный отход от фундаментальных убеждений. Льюис отстаивал тот подход к христианской вере, в котором разум, сердце, логика и воображение творчески друг с другом взаимодействуют, обращаясь к различным аудиториям. В сороковые и в начале пятидесятых Льюис чаще всего прибегал к рациональной апологетике — в «Чуде» и в «Просто христианстве», например, то есть предлагал для неверующих рациональные аргументы в пользу христианской веры. Во второй половине 1950-х годов Льюис преимущественно сосредотачивается на текстах (вроде «Настигнут радостью»), исследующих такие аспекты веры, как воображение и отношения, и при этом имеет в виду скорее христианскую аудиторию. Такая перемена в предполагаемом составе читателей, возможно, отражает представления Льюиса о потребностях текущего часа; но при этом нисколько не страдает цельное видение христианства, которое столь характерно для Льюиса и впервые проявилось в «Кружном пути» (1933).
Инаугурационную лекцию Льюиса в Кембридже можно, конечно, рассматривать как умелое выстраивание интеллектуального фасада — не в смысле какой-то хитрости или обмана, но в смысле формирования своего имиджа, восприятия себя со стороны. Подобно тому, как гуманизм Ренессанса составлял собственный «нарратив идентичности», так и Льюис развивал и уточнял рассказ о том, какого понимания он хотел бы добиться. Он провокативно заявлял, что желает считаться «интеллектуальным динозавром», бросающим вызов «хронологическому снобизму» своего времени. Кое-кто воспринимал эту лекцию иначе, например, видел в ней манифест укрепляющегося христианства или по меньшей мере усиления христианского присутствия в литературоведческих работах, но в любом случае споры на этот счет быстро затихли.
Представление о Льюисе как о «динозавре», массивном чудище, чьи ценности и методы работы мало приспособлены к современному миру, подкреплялось меняющимися в пятидесятые годы академическими манерами. Личная библиотека Льюиса обнаруживает следы интенсивной работы: краткие аннотации и подчеркивания, порой разными чернилами, свидетельствуют о многократном перечитывании уже знакомых текстов. Британский историк Кит Томас (род. 1933) недавно писал о характере чтения в пору английского Ренессанса, особо отмечая роль аннотаций как средства сберегать мысли, приходящие в голову на протяжении длительной работы с текстом:
Читатели эпохи Ренессанса имели обыкновение отмечать ключевые строки, подчеркивая их или проводя черту с указанием на поля — первый прообраз современного выделения желтым маркером. Согласно специалисту по педагогике эпохи Иакова I Джону Бринсли, «лучшие книги самых великих ученых и самых усердных студиозусов» сплошь испещрены пометками, «черточками под и над словами» или же «какими-нибудь галочками, буквами или иными знаками, которые помогали восстановить память и знание об этом предмете».
Томас, разделяющий убеждение Льюиса о необходимости широкого и активного чтения первоисточников, также замечал, что «превращается в динозавра». Исследователи перестали читать книги от корки до корки, они отбирают ключевые слова и пассажи с помощью поисковых машин. Но такой подход ослабил способность исследователей проникать в глубинные структуры и внутреннюю логику обсуждаемого текста и заметно снизил вероятность «неожиданных открытий, которые приносит счастливый случай». Как горестно замечает Томас, мы пришли к печальной ситуации, когда истина, которая раньше достигалась многолетним, медленным и трудным накоплением фактов, теперь «открывается сколько-нибудь прилежному студенту за несколько утренних часов».
Любой, кто держал в руках щедро исписанные примечаниями книги из личной библиотеки Льюиса, не может усомниться в интенсивности и качестве его работы с изучаемыми текстами. Льюис мог бы служить примером как раз такого вникания в текст и созидания концепций, каким восхищается Томас — полагая при этом, что современные технологии обрекают этот подход на упадок и постепенное исчезновение. В самом ли деле прежнее искусство читать книги вымирает? Именуя себя динозавром, говорил ли Льюис о своих методах исследования или только о выводах? Кажется, Льюис все более обостренно чувствует себя последним свидетелем ушедшей эпохи академических методов, в особенности интеллектуальной привычки работать с первоисточниками — эта привычка, видимо, исчезла вместе с его поколением.
В итоге Льюису выпал долгий продуктивный период в Кембридже, покуда в октябре 1963 ухудшающееся здоровье не вынудило его, наконец, оставить кафедру. По моим подсчетам, в эти кембриджские годы Льюис написал тринадцать книг и сорок четыре статьи, не говоря уж о многочисленных рецензиях и нескольких стихотворениях, и издал три сборника эссе. Случались, разумеется, и конфликты, самый заметный — спор 1960 года с Ф. Р. Ливисом и его сторонниками о преимуществах литературно-критического подхода. Тем не менее кембриджский период стал для Льюиса хотя отнюдь не «Долиной по имени покой», как у Беньяна, но все же оазисом творческой активности, благодаря чему появились некоторые из самых значительных его книг, в том числе «Пока мы лиц не обрели» (1956), «Рассуждение о псалмах» (1958), «Любовь» (1960), «Опыт критики» (1961) и «Отброшенный образ» (опубликован посмертно в 1964 году).
Но главным событием этого периода стало то личное обстоятельство, которое заметно отразилось и на творчестве той поры: Льюис обрел новую и довольно требовательную музу — Хелен Джой Дэвидмен.
Литературный роман: появляется Джой Дэвидмен
В понедельник 23 апреля 1956 года, без всякой публичности и даже не соизволив сделать предварительное объявление, К. С. Льюис женился на Хелен Джой Дэвидмен Грешэм, разведенной американке, младше его на 16 лет. Гражданская церемония совершилась в регистрационном бюро Оксфорда на Сент-Джайлс. Свидетелями стали друзья Льюиса доктор Роберт Хавард и Остин Фаррер. Толкин не присутствовал, более того, он узнал об этом событии с некоторым опозданием. С точки зрения Льюиса, регистрация брака имела исключительно практический смысл: миссис Грешэм получала законное право остаться с обоими сыновьями в Оксфорде после того, как 31 мая 1956 года истекала их британская виза.
После недолгой церемонии Льюис сел на поезд до Кембриджа и вернулся к обычному расписанию с еженедельными лекциями. Брак как будто ничего не изменил в его жизни, и многие близкие друзья оставались в неведении о новом статусе Льюиса. Он решил все у них за спиной. Большинство привыкло к мысли, что Льюис так и останется холостяком до конца своих дней.
Так кто же была эта миссис Грешэм, с которой Льюис решил оформить брак столь таинственным и поспешным образом? И как вообще сложился этот брак? Чтобы разобраться в этом сюжете, нужно прежде всего вспомнить о влиянии, какое Льюис имел на определенную аудиторию — умных, читающих женщин, для кого он был и убедительным апологетом христианской веры, и вдохновенным, покоряющим примером использования литературы для развития и передачи религиозных тем.
К числу таких поклонников Льюиса принадлежала и Рут Питтер (1897–1992), хороший английский поэт, награжденная в 1937 году Готорнденской премией за опубликованный годом ранее «Трофей» (A Trophy of Arms). Во время Второй мировой войны Питтер слушала по радио беседы Льюиса и находила в них духовное вдохновение и интеллектуальный стимул. В ту пору Питтер пребывала в отчаянии и чуть было не бросилась ночью с моста Баттерси. Но когда она стала перечитывать Льюиса, в мире вновь появился смысл. Возвращением веры она была обязана Льюису, утверждала впоследствии Питтер.
И поскольку он оказал на нее столь сильное влияние, поэтесса хотела познакомиться лично с Льюисом и попыталась организовать встречу с помощью общих друзей. В том числе она обратилась с этой просьбой к Герберту Палмеру (1880–1961). В итоге 9 октября 1946 года Льюис пригласил ее на обед в Магдален-колледж. То была первая из многих встреч, из которых родилась крепкая, основанная на взаимном уважении дружба. В 1953 году Льюис даже оказал Питтер редкую честь, позволив ей называть его в письмах «Джеком». По свидетельству друга и биографа Льюиса Джорджа Сэйера, Льюис однажды сказал, что будь он из тех, кто женится, он бы выбрал себе в спутницы жизни поэтессу Рут Питтер. Но хотя многие общие знакомые видели в Питтер родственную Льюису душу, ни во что романтическое их дружба не переросла. С Джой Дэвидмен, однако, вышло по-другому.
Хелен Джой Дэвидмен родилась в 1915 году в Нью-Йорке в еврейской семье восточно-европейского происхождения. К моменту ее появления на свет родители уже не соблюдали предписания своей религии. В сентябре 1930 года, то есть в 15 лет, она поступила в нью-йоркский колледж Хантера, выбрав в качестве основных предметов английскую и французскую литературу. В Хантере Дэвидмен подружилась с будущей писательницей Бел Кауфман (1911–2014), которая в 1965 году прославится бестселлером «Вверх по лестнице, ведущей вниз». Кауфман вспоминала, что уже тогда Дэвидмен предпочитала общаться с «мужчинами постарше», особенно с теми, кто «всерьез интересовался литературой». Дэвидмен и сама проявила незаурядный писательский талант и еще в Хантере удостоилась премии имени Бернарда Коэна за рассказ «Отступник», основанный на услышанной от матери истории из жизни России XIX века. Получив степень магистра английской литературы в Колумбийском университете в 1935, Джой попыталась стать свободным писателем. Сначала дела шли неплохо. Она получила престижную премию Йеля для поэтов-дебютантов (Yale Younger Poets Series Award) за подборку 1938 года «Письма товарищу». Затем пришло приглашение из Голливуда, от студии MGM, искавшей новые таланты. Дэвидмен заключила контракт на шестимесячный испытательный срок и получала 50 долларов в неделю, работая над сценариями. За это время она предложила студии четыре сценария — ни один из них не был одобрен, и Дэвидмен пришлось возвратиться в Нью-Йорк. Там она искала способы зарабатывать на жизнь, продолжая при этом писать и сотрудничать с коммунистической партией.
Как многие американцы в пору Великой депрессии тридцатых годов, Дэвидмен стала атеисткой и коммунисткой и видела спасение от экономических бед Америки лишь в радикальных социальных мерах. Она вышла замуж за товарища по партии и писательскому призванию Билла Грешэма, который отправился в Испанию сражаться на стороне республики. Брак оказался не слишком стабильным: Грэшем пил и был склонен к депрессии, в его жизни возникали другие женщины. К февралю 1951 брак был на грани развала.
И тут в жизни Джой произошел неожиданный поворот. «Всосав атеизм с детским питанием», она внезапно для себя в начале весны 1946 обрела Бога. Рассказывая об этом драматическом событии в 1951 году, Джой высказала предположение, что Бог, словно лев, «преследовал» ее долгое время, ожидая времени напасть, застичь врасплох. Бог «подкрался ко мне так тихо, что я понятия не имела о его близости. И вдруг — он прыгнул».
Обретя Бога, Дэвидмен принялась исследовать новую для нее территорию веры. Главным ее проводником стал британский писатель, с недавних пор получивший известность и в США, — К. С. Льюис. «Расторжение брака», «Чудо» и «Письма Баламута» открыли ей путь к интеллектуально обогащенной и крепкой вере. Но если все остальные читатели жаждали только совета Льюиса, Дэвидмен возжелала саму его душу.
В ряде газетных статьей к столетию со дня рождения Льюиса (1998) младший сын Дэвидмен Дуглас Грешэм прямо утверждает: его мать отправилась в Англию с определенной целью — «соблазнить К. С. Льюиса». Хотя в ту пору это высказывание вызвало кое у кого сомнения, теперь уже складывается консенсус, признающий, что Дуглас Грешэм достаточно верно оценил ситуацию.
Намерение Дэвидмен соблазнить Льюиса подтверждает архив, завещанный в 2010 году Джин Уэйкмен (ближайшей английской подругой Дэвидмен) центру имени Мэрион Уэйд, основному институту, занимающемуся исследованием наследия Льюиса при Уитон-колледже в Уитоне, штат Иллинойс. Эти поступившие в распоряжение исследователей бумаги включают 45 сонетов, адресованных Дэвидмен Льюису и написанных с 1951 по 1954 год. Как отмечает Дон Кинг, эти сонеты свидетельствуют о желании Дэвидмен вернуться в Англию после первого знакомства с Льюисом и сблизиться с ним. Двадцать восемь сонетов весьма подробно описывают попытки Дэвидмен развить и углубить эти отношения. Льюис изображается в виде фигуры из льда, айсберга, который Дэвидмен намерена растопить пьянящим сочетанием интеллектуальной изысканности и телесной привлекательности. Но не будем забегать вперед, хотя эти пояснения и требовались, чтобы отчетливее понять ход дальнейших событий.
Некоторые из близких Дэвидмен в Америке людей уже догадывались, к чему дело идет. Рене Пирс, кузина Дэвидмен, была убеждена, что Дэвидмен начала влюбляться в Льюиса примерно в 1950 году, хотя к тому времени еще не была с ним знакома и даже никогда его не видела. Но как же ей соблазнить Льюиса? Для начала нужно каким-то образом вступить с ним в контакт, увидеться.
Как это осуществить?
К счастью для Дэвидмен, ответ был уже готов. К тому времени Чэд Уолш утвердился в роли ведущего американского специалиста по Льюису. Подружившись с Уолшем, Дэвидмен попросила у него совета, как познакомиться с Льюисом. И в результате в январе 1950 Дэвидмен написала Льюису и получила от него вполне многообещающий ответ. Она продолжала писать ему — и он снова и снова ей отвечал.
Ободренная этой перепиской, Дэвидмен пересекла океан и 13 августа 1952 ступила на английский берег. Ее сыновья Дэвид и Дуглас оставались с отцом, и кузина Рене приехала, чтобы помочь Биллу присматривать за мальчиками. «Официальным» предлогом оплаченной родителями Джой поездки было желание повидаться с заочной подругой Филлис Уильямс и закончить книгу «Дым на горе», современное переложение Десяти заповедей. Но подлинной целью было завязать личное знакомство с Льюисом.
Во время продолжительного визита в Англию Джой продолжала переписку, и Льюис дважды пригласил ее на ланч в Оксфорде (где присутствовали его друзья). Отдавал ли он себе отчет в том, что творилось в эмоциональном мире Дэвидмен, или в том, как легко его может затянуть в этот мир? Стоит отметить, что оба раза Льюис позаботился пригласить на обед и своих друзей. Разумеется, никто не именовал их «дуэньями», но фактически они играли именно такую роль, и когда Уорни не смог прийти на обед в Магдален-колледж, Льюис поспешно заменил его Джорджем Сэйером. Тем не менее Дэвидмен сочла эти встречи успешными и увлекательными. Льюис, по-видимому, готов был к продолжению и укреплению дружбы. Вся инициатива в развитии отношений исходила от Джой, но Льюис охотно следовал за ней. Вплоть до этого момента дружба Дэвидмен с Льюисом в точности напоминает отношения Льюиса с Рут Питтер.
Вероятно, вскоре Льюис почувствовал себя в безопасности рядом с поклонницей, которую он представил своему кругу как «миссис Грешэм». В начале декабря Дэвидмен обедала с ним приватно в Лондоне, а за этим последовало предложение провести Рождество и Новый год в Килнсе вместе с Льюисом и Уорни. Эти короткие каникулы превратили Джой, как она позднее признавалась Уолшу, в «законченного англомана», и она могла думать лишь о том, как бы поскорее «быть пересаженной». Видела ли она в Льюисе возможный инструмент «пересадки»? Мог ли Льюис стать рыцарем в сияющих доспехах, который избавит девицу от гнета жестокого мужа и свершит подвиг благородной любви? Многие факты указывают на то, что какую-то роль в этом духе Льюис соглашался сыграть, особенно после того как Дэвидмен предъявила письмо от мужа, выражавшего желание вступить в брак с ее кузиной Рене.
3 января 1953 Джой возвратилась в Америку, чтобы разобраться со своей семейной ситуацией. К концу февраля они с мужем договорились о разводе. Все это время Дэвидмен поддерживала контакт с Льюисом и сообщала ему о развитии событий. По данным иммиграционной службы, Дэвидмен вернулась в Англию 13 ноября 1953, на этот раз с обоими сыновьями, Дугласом и Дэвидом, восьми и девяти лет — это ее решение глубоко ранило Билла Грешэма, и оно явно нуждается в пояснении. С какой стати перебираться в Англию, где не имелось никаких семейных связей? Родители Джой были оба еще живы, они даже навещали ее в Лондоне в октябре 1954 года. Почему бы не остаться в Соединенных Штатах, где жизнь в ту пору была намного дешевле и существенно больше возможностей найти работу?
Многие находили лишь один убедительный ответ на этот вопрос: Дэвидмен рассчитывала на финансовую поддержку Льюиса. В ее разрешении на пребывание в Соединенном Королевстве однозначно указано, что находиться на территории страны ей разрешено с условием «не занимать никакую должность, оплачиваемую или же неоплачиваемую». Обоих мальчиков она записала в школу Дэйн Корт в Пирфорде, графство Саррей (в 1981-м эта школа закрылась). Дэвидмен нуждалась в деньгах. Правдоподобно (хотя и не доказано), что Льюис взял на себя основные расходы на содержание семьи Дэвидмен и на оплату школы анонимно, через фонд «Агапе», благотворительный трастовый фонд, организованный в 1942 году Оуэном Барфилдом и распоряжавшийся роялти Льюиса от некоторых книг. Совершенно очевидно, что Уорни не был об этом осведомлен.
Но на этом проблемы Дэвидмен не исчерпывались. Желание остаться в Англии отчасти подстегивалось тревогой насчет ожидавших ее на родине перспектив. Лихорадка Холодной войны сотрясала Америку, советские ядерные испытания и Корейская война (1950–1953) лишь усугубляли общую тревогу. Дэвидмен не могла не понимать, что ее прежние убеждения и высказывания как члена коммунистической партии (чего она вовсе не пыталась скрывать) практически лишают ее шансов найти работу в Голливуде или в СМИ. Сенатская комиссия по расследованию антиамериканской деятельности занялась активным розыском и преследованием людей коммунистических убеждений, особенно если те работали в СМИ. В результате более трехсот деятелей искусства, заподозренные к коммунистических симпатиях или связях, в том числе кинорежиссеры, радиокомментаторы, актеры и в особенности сценаристы, попали в черный список и бойкотировались Голливудом.
Прошлое Дэвидмен гналось за ней по пятам. Кто бы решился посмотреть сквозь пальцы на ее былое членство в коммунистической партии, на активное участие в принадлежащих партии журналах, таких, как New Masses? Никаких шансов стать сценаристом в Голливуде или сколько-нибудь влиятельным писателем в других регионах США. Учитывая политический контекст времени, легко понять, почему Дэвидмен сочла, что как писатель сможет состояться лишь за пределами Штатов.
Отношения Джой и Льюиса вышли на новый уровень в 1955 году, когда она вместе с сыновьями переехала в трехкомнатный дом на Олд-Хай стрит, № 10, в Хидингтоне, поблизости от Килнса. Это дом нашел для Джой Льюис, и он же платил за аренду. С тех пор он ежедневно посещал ее и проводил здесь много времени, явно получая удовольствие от общения с Джой. Она стала для него не только добрым другом: Джой стимулировала литературное воображение Льюиса, и об этом стоит поговорить подробнее.
Поначалу Дэвидмен привлекла Льюиса чувством юмора и замечательным интеллектом. Вскоре стало ясно, что ее способности этим далеко не ограничиваются. Возможно, влиянием Дэвидмен следует объяснить и решение Льюиса обзавестись литературным агентом, вместо того чтобы и впредь общаться с издателями напрямую. 17 февраля 1955 года Льюис проинформировал Джослин Джибб (1907–1979), управляющую издательством Geoffrey Bles, что он обратился к Спенсеру Кёртису Брауну (1906–1980) и поручил ему вести дальнейшие переговоры с издателями. Это шаг, по всей видимости, объяснялся финансовыми соображениями: неужели Льюис внезапно понял, что ему понадобится больший доход?
Но Дэвидмен не только предложила Льюису способ больше зарабатывать писательским трудом. Она стала повивальной бабкой трех его поздних книг, включая «Пока мы лиц не обрели» (1956), романа, который широко признается одним из ключевых для Льюиса. Дэвидмен любила сравнивать себя с «издателем-соавтором» Максвеллом Перкинсом (1884–1947), великим американским редактором, через чьи руки прошли шедевры Эрнеста Хемингуэя, Скотта Фитцджеральда и Томаса Вулфа. Будучи и сам признанным писателем, Перкинс обладал редким талантом поощрять других авторов совершенствовать и оттачивать свое ремесло. Дэвидмен уже играла эту роль при Билли Грешэме и теперь обратила свой опыт на пользу Льюису.
В марте 1955 года Дэвидмен приехала в гости в Килнс. Льюис давно интересовался классическим мифом о Психее и в двадцатые годы написал поэтическое переложение этого сюжета. Но теперь проект застрял, Льюис не мог придумать, как повернуть эту идею. Дэвидмен впервые применила стратегию сотрудничества. Вместе с Льюисом они «перебрасывались идеями, пока одна из них не ожила».
Это сработало. Льюис внезапно увидел, как написать книгу на сюжет о Психее, и загорелся энтузиазмом. К концу следующего дня уже возникла первая глава того, что станет романом «Пока мы лиц не обрели». Льюис посвятил роман Дэвидмен и считал его одним из лучших своих произведений. Правда, с коммерческой точки зрения то был провал. Льюис горестно замечал в 1959 году, что труд, который он сам полагал «намного и во много раз лучшим из всего мной написанного», оказался «величайшей неудачей и в глазах критиков, и в глазах публики». С другой стороны, за исключением только «Хроник Нарнии» именно это произведение в итоге вызвало более всего дискуссий. Присутствие Дэвидмен ощущается и в двух других поздних работах Льюиса, в «Размышлении о псалмах» (1958) и в трактате «Любовь» (1960).
В оксфордский период Льюис привык многое делать в сотрудничестве. Хотя инклинги главным образом проверяли друг на друге и помогали улучшить уже пишущиеся книги, Льюис неоднократно получал от других творческий стимул для того, чтобы приступить к работе, в особенности от Роджера Ланселина Грина, который сыграл существенную роль в вызревании «Хроник Нарнии» и в первую очередь «Племянника чародея». Дэвидмен могла бы вписаться в уже сложившуюся схему, но она не удовлетворилась тем, что присоединилась к числу вдохновителей Льюиса — она стала его женой.
«Престранный брак» с Джой Дэвидмен
Широко распространено мнение, будто «престранный брак» (это выражение принадлежит Толкину, принявшему отношения Льюиса и Джой в штыки) Льюиса и Дэвидмен был заключен в критической ситуации, которая наступила вскоре после того, как Джой переселилась в дом № 10 по Олд-Хай стрит в Хидингтоне. Большинство биографов сообщают, обычно уклончиво и не приводя доказательств, будто в апреле 1956 министерство внутренних дел отозвало визу Дэвидмен, и это вынудило Льюиса сделать ей предложение. Однако на самом деле все было несколько сложнее.
Сначала Дэвидмен получила разрешение пребывать в Англии до 13 января 1955. Затем виза была продлена министерством внутренних дел до 31 мая 1956 года. Ни в какой момент визу не отзывали и не угрожали отозвать. Попросту разрешение на пребывание заканчивалось на исходе мая. Гражданский брак с Льюисом вполне мог быть спланирован заранее как последнее средство, чтобы дать Джой и ее сыновьям возможность остаться в Англии.
Следует учесть и другую сторону вопроса: разрешение Дэвидмен на пребывание в Англии было ограниченным, она не могла устроиться ни на какую работу, даже бесплатную. Уорни и многие другие из круга Льюиса полагали, что Дэвидмен могла покрывать свои расходы, например, редакторским трудом, но ей однозначно воспрещалось это условиями визы. Регистрация брака с Льюисом уничтожала это препятствие и позволяла Дэвидмен заработать себе на жизнь. Льюис вполне мог рассматривать брак как юридическую формальность, которая даст Джой возможность прокладывать себе собственный путь в мире.
И само решение не было таким уж внезапным. За несколько месяцев до того Льюис, похоже, обсуждал вариант гражданского брака с Дэвидмен — в сентябре 1955 года, во время визита в Северную Ирландию к своему надежному другу Артуру Гривзу. Хотя не сохранилось свидетельств о реакции Гривза на эту неожиданность, очевидно, он высказывал существенную озабоченность, которую Льюис не смог развеять. В письме Гривзу через месяц после визита Льюис отстаивает идею гражданского брака с Дэвидмен: это всего лишь «юридическая формальность», не имеющая религиозного значения и никак не отражающаяся на их отношениях. После оформления брака министерство внутренних дел сняло все ограничения с пребывания Дэвидмен в Соединенном королевстве. 24 апреля 1957 года она подала документ на гражданство и 2 августа была зарегистрирована в качестве «гражданки Соединенного королевства и колоний».
Ранее Льюис (к немалому смущению Толкина) сформулировал свой взгляд на гражданский брак в радиопередачах и далее в «Просто христианстве». Церковный брак — «реальность» — в данном случае был невозможен для весьма консервативного в этих вопросах Льюиса. Освященный религией брак считался бы с точки зрения той же самой религии прелюбодеянием, поскольку Джой была разведена. И Льюис подчеркивал, что такая возможность даже не обсуждается.
Ближайшим друзьям Льюиса казалось очевидным, что Дэвидмен манипулировала Льюисом, подвергла его моральному давлению и вынудила вступить в брак, которого он вовсе не желал, с женщиной, которая была заинтересована в нем не только по духовным и интеллектуальным причинам, но и в не меньшей мере — корыстно. Они сочли Дэвидмен авантюристкой, устраивающей свое будущее и будущее сыновей. Дэвидмен взяла и захомутала Льюиса, вот Питтер — та столь деликатна, что в жизни бы не вздумала подобным образом навязывать себя великому человеку. Поскольку Льюис скрывал, как далеко зашли его отношения с Дэвидмен, члены ближнего круга не имели возможности предоставить ему совет и поддержку — ведь они понятия не имели, сколь серьезно обстоят дела. Когда же Льюис объявил, наконец, во всеуслышание о состоявшемся браке, было уже слишком поздно для какого-либо вмешательства, оставалось разве что по возможности корректировать эту непростую ситуацию. Льюис оказался в сложном положении, и никто из друзей до той поры даже не подозревал, во что вовлекла его Дэвидмен.
Разумеется, существует и другой способ описывать эти отношения, тот, который предпочитают голливудские сценаристы — они воспевают позднюю любовь Льюиса, сказочный роман, вскоре обернувшийся трагедией. Такая романтизация — самой знаменитой и самой некритической ее версией стал фильм «Страна теней» (Shadowlands, 1993) — изображает Льюиса старым холостяком, сухарем, замкнутым и лишенным общения, чью тусклую жизнь переворачивает вверх тормашками дерзкая девчонка из Нью-Йорка, кое-что понимающая в реальном устройстве мира. Эта яркая и живая гостья впускает свежий воздух в скучное существование Льюиса, помогает ему обнаружить в жизни что-то хорошее, стряхнуть замшелые привычки и сковывающий светский этикет.
В такой интерпретации событий тоже немало очевидных проблем. Честно говоря, трудно себе представить, каким образом социальные навыки Льюиса могла бы усовершенствовать Дэвидмен: раздраженные современники то и дело отмечали у нее отсутствие социальных навыков и того, что принято теперь называть эмоциональным интеллектом. Называть Льюиса замкнутым и необщительным — чушь: коллегам запомнилась его словоохотливость, его порой излишне шумное добродушие, особенно громкий хохот.
На самом деле Льюис превратился — выражение грубое, но точное — в «папика американской разведенки». Но жертва явно не возражала против того, чтобы быть использованной в такой роли, и несомненно извлекала из этого соглашения немалую пользу. Наиболее очевидно возвращение вдохновения и желания писать, сколь бы сомнительным ни представлялся нам процесс, принесший такой результат. У Льюиса хватало собственных проблем и тревог, и Дэвидмен многое сделала для того, чтобы помочь ему с ними справиться.
Важно также помнить, что в ту пору Льюис активно помогал деньгами и другим американским писательницам. Главное место среди них занимала Мэри Уиллис Шелбурн (1895–1975), поэт и критик, которая длительное время поддерживала контакт с Льюисом и явно заслужила его уважение. У нее тоже возникли финансовые проблемы, и она их не скрывала от Льюиса. Поначалу он не имел возможности поддержать ее из-за строгих ограничений на обмен валюты, введенных британским правительством: частный гражданин Великобритании не мог послать деньги в Америку. В письме Шелбурн на Рождество 1958 года Льюис сообщает о смягчении валютного законодательства, что позволяло ему впредь выдавать ей регулярную стипендию от фонда «Агапе».
На мысль, что брак с Дэвидмен Льюис рассматривал скорее как рыцарский жест, чем как итог и скрепление романтических отношений, наводит и тот факт, что Дэвидмен вовсе не вытеснила из его жизни Питтер. Уважение и привязанность к Питтер ясно выражены в письме от июля 1956, через несколько месяцев после тайного брака. В этом письме Льюис приглашает Питтер (а не Дэвидмен) составить ему пару на королевском приеме в саду Букингемского дворца. Питтер в итоге не смогла воспользоваться этим приглашением, и Льюис отправился на прием один. Неделю спустя он снова написал Питтер, сообщил, что прием был «просто ужасающий», и просил ее как-нибудь в ближайшее время пообедать с ним, чтобы обменяться новостями. Переписка Льюиса и его встречи ясно показывают, что Дэвидмен не вытеснила из его жизни других значимых женщин.
Гражданский брак с Дэвидмен, который Льюис поначалу считал всего лишь юридической формальностью, на самом деле обернулся бомбой замедленного действия, поскольку предоставлял Дэвидмен многие законные права, а Льюис ошибочно полагал, что она не собирается ими воспользоваться. Он явно верил в то, что брак ничего не изменит в его или в ее жизни или в их отношениях, но этот жест солидарности с Дэвидмен и ее сыновьями оказался чем-то вроде троянского коня. Вскоре Дэвидмен предъявила свои права, ясно дав понять, что не желает долее оставаться в арендованном доме в Хидингтоне. Она заняла Килнс — скорее уловкой, чем дождавшись прямого приглашения. Раз она жена Льюиса — а таковой она была в глазах закона — ее права подразумевали куда больше, чем право проживать вместе с сыновьями в Англии. И в первую очередь все трое должны были поселиться вместе с ее мужем. Выбора у Льюиса не было. В октябре 1955 года он не слишком охотно согласился разместить Дэвидмен с сыновьями в Килнсе.
Уорни сумрачно и точно предвидел такие корыстные мотивы с того самого момента, как узнал о гражданском браке. Он считал неизбежным, что Дэвидмен «вытребует свои права» — аккуратный намек на долю в доходах и собственности Льюиса, которая причиталась ей вместе со статусом жены. Отныне Дэвидмен считала Килнс своим домом, при этом она явно не имела понятия о сложных распоряжениях, сделанных миссис Мур в завещании, в результате которых Льюис не стал владельцем Килнса, но имел лишь право пожизненного проживания.
Это выяснилось в весьма неприятном разговоре между Морин Блейк и Джой Дэвидмен, когда Джой вслух выразила надежду, что после нее и Льюиса Килнс унаследуют ее сыновья. Морин (только что узнавшая о браке Льюиса) поспешила образумить новобрачную, сообщив ей, что согласно последней воле миссис Мур законной владелицей дома после смерти Льюиса и Уорни станет она сама. Дэвидмен, однако, слышать не хотела о подобных юридических тонкостях: «Дом теперь принадлежит мне и моим мальчикам». Морин, разумеется, была совершенно права. Этот разговор важен постольку, поскольку проясняет корыстные мотивы Дэвидмен (а не ее слабое знание английских законов). После этого Дэвидмен попыталась надавить на Морин и вынудить ее отказаться от прав на недвижимость. Морин нехотя пообещала обсудить вопрос со своим мужем, но далее ничего не воспоследовало.
Зато под влиянием Дэвидмен в Килнс начались работы, в которых дом давно нуждался. Плотные шторы, установленные в 1940 для затемнения, так и не были сняты к 1952. Пора было менять мебель. Деревянные части дома необходимо было покрасить. После затяжной болезни и смерти миссис Мур Льюис и его брат позволили дому прийти в упадок. Дэвидмен преисполнилась решимости завести тут порядок. Килнс обновился. Начала появляться новая мебель.
Но трагическая внезапность прервала этот ход событий. Дэвидмен жаловалась на боль в ноге, и врач Льюиса, Роберт Хавард, ошибочно диагностировал легкий артроз (в этом случае прозвище Хаварда «Горе-Лекарь» кажется особенно заслуженным). Вечером 18 октября 1956 года, когда Льюис был в Кембридже, Дэвидмен упала, побежав к телефону, чтобы ответить на звонок Кэтрин Фаррер. Ее доставили в ортопедическое отделение находившейся поблизости больницы имени Уингфилда Морриса, и рентген обнаружил перелом бедра. Но обнаружилось и кое-что похуже сломанной кости: в левой груди Дэвидмен росла злокачественная опухоль, давшая повсюду метастазы. Дни Джой были сочтены.
Смерть Джой Дэвидмен
Тяжелая болезнь Дэвидмен, видимо, изменила отношение к ней Льюиса. Мысль о ее скорой смерти побудила Льюиса увидеть их союз в новом свете. Самым важным свидетельством такой перемены его образа мыслей служит, вероятно, письмо автору детективов Дороти Сэйерс от июня 1957 года. Обозначая смерть ее греческим именем — Танатос, это мужское божество, — Льюис рассказывает о том, как в присутствии Танатоса ожили его чувства и дружба переродилась в любовь.
Мои чувства изменились. Говорят, появление соперника часто превращает друга во влюбленного. Танатос, приближающийся неотвратимо (так нам сказали), но с неопределенной скоростью — самый действенный соперник для такого результата.
Мы быстро научаемся любить то, что должны утратить.
Известие, что Дэвидмен скоро будет у него отнята, помогло Льюису сосредоточиться. Одной из своих давних корреспонденток он угрюмо сообщал, что скорее всего «почти сразу же сделается из новобрачного вдовцом. Это вполне может оказаться браком на смертном одре». В общении с другими он проявлял больше оптимизма. В конце ноября он писал Артуру Гривзу: существует «разумная вероятность» того, что Дэвидмен будет отпущено «еще несколько лет (сносной) жизни».
Постепенно стало ясно, что тайный гражданский брак с Дэвидмен, который Льюис прежде именовал «невинным маленький секретом», следует огласить публично, в том числе и потому, что в ту пору с именем Льюиса связывали и другие романтические увлечения. 2 декабря 1956 года в «Таймс» появилось запоздалое объявление:
Состоялось бракосочетание профессора К. С. Льюиса, Магдален-колледж, Кембридж, и миссис Джой Грешэм, в настоящее время пациентки больницы имени Черчилля, Оксфорд. Просьба воздержаться от поздравлений.
Это чрезвычайно двусмысленное заявление обошлось без указания даты бракосочетания, а также обошло молчанием сугубо гражданский характер церемонии.
За кулисами Льюис пытался организовать церковный брак, что, как он полагал, придало бы надежные христианские основания его отношениям с Дэвидмен. 17 ноября 1956 он спросил оксфордского епископа доктора Гарри Карпентера, бывшего декана колледжа Кибл, будет ли это возможно. Как бы Карпентер ни сочувствовал Льюису, он ясно дал понять, что не санкционирует подобный акт в своем диоцезе. Англиканская церковь в ту пору не допускала повторного венчания разведенных, и Карпентер не понимал, с какой стати слава Льюиса дает ему привилегии, недоступные для всех остальных. К тому же Льюис и Дэвидмен уже стали супругами, ведь Англиканская церковь, в качестве государственной, признавала действительной государственную регистрацию брака. Повторное бракосочетание недопустимо ни в одном приходе его диоцеза. Таким решением Льюис был возмущен: с его точки зрения, брак Дэвидмен с Биллом Грешэмом утратил силу с того момента, как ее бывший муж нашел себе новую жену. Но никто из расположенных к Льюису оксфордских священников не решился бы обвенчать его вопреки ясно выраженному запрету своего епископа и общепринятой позиции церкви.
В марте 1957 года, когда состояние Джой ухудшилось, Льюис вспомнил о студенте, посещавшем его лекции в 1930-х. Питер Байд, некогда коммунист, изучал в Оксфорде английский язык и литературу с 1936 по 1939 год и в том числе занимался у Льюиса. Отслужив во Вторую мировую войну во флоте, он в 1949 году принял сан священника Англиканской церкви и обустроился в диоцезе Чичестер. В 1954 году Байд активно занимался пастырским служением во время эпидемии полиомиелита в Сассексе. После того как он помолился за Майкла Галлахера, мальчика, считавшегося смертельно больным, ребенок выздоровел. Льюис прослышал об этом чуде и попросил Байда приехать помолиться за его умирающую жену.
Байд настороженно отнесся к этому приглашению. С одной стороны, он не очень-то жаждал славы «священника с даром исцеления». С другой стороны, он числил за собой «существенный интеллектуальный долг» Льюису, который оказал на него формирующее влияние в его оксфордскую пору. После долгих раздумий он согласился «возложить руки» (традиционный христианский способ испрашивать Божье благословение) на Джой. Рассказ Льюиса о том, что произошло дальше, можно прочесть в письме, отосланном спустя три месяца Дороти Сэйерс:
«Славный отец Байд, явившийся возложить руки на Джой — ибо в его послужном списке имеется нечто очень похожее на одно чудо, — без всяких просьб, просто узнав нашу ситуацию, сразу же заявил, что готов нас поженить. Итак, у нас была свадьба у одра болезни и свадебная месса».
Рассказ Льюиса не вполне достоверен. Байд не мог не знать о позиции Англиканской церкви в этом вопросе и не понимать, что, совершая этот обряд, он навлекает на себя дисциплинарное взыскание, не говоря уже о вопросах собственной совести. Льюис излагает события так, что возникает впечатление, будто Байд не придавал этим проблемам особого значения и высказал готовность обвенчать Льюиса и Дэвидмен, как если бы это само собой разумелось.
Поучительно сравнить эту версию событий с несколько отличающимися от нее воспоминаниями Байда о том, как сложился тот день. По словам Байда, он прибыл в Килнс, чтобы возложить руки на Дэвидмен, но тут Льюис подступился к нему с просьбой еще и обвенчать их. «Послушай, Питер, я понимаю, что это не вполне честно, но не мог бы ты поженить нас, как ты считаешь?» Льюис, по-видимому, думал, что священник Англиканской церкви из другого диоцеза не обязан подчиняться решению местного епископа и, возможно, не понимал, в какое трудное положение ставит Байда.
Байд попросил отсрочки, чтобы обдумать эту просьбу — экстраординарную, на его взгляд. В итоге он решил сделать то, что сделал бы на его месте Иисус Христос, и «это положило конец колебаниям». Он согласился совершить обряд. Но он не вызывался добровольно сделать это и явно был удручен и самой просьбой, и тем, в какой форме она прозвучала.
Не совсем ясно, почему Льюис остался при убеждении, будто Байд сам, без всяких настояний, предложил поженить его и Джой — ведь это убеждение вступает в противоречие с вполне ясным воспоминанием Байда о том, как его попросили сделать нечто, на его взгляд необычное и не совсем правильное. Сумма доказательств указывает скорее в пользу версии Байда. Возможно, страх Льюиса перед скорой смертью Джой повлиял на то, как он строил и как воспринимал свой разговор с Байдом.
Нельзя также забывать, что отношения Льюиса с Дэвидмен изначально были окутаны скрытностью, что напоминает и прежнюю уклончивость Льюиса (особенно в переписке с отцом) насчет отношений с миссис Мур в 1918–1920 годах. Нам неизвестно, почему Льюис не желал сообщить друзьям всю правду о новых своих отношениях, начиная с гражданской церемонии в апреле 1956 года и заканчивая религиозным обрядом в марте 1957-го. Несомненно, кое-кто из наиболее близких ему людей, в частности Толкин, был глубоко задет таким отказом в доверии.
Обряд христианского бракосочетания состоялся в 11 часов утра 21 марта 1957 года в палате Дэвидмен в больнице имени Черчилля. Свидетелями выступали Уорни и медсестра. Затем Байд возложил руки на Джой и помолился об ее исцелении. Это был очень торжественный и значимый момент как для Льюиса, так и для Дэвидмен. Но и для Байда эта минута значила немало. Он перешел Рубикон, умышленно пренебрег дисциплинарными требованиями церкви. Его решение — пусть не совсем добровольное — подвергло риску его карьеру.
Байд предпочел сразу же объясниться с церковными властями. Прежде чем уехать из Оксфорда, он отправился к Карпентеру и сообщил о содеянном. Карпентер пришел в ярость, услышав о столь дерзком нарушении предписаний, и велел Байду немедленно ехать в собственный диоцез и там все рассказать своему епископу. По возвращении домой Байд с тревогой узнал, что епископ Чичестера, Джордж Белл, уже посылал за ним. Опасаясь худшего, Байд на следующий день явился к Беллу и признался в своем проступке. Белл дал понять, что это его не радует, и просил дать обещание, что ничего подобного впредь не повторится. Но вызывал он Белла не за этим. Он хотел предложить ему одно из лучших мест в диоцезе — приход Горинг-у-моря. И эта вакансия, поспешил он заверить, все еще открыта. Согласен ли Байд принять это назначение?
Дэвидмен возвратилась из больницы в Килнс в апреле, врачи давали ей несколько недель жизни. Льюис к тому времени уже страдал от остеопороза, вызывавшего сильные боли в ногах и не позволявшего передвигаться без специального бандажа. Некоторое утешение Льюис черпал в наблюдении, что по мере того как его боль нарастает, Дэвидмен страдает меньше. «Субституция по Чарльзу Уильямсу», — провозглашал он, любящий берет на себя боль любимого. Уильямс давно верил, а теперь и Льюис уверовал, что «христианская любовь дает нам власть принять в свое тело боль другого человека».
Дэвидмен — Льюис воспринял это как чудо — оправилась достаточно, чтобы к декабрю 1957 подняться с постели и начать выходить. Через полгода, в июне, врачи подтвердили: произошла ремиссия. В июле 1958 Льюис и Дэвидмен отправились в Ирландию и провели там десять дней «запоздалого медового месяца», навестили родственников и друзей Льюиса, наслаждались видами, звуками, запахами его родины — «голубые горы, желтые пляжи, темная фуксия, рушащиеся валы, ревущие ослы, запах торфа и только-только расцветающего вереска».
В то запоздалое лето своей жизни, успокоившись насчет здоровья жены, Льюис снова обрел способность писать. К этому периоду относятся «Размышление о псалмах» (1958) и «Любовь» (1960). Едва ли возможно при чтении этих книг не заметить, как углубляющиеся отношения Льюиса с женой хотя бы отчасти проникают в их главы и отражаются даже в изяществе формулировок, таких, как знаменитое «Любовь-нужда взывает из глубин нашей немощи, любовь-дар дает от полноты, а эта, третья любовь славит того, кого любит».
В ту пору большие проблемы Льюису причиняло непонимание британской налоговой системы. В послевоенный период были введены чрезвычайно высокие, вплоть до 90 %, ставки на высокие доходы в виде роялти. И на Льюиса, и на Толкина в связи с успехом их книг обрушились большие и непредвиденные налоги за прошлые годы. Льюис, очевидно, не пользовался услугами бухгалтера, и требования закона застали его врасплох. В марте 1959 года он сообщил Артуру Гривзу, что «разорен огромным дополнительным налогом на роялти, полученные два года назад», из-за чего им с Дэвидмен «приходится резко сокращать расходы». Он начал беспокоиться из-за денег и все менее охотно тратился на новую мебель, тем более ему не хотелось продолжать ремонт в Килнсе, а то вдруг налоговая служба предъявит новые претензии.
К сентябрю 1959 года финансовые дела несколько наладились, и тогда — скорее всего, по настоянию Дэвидмен — Льюис и Роджер Ланселин Грин запланировали заморскую поездку вместе с женами, посмотреть классические древности Греции. Несколько недель спустя их планы рухнули: рутинная медицинская проверка обнаружила, что рак Джой вернулся.
И все же их поездка в Грецию состоялась. В апреле 1960 года, через неделю после публикации трактата «Любовь», Льюис и Дэвидмен вылетели вместе с Роджером и Джун Ланселин Гринами в Грецию, собираясь посетить центры античного мира — Афины, Родос и Крит. Впервые с тех пор, как он сражался на смертоносных полях Франции в Великую войну, Льюис выбрался за пределы Британских островов. И это была их с Джой последняя совместная поездка. Вскоре «очень странный брак» завершится трагедией.
