Глава 14. Дым отечества
— Да что же это такое, нас уже за людей не считают, — большевик Михаил Лебедев был возмущён до крайности. — За что арестовали товарищей наших?! Будевица, Вязового, Марцынковского, Думпе? К какому-такому бунту они нас подстрекали?
По мере перечисления фамилий членов стачечного комитета толпа рабочих возмущённо загудела.
— Тихо, тихо, товарищи! — поднял руки Лесной, тоже один из членов забастовочного комитета. — Мы должны соблюдать спокойствие и не поддаваться на провокации! Разве вы не видите, что эти живоглоты спят и видят, чтобы мы взбунтовались! Тогда постреляют, кто уцелеет — на каторгу, и дело с концом!
— Верно он говорит, — повысил голос Сидор Ерофеевич и зашёлся чахоточным кашлем.
Ерофеича на прииске уважали. Пять лет человек руду мантулил, здоровье всё, как есть, потерял в забое.
— Ну-ка тихо, вы, крысы забойные! — рявкнул Пётр.
Стоявшие рядом засмеялись. Обидеться никто и не подумал. У Петьки Чохова «крысы забойные» любимой присказкой было, давно все привыкли. Это не «делопут» какой присланный, свой, рудничный, плоть от плоти, что называется.
— Так, что скажете, господин инженер? — повернулся Лебедев к нервно потирающему подбородок инженеру Тульчинскому. — Вы-то видите, что здесь никаким бунтом и не пахнет.
— Да, я-то вижу, — с досадой отмахнулся инженер. — Вы это Белозёрову попробуйте объяснить.
— Поговорите с ним, господин инженер, — попросил Ерофеич. — Может, хоть вас послушают.
— Да, что вы, Сидор Ерофеевич, — грустно усмехнулся Тульчинский. — Кто я для него такой? Наёмник, как и вы. У них свои интересы.
— Англичан снова оттереть хотят, — резанул правду-матку большевик Слюсаренко.
— В акционерах-то кого только нет — и господин Витте, и даже из императорской фамилии кое-кто. Денег от них нахапались, прииск обустроили, а теперь на себя одеяло тянут. А мы — крайние. Вы же себя, вроде как, другом рабочих выставляете, вот и помогите. Преображенский с Трещенковым умышленно ситуацию обостряют, разве сами не видите?
— Братцы, — взгляд инженера вильнул в сторону. — Я полагаю, что самое лучшее для вас — приступить к работе, а свои права отстаивать установленным порядком.
— Каким порядком? — Слюсаренко чуть не выругался. — Преображенский все порядки в гробу видал! «Лензолото» тут хозяин, ему и губернатор не указ! «Тигра злая», который без мата и кулаков с рабочим не говорит — это порядок? От «Зуба», кроме ругани и штрафов, ничего не видим — это тоже порядок?
Толпа зашумела.
— А сами-то они лучше? — послышались выкрики из толпы. — Что Черных, что Белозёров — одного поля ягода.
— Бабам от них проходу нет, — зло выкрикнула какая-то молодуха, — Так и норовят в кусты заташить, кобели.
— Танька от охальства ихнего в позапрошлом годе в петлю залезла!
Ещё немного, и хлестанут эмоции через край, понесёт людей, не остановишь. Тульчинский невольно втянул голову в плечи. Разойдутся, и ему несдобровать под горячую руку. Хорошо, что про его просьбу прислать казаков не знают — порвали бы тут же, как гнилой зипун. К арестам этим он тоже руку приложил. Ох, тяжек труд управителя — исхитрись-ка и нашим, и вашим. Да, ещё и уцелеть надо, когда и те, и другие недовольны и стукнуть норовят.
— Пошли к Преображенскому, пусть нас выслушает, — крикнул Попов, тоже уцелевший при аресте.
— Не ходите, товарищи, это провокация. Солдат не зря нагнали, — твёрдо сказал Баташев.
— Не пугай, пуганые, — презрительно процедил Попов. — Трещенков нас боится, поэтому и солдаты ему понадобились. Мы с мирными намерениями идём, не за что в нас стрелять.
— Но, помните, товарищи — порядок и дисциплина! — видя, что отговаривать людей бесполезно, сказал Лебедев. — Если что — ноги вверх!
В толпе послышался смех. У многих был свеж в памяти случай, произошедший пару недель назад на выселении рабочих в Старой Муе. Не найдя никого из тех, кого требовалось выселить, и. о. главноуправляющего Теппан и исправник Галкин, по сути, попали в дурацкое положение.
А вокруг бараков, тем временем, собрались рабочие. Прослышав про выселения и аресты, они были настроены далеко не добродушно. Ситуация стала накаляться, и Галкин уже подал команду: «Ружья на руку». Казалось, неизбежно кровопролитие. Но в этот момент большевик Григорий Черепахин, оказавшийся, на счастье, здесь же, скомандовал: «Все на землю. Ноги вверх». И сам первый лег в снег, подняв кверху свои худые, истоптанные пимы. Рабочие, услышав странную команду, растерялись, но, увидев его уже в снегу с поднятыми вверх ногами, последовали его примеру.
Исправник Галкин, видя, что смеются не только рабочие, но и солдаты, подал команду: «К ноге», — после чего рабочие поднялись и вновь окружили солдат. Подавленный неудачей, исправник подал новую команду: «Кругом», «Шагом марш». Но вечером эту первую полуроту бодайбинской команды, фактически отказавшуюся стрелять в рабочих, немедленно убрали с приисков, а утром другого дня на их место прислали других. Однако, опыт не пропал даром.
Разговор происходил неподалёку от поворота к механическим мастерским, где дорога входила в узкую теснину: налево, начиная почти от дороги на станцию «Надеждинская» и кончая мостиком через ручей Аканак, тянулись штабеля крепежного леса. Направо возвышался крутой обрыв к реке Бодайбо, а там, где он кончался, была «городьба» — забор из толстых кольев. Вся дорога, начиная от поворота на механические мастерские и кончая мостом через ручей, была похожа на узкую и длинную трубу не шире трех-четырех шагов.
— Братцы, если вы идете на соединение с феодосиевцами, то идите верхней дорогой, — инженер явно нервничал.
— Так, эта дорога позади осталась, — возмутился Петька Чохов. — Что же нам теперь, задом пятиться? Я раком ходить не обучен.
В толпе захохотали.
— Да, на Феодосиевский нам и не нужно, — удивился кто-то.
— Нужен нам только прокурор Преображенский и более никого не нужно, — добавил Чохов.
— Мы идем для того, чтобы передать свои заявления с жалобой на обиды «Лензолото». Есть желание сойтись с товарищами-феодосиевцами, а затем уже и идти вместе к прокурору Преображенскому. — рассудительно заметил Ерофеич. — Ведь это он сказал, что депутатов как наших уполномоченных не признает. А вот, дорогу солдаты перегородили. Зачем эти солдаты, разве они будут в нас стрелять?
— Нет, братцы, солдаты в вас не будут стрелять, — успокаивал Тульчинский, — только вы к ним лучше не ходите.
— Да, мы этого и в мыслях не держали, — успокоил его меньшевик Попов. — Мы можем несколько человек к Преображенскому послать депутатами.
— Нет, вы никуда не ходите, а ваши записки передадите мне. Я их отдам по назначению, — предложил Тульчинский.
Рабочие, увидев, что депутаты мирно разговаривают с Тульчинским, стали садиться на изгородь и на штабеля. Достав кисеты с махоркой, они сворачивали пожелтевшими от никотина пальцами цыгарки, и прикуривали. Депутаты продолжали разговаривать с инженером. Некоторые рабочие подходили к нему и вручали свои «сознательные записки».
— Ружья на руку! — неожиданно для всех прозвучала команда из-за ручья.
В сумерках уже было плохо видно, но лязг затворов говорил сам за себя.
— Чего это они? — удивлённо вскинул брови Чохов. — Стрелять, что ли, собрались?
Под взглядами рабочих Тульчинский съёжился.
— Провокатор, — презрительно бросил Лебедев. — Гапон, иуда!
— Отставить! — донёсся с той стороны ручья громовой голос.
— Кто таков? — послышался полный ярости голос Трещенкова.
— Ротмистр Исаев, примите командование на себя! — добавил тот же властный голос.
— Чего там творится такое? — с недоумением оглянулся Ерофеич. — Эй, вы что там, с ума посходили? Мы смуты не хотим!
— Мы тоже, — в сумерках голоса разносились далеко. — Я — министр внутренних дел Столыпин. Беспорядков и кровопролития я не допущу. Приготовьте ваши заявления, я иду к вам.
Тёмная фигура, перейдя через мостик, стала приближаться. Вынырнув из темноты, перед ними встал министр, хорошо знакомый по фотографиям в газетах.
— Здравствуйте. Давайте ваши заявления. Я позабочусь, чтобы все они дошли по назначению.
Остались позади поля и перелески, за окном замелькали знакомые пристанционные здания, проплыла водонапорная башня. Пассажиры в своих купе неспешно собирали вещи, готовясь к выходу. Астматично пыхтя и подрагивая на стрелках, локомотив уже замедлял ход у перрона Санкт-Петербургского вокзала, когда в коридоре послышался зычный голос:
«Господа, соблюдайте спокойствие! Полиции необходимо осмотреть ваши купе. Просьба всем оставаться на местах до особого распоряжения».
— Простите, господин околоточный надзиратель, — послышался женский голос. — А вы не скажете, это надолго? А то муж будет волноваться.
— Не волнуйтесь, мадам, мы осмотрим ваше купе первым.
Стас поглядел на Ингу — никаких эмоций её лицо не выражало.
— Не волнуйся, — улыбнулась она. — Я всё протёрла.
— С чего ты взяла, что я волнуюсь? — удивился он.
Вот, здорово, она его ещё успокаивает! Нашла, блин, неврастеника. В дверь купе негромко постучали.
— Войдите, — отозвался Стас.
На пороге возникли два сыскаря. Уж тут-то ошибиться было невозможно, тем более, ему.
— Помощник участкового пристава Беклищев, — представился старший. — Извините, ночью из вашего поезда двух господ выкинули. Уже мёртвых. Мы должны осмотреть купе.
— Понял, — кивнул Стас. — Дорогая, освободи диван, пожалуйста. Прошу вас, господа.
Они стояли, пока сыщики деловито осматривали обстановку.
— Вы окно открывали? — обернулся Беклищев.
— Да, — спокойно ответил Сизов.
— Зачем, позвольте спросить?
— Я попросила, — капризно дёрнула плечиком Инга. — Душно было. А что, разве нельзя?
— Что вы, нет, конечно, — примирительно сказал сыщик, моментально сообразив, что дамочка из тех особ, что из мужа верёвки вьют. — Я только уточнил. Мы всё осмотрели. Всего хорошего, позвольте откланяться.
Больше их никто не обеспокоил и, по мнению Инги, на сей раз слежки за ними не было. Они спокойно вышли на привокзальную площадь. Петербург встретил хмурым небом и промозглой сыростью дующего с Финского залива ветра. Когда они уже ехали на извозчике, Стас тихонько положил руку поверх затянутой в перчатку руки Инги.
— Ты хочешь объясниться мне в любви? — с изрядной долей ехидства поинтересовалась она.
— Ну, вот ещё, — хмыкнул он. — Лучше к тигру в клетку. Я тебе уже и слова сказать боюсь.
— Рассказывай, — усмехнулась она. — Пугливый нашёлся.
Она вежливо отняла руку.
— Я же сказала тебе, что не люблю мужчин.
— Я хочу предложить тебе работу, — серьёзно сказал Стас. — Мне, очень нужен такой специалист.
— Я подумаю, — ослепительно улыбнулась она. — Смотря по тому, какую плату ты можешь мне предложить. Останови у гостиницы.
— Что Вам угодно? — остановил его на входе в министерство дежурный.
— Мне срочно нужно к Петру Аркадьевичу. Дело не терпит отлагательства.
— Вы разве не знаете? — офицер понизил голос. — Нет его здесь. Сняли. Сейчас там господин Макаров.
— Понял, — кивнул обескураженный Стас.
Не вдаваясь в подробности, он вышел на улицу.
— И дым отечества так сладок и приятен, — вполголоса процитировал он. — Тьфу, мать вашу!
И стал медленно спускаться по ступенькам, раздумывая — что делать? А что тут поделаешь? Надо домой к нему ехать, заодно хоть повод есть с Наташей повидаться. И он махнул проезжающему извозчику.
Дверь ему открыла Елена.
— О, какой гость! Здравствуйте, Станислав! Вы что, сбежали?
— Откуда сбежал? — вздёрнул брови Стас.
— Да ладно вам притворяться! — скорчила она рожицу. — Мы же всё знаем. Вы теперь настоящий арестант, да?
— Настоящий, — кивнул опер. — Отпетый уголовник. Здравствуйте, Пётр Аркадьевич.
— Здравствуйте, Станислав. Я тут всех адвокатов до мыла загонял, а он — здрасьте! — тут как тут. Вправду сбежали?
— Сговорились? — проворчал Стас. — На третий день выпустили. Правда, сам я об этом только месяц спустя узнал, когда действительно сбежал. Здравствуйте, Наташа.
— Здравствуйте, Станислав.
— А чего зарделась-то, как майская роза? — съехидничала Елена. — Жив твой жених, как видишь.
— Что же вы такая злая, Лена? — шутливо спросил Стас. — Или я вам в родственники рылом не вышел?
— Фу! — скроила мину насмешница. — Что за выражения при дамах!
— Беги дама, на стол накрывай, — хмыкнул Пётр Аркадьевич. — Узника нашего откармливать будем. Тюремные харчи, смотрю, не впрок ему. Ишь, как отощал.
Сквозь неплотно прикрытую штору заглядывал рожок старой луны. Они уже битый час сидели в кабинете, поданный чай давно остыл.
— Да, похоже, вы правы, — задумчиво сказал экс-премьер. — Пожалуй, что без утечки информации не обошлось. На кого-нибудь грешите?
— Трудно пока сказать. Проверить надо. Кстати, теперь наша группа, что, Макарову в подчинение перешла?
— Ну, не настолько всё плохо, — хмыкнул Столыпин. — Все ваши дела были в моём личном сейфе. Мне почему-то показалось, что он, этих наших экзерсисов не оценит.
— Вас, насколько я понимаю, за Ленские события попросили? — спросил Стас без обиняков.
— Эк вы тактично, — покачал головой хозяин дома. — Угадали, за них. За то, что допустил.
— Ну, я почему-то так и подумал. А в прежней истории, Трещенков кучу народу на прииске положил. Тем самым главный жупел против царизма породил. Так, что, можете гордиться. Вы не только концессионерам, вы и господам социалистам та-акую свинью подложили! Вам за это памятник при жизни поставить надо.
— Поставят, — хмыкнул Столыпин. — Живьём на крест приколотят.
Звонок телефона резко прозвучал в тиши кабинета, и у Стаса почему-то сжалось сердце от недоброго предчувствия.
— Да, — взяв трубку, ответил Пётр Аркадьевич.
И по мере того, как он слушал, лицо его каменело, и опер понял, что предчувствие не подвело его и на этот раз.
— На нашем прииске бунт, — сказал Столыпин, положив трубку. — За что боролись, на то и напоролись.
