Глава девятая
Встреча с шейхом
Конец 2005-го — исход лета 2006 года
В арабском мире популярен анекдот. Вариации разные, но суть одна. Творец спустя тысячу лет возвращается проведать свое детище. Вначале глядит на Египет. Дивится: «О, промышленность, города, красивые дома — никогда бы не узнал». Смотрит на Сирию и говорит: «Архитектурное великолепие, передовой общественный строй!» Потом бросает взгляд на юг и видит нечто знакомое: «О, Йемен не изменился».
То же чувство испытал я в последние дни 2005 года, прилетев в аэропорт Саны. Йемен был страной, не отпускавшей меня, несмотря на нищету, почти средневековое отношение к женщинам и пухнущее в йеменской службе безопасности досье на Мурада Сторма.
Повод для возвращения у меня был хороший — помочь Наджибу снять фильм и снова встретиться со старыми друзьями или теми, кого йеменское государство не осыпает щедротами. На этот раз я чувствовал себя другим человеком. Мне уже исполнилось тридцать, и со мной был сын Усама. Здесь он вырастет богобоязненным мусульманином.
Новая попытка: кажется, она нужна мне раз в полтора года. Это скука? Или надежда в один прекрасный день найти идеальную жену? Охота к перемене мест?
К исламу я продолжал относиться серьезно. Я поступил в Исламский университет Аль-Иман в Сане, который все так же возглавлял шейх Абдул Маджид аз-Зиндани. С момента нашей последней встречи семь лет назад, когда я нагло потребовал у него салафистские верительные грамоты, шейх привлек внимание правительства США. Его объявили «международным террористом» за сбор денег для «Аль-Каиды». Несмотря на эту сомнительную честь, он продолжал появляться в Аль-Имане. И тепло встретил меня, выделив мне для обучения в университете специальную комнату. Аль-Зиндани особенно полюбил Усаму, которого я повсюду таскал с собой.
И я вновь встретился с йеменским курьером Абдулом, так гордившимся связью с Усамой бен Ладеном. Английский он усовершенствовал и недавно женился. Теперь дом у него в Сане был гораздо больше, а перед ним припаркована довольно новая машина. Работа курьером «Аль-Каиды» явно не мешала ему успешно вести бизнес.
Каким облегчением было избавиться от бесконечной кружковой болтовни лжеджихадистов в Англии и оказаться там, где постоянно угрожали тюрьма и даже смерть, в самом центре сети, протянувшейся до Пакистана и Индонезии на востоке и Сомали на западе. Я понял, что в мое отсутствие джихадистов заметно прибавилось, несмотря на усиление контроля со стороны спецслужб.
Прошел слух, что в Сану вернулся громадный европеец, тот самый рыжий и с татуировками. И один человек захотел со мной встретиться. Слышал он обо мне еще с 2002 года, когда я жил в Таизе, и знал, что я учился в Даммадже.
Звали его Анвар аль-Авлаки. Он тоже недавно вернулся в Йемен и преподавал в университете Аль-Иман.
Отец Авлаки был знаменитым представителем йеменского истеблишмента и видной фигурой племени авалик. Учился он в США, где Анвар и родился, и был министром сельского хозяйства Йемена. В начале 2006 года меня пригласили на банкет в семейном доме Авлаки.
Авлаки попросил студента Института арабского языка Саны, обращенного поляка из Австралии, называвшего себя Абдул Маликом, собрать живущих в Сане молодых мусульман-иностранцев и привести на обед. Настоящее имя Малика — Марек Самульски. Было ему за тридцать, высокий и крепкий, а радикалом он, подобно многим западным салафитам, стал под влиянием событий после 11 сентября. Жена-южноафриканка убедила его переехать в Йемен, чтобы сыновья выросли хорошими мусульманами.
К тому времени в воинствующих исламских кругах на Западе Авлаки уже был видным проповедником. Предпочитая арабских имамов, его проповеди на английском я не слушал, но знал, что он восходящая звезда салафитов.
Дом Авлаки стоял близ старого Университета Саны и представлял собой внушительное традиционной йеменской архитектуры трехэтажное здание серого камня с большими окнами. Средний этаж занимал молодой Авлаки с первой женой, женщиной из столичного света, жившей с ним в США.
На обед я взял сына. Был прохладный вечер января, одного из немногих месяцев года, когда погода в Сане напоминает Северную Европу. Я старался, чтобы Усама выглядел лучше всех, и по такому случаю купил ему новый тауб.
Нас пригласили в квартиру Авлаки, обставленную с непоказным, но подлинным вкусом. Вдоль стен стояли арабские книги, преимущественно по исламу. Марек представил меня проповеднику, и тот мне сразу понравился. Учтивый и образованный, настоящий ученый и твердый человек. Он излучал уверенность в себе, не переходящую в самоуверенность. И у него было чувство юмора. Внешность холеная, аккуратная борода и спокойный взгляд карих глаз из-под очков в металлической оправе. Сухопарый, как большинство йеменцев, но в отличие от них ростом 182 см. Свободно говорит по-английски и по-арабски, к тому же гостеприимный хозяин.
— Как вам понравился Даммадж? — спросил он меня.
— Он открыл мне глаза. А шейх Мукбиля был человеком таких глубоких знаний и понимания. Жаль, что тогда мой арабский был не на высоте.
— А теперь?
— О, гораздо лучше. Но мой коранический арабский сильнее обиходного.
Авлаки хотел больше узнать о моих знакомых — в Сане и Таизе. Он спросил меня о других иностранцах, с которыми я общаюсь, а также о йеменцах вроде Абдула, с которыми я встречался. Казалось, что он стремился расширить круг знакомых радикалов, как в столице Йемена, так и за ее пределами.
Я спросил Авлаки, когда тот вернулся в Йемен.
— Около трех лет назад. Иногда скучновато, но жить на Западе после 11 сентября было непросто.
— Здесь тоже было не так просто, — засмеялся я.
Обычная светская болтовня, но потом мне подумалось, что он исподволь прощупывал меня, глубину моих убеждений, а также круги, в которых я вращался.
Сын Авлаки, Абдулрахман, вошел показать домашнюю работу. Лет десяти, высокий для своего возраста, с отцовскими глазами. Между ними явно была тесная эмоциональная связь. Абдулрахман восхищался папой, а тот относился к сыну теплее и внимательнее большинства знакомых мне йеменских отцов. Ласковый и вежливый, Абдулрахман помог развлечь Усаму, несмотря на разницу в возрасте.
Самульски, явно договорившись с Авлаки, предложил начать учебный кружок для углубленного изучения ислама — прекрасная возможность для студентов обсудить текущие события и их значение в свете ислама. Авлаки согласился, а я вызвался организовать занятия.
Авлаки начал приходить ко мне домой читать лекции на английском для европейских боевиков. Дом старинный, красивый, с белеными стенами, я украсил его темно-синей арабской мебелью и толстым йеменским ковром. Для меня это была честь, но и Авлаки наслаждался нашей компанией. Мы были более светскими, чем большинство его учеников, преподавать нам ему нравилось, мы ловили каждое его слово. Усевшись на полу по-турецки и разложив перед собой конспекты, спокойный и красноречивый, он любил щегольнуть умом и поучать, поглядывая на нас сквозь очки.
Он много размышлял об исламском законодательстве, связанном с джихадом, приводя стихи из Корана и хадисов. Один из самых популярных его онлайн-трактатов — «44 способа поддержать джихад» — вырос из лекций, прочитанных у меня на ковре.
Он гневно обрушивался на йеменское правительство за сотрудничество с США. Любил повторять: «Нам надо подмести у себя перед дверью».
После занятий он никогда не оставался с нами на обед или ужин, явно стараясь сохранить дистанцию. Вежливо взяв предложенное печенье, уходил. Если Омар Бакри был гурманом, Авлаки был аскетом.
Однако со временем мы сблизились. У него было хорошее чувство юмора, и он любил разговор начистоту. Некоторые из его студентов были почтительны до подхалимажа. Я, скорее всего, приглянулся ему потому, что мог возразить.
Авлаки обладал редкой способностью сочетать преподавание с талантом общения и широким взглядом на мир. Множество знакомых мне исламских ученых могли бесконечно рассуждать о тонкостях Корана, но не умели говорить с широкой, в особенности молодежной, аудиторией.
Я стал присматриваться к нему и расспрашивал о его жизни за границей, стараясь понять, что заставило его выбрать этот путь. Он был на пять лет старше меня. Родился в Нью-Мексико в 1971 году, во время учебы там отца и вернулся в Йемен в семь лет. Отличник по всем предметам, он получил полную стипендию для обучения в США.
Поступить он решил в Университет штата Колорадо в Форт-Коллинс, на факультет гражданского строительства, сказал, что ему нравилась рыбалка в Скалистых горах. Затем он ненадолго вернулся домой, женился и вновь уехал в США. Став популярным проповедником в мечетях в Денвере, он почувствовал призвание в пропаганде ислама. Он сказал, что одной из причин, побудившей его серьезнее отнестись к религии, стала военная кампания США по изгнанию Саддама Хусейна из Кувейта в 1991 году.
В 1996 году — в возрасте всего 25 лет — его назначили имамом мечети Рабат в Сан-Диего, маленького бунгало, зажатого среди ранчо в Ла-Меса. Он сказал, что ему нравится климат в Южной Калифорнии, и он прожил там почти пять лет. Авлаки по праву гордился своими академическими успехами в США. Уехав с Западного побережья, проповедовал в исламском центре «Аль-Хиджра» в Северной Вирджинии и писал докторскую диссертацию в аспирантуре Университета им. Дж. Вашингтона. В первом семестре средний балл у него был 3,85.
Казалось, молодого имама — умного, со связями, хорошо образованного — ждет блестящее будущее. Он мог возглавить недавно созданный в Университете Саны педагогический факультет, чтобы помочь поднять образование бедной и практически поголовно неграмотной родины.
Но все изменилось после 11 сентября.
Среди множества посвященных ему статей я нашел одну, опубликованную на следующий день после терактов 11 сентября. Эндриа Брюс Вудолл, фотокорреспондент «Вашингтон пост», пришла в центр «Аль-Хиджра» на так называемое межрелигиозное молитвенное собрание. На одной из фотографий Авлаки сложил руки над своей феской. «Жест, означающий и горе, и в то же время страх мусульман перед людьми, которые могут обвинить их в этой трагедии», — писала Вудолл.
Вскоре после терактов Авлаки дал интервью журналу «Нэшнл джеографик».
«Невозможно представить, чтобы сотворившие подобное могли быть мусульманами, а если они утверждают, что мусульмане, они извратили религию, — сказал он. — И хочу добавить, что из-за этих событий мы попали под прицел. Нас осаждали СМИ, не говоря о проверках ФБР».
Но также он предупредил:
«Взгляды Усамы бен Ладена, считающиеся экстремистскими и радикальными, могут стать господствующей тенденцией. Это очень страшно, поэтому США следует быть очень осторожными и не считать себя врагами ислама».
Огромные ресурсы — деньги, агенты, аппаратура технического слежения — бросили на расследование терактов 11 сентября, получив тысячи ниточек. Сразу после бойни необходимость знать правду оттеснила гражданские свободы на задворки. Кто помогал угонщикам? С кем они встречались? Планировались ли другие атаки?
Анвар Авлаки был лишь одним из тех, кто угодил в частый бредень, за месяц после нападения его допросили 4 раза*. К началу 2002 года он почувствовал, что его травят и преследуют. Он всегда утверждал, что ему нечего скрывать, и в наших разговорах в Сане прямо говорил, что в Америке мусульманскую общину серьезно преследуют.
Авлаки решил бросить докторантуру и вернуться в Йемен, и в марте 2002 года уехал, месяц спустя за ним последовали жена и сын. Только в октябре он снова прилетел в США уладить дела. И был задержан в аэропорту им. Джона Ф. Кеннеди, на основании подписанного денверским судьей ордера на арест по подозрению в подделке паспорта. Однако за день до его прилета прокурор Денвера ордер отменил.
Поспешный отъезд из США, внезапно брошенная учеба, аура подозрения продолжали витать над ним, когда мы познакомились четыре года спустя. А лучше понять суть его обид помог опубликованный в 2004 году доклад «Комиссии 9/11».
Доклад Комиссии я нашел в Интернете и жадно его читал всю ночь напролет.
Проследив передвижение угонщиков по Соединенным Штатам, Комиссия отметила, что двое из них встречались с имамом в Сан-Диего, а один из них к тому же был прихожанином мечети Авлаки и после переезда того в начале 2001 года в Вирджинию. В докладе сказано: «Возможно, это не случайно».
Далее отмечается: «Есть сведения, что [Авлаки] связан с экстремистами, обстоятельства его отношений с угонщиками продолжают вызывать подозрения. Однако нами не обнаружено доказательств того, что, встречаясь с угонщиками, он знал, что они террористы».
По словам Авлаки, это обвинение — клевета. Комиссия неоднократно отмечала, что не смогла допросить имама, намекая, что тот был в бегах.
Еще больше информации содержалось в примечаниях к докладу. «В 1999 и 2000 годах ФБР расследовало связи Авлаки с потенциальным агентом по закупкам Усамы бен Ладена. В ходе данного расследования ФБР установило, что Авлаки знаком с людьми из «Фонда Святой Земли» и другими лицами, занимающимися сбором денег для палестинской террористической группировки ХАМАС».
Но самым скверным для мусульманского проповедника были утечки в СМИ информации об арестах за пользование услугами проституток в Сан-Диего в 1996 и 1997 годах и об аналогичных правонарушениях после переезда в Вашингтон. В одной из статей, написанной и опубликованной почти одновременно с докладом «Комиссии 9/11», говорилось: «Источники в ФБР утверждают, что агенты заметили имама, якобы доставлявшего проституток из района Вашингтона в Вирджинию, и хотели прибегнуть к федеральному закону, обычно применяемому для ареста сутенеров, перевозящих проституток через границу штата».
Все это, по словам Авлаки, черное искусство уничтожения репутации.
— Они сделали все, чтобы меня унизить, выставить перед мусульманами на посмешище, — говорил он мне.
Я посмотрел некоторые его онлайн-проповеди, набравшие десятки тысяч просмотров на YouTube. Покинув США, Авлаки начал записывать видеопроповеди на английском, в резких и отточенных выражениях рисуя Запад врагом ислама. У него был дар переводить запутанность Корана на язык, понятный молодым англоязычным мусульманам. Выразительность и властность его голоса попадали в самую точку, и он умел обосновать радикализм.
С 2002 по 2004 год он несколько раз приезжал в Великобританию, останавливаясь главным образом в Восточном Лондоне. Его известность обеспечивала полные залы на его проповедях. Бойко торговали его CD, а потом DVD. Среди активных покупателей были и некоторые шахиды лондонских терактов июля 2005 года.
Гневно обрушиваясь на притеснения мусульман, Авлаки опасался конкретики, не желал привлекать внимание британских спецслужб. Но глав местной мусульманской общины беспокоило, что как минимум часть своей аудитории он соблазнял к тому, что они назвали «непризнанием». Как сказал позже один из имамов Восточного Лондона, «он оставлял прихожан раззадоренными и сбитыми с толку».
За закрытыми дверьми, как и с Омаром Бакри, история была совсем другая. В узком кругу Авлаки высказался за теракты смертников на Западе. На одной из таких встреч присутствовали тайные осведомители МИ5, и британские власти запретили ему въезд в страну.
В 2005 году Авлаки записал шестичасовую серию онлайн-лекций «Константы на пути джихада». Опираясь на идеологию саудовской «Аль-Каиды», Авлаки утверждал, что мусульмане должны постоянно, до самого Судного дня сражаться против своих врагов. Это сложное, но красноречивое повествование с привлечением исламских текстов, истории и текущих событий. Осторожно, без угроз, он говорил о тяжелом положении мусульман на Западе, уподобляя его положению Пророка и его последователей.
«[Пророк Мухаммед] не подчинял ислам своей стране… он подчинял страну исламу», — говорил Авлаки.
Он сказал, что попытки умеренных мусульманских групп Запада интерпретировать джихад как ненасильственную борьбу не более чем стремление уничтожить ислам. Мусульмане должны отвергнуть немусульманский образ действий и избегать отношений с неверными.
Лекция произвела сильное впечатление — широко разошлась в Интернете, завоевала признание в экстремистских кругах на Западе. С Авлаки я познакомился вскоре после начала ее распространения онлайн.
При первых встречах в Сане мы говорили о салафизме, «Аль-Каиде», законности джихада и неизбежности жертв среди гражданского населения. Мы говорили и о бен Ладене.
Как-то вечером на исходе весны 2006 года, после десятого занятия, все ушли, а он остался.
Внимательно посмотрел на меня своими темными глазами и сказал просто: «11 сентября было оправданно».
Он считал, что глобальная война между мусульманами и неверными шла полным ходом и теракты 11 сентября — несмотря на жертвы среди гражданского населения — оправданный эпизод в этой схватке. Вскоре после нашего разговора он записал лекцию под названием «Аллах готовит нас к победе», где утверждал, что Америка объявила мусульманам войну.
Трудно сказать, мстил ли он Америке за оскорбительные утечки информации о свиданиях с проститутками или, подобно мне, считал джихад логичным и обязательным ответом на притеснения мусульман. Скорее всего, и то, и другое. А популярность, растущая по мере того, как проповеди становились воинственнее, а критика США острее, тоже не могла не подталкивать к радикализму.
Хотя имам откровенно сочувствовал «Аль-Каиде», я не замечал у него стремления в нее вступить, как и влияния на растущий контингент бойцов йеменской «Аль-Каиды». Вскоре после нашей первой встречи с Авлаки «Аль-Каида» показала, насколько сильна.
Прохладным днем начала февраля, в час утренней молитвы прихожан взбудоражило известие о массовом побеге из тюрьмы в Сане. Две дюжины самых опасных бойцов «Аль-Каиды» проползли по туннелю, прорытому ими из подвала политической тюрьмы в соседнюю мечеть. Среди беглецов были участники нападения на танкер «Лимбург» в Аденском заливе, а также невысокий человек лет двадцати, Насир аль-Вухайши, личный секретарь бен Ладена в Афганистане.
Побег из тюрьмы вдохнул в йеменскую «Аль-Каиду» новую жизнь. В результате проведенных после 11 сентября 2001 года спецслужбами США и Йемена совместных контртеррористических операций были арестованы или убиты десятки боевиков, и группировка оказалась на грани разгрома. Однако Вухайши удалось за пару лет построить новую и высокоэффективную сеть «Аль-Каиды» в Йемене.
Вскоре занятия с Авлаки стали проходить каждую неделю. Учебный кружок Анвара, как мы себя называли, представлял собой пеструю смесь из десятка англоговорящих со всех краев света, от Мексики до Маврикия. Я готовил огромные тарелки еды, а кое-кто оставался на ночь в паре свободных спален. Большая часть участников кружка изучала в Сане арабский язык или ислам, но были и люди иного рода занятий. Мой сосед — йеменский генерал, молившийся со мной в одной мечети, — видел всех моих посетителей и от некоторых гостей меня предостерегал. «За тобой следят», — сказал он мне.
Одним из таких гостей был Джехад Серван Мостафа, молодой человек из Сан-Диего, долговязый, бородатый, с широко посаженными голубыми глазами. Казалось, с его губ не сходила презрительная ухмылка, не считая моментов, когда он завороженно слушал Авлаки. Отец у него курд, а мать — американка. Когда-то он работал в авторемонтной мастерской на бульваре Эль-Кайон. Он учился в Аль-Имане и обратился за получением сомалийской визы. Посольство Сомали рекомендовало ему обратиться в посольство США, чтобы собрать нужные документы и подать прошение на въезд в Сомали. Я поразился, узнав, что посольство США без вопросов выдало ему необходимые документы.
За три года Мостафа попал в список ФБР «Вознаграждения за справедливость» по обвинению в пособничестве сомалийской террористической группировке «Харакат аш-Шабаб».
Регулярно ходил на занятия и рыжий датский обращенный, знакомый мне по радикальным кружкам Копенгагена. Он был из богатой семьи, а его экстремизм шокировал даже меня. Он назвал себя Али.
Занятия свели меня со многими другими боевиками в Сане. В том числе с Абдуллой Мисри, темнокожим, с аккуратно подстриженной бородкой бедуином из Мариба, уже в ту пору крупным финансистом йеменской «Аль-Каиды». На проценты от растущих капиталов группировки он покупал в Дубае автомобили и контрабандой перегонял в Йемен. Мне пришло в голову, что я наверняка уже под наблюдением западных спецслужб. В конце концов, я знал много интересных людей.
В Сане я снова встретил датского обращенного Кеннета Сёренсена. Познакомились мы в 2002 году в Оденсе, и в Сану он приехал отчасти под влиянием моих рассказов о Йемене. Прочел обо мне в датских газетах и отыскал меня.
Моложе меня, широкоплечий и крепкий, Сёренсен прошел суровую школу. Его мать была наркоманкой, образован он был слабо и в Дании перебивался, работая уборщиком.
В Сану Сёренсен приехал якобы учить арабский, но жаждал сражаться. В кружок Авлаки его не приглашал из-за репутации болтуна и психопата, расхаживавшего по улицам Саны разодетым как джихадист и размахивавшего оружием.
Но мне его компания нравилась. Он был в числе немногих друзей, с которыми я в начале 2006 года отправился на митинг на площади Тахрир в центре Саны в знак протеста против публикации в датских и других европейских странах карикатур на пророка Мухаммеда, которые мы считали оскорбительными. Карикатуры вызвали возмущение всего мусульманского мира, впервые их год назад опубликовала одна датская газета, а недавно масла в огонь подлила норвежская газета, напечатав их еще раз.
— Смерть Дании! — кричал я со всеми, пока не сорвал голос. Я почувствовал, что в отличие от кучки слабаков, в прошлом году протестовавших на площади Гросвенор, здесь все готовы умереть за свои убеждения, и это опьяняло.
Кинорежиссер Наджиб не отказался от съемок документального фильма о моджахедах, и Абдул сказал, что попытается свести нас с человеком из «Аль-Каиды», бежавшим из тюрьмы в Сане. Его звали шейх Адиль аль-Абаб, и Абдул сказал, что он был с ним в Афганистане. Позже он станет религиозным лидером и одной из ключевых фигур в руководстве АКАП.
Абдул повез нас к дому в нищем районе города. Он остановил машину, но мотор не глушил. Пару минут спустя в машину запрыгнул имам. Он был молод, но дороден и с длинными, подкрученными вверх усами.
Я подружился с аль-Абабом и поражался его знанию религиозных текстов и взглядам на джихад. Вскоре знакомство с ним сослужит мне огромную службу.
Я всегда удивлялся тому, что йеменским службам безопасности не удавалось арестовать аль-Абаба. Мы несколько раз встречались в Сане, не сильно скрываясь. Как и Авлаки, аль-Абаб объявил Америке войну и остро критиковал йеменские власти за угодничество перед США.
В верности и честности знакомых боевиков я не сомневался. И весной 2006 года Авлаки обескуражил меня рассказом об Абдуле, моем ближайшем друге в Сане.
— Абдул потерял 25 000 долларов, которые вез братьям в Джибути, — сказал он, произнося «потерял» с нескрываемой насмешкой. — Сам исчез на шесть месяцев, а деньги — навсегда, и ты знаешь, что у Абдула теперь новый дом, явно ему не по карману. Просто будь осторожен, — сказал Авлаки. — Думаю, Абдул не заслуживает доверия.
Меня поразило, но и заинтриговало то, что Авлаки сказал «братья». Он мог иметь в виду только «Аль-Каиду», и к группировке он явно был ближе, чем я думал.
Не называя источника, я заговорил об этом с Абдулом.
— Клянусь Аллахом, я не крал деньги, и они обвиняют меня несправедливо, — сказал он. Он сказал, что в Джибути его арестовали, а наличные конфисковали спецслужбы. Он показал мне два билета — туда и обратно, — между которыми было примерно шесть месяцев.
— Столько я там пробыл, — сказал он.
— Что ты там делал?
— Был курьером. Работал на Абу Тальха аль-Судани.
Он внимательно посмотрел на меня, ожидая реакции.
Я был поражен. Если это правда, Абдул вращался в очень высоких и опасных кругах. Абу Тальха стоял во главе «Аль-Каиды» в Восточной Африке и вверху списка самых разыскиваемых преступников США.
— Машаллах. Потрясающе! — выпалил я. — А Авлаки знает? Или он не поверил?
К тому времени я уже устроил сына в местную школу, и он начал учить арабский. Но нам обоим не хватало женского общества, Авлаки сказал, что мне надо найти новую жену, чтобы присматривала за Усамой, и даже с кривой усмешкой предложил помочь. Но до его посредничества не дошло. В один прекрасный день я забрал Усаму из школы и сказал ему бежать вперед и найти мне красавицу-невесту. Бойкий мальчик бросился открывать двери классов автошколы для женщин, и когда я догнал его, он уже разговаривал с молодой йеменкой.
Миниатюрная, очень красивая, с милой улыбкой и заразительным смехом, она покорила меня с первого взгляда.
Я задал какие-то вопросы — просто чтобы завязать знакомство. И через пару минут уже рассказал ей, что развелся и жил в Сане с сыном один. Я специально старался казаться беспомощным и немного потерянным.
На следующей неделе я вернулся к автошколе в надежде увидеть ее снова. Внутрь я послал Усаму.
— Мой отец хочет с вами поговорить, — сказал он по-арабски.
Коллеги смотрели на нее со смесью любопытства и удивления. В Йемене мужчины и женщины так не знакомились. Мы договорились встретиться в Ливийском торговом центре в Сане, где собралось много иностранцев.
Я пришел с Усамой. Она сказала, что ее зовут Фадия, и спросила меня о разводе, о том, почему я остался в Йемене, чего хотел бы от жены.
— Я хочу жену, которая бы не притворялась, — сказал я. — Моя бывшая жена строила из себя благочестивую мусульманку, а сама таковой не была.
После чего я сразу задал вопрос, необычный для первого свидания в Йемене.
— Что ты думаешь о шейхе Усаме бен Ладене?
Казалось, Фадия была шокирована и замялась. Но потом удивила.
— Я думаю, что он оказал мусульманам честь, — сказала она. — Но мне не нравится, что он убил ни в чем не повинных гражданских. Лучше бы он напал на военных.
Я был обрадован и поражен: йеменка, привлекательная, говорящая по-английски, да к тому же умная. Однако с высокомерием истинного салафита я решил, что могу помочь ей стать лучшей мусульманкой. Я вручил ей CD-диск с тисненым сердечком. Она ждала, что на нем будет романтичная музыка, а не джихадистские песнопения.
У меня были и другие вопросы, связанные с религией. Меня, как истого салафита, не интересовали ее музыкальные вкусы или социальное происхождение. Сколько она помнит из Корана? (Моя первая жена, Карима, знала весь Коран наизусть на двух диалектах.)
Фадия была сиротой, потому пару дней спустя она попросила любимого дядю встретиться со мной и сказать, стоящий я человек или проходимец. Разговор состоялся в единственном в Сане ресторане «Пицца Хат», неотличимом от американского образца, словно перенесенном в йеменскую столицу из Аризоны. По-видимому, я не ударил в грязь лицом. Дядя предоставил отчет, заявив, что я очень симпатичный и с чувством юмора, но у меня есть опасные идеи.
— И он с характером, — сказал ей дядя, — но я считаю, любой женщине под силу изменить мужа.
Другие члены его уважаемой в Сане семьи были не столь оптимистичны. Кое-кто из них даже навел обо мне справки у знакомых в разведслужбах, ответивших, что меня следует избегать любой ценой, поскольку я связан с боевиками.
Это изменило дядину позицию.
— Ты можешь выходить за него, — сказал он, — но мы хотим посмотреть все документы: вид на жительство, медицинскую страховку, все.
Полагаю, ее родные думали, что мне окажется не по силам вырвать документы у византийской бюрократии Йемена. А благосклонность Фадии удастся тем времени обратить на жениха, выбранного семьей, богатого хирурга, в отличие от меня необремененного разводом, малолетним сыном и неправильными друзьями.
Мне каким-то образом удалось получить все бумаги, даже из Министерства внутренних дел, предоставившего вид на жительство. Некоторые чиновники не скрывали враждебности, я был нежеланным гостем.
Новая любовь моей жизни богатому хирургу предпочла меня. В пятницу, на исходе весны 2006 года мы подписали брачный контракт в доме ее дяди. Пусть и неохотно, дядя этот брак принял, в отличие от других членов ее семьи. Ее брат на свадьбу не пришел.
Я никому из них не сказал, что официально не развелся с Каримой: насколько я знал, британское семейное право на Йемен не распространялось.
Для церемонии я заказал портному новый роскошный тауб и попросил йеменского друга одолжить мне 2000 долларов на подарок семье невесты. Проблема была в том, что друг забыл принести наличные, и ее дяде пришлось самому отыскать для себя деньги.
На моих приглашенных — ближайших друзей — ее семья смотрела искоса. Пришли Абдул, Джехад Мостафа, Самульски, рыжий датский обращенный Али и очкарик с длинной густой бородой, британский обращенный из Эйлсбери Рашид Ласкар, называвший себя Абу Муаз и часто остававшийся у меня дома.
А потом по йеменскому и мусульманскому обычаям мужчины и женщины разделились. Моя новая жена хотела, чтобы я остался с ней ради фотографий. Мне это казалось абсолютно неисламским, формой идолопоклонства. Также она настояла, чтобы на свадьбе звучала музыка. Помня о драке в Оденсе, я постарался, чтобы друзья-джихадисты к тому времени исчезли.
В конце долгого дня родственники привезли невесту в мой большой съемный дом. Вошло так много женщин в черном и парандже, что я понятия не имел, на ком женился.
Когда все ушли, я понял, что Фадия в панике. Со всем своим имуществом в чемодане она осталась в большом незнакомом доме наедине с громадным европейцем, боевиком-джихадистом, а теперь ее мужем. И как некогда я по дороге в Даммадж, она наверняка спрашивала себя, что здесь делает.
Я произнес несколько слов из Корана и прочитал молитву, а затем осторожно поднял с ее лица паранджу. По истинно йеменской свадебной традиции на ней был яркий арабский макияж и мехенди.
— Дорогая, — сказал я, — почему бы тебе не пойти и не умыть лицо?
Фадия была удручена, надеясь, что долгие часы наведения блеска заставят меня пасть на колени. Но для меня она со своей карамельной кожей и темными миндалевидными глазами была прекрасна и без макияжа.
Я помог ей снять навороченное свадебное платье. Это оказалось на удивление тяжело.
— Не могу поверить, — сказал я. — Как ты выдержала в нем целый день и не умерла от жары?
А вот чего она никак не ожидала, так это романтики и соблазнения в европейском духе. Я приготовил ей ванну со свечами, лепестками роз и травами — даже суровый джихадист может пустить в ход обаяние.
К сожалению, после купания она обильно надушилась тяжелыми сладкими йеменскими духами, которые я не переношу. Я попросил ее еще раз принять душ.
Вскоре она поняла, что вышла замуж за человека, чья жизнь пронизана исламом, а толкование Корана непоколебимо. У меня дома не было телевизора, из компьютера неслись крики джихадистов, а с кассетника — лекции по исламу. Она удивилась, когда в первый день семейной жизни я разбудил ее в 4 часа утра. Для меня готовиться к фаджру — первой молитве нового дня — было делом обычным. Я сразу встал, чтобы умыться и отправиться в мечеть на предрассветную молитву, а моя сонная жена, наконец, проснулась, чтобы помолиться дома.
После нашего первого совместного завтрака я спросил, не могла бы она мне помочь так же, как Карима, прочитать Коран на арабском. И я показал ей несколько длинных видеороликов на компьютере. Я был настолько поглощен этой священной войной, что это казалось мне совершенно естественным. Она поморщилась и нежно напомнила мне, что сегодня первый день нашей семейной жизни, мы должны считать его медовым месяцем и стараться вместе расслабиться. Поэтому мы взяли Усаму в «Фан Сити» — ответ Саны на «Диснейуорлд». Его ворота представляла собой бледная цветная репродукция башни замка, за которыми на каруселях катались девушки в черных никабах, летая в воздухе будто ведьмы.
Фадия не особо соблюдала религиозные ритуалы, я решил, мне потребуется несколько недель, чтобы наставить ее на путь истинной мусульманки. У нее были другие идеи, никаб она носить не хотела, зато вынашивала коварные планы по ослаблению моей религиозной смирительной рубашки.
Мы не были женаты и недели, когда в один прекрасный день я попросил ее сесть, потому что мне надо сказать ей нечто очень важное. Она встревожилась: может, я болен СПИДом или еще чем?
— Мне надо вести джихад, и я должен ехать в Сомали, — сказал я. — Поэтому тебе нужно подготовиться.
Многих потенциальных джихадистов — на Западе и в арабском мире — вдохновили события в Сомали. Ополчение под названием «Союз исламских судов» положило конец военной диктатуре и анархии почти на всей территории этой отсталой страны. Спокойствие вернулось на улицы Могадишо, города, в котором увязли международные миротворцы. Для воинствующих исламистов вроде меня Сомали была редкой и славной победой, когда подлинные исламские принципы принесли стабильность.
— Ты должна гордиться мной и поддерживать меня, — сказал я ей.
Фадия была ошеломлена, но ничего не сказала. Молодая йеменская жена в таких делах мужу не перечит.
— Сегодня джихад неизбежен. Ислам не только мир, и если тебе так говорили, когда ты ходила в школу, это была неправда.
Моя решимость ехать в Сомали окрепла, когда в июле 2006 года Эфиопия, подталкиваемая администрацией Буша, ввела в Сомали войска для поддержки слабого переходного правительства, зашатавшегося под натиском «Союза исламских судов». Для всякого уважающего себя джихадиста вторжение христианских солдат в мусульманскую страну означало личное оскорбление. Если я хотел стать истинным джихадистом, я должен вернуться в Данию и заработать необходимые деньги — тысячи долларов, — чтобы помочь изгнать эфиопов.
Когда я собирался покинуть Йемен, Анвар аль-Авлаки исчез. В один из жарких дней того лета он не смог прийти в мой дом, чтобы продолжить цикл лекций. Я расстроился: они были изюминкой моей недели.
Несколько дней спустя я узнал от Абдуллы Мисри, финансиста йеменской «Аль-Каиды», что Авлаки арестован. Ему предъявили расплывчатое и почти наверняка сфабрикованное обвинение в причастности к заговору с целью похищения одного шиита и американского чиновника. Дело так никогда и не дошло до суда, и его сторонники были убеждены, что обвинения были результатом давления американцев на йеменские власти.
ФБР добилось своего и достало Авлаки, когда того заключили в тюрьму Саны, где его держали большую часть времени в одиночной камере. Известность его семьи служила охранной грамотой от жестокого обращения, а условия его содержания были лучше, чем у большинства заключенных. Но ему не разрешали общаться с внешним миром, никто из его учебного кружка не знал, когда мы увидим своего наставника, и увидим ли вообще.
Пришла пора на время распрощаться с Йеменом. Я хотел взять в Европу новую жену, снова свести Усаму с матерью, но слова Авлаки и аль-Абаба были еще свежи в памяти. Я тоже хотел начать вносить вклад в дело глобального джихада и всем сердцем рвался в Сомали.
