Кэти Тренд
До края света

Верблюдов было пять, и звали их: Джамаль, Аталла, Нака, Тайлак и Таяра; у каждого было свое выражение морды, на редкость понятное. Люди же своих имен не назвали. Их было трое: два парня и девушка, закутанная в платок. Впрочем, платки были и на парнях, но лоскут, закрывающий лицо, оба спустили, войдя в здание аэропорта.

Первого зеркала на карте не было, но оно бросалось в глаза. Прямо посреди холла, на огромной колонне, диссонансно округлое среди прямоугольной скучной архитектуры, строили аэропорт, видимо, еще в советские времена какие-нибудь советские специалисты. И показывало оно совсем не то: не приличного скучного приезжего горожанина в черной куртке, с черным чемоданом на колесиках, а этакого индиану джонса с объемистым кожаным саквояжем. Сказал себе «Ага» и пошарил глазами по холлу, уставленному автоматами. Были там и привычные кофейные автоматы, и автоматы с водой и орешками, и в том числе модный автомат-принтер, распечатывающий картинки из инстаграма. Карта была у него в телефоне, но что-то подсказывало, что электричеством пустыня не богата, а бумага есть не просит. Загрузил карту в инстаграм, засунул в автомат непривычную местную оранжевую бумажку, распечатал восемь цветных квадратиков, удалил пост. Подошел к зеркалу, трепеща, сделал шаг.

Голова закружилась, но ненадолго. Опустил глаза: кожа куртки словно бы выцвела, груз из руки неуклюже плюхнулся на камни пола. Эх, с колесиками-то удобнее было. Из-под длинных брезентовых штанин выглядывали не привычные серо-белые кроссовки, а крепкие рыжие ботинки. Гады. Берцы. Изучить свое лицо не было возможности: зеркало перед ним показывало то, чем он был минуту назад: худого мужчину с черным чемоданом и без шляпы. Сейчас шляпа на нем несомненно была. Ну, неважно.

Огляделся. Что-то здесь было не так: там, где только что был валютный обменник, теперь красовалась вывеска, обещавшая на не вызывающем сомнений английском «Аренду верблюдов» и дублировавшая, видимо, то же самое на арабском. Присмотрелся к арабской надписи, и она показалась более понятной, чем обычно. Вижу. Это буквы. Я умею читать. Коллекционер предупреждал, что с каждым сдвигом будет все понятнее.

Расплатился, вышел в стеклянную дверь – и познакомился с этими пятью животными. Джамаль, Аталла, Нака, Тайлак и Таяра. Три верблюда, две верблюдицы. Джамаль, огромный, гордый, но, судя по выражению глаз, не слишком умный. Подумал: на этого ни за что не сяду. Аталла пониже, посветлее и какой-то надежный, с мирным и понимающим взглядом. Но он был нагружен вьюками, в один из которых немедленно погрузили и кожаный саквояж, и ручную сумку. Нака – верблюдица, почти белая, величественная, со строгим выражением лица. Похоже, эта бабушка строит все… стадо? Табун? Да как вообще называют группу верблюдов? Тайлак – наоборот – юный, любопытный, с глумливым выражением морды. На всякий случай отошел к пятому верблюду, то есть, верблюдице, чтобы не оказаться на линии огня Тайлака, потому что верблюжонок как раз недвусмысленно пожевал губами. А вот пятая – о, пятая была красотка! Длинные ресницы, темная шерсть, изящная шея, и она, кокетка, еще и наклонила голову игриво, словно стремясь понравиться чужаку. Понравилась, конечно.

Верблюжьи спутники это заметили и тихонько засмеялись. Один из них похлопал Таяру по спине, та послушно подогнула ноги и улеглась на землю. Залезай, показали ему наглядным жестом. Залез. Тут же пришлось вцепиться в седло, потому что Таяра немедленно поднялась, и высота в первый момент показалась головокружительной. Но один из бедуинов сидел еще выше: на величественном Джамале, да и второй, на верблюжьей бабушке, немногим ему уступал. Только девушка сидела ниже, на смешливом Тайлаке, кажется, они неплохо ладили, и, кажется, верблюжонок передумал плеваться.

Маленький караван – ах да, вот как это называется, караван! – двинулся сначала по асфальтовой дороге к выезду с парковки аэропорта, потом свернул на грунтовку в сторону ближайших гор, потом ступил на медленно поднимающийся в гору серпантин.

Ехать было скучновато. Достал телефон, еще почти сытый, загрузил карту. До следующего зеркала было километров тридцать, а скоро наступит самая жара. Сунул руку во внутренний карман куртки, нащупал вместо пластика холодную железку. Фляга, извлеченная под свет пустынного солнца, блеснула металлом. Определенно, так гораздо лучше – но во что она превратится к концу путешествия?

Задремал. Плавный верблюжий ход к этому располагал, окружающие слоистые скалы плыли в полуденном мареве. Проснулся, когда верблюдица вдруг остановилась. Вздрогнул, разлепил глаза, огляделся. Маленький караван остановился около большой пещеры – или полупещеры, этакий большой навес, не жилище, но тень, дар небес, а не преисподней. Девушка вытащила из верблюжьей поклажи здоровенное полотнище с набивным узором, парни умело растянули его от края навеса до земли, прижав камнями. Пещера моментально превратилась в жилище, в приют. Костер, кофе, лепешки с чем-то белым возникли в мгновение ока. Костер потрескивал: горели какие-то клубки каких-то местных колючек.

Проводники протянули обед: граненый стаканчик с черным-черным кофе, лепешку. Внутри лепешки оказался соленый и пряный не то мягкий сыр, не то творог; кофе на вкус был какой-то необычный и довольно крепкий. Допил стаканчик до конца, на дне обнаружился свежий мятный листик. Показал его вопросительно тому, кто ехал на Джамале: откуда, мол, мята? Тот рассмеялся и пожал плечами: как, мол, объяснишь.

После обеда снова задремал, да так и поехал дальше в полусне, и проснулся только завидев впереди колышущееся меж двух вертикальных камней марево. Несомненно, это и было второе зеркало. Помахал в его сторону рукой, проводники закивали, поворачивая верблюдов. Один из них сказал какое-то слово, впрочем, нераспознаваемое с первого раза, какое-то кошачье.

Верблюды вереницей втянулись в щель между камнями. Таяра сбилась с шага на каком-то мелком камне и нервно переступила; озабоченный этим, не заметил, закружилась ли голова в этот раз.

– Мурур, – повторил всадник Джамаля, и на этот раз стало понятно – проход.

– Этот-то простой, – сказал второй, – а вот если тебе дальше надо, будем думать.

– Ничего себе, – засмеялся, – всего два зеркала, и уже все понятно.

– Не мара, – поправил первый, – мурур. Ну, ничего. Скоро вообще все поймешь.

– Ох, хотелось бы, – вздохнул. Тут только подумал, что, если дойдет-таки до знакомства, могут возникнуть сложности.

Караван двинулся дальше, в том же неспешном темпе. Принялся обследовать себя. Фляга перестала быть стальной – теперь она была алюминиевая, цельнолитая, с пробковой пробкой. Шляпа… Шляпа на этот раз зеленая. Куртка все еще коричневая, но еще более потертая. Штаны, бывшие проход назад широкими снизу, здесь преобразовались в галифе, и ботинки стали видны целиком, вместе с голенищами. Отличные, кстати, ботинки, и чего в городе в таких не ходил? Кажется, узоров на верблюжьем ковровом седле тоже прибавилось.

Достал телефон – но телефон не подал признаков жизни и вообще выглядел как-то не так. Убрал, достал второй цветной квадратик с картой. Сверился с солнцем. Жаль, бумажка не покажет точного расстояния, но приблизительно еще километров десять, совсем близко. Хотя, как сказать – местность была ровная, плоская, похожая на бывшее морское дно, гораздо менее увлекательное зрелище, чем былые горы. Сверился с компасом. Кажется, ребята дело знали: караван шел куда надо.

Дело шло к вечеру, пейзаж был однообразен, тут бы и задремать – а сна не было ни в одном глазу. Наоборот, казалось, что начал просыпаться. Верблюжья упряжь, спины парней, темно-синяя у первого, коричневая у второго, нагруженная спина верблюда Аталлы – все казалось очень отчетливым. Где-то далеко впереди висел в небе мираж, какой-то город, какие-то растения, но сознание отказывалось верить, потому что и сама линия горизонта колыхалась в поднимающемся от земли теплом воздухе, и трещины в земле плыли и покачивались, и ни один человек, знакомый с иллюзорными лужами на горячем асфальте, не принял бы мираж за реальность.

Но ближе к вечеру оказалось, что там, на горизонте, и впрямь есть если не город, то скальный массив и, судя по пальмам и инжирному дереву, источник.

Издалека увидел третье зеркало. Но проводники, как ни странно, в него не пошли, а принялись распаковывать тюки.

– Там песчаная буря, – объяснил первый, – подождем утра. Нельзя туда сейчас ходить. А ты торопишься?

Помотал головой. Куда уж там торопиться. Судя по сдвигам, время потеряло всякое значение.

Вытащил свой саквояж, достал из него палатку. То, что должно было быть палаткой. Углепластиковые дуги, нейлоновая крыша – где это все? Палатка оказалась брезентовой, складной шест – из темного дерева с латунными сочленениями. Хорошо, что детстве упражнялся с такой палаткой. Конечно, там был не такой вот приятный взгляду стимпанк. Две еловые палки, вырубленные в лесу, еловые же колышки – так это было. А тут колышки лежали в том же чехле в отдельном мешочке, латунные, кованые. Бедуины между тем растянули между инжиром и пальмой навес из все того же непомерного платка, раскатали ковры, раскидали подушки, разожгли костерок. Как-то у них было уютнее, чем в маленьком брезентовом домике.

Подошел к источнику. Вода в пустыне притягивает. Это была совсем маленькая ямка в скале, из скалы сочилась тонкая струйка, на кофе хватит, на помыться или побриться – уже нет. Ну и ладно, борода украшает мужчину. Напился, промыл глаза.

Оглянулся. Оказывается, совсем уже стемнело, и только навес бедуинов приветливо освещался костром. Девушка наконец-то убрала с лица закрывавший его лоскут и оказалась моложе, чем представлялось. Да это почти девочка! И довольно миловидная. Газельи глаза, широкий улыбчивый рот. Она как раз раскладывала по белому платку лепешки, финики, стеклянные банки с разным сыром и шутливо щелкала по носу своего верблюжонка, совавшего нос к еде.

– Как тебя звать, друг? – весело спросила она, поднимая голову, – я вот Джамиля.

– И впрямь, – улыбнулся, – глаза у тебя, как у верблюжонка. Или даже у Таяры, – и вдруг расхохотался, поняв, что имя «Таяра» означает самолет. И сразу загрустил: на вопрос-то надо отвечать, а как?

– Буду звать тебя Красавчик, – махнула рукой Джамиля. – Ты вот сыр попробуй, вот этот ты уже пробовал, а тот – нет.

Тот сыр плавал в оливковом масле и с виду был похож на моцареллу, такие же маленькие белые шарики. Вынул перочинный ножик, раскрыл, насадил один шарик, сунул в рот… Рот тут же склеился. Сыр оказался совсем другим. Как если бы взяли знакомый уже лабане, соленый, пряный и выпарили из него всю воду. Этот сыр был вязкий и такой же соленый. С трудом проглотил, запив остатками воды из своей фляги. Бедуины откровенно потешались.

– Ты не так ешь, – наконец сообщил старший, – ты его в лепешку заверни. Еще маслом полей. Потом расплющь. А потом уже ешь. А то так и подавиться недолго. А меня зови Азиз.

– Хорошо, Азиз, ну и ты тогда зови меня Красавчиком.

– Это пускай девчонки тебя Красавчиком зовут, – заржал Азиз, – я еще что-нибудь придумаю. Я пока тебя и не знаю совсем.

Вздохнул: как будто я сам знаю. Человек, прошедший сквозь зеркало три зеркала назад вспоминался уже с трудом. И имя явно потеряло смысл, как и время. А вот бедуины как будто и не изменились, только стали понятнее.

– Зови меня Абу Ибиль! – провозгласил второй парень, помладше Азиза, и спутники его расхохотались. Похоже, «Отец верблюдов» именем не было. Но почему бы и нет? Уж получше, чем «Красавчик».

…Знакомство, таким образом, состоялось, ужин тоже. Забрался в палатку, разделся (с интересом обнаружив на себе совсем другое нижнее белье, гораздо длиннее, чем привык), завернулся в спальник и только начал уже задремывать, как палатка зашуршала, а по лицу скользнула девичья ладошка. Вторая оказалась прямо там, где не надо. Подскочил. Девочка с виду была совсем девочка. Лет двенадцати, наверное. Перебор. Грива вьющихся волос окутывала ее плечи, в темноте было не различить подробностей, но силуэт был совсем тоненький, птичий. Отпрянул. Это все равно что с дочкой, так нельзя.

Выраженное его движением «нет-нет-нет» было таким недвусмысленно ясным, что девочка оскорбилась, завернулась в платок и исчезла из палатки.

Наутро по лагерю был разлит холод. Джамиля дулась и закрывала лицо, Азиз смотрел волком, Абу Ибиль не смотрел вовсе. Три дня, думал, они не имеют права меня убить, потому что гостеприимство, а потом могут. Но это если бы я к ним пришел. А так я их нанял, и как тут с гостеприимством? Никакой определенности, но ясно, что дело плохо.

Однако упаковались, набрали воды, взгромоздились на верблюдов, двинулись в сторону марева между камнями. Верблюды как-то беспокоились, уже приготовился к тому, что сейчас проводники развернутся и скажут: дальше иди один, но нет, Абу Ибиль уговорил Наку, а за ней последовали и остальные.

По ту сторону прохода все было желтым: небо, песок, даже море. Да, там было море. Достал третью распечатку. Путь шел по берегу моря, по песку вдоль высоких песчаниковых скал. Где-то впереди был обозначен вади – летом овраг, зимой река. Поди узнай, какое время года, слишком много сдвигов. А следующее зеркало было впереди километрах в сорока. Пять из них надо было идти вдоль берега, потом свернуть по очередному вади вверх и подниматься до самого прохода.

Ехали в полосе прибоя – ближе к скалам песок был слишком рыхлый. Ветер, сырой и горячий, дул в спину. В общем, жить можно, если бы не ночная история. Вот странно: в фильме «Идальго» героя чуть не кастрировали за девушку в его палатке – а тут наоборот обижаются, что ничего не было. К чертям эту прикладную антропологию.

Ветер между тем усиливался, волны стали длиннее и доставали почти до скал. Верблюды беспокоились. Шляпу, все еще зеленую, всегда такую хотел, сдуло ветром и забросило наверх, куда-то туда, далеко на скалу, не достать. Остался с непокрытой головой.

Дорога вдоль берега казалась бесконечной, но кончилась. После жесткого песчано-соленого ветра берега тишина в ущелье показалась оглушительной.

– Держи, – сказала Джамиля, хмуро протягивая бело-синий платок, – знаешь, как повязать?

Повязал, как умел: по-пиратски, с узлом под правым ухом. Платок для такого способа был великоват, ладно, неважно, можно разобраться с этим позже. По дну вади тек тонкий ручеек, видимо, время года было каким-то промежуточным – а вокруг ручейка зеленела растительность. Голубоватый каперсник, какие-то колючки и внезапные красные цветы.

Устроили привал. Джамиля нервно толкла в ступке кофейные зерна. Представил на месте зерен собственную голову, ужаснулся, отсел подальше от девочки, поближе к верблюдице. Маленькими кусочками ел свою лепешку с сыром, верблюдица мирно жевала колючки.

Азиз занялся кофе – а Джамиля неожиданно подсела поближе.

– А почему ты… ну… – неуверенно начала она и замолчала.

– Почему не стал с тобой?

– Нет! – замотала она головой, – мало ли. Но вот ты вообще кто? Что делаешь? Непонятный ты какой-то. Меняешься.

– Ну, – пожал плечами, – интернет всякий делаю. Настраиваю сети. А в отпуске путешествую. Летаю. Параплан и всякие другие штуки.

– Так ты поэтому нас нанял? Хочешь полететь оттуда?!

– Ну… да.

– Ну ты джинн, – выдохнула Джамиля и перебежала к Азизу. Тут увидел, что они, скорей всего, брат и сестра – очень похожи. Зашептала что-то ему на ухо. Азиз поднял брови и кивнул. Понял, что «джинн» в таком контексте не «волшебник», а «псих», то есть одержимый джиннами.

– Эй, Тайяр! – крикнул он, – кофе будешь?

Летчик, значит. Вот и прозвище.

Путь вверх по мокрому вади оказался приятным, но медленным. Довольные верблюды то и дело останавливались прихватить еще колючку или попить. Верблюд своего не упустит. Взял у Джамили несколько фиников, принялся грызть на ходу. В тишине ущелья услышал нежное «свись», и перед ним, хлопая крыльями, зависла птичка, похожая на скворца, с очень внимательным выражением глаз. Оторвал кусочек финика, бросил на землю, птичка бросилась за ним, склевала и снова повисла перед лицом. Еще кусочек. За следующим кусочком птичка уже присела на шею верблюдицы, за еще одним взобралась на луку седла. Смотрела она прямо в глаза, очень приветливо, невозможно было ее не кормить. Она была похожа на тристрамку, скворца, который водится на Мертвом море.

Когда перед караваном замаячил проход, тристрамка последовала за ними.

И еще раз, и еще.

Когда караван попал в настоящую песчаную бурю, кожаная куртка уже превратилась в богато расшитую галабию, платок уже был повязан, как надо, фляга была кожаной, а верблюды все были обвешаны разноцветными кисточками. И тут за очередным проходом оказалась зловещая тишина и небо, затянутое пыльной дымкой.

– Дело плохо! – сказал Азиз. – Надо переждать, – он резво уложил верблюдов кружком, выдернул из вьюка знакомый уже огромный платок, бросил его на песок и полез под него. Все, даже тристрамка, последовали за ним. И тут как раз навалилось горячее, кружащееся, тяжелое. Каждый удерживал платок со своей стороны, а в центре птичка вопила незнакомым хриплым голосом.

…И вдруг все стихло. «Свись?» – вопросительно чирикнула тристрамка и полезла наружу. Верблюды шумно отфыркивались и отряхивались, поднимаясь на ноги. Азиз поднялся во весь рост, вытряхивая покрывало. Абу Ибиль яростно тряс головой, Джамиля размотала платок, достала откуда-то небольшую гребенку и принялась вычесывать песок из волос. Почесал под платком: кажется, в волосы и впрямь пол-пустыни перекочевало.

Полез в седельную сумку Аталлы за своими вещами и едва их узнал. Его багаж был теперь сделан из ковра «келим», яркого, шерстяного. Однако расческа там нашлась, частая и латунная. Запустил расческу в волосы – и вдруг увидел, что злой ветер пустыни обнажил прямо перед ними что-то архитектурное, легкое, прозрачное: колонны, арки, остатки стен из белого сверкающего камня.

Достал из кармана очередной квадратик. Да, на карте были обозначены какие-то руины, но без подписи.

– Лучше нам этот город объехать, – хмуро покачал головой Азиз, – его джинны строили, можно войти и не выйти.

Город объезжали долго, и все это время из него слышалась музыка. То ли ветер пустыни стучал песком по тонким колоннам, то ли и впрямь джинны резвились. Бедуины нервничали, но вообще-то музыка была скорее приятная.

Судя по последней карте, после следующего сдвига должны были быть снова горы, как там, в начале. Был этому только рад. В горах бывает вода, горы дают тень, и, в конце концов, это просто красиво.

Это были не просто горы.

У этих гор были лица.

Они вообще были похожи на склад скульптур какой-нибудь великанской цивилизации.

Они смотрели.

Они тянули по земле руки.

– Не думал, что мы досюда дойдем, – сказал Азиз, – только слышал про это место.

Поразился:

– Неужели вы никого сюда не доводили?

– Обычно все шли искать белый город и не находили, – объяснила Джамиля, – а вот тебе он был не нужен – сразу и нашелся. Отсюда уже недалеко до конца.

И караван двинулся дальше. По тропе между ног великана, мимо лежащего льва, мимо двух обнявшихся влюбленных; пока не нашел приют под грудями исполинской приподнявшейся на локтях женщины.

Ночевка вышла шумная и радостная, с сытным ужином, было даже вяленое мясо, с барабаном и песнями, и стало понятно – это последняя.

Наутро проснулись, сварили кофе, а через два часа уже видели впереди колышущееся марево последнего зеркала.

И почему-то еще одно.

Одно из них было между поставленных вертикально ладоней великана, стоящего на коленях; другое – под полой великанского плаща. Верблюды шарахались от рук и жались поближе к плащу.

– Твое левое, – кивнул Абу Ибиль, – наше правое. Мы с тобой дальше не идем.

Выгрузил сумки, уже окончательно неудобные, скормил финик верблюдице, погладил по голове Джамилю, пожал руки парням, подхватил сумки и вошел в щель между ладонями. Тристрамка устремилась за ним.

Там земля сразу заканчивалась. Впереди было только небо. Внизу клубились облака, вдоль кромки дул ровный ветер, снизу, из-под облаков, поднимался другой, теплый. Так и знал, что тут лебедка не понадобится. Распаковал параплан. Боялся, что он изменится и окажется холщовым, а тросы пеньковыми – но нет, изменилось все, кроме него. Он был такой же синий, как в тот день, когда полетел в первый раз, такой же легкий и синтетический. Принялся упаковывать сумку поплотнее, место для багажа не было рассчитано на бедуинскую ковровую суму, но ничего, нужное количество шкертиков – и все будет хорошо. И тут марево зеркала вздрогнуло и из него вышла Джамиля.

– Я так тебя и не спросила, как ты узнал про край света, – сказала она, – я же умру от любопытства, если не спрошу.

– Самолет задержался на шесть часов. Если бы дольше – нам бы уже дали гостиницу, и я бы пошел спать. А так сидел и болтал с одним типом, коллекционером странных штук. Вот он и рассказал. Карту мне в телефон закачал. Про белый город, кстати, молчком, ни словом не обмолвился.

– Конечно, – кивнула Джамиля, – коллекционеры в белый город и ходят за странными штуками. Стал бы он с тобой делиться. А в край света и не верит никто. Неужто ты и впрямь летаешь, Тайяр?

– Ну так многие летают, – сумка как раз уложилась в предназначенное для нее гнездо, – смотри, как это делается, – потянул на себя стропы – и ветер подхватил легкий купол, как воздушного змея. Осторожно направил купол в сторону восходящего теплого потока, купол взмыл вверх, стропы натянулись, вот и сиденье оторвалось от земли.

Оглянулся. Край света и маленькая фигурка Джамили с развевающимися из-под платка волосами, в узорчатой летящей одежде был уже далеко. Фигурка махала рукой, помахал в ответ. «Свись», – раздалось у самого уха. Тристрамка летела рядом, раскинув крылышки, не оранжевые, как у самца ее вида, а серые, в том же восходящем потоке, что нес и параплан.

– Ну вот, – сказал он ей, – мы с тобой остались вдвоем. И как бы это не зеркало у нас впереди.

Впереди серебрилось что-то круглое, пятно в бесконечном небе, дверь без косяков, портал неведомо куда, проход, мурур.

Куда было и лететь, как не туда.