Таланов вновь потер виски, сдерживая стон и рвотные позывы. Он немного отошел от контузии – помог «сундучок злого доктора», – но тяжелая, давящая боль прочно обосновалась под сводом черепа, методично выдавливая глаза, заливая голову свинцом. Больше всего капитан хотел лечь прямо здесь, под партой, и провалиться в беспамятство, хотя бы для того, чтобы на какое-то время не чувствовать боли и дурноты.

Петр Захарович был очень плох, бледный как смерть, с пепельно-серыми губами. Весь лоб представлял собой сплошную гематому, обе руки чуть выше запястий заканчивались забинтованными «варежками». Подобравшийся слишком близко вражеский солдат бросил гранату, майор успел застрелить его и рефлекторно закрылся руками накрест, склонив голову. Большая часть осколков его миновала, но несколько мелких пришлись в шлем и по рукам. Майор остался в сознании, но к дальнейшему командованию был непригоден. Новым командиром стал следующий по старшинству офицер – капитан Таланов.

Бой стоил батальону очень дорого, в строю осталось не более четырех десятков бойцов, мост защитили, но уничтожить не смогли. На левом фланге противник уже переправился, и выбить его не было никакой возможности. Из разведчиков и посланного им в поддержку отряда вернулся только Армен Горцишвили – с головой, замотанной окровавленной тряпкой, в изорванном обмундировании, с трофейной винтовкой, той, что с магазином сбоку. Он коротко доложил, что больше никого не будет, вражеская переправа задержана, но не более чем на час-два.

Положа руку на сердце, Таланов признавался себе, что до сих пор батальону сказочно везло. В кульминационный момент боя их спасли французские пушки, а затем противник позволил им отступить. То ли супостат считал приоритетной организацию переправы, то ли опасался новых сюрпризов, но маленький, отягощенный ранеными обоз отошел в тыл без помех. Несколько раз, оглашая окрестности воем двигателей, прямо над ними проносились «визгуны», дважды поодаль пролетали британские гиропланы, и каждый раз новый комбат думал, что на этот раз – все. Но у авиации противника, вероятно, хватало иных забот.

Раненых устроили во французском полевом госпитале. Вернувшийся оттуда Поволоцкий, следивший за размещением солдат, на короткий вопрос «Как там?» промолчал и залпом выпил мензурку неразбавленного спирта, что говорило само за себя.

Сократившийся в несколько раз отряд двигался на север, к Барнумбургу, чтобы влиться в состав корпуса Ингвара Кнорпеля, но на подходах к «Жемчужине Европы» его перехватил майор из контрразведки Лимасова с личным приказом командующего объединенным фронтом Антона Шварцмана.

К ночи Басалаев, Зимников и Таланов собрались втроем, все в том же классе, где накануне Басалаев просил солдат у Шварцмана. Школа опустела – штаб перебазировался, уходя от опасной близости к неспешно, но неудержимо накатывающемуся фронту. Эвакуация подходила к концу, на грузовик прямо под окном грузили канцелярщину, и шум кантуемых ящиков сплетался с разноголосной руганью.

Басалаев изучающе взглянул на майора и капитана – старого и нового командиров части, которую ему от щедрот своих выделил Антон Генрихович. Следовало признать – в обстановке грядущей и неизбежной катастрофы дар был не из худших. Гвардия, с солидным боевым опытом, пусть и полученным до войны, принявшая бой против превосходящих сил врага, но не дрогнувшая. Однако… слишком уж их было мало.

– В настоящий момент противник обходит город с севера, вдоль бельгийской границы, – объяснял задачу Борис Михайлович. – Его передовые части подошли к пригородам, но в сам Барнум особо не лезут. Там преимущественно англы, они неуютно чувствуют себя в застройках – привыкли разных негров гонять. Так что предпочитают понемногу просачиваться, показывая, какие они страшные и как много у них оружия…

Таланов уронил голову на грудь и всем телом качнулся вперед, словно собираясь упасть, но сразу же встрепенулся, вернул вертикальное положение и изобразил полное внимание. Басалаев стиснул зубы, вдохнул и выдохнул, гася вспышку гнева.

И с этой инвалидной командой, с контуженным офицером, засыпающим прямо по ходу инструктажа, майору предстояло отправиться в Барнумбург. От злости захотелось что-нибудь сломать, в первую очередь от злости на самого себя. Рисковые решения обычно оправдывают себя, но если уж проваливаются, то с треском. Решение о том, чтобы переправить спецгруппу на дирижабле, было рисковым, но обещало серьезный выигрыш во времени. Риск не оправдался, фиаско получилось полным. Басалаеву было не особо жаль людей – они были добровольцами и знали, на что шли, но теперь не было ни времени, ни группы…

Что ж, как было написано в одной из книг пришельца, «у меня нет для вас других Гинденбургов». Или «другого народа»?..

– Так кому сейчас принадлежит город? – хрипло спросил Зимников, горбясь и бережно скрещивая на груди забинтованные руки, словно защищая их. Комбат держался на последних крохах воли и здоровья, но категорически настоял на том, чтобы лично ознакомиться с новым заданием его части. Немолодой уже армейский майор воспринимал свой батальон как большую семью и тяжело переживал, что в новый бой она отправится уже без него. Басалаев не возражал – опытный военный вполне мог посоветовать что-то полезное и правильно напутствовать Таланова.

– Никому, – сообщил Борис Михайлович. – В этом-то и беда. Там нет какого-то конкретного гарнизона или соединения, с которым можно было бы связаться. Сейчас Барнум – сплошная ничейная зона, по ней бродят отдельные отряды врага, мародеры, дезертиры, сумасшедшие, «дьяволиты», гражданские, которые бегут из города, отряды самообороны, наши разрозненные части и еще черт знает кто. Приют Рюгена находится достаточно близко к центру, в районе «старого города», так просто к нему не пройти. Поэтому вы мне и нужны.

– Как скажете, – сказал Таланов, глухо, но разборчиво. – Кто такие «дьяволиты»?

– Сумасшедшие, – пояснил Басалаев. – Сектанты-апокалипсисты.

– Совет, – все так же хрипло проскрипел Зимников.

Басалаев развернулся к нему, готовый слушать.

– Что, больше никого на примете нет? – спросил Петр Захарович. – Совсем никого? Только мы?

– Никого, – качнул лобастой головой Басалаев, отмечая это «мы». Да, жаль, что комбат выбыл из строя, и притом надолго выбыл. Хороший командир.

– Людям нужен отдых. – Зимников слабо махнул руками, предупреждая готовое сорваться с уст полицейского возражение. Движение замотанных бинтами белых «варежек» было одновременно и жалким, и страшным. Басалаев осекся.

– Поверьте бывалому человеку, – продолжал Зимников. – Сейчас от батальона толку не будет. Марш, затем окапывались, потом бой. Снова бой, затем снова переход. Если всех погнать снова, то на первом столкновении все и закончится. Сейчас они не бойцы.

Зимников тяжело закашлялся, задел рукой об руку и мучительно скривился от резкой боли. Действие морфия заканчивалось, на бледном лице выступили крупные капли пота. Майор говорил все с большим трудом, делая длинные паузы между предложениями и словами.

– Да и нет смысла сейчас идти, – продолжал он. – Придется избегать главных улиц, красться по задворкам. Если все пройдет хорошо, возвращаться будете по светлому. Опасно. Дайте батальону отдых. Идите завтра, ближе к вечеру. Благо темнеет теперь рано.

– Завтра уже наступило, – автоматически поправил Басалаев, вставая. Он прошелся по классу, остановился у окна, скрестив руки на груди. Поймал себя на том, что неосознанно скопировал позу Зимникова и резким движением развернул плечи, складывая руки за спиной – пальцы в замок. Петр Захарович с печальной и понимающей улыбкой следил за этими эволюциями. Таланов все же заснул, как и сидел, лишь голова запрокинулась назад.

Канонада стала чуть слышнее. На северо-востоке, несмотря на ночную тьму, пульсировала желто-красным светом тончайшая полоска, разграничивающая небо и землю – линия фронта приближалась.

Басалаев взглянул на провалившегося в беспробудный сон Таланова, затем повернулся к окну, посмотрел на полоску света, вспыхнувшую особенно ярко. Следовало принять решение…

– Сегодня… к вечеру… – сказал он наконец через силу и повторил, словно убеждая кого-то, кроме самого себя. – Да. Отдых и выступаем. Будем надеяться, что успеем…

– Не растрать моих ребят впустую, майор, – прерывисто, срывающимся голосом произнес Зимников. – Им и так досталось…

– Как получится, – серьезно ответил Басалаев. – Постараюсь, но дело сложное, обещать не буду.

Сон, пусть и короткий, отчасти вернул Таланова в мир живых. Новый инструктаж, состоявшийся днем в той же школе был не в пример предыдущему – конкретен и сухо-деловит. Он проходил уже без Зимникова, которого Поволоцкий пообещал отправить в госпиталь силой, если майор не прекратит придуриваться и играть в несгибаемого героя.

В поход на Барнумбург могли выступить тридцать пять человек, менее половины от штатной численности роты. С учетом самого капитана и хирурга, наотрез отказавшегося покидать свою часть, – тридцать семь.

Басалаев настоял на том, чтобы собрать всех: ответственное задание следовало донести до каждого гвардейца, и класс снова стал похож на школьное заведение. Только теперь вместо детей и подростков за партами сидели угрюмые, неразговорчивые люди в потрепанных маскировочных комбезах, при оружии, а вместо пеналов на партах громоздились купола касок и прочая армейская снасть.

За ночь сражение еще приблизилось, теперь изредка, когда стихал ветер, в гуле канонады можно было расслышать даже отдельные залпы.

Виктор на ходу провел оперативное переформирование подразделения, взяв за основу свою роту, наименее пострадавшую в предыдущих боях. Он разделил ее на три взвода по десять человек плюс отдельный минометный взвод. Назначил взводных командиров взамен выбывших, провел инвентаризацию матчасти. Личного оружия хватало, некоторые гвардейцы пользовались трофейным, предпочитая те самые укороченные винтовки-пулеметы под малокалиберный патрон. Также батальон-рота располагал семью ручными пулеметами, тремя станковыми, калибра 12.7, и двумя легкими минометами (один удалось починить). Оружия было гораздо больше, чем людей…

– Вот этот человек. – Майор отправил по кругу фотографии, большие черно-белые прямоугольники достаточно скверного качества. – К сожалению, лучше нет, это копии с его паспортных документов. Я не могу рассказать вам, кто он и зачем нужен Империи, сами должны понимать, это строго секретно. Но могу сказать, что этот человек знает очень много о нашем противнике. Очень много! – с нажимом повторил Басалаев. – Поэтому его нужно найти и доставить в тыл любой ценой. Любой.

– Позвольте? – комвзвода-два Алишер Гаязов привстал и первым задал вопрос, который вертелся на языке у каждого десантника. – Это шпион? А то странно – знает, но не спешит рассказать.

– Скорее ученый, немного не от мира сего, – пояснил Басалаев. – Иногда совершает очень странные поступки. Поэтому с ним надо быть очень осторожным и, может быть… жестким. Главное – вытащить его оттуда живым.

Майор окинул взглядом присутствующих и повторил, обращаясь ко всем сразу:

– Только живым. Его ценность в его знаниях. От мертвеца пользы уже не будет.

– Господин майор, есть вопрос, – сообщил комвзвода-три прапорщик Олег Крикунов, достаточно вежливо, но не вставая, даже слегка развалившись, насколько позволял небольшой стул. Прапорщик словно демонстрировал, что майор из контрразведки если и указ армейским, то относительно и отчасти. Таланов мог бы одернуть подчиненного, но промолчал, внимательно всматриваясь в лицо Бориса Михайловича, оценивая его реакцию.

– Слушаю, – разрешил Басалаев в том же тоне, прикидывая, как сразу и надолго обломать нарождающуюся фронду. Недовольство армейской гвардии новым непонятным заданием и верховенством «сатрапа» было понятно и объяснимо, но позволить этому вредному настрою разрастаться было нельзя.

– Допустим, его там не окажется. Ну, пустой приют. Может, ушел. Может, убили. Что тогда? – продолжил Крикунов.

– Тогда, господин прапорщик, – заговорил Басалаев, негромко, веско, глядя прямо в глаза оппонента, – мы будем искать, пока не найдем его или его тело. И если окажется, что тело не то, мы вернемся и снова будем искать.

Он сделал паузу, по-прежнему сверля прапорщика тяжелым немигающим взглядом, и продолжил короткими, рублеными фразами:

– Вы, господа, похоже, так и не поняли суть дела. Этот человек должен быть найден и доставлен в Россию. Его ценность не просто огромна, она неизмерима. И это – приказ лично Императора. А я – ответственный за его исполнение. Мы вернемся с ним, это будет хорошо. Или с его трупом, это будет очень плохо. Или не вернемся вообще.

Теперь десантники, похоже, прониклись, но заканчивать на такой угрожающей ноте было бы неправильно. Люди плохо работают за страх, гораздо лучше – за искреннюю убежденность.

– Господа, – голос Басалаева утратил часть угрозы и металла, – именно поэтому мы, Антон Генрихович и я, выбрали вас. Вы – гвардия, воздушные крылья Империи. Задание очень ответственно и очень опасно, быть может, мы все погибнем. Но это задание Самого, и кому еще можно поручить его, как не самым лучшим?

Отряд деловито готовился к выступлению. Оставшихся на ходу мотоциклов и бронеавтомобиля как раз хватило для всех. Каждый раз при взгляде на своих бойцов у Таланова щемило сердце – по уму роту, все еще официально именующуюся «батальоном», следовало делить уже не на взводы, а отделения или секции. Но открыто признать, что прославленная гвардейская часть фактически на грани существования – это было выше сил и капитана, и всех его соратников.

Спланированный изначально лихой бросок к цели пришлось отменить – англичане подозрительно зашевелились. Шварцман наотрез отказался давать еще людей, однако прислал вестового с советом поспешить, но при этом быть осторожнее – по обрывочным данным разведки, к группировке, стоящей у северо-западных границ города, начали подходить подкрепления «семерок». «Семерками» все чаще называли Врага за специфическую символику, похожую не то на трехлапого паука, не то на крест из трех цифр семь.

Об этом избегали говорить вслух, но и Таланов, и Басалаев понимали, что у Барнумбурга обороняющиеся допустили крупный просчет. Несогласованность действий трех сторон – русских, французов и немцев, – позиция городских властей, до последнего цепляющихся за свою независимость, ошибка в определении направления вражеского наступления – все это в комплексе привело к тому, что город остался без гарнизона и защиты. «Ничейная» территория, где правили анархия и бандиты.

Обычно города, расположенные у рек, вытянуты вдоль русла, образуя длинную, но узкую ленту застроек, например Иосифград на Волге. Барнумбург был исключением, представляя собой овал, разделенный крест-накрест двумя бульварами – Карла Маркса и Вильгельма Айзенштайна. Приют Рюгена находился в «верхней», северной четверти города, на углу между улицами Гиммельфарба и Герцхеймера. Местные называли этот район «два „Г“ без воды», потому что на пересечении улиц, прямо перед приютом, располагалась Площадь Фонтанов, на которой, однако, ни одного фонтана отродясь не было.

На карте маршрут был прям и прост – по бульвару Маркса, затем поворот на Гиммельфарба и в обратном порядке, полчаса, самое большее – час в один конец, и то, если не очень спешить. Однако Басалаев недаром потратил столько времени, пытаясь найти вооруженное сопровождение.

С востока и севера отдельные группы противника активно просачивались в город, занимая ключевые позиции, завязывая бои с немногочисленными отрядами ополчения. С юга и запада им навстречу двигались спешно перебрасываемые с других участков фронта части оборонительной коалиции. Противники регулярно сталкивались, и на улицах Барнумбурга все чаще вспыхивали скоротечные, но яростные схватки. А поножовщина между шайками и прочим криминальным элементом шла беспрерывно.

В таких условиях Таланов решил по возможности двигаться на колесах к «старому городу», как назывался исторический центр Барнумбурга, а далее – по обстоятельствам, но скорее всего уже пешим ходом, в боевом порядке. Басалаев нашел более-менее надежного проводника, француза с типично еврейской внешностью и солидным именем Ян Ален Виктор Авриль. Ян был полицейским в Барнумбурге, затем ополченцем. Его отряд первым схватился с вступающими в город англичанами и был разбит. Полицейский пробрался к своим, чтобы сообщить о ситуации, и собирался обратно, когда его перехватил контрразведчик.

В четыре часа пополудни они выступили.

«Бардак, один сплошной бардак», – думал Басалаев, пока карликовый батальон Таланова продвигался к городу вдоль четырехполосной магистрали. Здравый смысл подсказывал, что он действовал по единственно правильному сценарию – соваться в Барнумбург в одиночку было самоубийством. Но время… Слишком много времени ушло на согласования, поиски, объяснения и подготовку нового рейда. С пришельцем могло случиться все что угодно. Одна шальная пуля, случайный снаряд, одна небольшая банда мародеров, которой приглянется отреставрированный и перестроенный монастырь, в котором разместились приют и клиника имени Рюгена… И все будет напрасно, а его, Басалаева, карьера пойдет прахом.

Майор вспомнил брошенное в сердцах пожелание Лимасова неизвестному пришельцу «чтоб он сдох» и мысленно присоединился к нему, но с оговоркой – не ранее, чем он, Борис Басалаев, найдет-таки и вывезет в безопасное место этого… попаданца.

Таланов сидел верхом на башенке бронеавтомобиля, движущегося во главе маленького конвоя. Позади плотной цепью растянулись мотоциклы. Капитан озирал окрестности с высоты почти трех метров, готовый в любой момент скатиться вниз. Опытный взгляд военного определял, что за последние двое суток дисциплины и порядка в тылу явно прибавилось. Бардак, вызванный языковыми и организационными проблемами, никуда не делся, но стал, если так можно выразиться, чуть более организованным.

Судя по всему, генеральский триумвират нашел-таки общий язык и организовал более-менее вменяемое управление разноязыкой массой из разрозненных соединений трех армий. Французские регулировщики сумели худо-бедно наладить организацию движения на дорогах. Беженцев безжалостно сгоняли на обочины, давая ход военной технике и пехоте. На перекрестках разворачивались зенитно-ракетные расчеты, военная полиция безжалостно наводила порядок, расстреливая провокаторов и грабителей без суда – трупы бросали на обочину в назидание.

«Поздно, слишком поздно, – думал капитан, – это уже не поможет». При виде немногочисленных бронемашин ему сразу вспоминался «мамонт», а рыльца зенитных автоматов казались потешными на фоне памятного «визгуна», стремительного, хищного, безжалостно-опасного. Впрочем, по слухам, генералу Кнорпелю удалось организовать какую-то систему защиты от вражеской авиации. Генерал оказался скверным пехотным командиром, но неожиданно проявил себя как талантливый импровизатор ПВО. Если гвардейцам удастся выбраться из новой передряги живыми, они, скорее всего, будут отправлены к Кнорпелю и увидят все собственными глазами.

Словно наглядно иллюстрируя мысли об авиации, прямо посреди дороги зияла огромная одинокая воронка – черный провал, ощерившийся по краям вывороченными кусками асфальта. Определенно – след авиабомбы. Маленькая бригада дорожных рабочих, похоже гражданских, пыталась ее как-то засыпать. Получалось у них плохо, у воронки скопилась солидных размеров пробка. К ней уже спешили регулировщики, далеко заметные в своих белых касках, но затор все равно рос на глазах.

Таланов стукнул прикладом в тонкую броню, из люка высунулся чумазый башенный стрелок. Капитан не стал перекрикивать шум, молча изобразив ладонью дугообразный жест. Стрелок так же молча кивнул и нырнул обратно. Скрежет передач Таланов услышал даже через броню, машина развернулась вправо, съехала с серого полотна дороги и, покачиваясь на неровностях почвы, двинулась по широкой дуге, огибая затор. Капитан оглянулся, проверяя, не застрял ли кто-то на обочине, все-таки мотоцикл, пусть и высокой проходимости, – не бронеавтомобиль на усиленной подвеске. Но мотоциклисты последовали за командиром. Таланов поймал взгляд Басалаева, майор восседал в коляске второго мотоцикла, с пулеметом в обнимку, отчасти смахивающий на недовольного стриженого медведя.

Где-то через полкилометра конвой вернулся на дорогу. Равнина с ухоженными рощицами и немногочисленными производственными зданиями заканчивалась, они въезжали в пригород, застроенный одно- и двухэтажными домиками. Таланов обратил внимание, что пока не видит каких-то значимых следов войны – разрушений, развалин. Однако на всем окружающем словно лежала печать запустения, потерянности. Дома казались серыми, пыльными, большая часть была заброшена, окна скалились мутными осколками выбитых стекол. Немногочисленные жители передвигались, сгорбившись, низко склоняя головы, словно прячась от небесного ока. И почти исчезли беженцы.

Впереди расположилась остановка автопоезда. Небольшой куб из бетона, выкрашенный в симпатичный светло-желтый цвет, разрисованный на мотивы тропического леса – джунгли, пальмы, обезьяны на лианах. Наверное, постарались местные жители, судя по аляповатости рисунков и пренебрежению пропорциями и реализмом – дети.

На широкой каменной скамье у посадочной площадки сидел ребенок, девочка лет семи-восьми, закутанная в бесформенную кофту («Да, осень, холодно», – машинально подумал Таланов.), в шерстяной шапке, надвинутой по самые брови. Она просто сидела в неподвижном молчании, провожая каждую проезжавшую мимо машину немигающим взглядом темных глаз. В тонких пальцах, красных, покрытых мелкими царапинками и цыпками, девочка сжимала куклу. Очень красивая, дорогая даже на первый взгляд игрушка, наряженная в пышное алое платье с оборками и лентами, неприятно и жутко контрастировала с самой девочкой и всем окружением.

Автопоезд, ребенок…

Таланов отвернулся, стиснув зубы, в глазах затуманилось, словно он смотрел на мир сквозь искажающие линзы. В горле застрял едкий, жгучий ком, мешающий вздохнуть.

Капитан не видел, как один из гвардейцев на ходу выпрыгнул из коляски мотоцикла, подбежал к девочке, торопливо сунул ей в руки какой-то сверток и побежал догонять отряд.

«Надо было бы пресечь», – подумал Басалаев. Казенный пайковый шоколад дан для того, чтобы солдат сохранял боеспособность. Это не лакомство, а вместилище калорий, и раздаривать его нельзя. Может быть, именно этой вот плитки, частицы заключенной в ней энергии не хватит бойцу, чтобы выиграть доли секунды и прикончить врага первым. Но сейчас уже поздно, да и время поджимает. Майор глянул на часы, половина пятого.

Как обычно, он не чувствовал страха, но все же ощущал, как броня выдержки постепенно дает трещину. Этот вызов был слишком значителен, чтобы воспринимать его как все предыдущие – со спортивным азартом, верой в свои силы и ожиданием безусловной победы.

«Визгун» промчался очень низко, буквально прижимаясь к крышам домов. Промелькнул, сопровождаемый уже знакомым и даже привычным гулом, похожим скорее не на визг, а на тысячекратно усиленный шелест разрываемой бумаги. Сзади донесся гром, Таланов резко повернулся и успел увидеть опадающее пламя далекого разрыва – оранжевый всполох, по-своему даже красивый на фоне подступающих сумерек. Капитан прикинул, что задержись они в дорожном заторе – сейчас как раз попали бы под воздушный удар.

Была ли это случайность или самолет навел тайный наблюдатель? Сколько их еще могло прятаться по углам?

Вопрос не праздный. Таланов надвинул шлем поглубже, а затем и вовсе спустился вниз, в чрево бронеавтомобиля, лязгающее, гремящее, пропахшее бензином и маслом.

Обогнав небольшую группу из трех ветхозаветных пушек, влекомых такими же старинными тракторами со здоровенными паровыми котлами, десантники наконец углубились в Барнумбург, продвигаясь по бульвару Маркса.

Город рос от окраин к центру, поэтому плавный подъем высоты зданий был виден невооруженным глазом и завораживал специфической красотой архитектурной геометрии. Барнумбург готовился к обороне – кавалькада миновала несколько полупостроенных баррикад на перекрестках, кругом царила деловитая суета прифронтовой зоны – «Жемчужина Европы» становилась зоной боевых действий.

И все же до полного торжества дисциплины и армейского порядка было далеко. Десантников никто не пытался остановить, проверить документы или выяснить принадлежность. Отряд лишь провожали взглядами, изредка – жестами, не то напутствуя, не то предостерегая. Чем дальше гвардейцы отдалялись от окраин, приближаясь к центру, тем меньше становилось вокруг людей. Город пустел на глазах, это и настораживало, и пугало одновременно.

Только на последнем контрольном пункте их тормознули. Через смотровую щель Таланов обозрел самодельный шлагбаум из грубо сколоченных жердей, огневую точку из мешков с песком, замаскированную фанерными щитами. Дозор несли всего три человека, угрюмые, заросшие щетиной мужики в годах, одетые в странную смесь форменного и гражданского. Оружие у них, впрочем, было вполне современным – крупнокалиберный «Дегтярев-Штольц» и самозарядные карабины.

– Тормозим, – произнес Таланов в микрофон рации. – Вкруговую.

Он откинул люк и быстро выкарабкался из машины. Кругом слышался топот – десантники споро занимали позиции для отражения возможной атаки. Басалаев чуть задержался, выбираясь из коляски, не приспособленной для его габаритов. Мужики без энтузиазма, но и без особого интереса наблюдали за этими передвижениями, только пулеметчик как бы невзначай положил ладонь на кожух ДШК.

Таланов сделал было шаг навстречу постовым, чувствуя спиной настороженное внимание своих бойцов, готовых прикрыть командира.

– Позвольте, я. – Басалаев выдвинулся вперед и как ни в чем не бывало шагнул к посту. Обменялся несколькими словами на немецком с главным, постовые ощутимо расслабились. Басалаев достал из кармана маленькую фляжку, взвесил ее в широкой ладони и пустил по кругу среди новых собеседников. Снова произнес что-то по-немецки, перешел на быстрый французский, затем опять по-немецки переговорил с пулеметчиком. Энергично пожал руки всем троим и вернулся к автомобилю.

– Это последний дозор, – сообщил он. – Дальше, как поэтично выразился мой новый друг, зона хаоса. С полчаса назад оттуда пришло несколько ландверовцев, по их словам, район, что нам нужен, пока свободен, но там все кишит местными клошарами и уже встречаются дозоры вражеских бронегрупп. Надо спешить.

Таланов молча взглянул на Яна Алена. Тот пожал плечами.

– Места знакомые, проблем нет, – сказал проводник.

– Дальше не поедем, – решился капитан.

Басалаев хотел было возразить, но промолчал. Возможно, решил, что военному виднее.

– Главные улицы всегда первыми под прицелом, по ним же идут войска, – все же пояснил Таланов. – Пойдем задворками. Проведете напрямую разными переулками? – снова спросил он проводника, подбирая французские слова.

Ян Ален вскинулся, возмущенный недоверием этого глупого русского, выгнул грудь колесом и начал было пламенную речь о том, что он, коренной житель, найдет с закрытыми глазами…

– Вот и славно, – подытожил Басалаев. – Тогда двинулись. Господин капитан… – обратился он к Таланову с подчеркнутым почтением, так, чтобы слышали гвардейцы. – Здесь вы командир, я в стороне и исполняю ваши указания наравне со всеми.

Виктор Савельевич бросил взгляд за спину, туда, откуда они пришли, на цепь мотоциклов, растянувшуюся вдоль тротуара, гвардейцев, рассыпавшихся у стен домов, с оружием наготове. Затем посмотрел вперед, вдоль бульвара. Из-за крыш ближайших строений поднималось несколько столбов дыма, тянуло гарью. В воздухе висел легкий, но отчетливый запах жженой резины. Изредка звучали разрозненные одиночные выстрелы. Канонада здесь была почти неслышна, заглушаемая высокими зданиями, она словно повисла на грани слышимости, неуловимо давя на сознание.

Вообще было удивительно тихо для города, которому оставались считаные часы до того, чтобы превратиться в арену жестокой схватки. Тихо и… мирно. Барнумбург почти не бомбили, поэтому разрушения были минимальны.

Если бы не полное безлюдье, можно было принять окружающее за панораму города ранним утром, в тот краткий миг, когда солнце уже осветило город первыми лучами, но первые волны обитателей еще не покинули своих домов, заканчивая завтрак.

Однако мусор, осколки выбитых стекол, черные пятна вокруг окон выгоревших квартир, несколько брошенных машин прямо на проезжей части, грузовик, наполовину въехавший в витрину магазина… Все это не позволяло забыть, что кругом отнюдь не мирная безмятежность. Барнумбург был похож на зверя, домашнего холеного кота, неожиданно выброшенного на улицу, к холоду и побоям, затаившегося в ужасе и непонимании происходящего.

Или на оборотня, кажущегося мягким, беззащитным, скрывающим страшные клыки и когти в ожидании неосторожного путника.

– Батальон! Слушай приказ! – скомандовал Таланов. – Третий взвод, Крикунов, остаетесь охранять транспорт. Мотоциклы – во двор, в непростреливаемую зону, расставьте огневые точки. Второй, Гаязов, в разведку, берите с собой француза, охранять как зеницу ока. Я с Горцишвили и первым взводом – главная боевая группа. Берем один тяжелый пулемет, ручники – первому и второму взводам, по одному на отделение, остальное оставляем. Минометы… – Он на мгновение задумался, взвешивая все «за» и «против». – Возьмем один, тот, что целее, бросить никогда не поздно. Две минуты на все!

Поволоцкий возник рядом с недовольным видом, показывая свое существование. В обычном комбинезоне он был неотличим от прочих гвардейцев, но, как обычно, когда медику доводилось сопровождать пешую группу, у него за спиной повис на широких брезентовых лямках небольшой, но даже по виду тяжелый рюкзак с медицинским скарбом. Помимо рюкзака врач был навьючен двумя подсумками, набитыми индивидуальными медпакетами «до упора и еще один сверху». Хирург еще в школе сразу и однозначно заявил, что если кто-то думает, что штатный медик останется в стороне, то этот кто-то ошибается.

– Мы идем в ад, командир, – негромко, только для ушей капитана произнес врач. – Не верю я, что все пройдет быстро и гладко, так не бывает.

Таланов молча кивнул, дескать, добро. Поволоцкий слегка просветлел и чуть подпрыгнул на месте, чтобы рюкзак плотнее лег на плечи и спину.

«Идем в ад, – повторил про себя слова хирурга капитан. – Мы идем в ад…»

Таланов никогда не увлекался фантастикой и антиутопиями, но его жена была поклонником книг в мягком переплете по десять копеек за штуку с завлекательными названиями наподобие «Последние выжившие на Земле». Марина Таланова не только читала о конце света в разнообразных вариациях, но и имела обыкновения обсуждать прочитанное на сон грядущий. Виктор, поначалу равнодушный к этому увлечению, отшучивался на тему неподобающего дамского чтива, но постепенно втянулся, толкуя авторские описания с сурово прагматичной позиции. Получалось забавно, и Марина иногда с юмором замечала, что в обычных семьях вечером обсуждают вопросы бюджета, а у них – список предметов первой необходимости при крушении цивилизации. По мере того как отряд углублялся в лабиринт застроек «старого» города, Виктору все чаще вспоминались те книги с яркими рисунками и кричащими названиями на обложках.

Еще совсем недавно Барнумбург был одним из красивейших и обустроенных городов мира, теперь это были скорее «каменные джунгли», на первый взгляд вымершие, но на поверку наполненные определенно опасной жизнью, чуждой привычному человеческому укладу.

Время от времени им встречались местные – почти все как один серые, старающиеся слиться с окружением, опасливо горбящиеся. И только мужчины, никаких детей и женщин. Все они были суетливы, и все что-нибудь тащили – коляски, чемоданы. Иногда встречались совсем невероятные типы, например старик в шутовской шляпе, крепко сжимающий огромный горшок с каким-то пышным экзотическим цветком. Одного из встреченных десантники едва не застрелили, он выскочил из-за угла незаметного проулка, с большим бумажным пакетом наперевес, и, столкнувшись с отрядом вооруженных и недружелюбных людей, встал как вкопанный. От неожиданности человек выронил пакет, тот лопнул, и несколько консервных банок с грохотом раскатились по мощеной мостовой, дребезжа и звякая на каждом камне. Не меньше десяти стволов сошлись в этот момент не незадачливом бедолаге, не будь перед ним опытные солдаты, тут ему и пришел бы конец. Поняв, что на месте его не убьют, местный исчез как дым в том же направлении, откуда появился, а Таланов тихо приказал внимательнее смотреть по сторонам.

Второй взвод прапорщика Гаязова рассыпался, казалось, в хаотическом порядке. Однако опытный взгляд сразу выделял привычное построение – две редкие колонны по сторонам улицы, вдоль стен домов и небольшая группа «застрельщиков» впереди. Разведчики перемещались в сложной очередности и полном молчании, перекрывая возможные зоны обстрела, используя для укрытия любые объекты – фонарные столбы, урны, скамейки, углы и выступы строений. Французского проводника, уверенно ведущего гвардейцев, опекали со всем старанием – осенние сумерки предвещали скорое наступление ночи. В темноте, в сложном лабиринте старого города шансы десантников быстро добраться до цели стремились к нулю.

Таланов оглянулся. Отделение, тащившее станковый пулемет, выбивалось из сил, и немудрено – одно тело «адского косильщика» весило немногим меньше сорока килограммов. Четыре человека, сменяя друг друга, тащили сам пулемет, станок и коробки с патронами. Капитан все так же, жестом, приказал передать ношу другому отделению.

Изредка им встречались и другие барнумбуржцы. Они тоже были серыми и старались оставаться незаметными, но то была серость не грязных, уставших людей, выбивавшихся из сил в поисках пищи и воды. Эти, другие, были похожи на опасных, злобных крыс. Кучкуясь группками по два-три человека, они прятались в подворотнях и небольших двориках, скрывались по незаметным углам. Некоторые деловито, без спешки разоряли лавки и магазины, растаскивая увесистые тюки с трудолюбием муравьев.

Разного возраста, по-разному одетых, всех их роднило одно – острый цепкий взгляд хищника, мгновенно оценивающий встречного по тому, что можно отобрать и на какое сопротивление можно нарваться. Несколько раз гвардейцы встречали жертв такого измерения – раздетые, изувеченные трупы, вызывающе брошенные посреди улиц, повешенные на фонарях.

С большой группой вооруженных до зубов людей мародеры и бандиты предпочитали не связываться, молча, даже с определенным почтением уступая дорогу. Лишь огоньки крысиных глаз посверкивали вслед солдатам, наполненные завистью и ненавистью к более сильному. При каждой такой встрече Таланов давил острое желание убить, понимая, что пользы будет мало, а вот шума и ненужного внимания – наоборот, слишком много.

Дважды десантники встречали импровизированные рынки – расчищенные от мусора площадки, на которых люди, пугливо оглядываясь, выменивали друг у друга все что угодно, но главным образом – еду в обмен на ценности. И здесь опять были все те же вездесущие люди-крысы, притаившиеся в тенях, терпеливо выслеживающие своих жертв.

– Привал пять минут, – скомандовал Таланов. – Сменить «Дегтярева».

Догнав проводника, он спросил:

– Долго еще?

– Два квартала, – лаконично ответил Ян Ален. – Тем же темпом – минут двадцать.

Таланов кивнул и неожиданно для себя снова задал вопрос:

– А где же закон, где полиция?

Француз потупился. Ему явно было стыдно за родной город и сограждан.

– Война, – так же коротко сказал он, словно это слово все объясняло.

Действительно, война, подумал Таланов. На старушку Европу пало бедствие, которого она не видела уже больше восьмидесяти лет… Люди слишком привыкли жить в уютном цивилизованном мире, где все предсказуемо и устроено для человека. Немудрено, что обрушившийся катаклизм сломал все охранительные механизмы, швырнул общество в прошлое, к закону «каждый за себя».

И сразу за этой мыслью пришла другая – а что было бы, случись такая напасть с каким-нибудь русским городом?.. Такой же распад, упадок? Ему представился родной Муром, страшный, освещаемый лишь редкими огнями костров из мебели. Муром, по улицам которого бродят люди, вся жизнь которых свелась к поиску хоть какого-то пропитания, воды. И вездесущие люди-крысы, выбравшиеся из подвалов, где они долго, терпеливо ждали своего часа.

Таланову стало страшно.

– Все, собрались и вперед, недолго осталось, – приказал он. Последние слова потонули в негромком лязге металла и шелесте одежды – десант подтянуто и бодро собирался, готовясь к последнему броску.

Где-то справа вспыхнула быстрая и сумбурная перестрелка, судя по звукам выстрелов, палили из пистолетов. Значит, не военные. Пока ход событий только радовал – группа двигалась достаточно быстро и без происшествий.

Почти стемнело, в некоторых окнах в щелях задернутых штор затеплились робкие огоньки свечей. Группа миновала еще один перекресток, теперь десантники двигались параллельно улице Герцхеймера, в промежутках между домами было видно широкое полотно опустевшей дороги с остовами брошенных, зачастую сожженных машин, и темная стена безмолвных строений на противоположной стороне. Похоже, освещать изнутри окна, выходящие на главные улицы и магистрали, не рисковал никто.

Впереди послышался чей-то голос – странный, идущий словно из-под земли. Надрывный фальцет истерично вещал что-то на высокой ноте. Разведгруппа разом остановилась, небольшой дозор из трех человек двинулся далее. Первый взвод рассеялся, чтобы представлять как можно более разреженную мишень для внезапной атаки. Минометчики затаились за массивной скамьей из камня и кованого металла, отделение с тяжелым «Дегтяревым» изготовилось к стрельбе. Отряд ощетинился стволами, чем-то неуловимо напоминая ежа.

Дозор вернулся, комвзвода Гаязов обменялся с ним несколькими словами и переместился к Таланову. Он двигался с должной осторожностью, но без особой опаски, и у капитана отлегло от сердца – значит, серьезной опасности впереди нет.

– Командир, – прапорщик был не испуган, но определенно выбит из колеи и даже немного растерян, – это надо видеть.

– Что там? – раздраженно спросил Таланов, слишком злой, чтобы разгадывать ребусы.

– Там эти… дьяволиты… они, ну… это видеть надо.

Гаязов пожал плечами, этот жест у бывалого и обстрелянного воина получился настолько комичным и несообразным, что Таланов почувствовал настоящее любопытство – что же могло настолько подействовать на разведчиков?

Отряд двинулся вперед все в том же привычном порядке, но теперь Таланов лидировал вместе с Гаязовым. Пошел дождь, не настоящий, а все та же мелкая морось, что и у моста – водяная взвесь в воздухе, оседающая на любой гладкой поверхности. Фальцет приближался. Теперь было понятно, что голос доносился из подвального окна – полукруга в основании стоящего особняком здания из темного кирпича. Окно закрывалось двустворчатой рамой, одна половина была забита куском фанеры, из второй сквозь мутное грязное стекло лился рассеянный желтый свет. Таланов жестом остановил основную группу и вместе с разведкой подобрался поближе к окну. Голос усилился, к нему присоединилось неразборчивое бормотание многих людей – не менее десятка, повторявших одну и ту же фразу, похоже, на латыни.

Капитан склонился к отверстию и прислушался. Несколько мгновений он пытался понять слова, которые фальцет произносил по-французски. Слишком стараться не пришлось, говоривший произносил свою речь с болезненной экзальтацией, но четко, словно читая лекцию.

– …и тот день настал! Сказано было, что грядет Зло, и слово то обрело истину! – вещал неизвестный оратор, старательно, но неумело подражая стилю проповеди. – Узрели ли вы ту истину, братья мои?!

Слушатели отозвались нечленораздельным хором.

– Воистину, сатана вышел из преисподней! – ободренно продолжил «проповедник». – Он идет по миру, собирая свою жатву! Он алчет добычи, и слуги его несут ему должное! Вы все видели это!

И снова хор вторил ему. Переждав череду воплей, говорящий возопил:

– Но истинно говорю вам, мы спасемся! Мы преклоним колени перед его слугами и заслужим их милость! Они пощадят нас и примут в ряды своих верных рабов, ибо истинно говорю вам, лучше быть верной собакой у ног сатаны, нежели гореть в аду до скончания времен!

Воспользовавшись новой серией экстатических воплей, Таланов осторожно заглянул внутрь сквозь мутное стекло. Пару мгновений он напряженно всматривался в происходящее внутри, после темноты наступающей ночи свет множества свечей казался невероятно ярким. А затем капитан отпрянул от света, чувствуя, как волосы зашевелились под шлемом.

– Я же говорил, это надо видеть, – прошептал над ухом Газаев.

Едва слышно прошумел подошвами Басалаев, широкоплечий и грузный на вид майор двигался тихо, как кошка. Контрразведчик также заглянул в окошко, томительно долго всматривался, щурясь на свет. Отвернулся с брезгливой гримасой.

– Но труден путь служения, не каждый осилит его! – завывал «проповедник». – Дабы заслужить великую милость, мы должны отречься от прежней жизни, от веры в бога, что покинул нас… И мы должны принести жертвы! Эту юную плоть собрата нашего, разъятую на части по числу, ведомому нам всем, поднесем мы в дар слугам сатаны. Чтобы они признали в нас достойных, и приняли нас, и позволили стать псами цепными и благодарными!!!

Чувствуя холодную пустоту в голове, Таланов повернулся к разведчикам и сделал два быстрых движения, обозначая безмолвный приказ. Ефрейтор Василий Новожилов, переместился вперед, доставая из подсумка небольшой, но тяжелый цилиндр, оттягивающий руку книзу. Басалаев, поняв, к чему идет, сделал страшное лицо и замахал руками, проговаривая одними губами: «Нет! Шум!» Таланов, ощерившись в жуткой ухмылке, отмахнулся в ответ, уступая место другому гвардейцу, приготовившему винтовку. Басалаев тоже отодвинулся подальше, безнадежно махнув, дескать, что взять с безумца.

Тихо щелкнуло, кольцо гранаты упало на камни с легким стуком потонувшим в новом приступе жутких воплей людей, которые добровольно отринули человеческую сущность. Тихо, по-змеиному зашипел воспламененный запал. Второй десантник с размаху высадил ударом приклада стекло, и Новожилов забросил цилиндр внутрь. Все прижались к стене.

Грохот взрыва оказался не очень громким, но низким, почти переходящим в инфразвук. Он тяжело ударил по ушам, дрожь передалась через камни мостовой всем, кто оказался рядом. Остатки рамы вылетели далеко наружу вместе с каким-то мусором и облаком пыли. Разноголосый вопль ужаса мгновенно поднялся к небесам слитным воем и умолк, как обрезанный ножом. Лишь один продолжал надсадно, на одной ноте безнадежно и надрывно вопить от боли, как зверь, попавший в капкан, в ожидании смерти.

Новожилов показал большим пальцем на окно, курящееся дымом и пылью: «Добьем?»

Таланов качнул головой.

– Хотели к сатане, пусть идут. Каждый своим ходом, – негромко произнес он. Выпрямился, сжимая в руках винтовку, и скомандовал. – Все, здесь закончили. Двигаемся дальше.

Через пару шагов его нагнал Басалаев.

– Капитан, ты идиот? – свирепо спросил майор, впрочем, тихо, чтобы не слышали остальные. – Может, еще песню запоем, чтобы нас уж точно услышал весь город? Мы же в двух шагах от цели!

Таланов посмотрел прямо на Басалаева и ответил:

– Нелюдь жить не должна.

После этих слов капитан отвернулся и зашагал дальше, словно тема на этом себя исчерпала. Майор проводил его взглядом, буркнув себе под нос:

– Идеалист…

Проводник никак не прокомментировал произошедшее. Двигаясь в прежнем темпе, он вел группу еще минут пять, а затем остановился и, дождавшись капитана, сообщил в два слова:

– За углом.

– Вкруговую, – отдал Таланов уже привычную команду, и отряд рассыпался, готовый к схватке.

Зайдя в небольшой «карман» между стен двух близко стоящих домов, капитан вызвал по рации третий взвод, охраняющий технику. Крикунов доложил, что взвод в полной готовности, пока все тихо, но со стороны проспекта Маркса слышны странные шумы технического характера, а со стороны Айзенштайна – организованная перестрелка, которая достаточно быстро приближается. Надо бы поспешить.

– Ну, посмотрим, что это за приют, – промолвил капитан. – И найдите кто-нибудь белую тряпку, чистую и размером побольше.

Дождь усилился, все еще слишком слабый, чтобы его можно было назвать настоящей осенней непогодой, но достаточно сильный, чтобы мешать и бесить. Капли стучали по мостовой, навесам и крышам, словно крошечные барабанчики, все сторонние звуки тонули и искажались в их дружном хоре.

Поудобнее перехватив винтовку, Таланов осторожно выглянул из-за угла. Прямо перед ним наискосок лежала Площадь Фонтанов, на которой фонтанов отродясь не было, а за ее нешироким прямоугольником расположилась их конечная цель.

Как это часто бывает во время дождя или снега, ночное небо слегка просветлело, приобретя отчетливый желтоватый оттенок, словно далеко за горизонтом включили огромный светильник. Под этим желто-красным небом католический приют имени Густава Рюгена казался еще мрачнее и темнее. Это было большое, трехэтажное строение с высоким тонким шпилем башенки на одном из углов, подсвеченное отраженным от повисшей в воздухе водной завесы светом. Высокие узкие окна, забранные коваными решетками – черное на черном, – зияли провалами, в которых не мелькало ни единого огонька. Приют выглядел абсолютно заброшенным и нежилым.

Басалаев стоял рядом, как молчаливый укор совести, чуть пригнувшись, похожий на зверя, приготовившегося к прыжку вперед, прямо на цель.

– Это он? – спросил Таланов. – Рюген?

– Да, чего ждем? – спросил в ответ майор.

– Слишком тихо, – пояснил капитан. – Не попасть бы в засаду.

– Не медлите. – Басалаев сохранял видимость спокойствия, но нервно раздувающиеся ноздри выдавали его нетерпение.

– Поспешишь – помрешь раньше срока, – выдал капитан свою версию народной пословицы, продолжая до боли в глазах всматриваться в дома, окружавшие приют. Вслушиваясь так внимательно, словно его уши были снабжены невидимыми крючками, цепляющимися за любой подозрительный звук.

Проклятый дождь усиливался, непонятные шумы с севера не то приближались, не то просто воображение и усталость играли с командиром дурную шутку. Наконец он решился.

– Первый взвод, занимаем оборону здесь, по первому этажу. Двери ломаем очень тихо, наружу не высовываемся. Местных, кого встретите, не обижать, но чтобы сидели как мыши под веником. Второй взвод идет дальше за домами. Гаязов, выйдете к противоположному углу приюта и развернетесь так, чтобы простреливать улицу. Но самого Герца не переходить. ДШК ставим здесь, миномет – туда, чуть поодаль. Если начнется стрельба, первыми положить пару дымовых мин, потом уже остальные.

Зауряд-прапорщик Луконин, командир минометного взвода, кивнул, и минометчики покатили свою «шайтан-трубу» дальше. А Таланов продолжал всматриваться, вслушиваться, чувствуя себя словно в середине огромной паутины, к центру которой сходилось множество сигналов. Их только нужно было суметь прочесть. Ничто не выдавало ни признаков жизни в здании через площадь, ни возможной засады. Таланов глубоко втянул воздух, словно стараясь учуять ловушку, но обострившееся обоняние донесло лишь привычные запахи оружия, масла и немытых тел.

«Эх, в душ бы сейчас…» Капитан поймал ненужную и вредную мысль и безжалостно изничтожил ее. Шум с севера определенно нарастал.

Наконец Таланов решился.

– Кто будет добровольцем?

Новожилов шел через площадь размеренными, нарочито медленными шагами. Над головой он держал высоко поднятое белое полотнище – простыню, реквизированную в ближайшем доме. Ефрейтор казался очень маленьким и беззащитным на фоне приюта, среди ломаных ночных теней. Он оставил каску, оружие и прочее снаряжение, чтобы казаться более безобидным. Бог знает, кто сейчас занимал здание, если там вообще кто-то был, и как он отреагирует на вооруженного человека. Таланову до смерти хотелось взяться за бинокль, но в ночи, даже такой светлой, оптика не помогла бы, только сузив угол обзора. Он озирал окрестности, ловя малейшие признаки движения, отводя взгляд от одинокой фигуры, пересекавшей площадь без фонтанов.

Новожилов дошел до приюта, он специально двигался по самому длинному пути, через всю площадь, чтобы его гарантированно заметили, и вдруг пропал. Словно глубокая тень под навесом у парадного входа поглотила темную фигуру с белой тряпкой.

– Я жду пять минут. Затем штурмуем, – отрывисто сообщил Таланов Басалаеву.

– Нет, – так же жестко отозвался контрразведчик. – Затем пойдет следующий. Потому что там вполне могли что-то не понять или напутать.

– Хрен там не валялся, – ответил капитан, любимое ругательство отца само всплыло в памяти. – Если у этого Рюгена засели идиоты, тем хуже для них.

– Нет, капитан, – напирал майор. – Это приказ Константина. Вы не понимаете, как важен этот человек.

– Важнее всех нас? – осведомился Виктор.

– Вместе взятых.

– Тогда пойдете сами, – подытожил военный, не отрываясь от наблюдения.

Он слышал шумное, чуть затрудненное дыхание контрразведчика, словно карликовый паровоз разводил пары.

– Хорошо, – отозвался Басалаев, подумав не дольше пары секунд. – Ждем пять минут, затем иду я. Дайте мне немного времени, потом начинайте… Десять минут.

– Пять.

– Семь.

– Господин майор, а у вас не было в роду евреев? – спросил Таланов, подавляя неожиданный приступ веселья.

– Нет, только татары. – Майор не проникся комизмом торга. – Если не вернусь – действуйте как считаете нужным… Только ради бога, найдите его, живого или мертвого.

– Найду, – серьезно пообещал Виктор.

На исходе пятой минуты, когда Басалаев начал расстегивать ремешок, готовясь снять шлем, от тени приюта отделилась тень поменьше и побежала по площади, по прежнему маршруту. Новожилов, молодец, не стал указывать на настоящее местонахождение взвода. Ефрейтор вернулся тем же путем, обогнул дом и, запыхавшись, доложил:

– Там люди, примерно десяток. Военных нет. Засады не заметил. Нужного человека не видел, но там все иноземцы, я по-ихнему не силен. Можно идти.

Таланов подозвал связиста, щелкнул тангентой на переговорнике.

– Крикунов, быстро по коням и мчитесь сюда.

– Слушаюсь, – прорвалось сквозь хрип помех.

– Горцишвили, – обратился капитан к командиру первого взвода. – Вы остаетесь здесь. Мы с Гаязовым идем внутрь.

– Командир… – попытался было возразить подчиненный.

– Не обсуждаем, – оборвал его Таланов. – Всем сразу идти нельзя, а если мы попадем в замут, ваши нужнее здесь.

– Слушаюсь, – печально ответил Горцишвили.

Виктор ободряюще хлопнул его по широкому плечу.

– Встретьте Крикунова, машину ставьте туда, на въезде на площадь, чтобы прикрывала все подходы и, если что, простреливала Герца. По сигналу подгоните прямо к выходу.

На этот раз они пересекли площадь по самому короткому пути, так, чтобы быть замеченными, но находиться на открытом пространстве как можно меньше. Десять человек короткой пробежкой промчались к входу. Непосредственно у низкой и широкой лестницы в три мраморные ступеньки группа развернулась в оборонительный полукруг, Таланов и Басалаев поднялись вверх. Дверь была заперта, даже не дверь а почти что двустворчатые ворота из гладкого дерева, усеянного мелкими пирамидками заклепок. Открыто лишь маленькое смотровое окошко, из узкой щели смотрел кто-то, почти невидимый в темноте, его выдавал лишь блеск глаз. Это было странно, ведь сюда уже впустили Новожилова. Таланов снова приготовился к неприятностям.

– Открывайте, – Басалаев говорил по-немецки, не тратя время на представления. – Мы за вами.

Майор несколько покривил душой, ведь спасти они должны были только одного, но счел это ложью во благо. После томительного мига ожидания створка скрипнула и медленно открылась. Десантников не пришлось уговаривать, взвод по одному втянулся в открывшийся проем.

Приемный зал, неширокий, но с очень высоким сводчатым потолком, терялся в темноте. Окна были плотно занавешены, сумрак рассеивали лишь две оплывающие свечи в стеклянных банках, поставленных на резные деревянные пюпитры, на вид очень старые. Десантники разделились на две группы, двинулись вдоль стен, держа под прицелом весь зал и небольшую группу людей, встречавших бойцов.

Вперед шагнул Басалаев, в его руке щелкнул небольшой, но мощный электрический фонарь. Луч света, показавшийся после свечей ослепительно ярким, обежал зал и остановился на местных обитателях, заставив их болезненно щуриться и прикрывать глаза руками. Их было четверо. Высокий, но очень тощий старик в каком-то черном балахоне, со здоровенной лысиной, окруженной венчиком белесого старческого пуха. Толстяк с изможденным видом и обвисшими щеками, похожий на старого грустного сенбернара. Здоровенный громила, шире далеко не маленького Басалаева раза в два. Он единственный был вооружен, в широченных лапах двуствольный дробовик казался тростинкой. И средних лет мужчина, неожиданно гладко выбритый, в сером пиджаке с воротником «стойкой». Обе руки он держал в карманах. Что-то было в его позе, в этих спрятанных руках такое, что заставило Таланова отметить его особо.

– Кто из вас Иван Терентьев? – С этими словами Басалаев сделал еще шаг, всматриваясь в лица встречавших. – Мы ищем Айвена Тайрента, – повторил он по-немецки.

– Это я. – Человек в пиджаке выступил вперед, по-прежнему не вынимая рук из карманов.

Басалаев подошел к нему вплотную, томительно долго всматривался в лицо, без смущения освещая его в упор.

– Слава богу, – наконец шумно выдохнул майор с явным облегчением. – Это он. Полдела сделано.

– Как у вас с транспортом? – спросил Терентьев, но на него уже не обращали внимания.

– Машина сейчас подойдет, подгоним к выходу и сразу закинем его туда, – предложил Виктор контрразведчику. – Из дверей прямо в авто, чтобы спокойнее.

– Да, – согласился Басалаев. – Дайте мне пару человек, из самых надежных, и мы помчимся напрямую. Не нравится мне шебуршание там… – Он кивком обозначил направление, которое нервировало и самого Таланова.

– Что с транспортом, – терпеливо повторил Иван, не трогаясь с места. – Сначала надо вывезти детей.

– С ними потом разберемся, – отмахнулся майор, крепко захватывая рукав пиджака Терентьева. – Сначала вывезем тебя.

Издалека возник шум моторов, знакомый и родной, он пробился сквозь толстую дверь и заставил сердце Басалаева ускорить ритм. Неужели эта безумная эпопея с «попаданцем» наконец-то близка к завершению?

«Попаданец» сделал какое-то резкое, быстрое движение рукой и освободился от захвата, рукав выскользнул из пальцев майора, словно намыленный. «Ведь учили же, захват только за тело, зацепить мышцу, желательно до кости» – запоздало подумал контрразведчик.

– Мужик, не дури, – попросил он. – Сейчас подъедет повозка, прыгнем туда – и с ветерком в тыл. С детьми разберемся, обещаю.

С этими словами он наступал на «попаданца», маскируя движение тоном и прямым, честным взглядом. Еще пару шагов, затем уже правильный захват, нормальный болевой прием, скрутить дурака – и в бронеавтомобиль. А там пусть жалуется.

Старик с тонзурой что-то заговорил, обращаясь к Терентьеву, громила с дробовиком угрожающе выставил челюсть и приподнял оружие, десантники немедленно взяли его на прицел. Терентьев отступил еще на шаг и достал из кармана маленький, но отнюдь не дамский пистолет.

– Ты не понял, – все так же терпеливо, словно объясняя ребенку прописную истину, сообщил он Басалаеву. – Надо вывезти детей.

Майора перекосило от злости, он покраснел еще больше, став похожим на Сеньора-Помидора из сказки.

– Будем уговаривать? – для порядка уточнил у него Таланов.

– Некогда. Берите его, – решительно скомандовал Басалаев. – Дайте в морду и отберите пистоль. Можете ему что-нибудь прострелить. Всех не перестреляешь, – сообщил он Терентьеву. – Он шестизарядный.

– В ногу, – скомандовал капитан своим. По разумению Виктора, с него и его солдат уже хватило риска и приключений, чтобы играть в благородство с этим Терентьевым-Тайрентом. – Ниже колена и не из трофейных, от них дырки большие.

Громила с дробовиком опять было вознамерился устроить бузу, но ему в грудь уперся ручной пулемет. Бронеавтомобиль взрыкнул мотором уже на площади, шумно прошуршали шины, несколько мотоциклов остановилось у самого входа, сапоги гвардейцев застучали по лестнице, поднимаясь.

– Кончайте скорее, время подгоняет, – нетерпеливо поторопил Басалаев.

Человек с пистолетом ухмыльнулся, уголки его губ поползли вверх в почти волчьей усмешке.

– Ловкие ребята, – одобрил он, вынимая из кармана вторую руку. – Но не настолько.

И Терентьев продемонстрировал зажатую в кулаке гранату. Небольшой ребристый предмет, похожий на зеленый лимон. «РГО» – лучшая противопехотная граната в мире. Без чеки, удерживаемая от взрыва только предохранительной скобой.

Показав гранату, Терентьев тут же, опережая реакцию обступивших его десантников, надежно спрятал руку за пазуху.

– Отобрать быстро не сможете, – пояснил он. – Я же сказал, сначала вывозим детей.

Томительное мгновение майор смотрел на «попаданца» с таким видом, будто увидел перед собой некое экзотическое насекомое, с почти научным любопытством.

– Твою кавалерию, – проговорил он наконец с усталой брезгливостью. – Еще один идеалист…

– Вы ловкие ребята, – повторил Терентьев. – Но и я не лаптем щи хлебаю.

Новая группа десантников вошла в приемный зал и немедленно изготовилась к стрельбе. Басалаев переглянулся с ближайшим к спятившему «попаданцу» гвардейцем, тот понимающе моргнул и сместился чуть в сторону, так, чтобы оказаться слева от Терентьева, с той стороны, где располагалась граната. Все с той же волчьей усмешкой писатель синхронно шагнул назад, не вынимая руки из-за пазухи, сохраняя прежнее расстояние между собой и ближайшим солдатом.

– Да хорош уже ерундить. – В голосе Ивана прорезалось отчетливое и нескрываемое раздражение, почти злость. – Я сам работал в контрразведке и все эти уловки знаю. Может, делом займемся? Подгоняйте свой броневик, будем сажать детей.

– О, коллега по цеху? – осведомился Басалаев, лихорадочно соображая, что делать дальше. Отбирать у «попаданца» гранату бесполезно, тот был настроен весьма решительно, и майор не видел в его действиях ни капли наигранности или блефа. Проклятый графоман и в самом деле готов был поставить на карту свою жизнь, чтобы спасти приютных детей. Причем это не было просто актом доброй воли, Басалаев оценивал Терентьева опытным взглядом психолога и видел в глазах «попаданца» огонек фанатичной решимости. Здесь было нечто большее, нежели просто действия доброго и порядочного человека. Что-то очень личное, какие-то демоны прошлого, заставившие бумагомарателя поставить чужие жизни совершенно посторонних людей выше собственной. Ведь, судя по досье, что удалось собрать на пришельца, доселе он с приютом никак не пересекался.

В любом случае Терентьев хотя бы поддерживал беседу, а любой грамотный оперативник знает, что это – самое главное. Пока человек говорит и поддерживает хоть какой-то диалог, его можно уговорить, переубедить, на худой конец запугать и сломать. Писатель оказался очень не простым, повадки и слова выдавали человека, пишущего о крови и смерти отнюдь не с чужих слов. Значит, придется задушевно уговаривать.

– Давайте-ка уберем стволы, все, – решительно попросил майор. – Никакой стрельбы, а то еще кто-нибудь пострадает, нехорошо получится.

– Отбой, – скомандовал Таланов, и только после этого гвардейцы убрали с прицела Терентьева, впрочем, громила с дробовиком так и остался с пулеметом у груди.

– Все, я пустой. – С этими словами Басалаев демонстративно достал из кобуры пистолет и, держа его двумя пальцами, аккуратно положил на пюпитр, рядом со свечой. – Теперь покажи, куда можно пройти на пару слов не для посторонних ушей.

– Не зли меня. – «Попаданец» уже откровенно закипал от злости.

– Не буду, – согласился майор. – У тебя граната, я тебе ничего сделать не могу. Только и ты не можешь, разве что стрелять начнешь, тут тебя и положат, и дети останутся здесь. Так что давай отойдем за угол и переговорим о тебе и о жизни.

Терентьев заколебался.

«Пять минут, только пять минут наедине», – молился Басалаев. За пять минут он на пальцах покажет «попаданцу» расклад вещей, и тот сам согласится, что есть наиболее правильно.

Но пяти минут у них не было.

Гвардейцы допустили всего одну ошибку, но она дорого им стоила.

За минувшие дни десантники настолько привыкли, что в воздухе господствует вражеская реактивная авиация, что шум двигателей приближающегося гироплана никого не насторожил. Как-то само собой, по умолчанию предполагалось, что успокаивающий, хорошо знакомый рокот может принадлежать только своим, а вот у противников может быть только противный скрежет реактивного двигателя. Поэтому «Спайк» выскочил из-за крыш внезапно, застав всех врасплох. Мгновение, и английский двухроторный гироплан, ведомый опытной рукой хорошего пилота, завис прямо над площадью, поливая огнем все окрест. Первая же очередь спаренной автопушки прошлась почти впритирку к борту бронеавтомобиля, выбивая осколки брусчатки, каменный град дробно барабанил по броне. Башенка на крыше автомобиля бешено вращалась, нащупывая стволом пулемета гироплан, похожий снизу на православный восьмиконечный крест. С визгом, в скрежете переключаемых передач провернулись колеса – водитель старался увести броневик с линии огня. Но англичанин успел раньше, и вторая очередь хлестнула прямо по корпусу сдающей задним ходом машины, оставляя в металле угольно-черные отметины пробоин. «Спайк» был одной из самых тяжеловооруженных машин в своем классе, тридцатимиллиметровые снаряды пробивали бронеавтомобиль навылет.

Таланов всего этого не видел, но хорошо слышал, а еще он услышал отчаянный вопль радиста:

– По Герцхеймеру движение! Гаязов говорит – бронетехника! Много! «Фингеры»!

Как ни странно, быстрее всех думал Терентьев.

– Наверх, там хороший обзор! – позвал он, бросаясь к лестнице. – Рацию не забудьте!

На площади взвод Крикунова открыл слаженный огонь по гироплану, но безуспешно, броня не поддавалась винтовочному калибру. «Спайк» опустился еще ниже и боком прошелся над площадью, едва не задевая верхушки деревьев, вздымая тучи мелкого мокрого мусора бешено вращающимися лопатками «вентиляторов». Спарка пушки и два пулемета выцеливали людей, разбегавшихся по сторонам, ищущих укрытия в тенях. Еще одна очередь догнала бегущего десантника и бросила оземь уже мертвое тело, разбрызгивая неглубокую дождевую лужу. Рой пуль ударил по стене приюта, пробежал по двери. От нее с хрустом и чмокающим чваканьем полетели щепки и шляпки клепок.

Расчет ДШК ждал до последнего. Стрелок стискивал рубчатую рукоять «косильщика», прикусив губу до крови от злости и напряжения, пока не увидел в полукружье прицела борт «Спайка», серый, маслянисто поблескивающий в бледно-желтом свете дождевого неба и фар приближающейся вражеской колонны. И только тогда пулеметчик отмерил гироплану длинную очередь по всей его длине, от кабины до кормового люка, рискуя перегреть ствол. От летательного аппарата полетели куски обшивки, что-то заискрило, в недрах гироплана оглушительно хлопнуло. Для того чтобы грохнуть летающую нечисть, этого оказалось недостаточно, но гироплан, в визге форсируемых движков, стрелой взмыл вверх и метнулся обратно, на север.

Взбежав по лестнице, Таланов и десантники миновали широкий коридор больнично-белого цвета с чередой безликих дверей и ворвались в широкую комнату на северо-восточном углу здания. В отличие от большинства окон приюта, высоких и узких, здесь были две стеклянных стены от пола до потолка, действительно дающих прекрасный обзор. Одного взгляда Таланову хватило, чтобы понять – дело плохо.

Вражеская колонна двигалась по улице Герцхеймера, быстро приближаясь. В неверном ночном свете очертания машин были искажены, но пару «Кацхенов» Виктор узнал. Остальные машины были ему неизвестны, что-то похожее на крытые грузовики. «Пфадфингеров» не было, скорее всего, они шли дальше и с этой точки были не видны.

«Конец, – подумал Таланов, – нарвались. – И сразу же следующая мысль плеснула в кровь щедрую порцию адреналина, взорвалась в мозгу вспышкой ярости и ненависти: – А не дождетесь!»

Можно было бросить все и скомандовать общее бегство. Дать графоману в лоб, скрутить и бежать так, чтобы пятки сверкали. Можно было попробовать прорваться к взводам, занявшим позиции на другой стороне улицы Герцхеймера. Но капитан не сделал ни того, ни другого.

Позднее Таланов и сам не мог объяснить, почему он принял именно такое решение. Было ли то отражением знания о несчастных детях, которых он еще даже не видел и которых в любом случае пришлось бы бросить ради прорыва? Может быть. Но в тот момент капитан просто командовал. Он не был уверен, что поступает единственно правильно, но руководствовался старым законом военного дела: принял решение – действуй не колеблясь, каким бы оно ни было.

– Луконин! – кричал он в микрофон. – Задымляй Герца, затем три мины вдоль улицы и бегом сюда! Первый взвод, прикрыть огнем, затем «Дегтярева» на горб и за минометом!

Противник проявил беспечность, не организовав серьезный дозор, вероятно, надеясь проскочить по улице, положившись на скорость и внезапность. В этом был единственный шанс группы – действуя очень быстро, собраться снова в плотный кулак и занять оборону в укрепленной точке, которую нельзя взять с ходу.

Только бы командиры взводов были на связи, каждая секунда промедления могла стоить жизни всем.

– Есть! – слитно ответили минометчик Луконин и комвзвода-один Горцишвили, и это было чудом.

Взвизгнуло, треснуло, часть остекления кабинета осыпалась водопадом искрящихся в неверном свете осколков, но отсюда открывался слишком хороший обзор, и уже не было времени искать новый командный пункт. Серая пелена задымления уже расползалась по улице, первые фигурки, пригибаясь, перебегали Герцхеймера. Короткими, экономными очередями огрызался ДШК. Вразнобой, но достаточно уверенно палили из окон-бойниц первого этажа ребята Крикунова.

«Ах, молодцы, – порадовался капитан, – ну какие молодцы! Все сами поняли».

– Гаязов, ты идешь за первым взводом! – отрывисто командовал он по рации. – Крикунов с третьим взводом – оборону по фронту, прикрывать всех переходящих улицу. Быстро, пока козлы не опомнились!

– Помогайте! – С этими словами Терентьев, уже убравший непонятно куда гранату, схватился за край огромного бюро со множеством выдвижных ящичков и с трудом приподнял его.

Басалаев и один из десантников подхватили гробоподобное сооружение и с натугой перевернули его. Бюро рухнуло, с хрустом дробя стекло на полу, образуя какую-никакую, но защиту.

– Сюда давай! – Терентьев помог связисту перетащить рацию. Таланов перекатом присоединился к ним.

Один за другим ухнули три минометных разрыва, из-за угла дома разрывов не было видно, лишь многократно отраженное от стен эхо прокатилось вокруг.

– Я вниз, – каким-то буднично спокойным голосом, как будто все происходящее было ему привычно и знакомо, произнес Терентьев. – Покажу вашим, куда лучше идти по первому этажу.

– Веди выше, – отрывисто, не оборачиваясь, сказал Таланов. – Для обзора и обстрела.

– Нет, со второго этажа – новостройка, стены тоньше, а первый – камень, больше метра толщиной. Если за бэтээрами идут танки – будет плохо. – Писатель был все так же странно спокоен и рассудителен, укладывая максимум информации в минимум слов. – Сначала занять первый, потом выше.

Виктор не знал, что такое «танки» и «бетеры», но суть понял. Так говорить мог только опытный боец, хорошо знающий, с чем имеет дело. Никак не книжный червь. И мысль «Где обычный графоман мог набраться такого опыта?» спряталась на задворки сознания, вытесненная более практичной: «Надо спешить».

– Действуй, – сказал как отрезал капитан. – Майор, ты с ним?

Со стороны Герцхеймера слаженно заработали крупнокалиберные пулеметы – противник оправился и перекрывал дорогу продольным обстрелом. А это значило, что второму взводу Гаязова придется очень плохо…

– А как же! – рявкнул Басалаев, перекрывая своим басом перестук вражеских стволов. – Тебе от меня никуда, писака хренов.

– Итого, с нами просто не стали связываться, – подытожил Таланов. – Не отвлеклись даже после потери грузовика и скольки-то там пехотинцев. Слишком спешили прорваться как можно дальше. По Маркса идет бронетехника, пост – на улице Гиммельфарба. Мы опоздали буквально на полчаса…

– То есть теперь мы в общем-то во вражеском тылу, – уточнил Терентьев.

– Да, – согласился капитан, автоматически взглянув на часы. Час ночи. Полчаса минуло с той минуты, как взвод Гаязова под шквальным огнем пересек улицу, чтобы укрыться в прочной постройке Рюгена. Опытные солдаты почти без команды и координации спешно занимали позиции, готовясь к отражению немедленного штурма.

Которого не последовало.

Как только гвардейцы прекратили огонь, вражеская колонна продолжила движение, игнорируя приют. В ее хвосте двигалось целых три «панцера», но и они не удостоили десант вниманием. По-видимому, батальон и его активность интересовали «панцершпиц» (или что это было) лишь постольку, поскольку отвлекали от основной цели – стремительного продвижения вперед. Помеха исчезла, и бронегруппа пошла дальше, бросив догорающий грузовик и нескольких покойников.

Решив первоочередные вопросы – организацию дозоров и распределение секторов обороны, – Таланов собрал блиц-совещание в бывшем аптечном складе, квадратной комнате с шеренгой пустых стоек-витрин, сдвинутых к стенам. Несколько ящиков, поставленных один на другой, образовали импровизированный стол, за которым на тех же ящиках расположились командиры гвардейцев и обитатели приюта. В соседней комнате потрескивала рация, и связист монотонно повторял на трех языках позывные. В зале через коридор лязгал инструментами и вполголоса ругался батальонный хирург.

– А почему сидим здесь? И отчего не притащить нормальную мебель? – поинтересовался вдруг Басалаев.

На него посмотрели с удивлением и даже с толикой опаски – не тронулся ли майор умом от всего происшедшего.

– Здесь самое безопасное место, – вежливо просветил Терентьев. Он сидел как ни в чем не бывало, впрочем, и пленять его уже никто не собирался. – Почти сердцевина здания, капитальная постройка.

– Хотя бы стулья принесли, – по-прежнему неодобрительно сказал Басалаев.

– Да вот как-то само собой сложилось. Нам тут сидеть особенно не приходилось…

Старика с тонзурой звали отцом Сильвестром, его официальной должности Таланов так и не понял, но уяснил, что священник был кем-то вроде управляющего приютом и больницей, решая организационные вопросы, не касающиеся медицины. Толстяк, похожий на грустного сенбернара, именовался Губертом Цахесом и тоже относился к работникам приюта, что-то по хозяйственной части. Здоровенный мужик с дробовиком называл себя Францем, он был сторожем. Помимо них и Терентьева в приюте имени Рюгена укрылись еще три женщины, по-видимому воспитательницы, а может, монахини, Виктор не разбирался в нюансах культа и не видел нужды забивать голову бесполезным знанием.

И еще пятнадцать детей – последние воспитанники и пациенты приюта.

История минувших недель в изложении Терентьева была короткой и, к сожалению, достаточно обыденной для новых, волчьих времен.

Десятилетия спокойной, размеренной жизни сыграли с Барнумбургом злую шутку. Отлаженный механизм самоуправления и бесперебойной работы городских служб ощутимо засбоил при первых же признаках надвигающегося катаклизма. До тех пор, пока сражения шли где-то далеко, все еще более-менее действовало, но когда война стала ощутимой реальностью, выйдя за пределы газет и новостника, очень многие вспомнили, что самоуправляющийся город по сути совершенно беззащитен, а у соседей хватает своих проблем. Повальное бегство жителей в считаные дни захлестнуло Барнумбург, стремительно захватив не только рядовых граждан, но и полицейских, а вместе с ними и все остальные городские службы. В других европейских городах военная администрация хотя бы старалась взять ситуацию под контроль и обуздать панику, но у вольного города не было вооруженных сил.

Хуже всего и страшнее всего было то, что рухнувшие устои общества открыли дорогу самым низким, самым отвратительным сторонам человеческой натуры, доселе сдерживаемым общественным порядком, привычками и твердой рукой закона. Добропорядочные барнумбуржцы на глазах превращались в клошаров, словно сошедших со страниц старинных книг о преступности времен Видока. Таких было немного, ничтожная часть общей численности городского населения, но теперь Барнумбург принадлежал им.

Пока город погружался в бездну безвластия и анархии, отец Сильвестр с немногочисленными коллегами пытался организовать эвакуацию детей, им помогали Цахес и Терентьев. Губерт жалел детей, к которым успел привыкнуть. Кроме того, старому и одинокому подводнику было просто некуда больше пойти. Терентьев о своих мотивах не распространялся.

Днем немногочисленные оставшиеся работники приюта искали транспорт и тех, кто был готов вывезти питомцев Рюгена в безопасное место, во Францию или на юг Германии. Таковых было немного, и еще меньше оказывалось тех, кому можно было безбоязненно доверить беспомощных пассажиров. Ночами рюгенцы запирались и отбивали набеги мародеров и просто безумцев. Попытки разграбить приют предпринимались с удручающим однообразием и регулярностью, больше всего бандитов интересовал спирт (ведь в любой больнице его просто цистерны, это каждый знает), но и извращенцев хватало.

Три дня назад Терентьеву удалось организовать прилет гироплана пожарной службы, который должен был вывезти оставшихся. Аппарат сел прямо на площади, у самого входа, и казалось, длинная и мучительная эпопея наконец-то завершилась…

… – Они никого не взяли… – пояснял отец Сильвестр, подслеповато щурясь. Его руки ощутимо дрожали, он часто и суетливо складывал их перед собой, переставлял с место на место разные мелкие предметы. Складывалось впечатление, что появление кого-то сильного, способного взять на себя хотя бы часть проблем, окончательно лишило старика силы воли, на которой он единственно и держался последние недели. – Ну, то есть они принимали на борт… Но не так, как мы думали… Не просто так…

– Золото и драгоценности, – лаконично сообщил Терентьев, в отличие от священника он был собран и жесток. – Никаких денег, только ценности. У нас с экипажем вышла небольшая размолвка на эту тему.

Терентьев снова усмехнулся уже знакомой недоброй усмешкой.

– Остановить не сумели? – уточнил Басалаев.

– У нас было только два ружья, а там четыре рыла с карабинами, – пояснил Иван. – Я… Мы положили двоих, а потом еще пришлось порешать с теми, кто обозлился на нас за то, что геликоптер сбежал пустой.

– Идиоты, – подытожил Басалаев. – Надо было с самого начала хватать всех и бежать.

– Знали бы, где упадем, соломки бы подстелили, товарищ майор, – буркнул в ответ Терентьев. – Глядя из сегодня – да, надо было. Но кто же знал, что в Барнуме все посыплется в считаные дни? А потом было уже поздно. Вы не видели, что здесь творилось… Мы не могли так рисковать.

Он умолк, испытующе глядя на Басалаева, как будто чего-то ждал, но не решался спросить. Майор скривился, колеблясь, но все же произнес, будто нехотя:

– С ней все в порядке. Мы ее нашли и вывезли на восток.

Терентьев склонил голову в жесте молчаливой благодарности.

– А теперь позвольте и мне вступить в разговор, – желчно попросил Таланов. Головная боль словно вонзила множество острых зубов в затылок, к горлу снова подкатила дурнота. Капитан сглотнул и через силу продолжил. – Мы в осаде. Пока им не до нас, но это буквально считаные часы. Надо уходить, и не по верху, здесь есть какая-то канализация, сток?

– По земле никак, у вас нет никакой поддержки? – задал встречный вопрос Терентьев. – Мы уже об этом думали, здесь идиотская планировка, из здания нет выхода к коммуникациям. Надо отойти почти квартал и пройти по коллектору.

– Северная часть подвала, с отдельным входом, тот тупичок, где четыре колонны, что там со стеной? – неожиданно спросил по-немецки Басалаев у отца Сильвестра.

– Сплошной кирпич, – ответил за священника Губерт Цахес. – То есть камень фундамента и кирпичная обложка.

Майор выдохнул с видимым облегчением.

– Капитан, нужны все люди, каких можно освободить от службы, – обратился он к Таланову и повелительно скомандовал Цахесу, снова перейдя на немецкий. – Ломы, молотки, кувалды, все, что есть из хозяйственного инвентаря.

Старинный, темно-коричневый, почти черный кирпич по прочности если и уступал железу, то совсем немного, но у людей, которые очень хотят жить, прибавляется и сил, и упорства. Кувалды в сильных солдатских руках поднимались и обрушивались, кроша кирпич, выбивая целые куски стены. В узком тупике могли работать не более трех человек одновременно, поэтому Таланов организовал команду из девяти человек, часто сменяющих друг друга в три смены. Работали почти вслепую, старенькая керосиновая лампа и так давала мало света, да еще и всепроникающая кирпичная пыль стояла плотной стеной, забивая глаза и суша глотки. Она оседала на одежде и голых торсах – в тесном помещении уже через несколько минут стало жарко, и большинство молотобойцев сбросили верхнюю одежду..

– Вот… – Цахес принес ворох какого-то тряпья. – Надо замотать лица, будет немного легче.

– Откуда?.. – Таланов не закончил вопрос, но Басалаев понял, даже несмотря на шум.

– Особый департамент! – Грохот разрушаемой стены пришлось перекрикивать в голос. – У нас карты всех крупных городов, включая подземные коммуникации, перед отъездом я просмотрел первоначальный план монастыря. Семьдесят лет назад он имел отдельный выход в канализацию, это когда городское самоуправление игралось в разные эвакуационные планы. Но после войны великие державы подписали Конвенцию, нужда отпала, а затем весь район перестроили по плану благоустройства города. Монастырь капитально переделали, а проход заложили, но на самых первых планах он есть. Мы с самого начала предполагали его как резервный путь.

– А дальше куда, есть план стоков и прочего?

– А вот этого уже нет. Просто пойдем на юго-запад, куда-нибудь да выйдем. Все лучше, чем отсиживаться или брести по верху.

– Разумно, – согласился Таланов.

Кладка распадалась на глазах, отдельные кирпичи один за другим падали на пыльный пол, усыпанный черными обломками. Теперь работали все: кто долбил преграду, кто растаскивал мусор. Через широкую пробоину уже можно было разглядеть что-то коричневое, с оранжевыми потеками.

– Ржавчина? – удивился капитан. – Железо?

– Тогда так было модно, – пояснил Басалаев. – Двери на манер морских люков со штурвалами. Надо найти веревку, чтобы дети взялись за нее, поведем как гусеницу. И где эти чертовы недомерки, из-за которых столько хлопот?

– Скажу местным, пусть займутся, – кивнул Таланов в сторону отца Сильвестра, тот стоял на первой ступеньке лестницы, ведущей в эту часть подвала, и, похоже, истово молился, перебирая не то четки с очень мелкими зернами, не то просто кусок веревки. – Проследи. Я оставлю первый взвод на карауле и пройду с разведкой, посмотрим, насколько там свободно.

– Добро, – отозвался контрразведчик. – Только будь там аккуратнее.

– Да, еще… – Виктор уже шагнул было к лестнице, но остановился. – «Геликоптер», «танки», «бетеры», «товарищ майор»… – Виктор испытующе поглядел на контрразведчика. – Кто он?

Только сейчас Басалаев понял, что они с Виктором как-то естественно, незаметно перешли на «ты», но чиниться не стал.

– Не могу, – честно и искренне ответил он. – Просто не могу сказать. Тогда трибунал нам обоим: мне за разглашение, тебе, чтобы больше никому не рассказал.

– А он этого стоит? – все так же испытующе, с непонятным жадным любопытством снова спросил Виктор.

– Да. Стоит, – сказал Борис Басалаев, хотя совсем не был в этом уверен.

В «сортирную разведку», как ее с ходу ернически назвали десантники, отправилось пять человек. Сам капитан, с ним ефрейтор Хоменко с ручным пулеметом и еще трое солдат с трофейными винтовками. Таланов рассудил, что случись что – в тесноте подземелий от вражеских малокалиберных скорострелок будет больше пользы, чем от штатных самозарядных «токаревок». Строго говоря, капитан не должен был идти в дозоре, но Виктор рассудил, что риск не слишком велик, а увидеть самому возможный путь отхода важнее.

Дверь, отделяющая подвал от коллектора, и в самом деле была похожа на старинный корабельный люк, из тех, что ставили лет пятьдесят назад на первых гражданских субмаринах. Солидная, прямоугольная, со скругленными углами и окантовкой на круглых заклепках. Прямо в центре торчал большой штурвал с множеством спиц и каким-то вензелем в середине. Хоменко, самый сильный из разведки, взялся за колесо и с натугой попытался провернуть его, но проржавевший механизм не поддавался.

– Дай-ка, – один из солдат передал товарищу оружие и наклонился за кувалдой. – Пару раз вдарим, и само пойдет.

– Ньет, – остановил его Цахес, с трудом выговаривая непривычное слово по-русски, видимо, набрался у Терентьева. Он вряд ли понял, о чем говорили солдаты, но жест истолковал верно. Толстяк добавил еще что-то уже на родном языке.

– Будет много шума, – перевел Басалаев. – Такое бывает – замок много лет не использовался, металл «притерся». Нажмите сильнее.

Солдат чертыхнулся, уронил кувалду и присоединился к Хоменко. Вдвоем они, покраснев от натуги, налегли на штурвал, и тот, словно сдаваясь, неожиданно тонко заскрипел, чуть поддался и затем неожиданно резко провернулся.

– Гасите лампу, – скомандовал Таланов, представив, какой отличной мишенью они станут на фоне освещенного входа. – Давайте фонарь. Ну… Открывайте – и с богом, – напутствовал он скорее себя и, с пистолетом наготове, первым шагнул в открывшийся проем.

Пропустив их, на той стороне сразу закрыли люк, оставив только узкую щель. Было темно и сыро, но не мокро. Капитан втянул влажный воздух. Пахло влагой и затхлостью, как это бывает в нежилых и непроветриваемых помещениях. В отдалении шумела вода – не капли конденсата, а настоящий поток, судя по звуку, что-то наподобие ручья. Таланов положил палец на кнопку фонаря и неожиданно понял, что ему до смерти страшно. Сейчас он включит свет и… что он увидит? Все нервное напряжение последних дней и часов воплотилось в древнем, идущем из самых глубин естества ужасе перед неведомым, прячущимся в темноте. Офицер почувствовал себя маленьким ребенком перед шкафом, в котором скрывается чудовище. Стоит только открыть дверцу и…

– Командир?.. – Шепот десантника за спиной вернул его к действительности.

– Сейчас, прислушаемся… – Виктор про себя обрадовался человеческому голосу, который стал словно соломинкой, переброшенной в загробный мир из мира живых. – Сначала слушаем.

Леденящий страх немного отпустил, но все равно Виктору пришлось взять фонарь крепче и нажать кнопку второй рукой, с зажатым в ней пистолетом, с силой надавив ребром ладони. Сердце поднялось уже почти к самому горлу и билось в сумасшедшем ритме. Наконец механизм слабо щелкнул и сработал.

Батарея садилась, луч света был слабеньким и рассеянным. Солдаты увидели обычный коридор, под сводчатым потолком, метров пять длиной, с пологим спуском – облупившаяся штукатурка местами открывала красный пористый кирпич, по середине пола по всей длине шел мелкий желоб, впрочем, пустой. Далее коридор резко поворачивал вправо, из-за угла и доносился шум воды.

– Вперед, – сказал Таланов и сам первым двинулся с места. В горле пересохло так, что было больно глотать, пористая резина, покрывающая корпус фонаря, перестала впитывать пот и неприятно липла к пальцам. Каждый шаг гулко отдавался под сводами прохода. На мгновение офицеру послышался отзвук человеческого голоса. Виктор замер, пригнувшись, напряженно вслушиваясь.

Проклятая вода, опять заглушает все звуки…

Нет, показалось…

Он выключил свет и по памяти добрался до поворота. Нащупав тыльной стороной ладони острый каменный угол, Виктор осторожно выглянул, насколько это можно сказать про действие, совершенное в полной темноте. Прохладный ветерок захолодил разгоряченное лицо, высохшие струйки пота стянули кожу лба. Звук текущей воды стал ощутимо громче. Похоже, источник находился совсем недалеко.

– Стоим на месте, – тихо, только чтобы солдаты его услышали, прошептал капитан.

Он глубоко, но как можно тише вздохнул и, держа руку на отлете, коротко мигнул фонарем, послав мгновенный луч вперед, во тьму, и сразу выключив его. И сразу же отшатнулся назад, укрываясь за углом от возможной стрельбы, осмысливая увиденное за этот краткий миг.

Получалось, что за поворотом был еще один коридор, который буквально через пару шагов выводил в какой-то широкий туннель, наверное, главный квартальный коллектор или водосток. Оттуда и доносился плеск – звук, отражаясь от стен, создавал впечатление гораздо более отдаленного источника. Наверху, по правой стороне, на высоте человеческого роста Виктор заметил два изолированных провода, видимо, электропитание. Это обнадеживало, значит, эта часть городского подземелья вряд ли изолирована и из нее можно попасть дальше, на юг или юго-запад.

Подальше отсюда.

– За мной, – все так же тихо скомандовал Таланов, продвигаясь вперед, к основному туннелю, скользя локтем по шершавой стене, чтобы не потерять ориентацию. Когда локоть провалился в пустоту, а поток покатил свои воды прямо перед ним, заглушая все звуки, Виктор повторил тот же прием с выглядыванием и мгновенным включением света.

Безуспешно. То ли не ко времени скончалась батарея, то ли что-то разладилось в самом механизме.

Таланов шепотом чертыхнулся, у него была зажигалка и световая шашка, но всего одна, ее следовало поберечь для предстоящего пути. Возвращаться за каким-нибудь факелом не хотелось. Виктор сделал пару мелких шагов, тщательно ощупывая подошвой пол. Он сунул фонарик за пояс, переложил пистолет в левую руку и пошарил по стене в направлении замеченных проводов. К счастью, пальцы быстро наткнулись на холодный, похоже, металлический ящичек с рычагом переключателя. «Надеюсь, от старости и сырости ничего не испортилось, – подумал Виктор. – Если это вообще электричество, а не какой-нибудь хитрый коммутатор, разводка сети или сигнализация».

Он нажал на рычаг. Как и штурвал переходного люка, тот подался туго, но затем почти сразу же скользнул вниз. В ящике отчетливо и громко щелкнуло. Под потолком вспыхнуло несколько тусклых светлячков – маленькие желтые точки в кромешной тьме. Спустя несколько томительных мгновений они потеплели, разгораясь все ярче, распугивая мрак по углам.

«О, черт возьми», – пронеслось в голове Виктора.

Как не повезло…

Басалаев повел фонарем, в желтом луче детские лица казались одинаковыми – бледные, осунувшиеся, нездорового землистого цвета. У некоторых на глазах были повязки. У двух или трех была плотно забинтована вся голова. Глаза остальных под сосульками давно немытых волос неподвижно отражали свет, ни один не зажмурился и не закрылся. Майору стало не по себе, он и так не любил детей, а теперь еще некстати вспомнились американские фильмы ужасов про оживших мертвецов. Режиссеры любили изображать их с таким же остановившимся, безжизненным взглядом.

«Хуже детей могут быть только больные дети», – подумал контрразведчик, подавляя нервный озноб.

– Сейчас я дам каждому из вас веревку, – с теплотой и искренней заботой объяснял Терентьев. Он говорил по-немецки, делая длинные паузы, и вслед за ним тонкий детский голосок старательно повторял все сказанное по-французски, еще один переводил на незнакомый майору певучий язык, похоже, испанский. – На ней завязаны узлы. Каждый должен взяться за веревку у узла и ни в коем случае не отпускать. Мы пойдем как поезд, дядя Губерт и я – впереди, как паровозики, а вы за нами, как вагончики. И так мы уйдем отсюда к хорошим и добрым людям.

– А плохие люди не догонят нас? – спросил кто-то из толпы детей несчастным голоском.

– Нет, – через силу улыбнулся Иван. – К нам на помощь пришли солдаты, они вас защитят.

«К нам на помощь», но «вас защитят», отметил майор. Не «нас». И снова задумался: что же привязало «попаданца» к Рюгену? Организовать спасение приюта можно было и более расчетливыми методами, но что-то заставило Терентьева вцепиться в это место, что-то настолько серьезное, что заглушило трезвый расчет…

Кто-то из детей начал говорить, но его слабый голос оборвала, словно ножом разрезала, длинная очередь. Звуки выстрелов шли как будто из-под земли.

Пулемет лупил длинными очередями, почти без перерывов, так стреляют в упор и насмерть, когда уже не имеют значения ни экономия патронов, ни перегрев ствола. И почти сразу же перестук пулемета потонул в сплошной какофонии мгновенной яростной перестрелки, вспыхнувшей в подземелье.