– Скорее бы уж Зал Зеркал, – буркнула Мия.

С инцидента в Зале Маузера прошла перемена. Она отмахнулась от вопросов Трика с Эшлин, беспокоившихся за нее, сочинив историю о том, как съела на завтрак тухлую селедку, и через несколько минут недоверчивых переглядываний парочка закрыла тему. У остальной паствы был еще один урок в Зале Песен, но рука Мии по-прежнему имела синевато-черный оттенок, и посему Наив повела ее на первое занятие в печально известный Зал Масок.

Лестницы и коридоры. Хор, окна и тени.

Перед Мией простирался зал, в котором витал сладковатый аромат. Все поверхности были укрыты багряными полотнами. Длинные красные занавески колыхались от тайного ветерка, как танцоры. Витражные стекла мерцали алым. Вдоль стен ровными шеренгами стояли статуи, вырезанные из редкого красного мрамора; у всех изваяний прекрасных обнаженных людей, как ни странно, отсутствовали головы. Что еще страннее, масок нигде не было видно. Вместо них, куда ни глянь, стояли зеркала. Стеклянные и из полированного серебра, позолоченные, деревянные и с хрустальными рамами. На Мию смотрела сотня отражений. Кривая челка. Бледная кожа. Мешки под глазами.

Неизбежные.

Наив удалилась из зала. Двустворчатые двери закрылись с тихим щелчком.

– Ты рано, душа моя.

Мия поискала среди отражений источник голоса. Он был хрипловатым. Дымным. Музыкальным. Она заметила какое-то движение; мелькнули изгибы фигуры, обтянутой мантией винно-красного цвета. Тяжелые занавеси из настоящего рубинового шелка раздвинулись, и появилась Аалея, шахид масок.

Увидев женщину при свете, Мия ощутила почти болезненное покалывание в животе. Назвать ее привлекательной было все равно что назвать тайфун – летним бризом или три солнца – огоньком свечи. Аалея была просто прекрасна, до боли, до одури прекрасна. Густые кудри текли полночными реками к ее талии. Подведенные сурьмой глаза мерцали, тая в себе загадку, полные губы алели оттенком окровавленного сердца. Фигура имела форму песочных часов. Она была из тех женщин, о которых читаешь в древних мифах, – из тех, ради которых мужчины осаждали города, осушали океаны или шли на другие невероятно глупые поступки, лишь бы обладать этими красавицами. Мия чувствовала себя как под кайфом в ее присутствии.

– Прошу прощения, шахид. Я могу прийти позже, если пожелаете.

– Конечно, нет, моя милая, – улыбка Аалеи была подобно солнцам, вышедшим из-за туч. Она протанцевала через зал и расцеловала Мию в щеки. – Оставайся и добро пожаловать.

– …Благодарю, шахид.

– Присаживайся. Хочешь выпить? У меня есть сахарная вода. Или тебе чего-нибудь покрепче?

– Виски?..

Казалось, будто улыбка Аалеи была создана специально для Мии.

– Как пожелаешь.

Мия устроилась на одном из бархатных диванов с пузатеньким бокалом напитка насыщенного золотого цвета. Шахид села напротив, держа в тонких пальцах с острыми накрашенными ноготками фужер с темной жидкостью. Женщина выглядела как оживший портрет. Богиня, ступающая по миру земными ногами, которая каким-то чудом сочла нужным провести пару минут с…

– Ты Мия.

Девушка заморгала, чувствуя легкое головокружение от парфюма.

– Да, шахид.

– Какое красивое имя. Лиизианское?

Мия кивнула. Сделала глоток из бокала и скривилась, когда жидкость обожгла горло. Дочери, как же хотелось покурить…

– Расскажи мне о нем, – попросила Аалея.

– О ком?

– О своем первом юноше. Ты познала только одного, если я не ошибаюсь?

Мия попыталась удержать челюсть на месте. Аалея вновь ослепительно улыбнулась, наполняя грудь девушки теплотой, которая не имела никакого отношения к алкоголю. В этих темных глазах было что-то, что говорило о родственной связи. О разделенных секретах. Она была как сестра, которую Мия никогда раньше не встречала. Голос в голове Мии шептал, что шахид обрабатывает ее своими чарами, и все же, по какой-то причине, это не имело значения.

«В этом весь фокус», – предположила она.

– Мне особо нечего рассказывать, – ответила Мия.

– Может, начнем с его имени?

– Я его не знаю.

Аалея подняла выщипанную бровь, позволяя тишине задать вопрос вместо нее.

– Он был милым юношей, – наконец призналась Мия. – Я ему заплатила.

– Ты заплатила юноше за свой первый раз?

Мия встретилась с ней взглядом, не желая отводить глаза.

– Прямо перед тем, как приехать сюда.

– Можно высказать свою догадку насчет того, почему ты это сделала?

Мия пожала плечами.

– Если вам угодно.

Аалея красиво улеглась на диване, потягиваясь, как кошка.

– Твоя мать, – начала женщина. – Она была красавицей?

Мия моргнула. Промолчала.

– Ты знаешь, что ни разу не посмотрела в зеркало с тех пор, как села? В этой комнате куда ни глянь, везде увидишь свое отражение. И тем не менее ты сидишь и смотришь на бокал в своей руке, делая все возможное, чтобы избежать собственного лица. Почему?

Мия взглянула на шахида. Скорее всего, мужчины всегда валялись перед ней штабелями. Она не знала, каково быть неказистой. Маленькой. Обыкновенной. В глазах Мии вспыхнула ярость, голос стал сухим и жестким.

– Некоторые из нас не рождаются такими везучими, как другие.

– Тебе повезло больше, чем ты думаешь. Ты родилась без того, за что большинство людей ценят своих возлюбленных. Эта глупая ценность зовется красотой. Ты знаешь, каково это, когда на тебя не обращают внимания. Знаешь это достаточно хорошо, чтобы заплатить юноше за его любовь. Чтобы познать эту сладость, пусть и всего на несколько мгновений.

– Уверяю вас, это было не так уж и сладко.

Аалея улыбнулась.

– Ты уже понимаешь, что значит желать, моя дорогая. И вскоре поймешь, какую силу может дать пробуждение этого желания в других.

– Чему конкретно вы здесь учите?

– Ласковым касаниям. Долгим взглядам. Нашептанным пустякам, которые значат все. Вот оружие, которым я тебя наделю.

– Если вы не возражаете, я предпочитаю сталь, – Мия нахмурилась. – С ней быстрее и честнее.

Аалея рассмеялась.

– И что будешь делать, если тебе понадобится информация для подношения? Если твоя цель прячется, и ее местоположение знает только доверенный слуга? Или если тебе нужно добыть пароль, чтобы попасть на собрание, на котором будет присутствовать твоя цель? Или втереться в доверие к женщине, которая может привести тебя к жертве? Как тебе поможет в этом сталь?

– Мне говорили, что раскаленные угли творят чудеса в таких ситуациях.

– Разгоряченная плоть все равно послужит лучше. И оставит меньше шрамов.

Шахид встала, плывущей походкой подошла к дивану Мии и села рядом. Мия чувствовала аромат ее духов – пьянящий, головокружительный. Утонула в темных колодцах ее глаз. В Аалее чувствовалось некое притяжение. Магнетизм, которому Мия невольно поддавалась. Быть может, в ее запахе была какая-то аркимия?

– Я научу, как заставить других любить тебя, – промурлыкала Аалея. – Мужчин. Женщин. Целиком и полностью. Пускай и всего на неночь. Пускай и всего на секунду. – Она провела ласковыми пальцами по щеке Мии, оставляя за собой покалывающий след. – Я научу тебя, как пробуждать в других желание. Но сперва ты должна совладать с лицом, которое увидишь в зеркале.

Чары Аалеи разрушились, бабочки в животе Мии умерли одна за другой. Она глянула в ближайшее зеркало. На отражение в нем. На тощую бледную девчонку со сломанным носом и впалыми щеками, сидевшую рядом с женщиной, которая с тем же успехом могла быть одной из оживших статуй в зале. Это безумие. Каким бы сладким ни был ее парфюм, какие бы восхитительные пустяки она ни шептала, Мие никогда не стать красавицей. Она давно смирилась с этим фактом.

– Поверьте, я смотрела в зеркало пристальнее многих, – ответила девушка. – И хоть я ценю ваше мнение, шахид, если вы будете сидеть здесь и говорить мне, что я сама должна полюбить себя, прежде чем меня смогут полюбить другие, боюсь, я заплюю этим славным виски ваш симпатичный красненький коврик.

Смех. Яркий и теплый, как все три солнца. Аалея взяла Мию за руку, прижала ее к своим кроваво-алым губам. Девушка невольно почувствовала, как на щеках расцветает румянец.

– Нет, моя дорогая. Я не сомневаюсь, что ты себя знаешь лучше, чем кто-либо другой. Как и все мы, серые мышки. И я не собиралась говорить, что ты должна научиться любить лицо, которое сейчас видишь в зеркале. – Аалея снова коснулась щеки Мии, вызывая головокружительный прилив теплоты. – Я хотела сказать, что ты должна совладать с лицом, которое увидишь в зеркале завтра.

– Почему? – Мия нахмурилась. – Что произойдет сегодня вечером?

Аалея улыбнулась.

– Мы наделим тебя новым, разумеется.

– Чем новым?

– Носом и глазами, определенно, – Аалея цокнула язычком. – Видишь ли, они слишком примечательные. Кривоватый клювик может вызвать вопросы о том, как его сломали. Темные впадины на месте щек могут натолкнуть цель на мысли о том, чем ты занимаешься неночами, вместо того чтобы спать, как добросовестная дочерь Аа. А места, в которые мы тебя скоро отправим… – Шахид улыбнулась. – Пока что ты нужна нам миловидной, но не запоминающейся. Хорошенькой, но не слишком приметной. Чтобы ты могла обратить на себя внимание, если захочешь, или раствориться в толпе, если понадобится.

– Я…

– Разве ты не хочешь стать симпатичной, милая?

Мия пожала плечами.

– Мне плевать, как я выгляжу.

– Но, тем не менее, ты платишь юноше, чтобы он тебя любил?

Шахид подалась вперед. Мия чувствовала жар, исходящий от ее кожи. Во рту внезапно пересохло. Мия задышала чуть быстрее. Злость? Унижение? Или что-то другое?

– Может, это неправильно, – сказала Аалея. – Может, это несправедливо. Но это мир сенаторов, консулов и люминатов – республик, культов и учреждений, построенных и поддерживаемых преимущественно мужчинами. В нем любовь – это оружие. Секс – это оружие. Твои глаза? Твое тело? Твоя улыбка? – Женщина пожала плечами. – Оружие. И они дают больше силы, чем тысяча мечей. Открывают больше ворот, чем тысяча боевых ходоков. Любовь свергала королей, Мия! Рушила империи! Даже посеяла раздор на нашем бедном, опаленном солнцами небе.

Шахид отвела выбившуюся прядь от щеки Мии.

– Они ни за что не увидят нож в твоей руке, если будут заворожены твоими глазами. Они ни за что не почувствуют отраву в своем вине, если будут опьянены твоей внешностью. – Женщина повела плечом. – Красота попросту все облегчает, милая. С ней тебе будет проще, чем сейчас. Может, это и грустно. Может, и неправильно. Но такова истина.

Голос Мии понизился до напряженного шепота. На задворках сознания бушевала ярость.

– И откуда вам знать, каково мне сейчас, шахид?

– Я носила столько личин, что едва помню свою первую. Но я не всегда выглядела как картинка, Мия, – Аалея отклонилась назад и улыбнулась. – Я была похожа на тебя. Знала желание. Ноющую боль. Опустошение. Знала, как знала себя. Поэтому, когда Мариэль даровала мне красоту и я научилась пробуждать это желание в других, меня было не остановить.

– Мариэль… – выдохнула Мия.

«Ткачиха плоти».

Теперь все разложилось по полочкам. Неземная красота Аалеи. Юное лицо и древние глаза Маузера. Даже домашняя теплота в образе Достопочтенной Матери. Наконец Мия поняла, почему зал носил такое название. Зал Масок. Дочери, да так можно назвать всю гору! Убийцы внутри – все как один – прячутся за фасадами, но не из керамики или дерева, а из плоти. Красота. Молодость. Материнская нежность. Как лучше поддерживать штат анонимных ассасинов, если не путем перекройки их лиц всякий раз, как возникает надобность? Как лучше соблазнить цель, смешаться с толпой или встретиться и мгновенно забыться, если не путем подбора лица, созданного специально для этой задачи?

«Как лучше заставить нас забыть, кем мы были, и сформировать из нас тех, кого они хотят видеть?»

Каким бы оно ни было несовершенным в глазах других, это ее лицо. Мия не знала, как реагировать на то, что эти люди его изменят…

«Ничего не имей, – сказал Меркурио. – Ничего не знай. Будь ничем».

Мия сделала глубокий вдох. С трудом сглотнула.

«Потому что тогда ты будешь способна на все».

– Идем, – позвала Аалея. – Ткачиха ждет.

Шахид встала и протянула руку. Мия вспомнила уродливое лицо Мариэль; трескающиеся слюнявые губы, изувеченные короткие пальцы. Мистер Добряк вздохнул у ее ног, и девушка собралась. Сжала кулаки. Это цена, которую она решила заплатить. За отца. За семью.

«Когда всё – кровь, кровь – это всё».

Что еще она могла сделать?

Мия приняла руку Аалеи.

Она не заметила этого при своем первом посещении, но, в отличие от зала Аалеи, стены комнат Мариэль действительно были завешаны масками. Керамическими, из папье-маше. Стеклянными, глиняными. Карнавальными, масками смерти, детскими и древними, искореженными масками из кости, кожи и шкур животных. Комната лиц – прекрасных, безобразных и посредственных, – но ни одного такого же жуткого, как лицо самой ткачихи.

И ни одного зеркала поблизости.

Мариэль сгорбилась в бледном аркимическом сиянии. На столе рядом с ней стояла статуэтка гибкой женщины со львиной головой, держащей в руках сферу. Мариэль читала какой-то пыльный фолиант, страницы хрустели при перелистывании. Когда шахид Аалея тихо постучала по стене, чтобы объявить о своем присутствии, ткачиха даже не подняла голову.

– Доброго вам вечера, шахид. – Когда Мариэль заговорила, с ее губ упала капля слюны. Ткачиха нахмурилась и промокнула увлажнившуюся страницу. Губы Мии скривились от отвращения.

– И вам, великая ткачиха, – Аалея улыбнулась и низко поклонилась. – Полагаю, у вас все хорошо?

– Лепо, благодарствую.

– Где ваш прекрасный брат?

Тут Мариэль подняла голову. Улыбнулась так широко, что губа вновь чуть не треснула.

– Кормится.

– Ах, – Аалея опустила руку на талию Мии и подтолкнула ее в комнату. – Простите, что прерываю, но я привела ваш первый холст. Полагаю, вы уже встречались.

– Мимолетно. Можете поблагодарить сокола Солиса за наше знакомство. – Мариэль вытерла слюну и кривовато усмехнулась Мие. – Доброй перемены, маленький даркин.

Мия съежилась от оскала на лице ткачихи. Теперь, когда шок от их первой встречи прошел, она поняла, женщиной какого типа была Мариэль. Ей сотни раз доводилось иметь с такими дело. Женщина улыбалась, чтобы девушке стало не по себе, это и так было ясно. Мариэль наслаждалась мучениями. Любила наблюдать за болью и навлекать ее, а также находиться в компании тех, кто разделял ее увлечение.

Садистка.

Тем не менее шахид Аалея обращалась к женщине чуть ли не с благоговением, ее взгляд был почтительно опущен. Мия полагала, что у этого есть причина. Если Мариэль поддерживала ее внешний вид, то вполне логично, что шахид масок хотела оставаться у ткачихи на хорошем счету. Даже если все будет заляпано чертовой слюной.

– Ну же, проходите, присаживайтесь.

Мариэль, скривившись, встала из-за стола и показала на знакомую плиту из черного камня. Кожаные ремешки и блестящая пряжка. Вспомнив свое пробуждение здесь, боль, неуверенность и головокружение, Мия ощутила кислый привкус во рту.

– Тебе надобно оголиться, маленький даркин, – прошепелявила Мариэль.

– Зачем?

Аалея ласково коснулась ее щеки.

– Доверься мне, милая.

Мия уставилась на ткачиху. Мистер Добряк свернулся в тени под ней, упиваясь страхом так быстро, как мог. Не проронив ни слова, Мия вытащила руку из повязки и стянула рубашку через голову. Затем сняла ботинки и бриджи – и легла голым телом на плиту. Камень холодил обнаженную кожу, покрывшуюся мурашками.

Мариэль произнесла какое-то слово, и над головой Мии вспыхнуло несколько аркимических сфер. Она прищурилась, ослепленная их сиянием. Над ней нависали два смутных силуэта, размытые светом. Голос Аалеи был теплым и сладким, как сахарная вода.

– Нам придется связать тебя, дорогая.

Мия стиснула зубы. Кивнула. Напомнила себе, что так тут положено. Что она сама на это подписалась. Девушка ощутила, как ремни стягивают ее руки и ноги, скривилась от боли, когда кожа впилась в больной локоть. Шею надежно зафиксировали с двух сторон кожаными подушечками. Она не могла повернуть голову.

– Что думаете? – прошепелявила Мариэль. – Дивно тонкие кости. Редкую красотку могла б я воссоздать.

– Думаю, пока хватит и легкого вмешательства. Лучше не погружаться глубоко слишком быстро.

– Она яко грудь растеряла.

– Делайте все, что в ваших силах, великая ткачиха. Уверена, результат будет виртуозным, как всегда.

– Как изволите.

Мия услышала хруст костяшек. Хлюпкий вдох. Часто заморгала, чтобы привыкнуть к яркому свету, в котором плавали силуэты. Ее сердце колотилось, Мистер Добряк не успевал поглощать нарастающий ужас. Беспомощная. Связанная. Прижатая к камню, как шмат мяса к мясницкой дощечке.

«Ты боролась, чтобы попасть сюда, – сказала себе Мия. – Каждую неночь и перемену на протяжении шести лет. Шести гребаных лет. Подумай о Скаеве. Дуомо. Реме. Мертвые у твоих ног. Каждый твой шаг – это шаг по направлению к ним. Каждая капля пота. Каждая капля кр…»

Ласковые руки погладили ее по лбу. Аалея зашептала на ухо:

– Будет больно, дорогая. Но не теряй веру. Ткачиха знает свою работу.

– Больно? – выпалила Мия. – Вы ничего не говорили о…

Боль. Изысканная, испепеляющая боль. Над ней затанцевали уродливые руки, пальцы двигались так, будто ткачиха играла симфонию на струнах из ее плоти. Мия чувствовала, как ее лицо подергивается волнами, кожа стекает, будто воск горящей свечи. Девушка сцепила зубы, подавила крик. Слезы застилали глаза. Сердце выпрыгивало из груди. Мистер Добряк набухал и колыхался, тени в комнате содрогались. Когда боль запылала сильнее, со стен попадали маски, и где-то в этой обжигающей, царапающей черноте кто-то взял ее за руку и крепко сжал, обещая, что все будет хорошо.

– …Держись за меня, Мия…

Но боль…

– …Держись, я с тобой…

О Дочери, как же больно…

Это длилось целую вечность. Боль ослабевала лишь для того, чтобы она могла отдышаться, страшась момента, когда все начнется заново. Ни разу за все эти бесконечные минуты Мариэль к ней не прикоснулась, и все же Мия чувствовала руки женщины повсюду. Они раздвигали ее кожу, выворачивали плоть. По тающим щекам бежали слезы. И когда руки Мариэль опустились ниже, к груди и животу Мии, она не выдержала. Крик проскользнул сквозь зубы и поднялся выше, выше к горящей тьме над ее головой, затягивая в милостивую черноту, где она ничего не чувствовала. Ничего не знала. И была ничем.

– …Я не отпущу тебя…

Совсем ничем.

Она не стала красавицей.

После, сидя в своей комнате, Мия поняла, что ткачиха не сделала ей такого подарка. Она не стала ожившей статуей, как Аалея. Не стала той, ради кого генерал собрал бы армию, герой одолел бы бога или демона, а страна объявила бы войну. Но, глядя на себя в зеркало на комоде, Мия была зачарована. Проводила пальцами по щекам, носу и губам. Ее руки до сих пор дрожали.

Мистер Добряк сыто наблюдал за ней с подушек после щедрого пира из ее страха. Мия очнулась в своей кровати и обнаружила его рядом, уставившегося своими не-глазами. Шахида Аалеи нигде не было, хотя Мия по-прежнему слышала аромат ее духов.

Усевшись перед зеркалом, она ожидала увидеть в нем незнакомку. Но, всматриваясь в свое лицо на поверхности полированного серебра, она поняла, что все равно осталась собой. Темные глаза, лицо в форме сердечка, губки бантиком, все при ней. Но каким-то образом Мия стала… симпатичной. Не настолько, чтобы это граничило с красотой. Обыкновенная миловидность, которая встречается сплошь и рядом. Та, которую можно заметить, проходя мимо, и тут же забыть.

Казалось, будто пазлу ее лица наконец вернули недостающий кусочек. Изменения были мелкими, но почему-то обеспечили существенную разницу. Губы стали более пухлыми. Нос выпрямлен. Кожа – нежная, как сливки. Синяки под глазами исчезли, а сами глаза стали будто бы немного больше. Кстати, об этом…

Мия заглянула в вырез одежды и уставилась на место, где раньше не было груди.

– Дочери, – пробормотала она. – Это что-то новенькое…

– …Надеюсь, ты заметила, как я вежливо воздержался от замечаний…

Мия покосилась на не-кота, расположившегося на зеркальной раме над ней.

– Твоя сдержанность заслуживает восхищения.

– …На самом деле я просто не придумал ничего остроумного…

– Слава Пасти за эту небольшую милость.

– …Или за ощутимо увеличенную. В твоем случае…

Мия закатила глаза.

– …Мы оба знали, что это долго не продлится…

Девушка вернулась взглядом к отражению. Встретилась с глазами своего нового лица. По правде говоря, она думала, что будет чувствовать себя странно. Лишенной чего-то – личности, сущности, индивидуальности. Может, даже оскверненной в каком-то смысле? Но это по-прежнему было ее лицо. Ее плоть. Ее тело. И когда Мия пожала плечами, девушка в зеркале повторила движение. Так было всегда. И так будет всегда.

Стоило признать.

Ткачиха знала свою работу.