Итак, теперь я пришла к выводу, что бача пош – недостающий фрагмент в истории женщин.

У нас есть представление о том, как формировался патриархат. Но тогда же родилось и сопротивление. Бача пош – это одновременно историческое и современное непризнание патриархата теми, кто отказывается принимать господствующий порядок для самих себя и своих дочерей. Большинство бача пош, включая Захру, Шукрию, Шахед, Надер и Мехран, дорого заплатили за то, что жили как мальчики, и редко сами выбирали себе такие обстоятельства. Но, едва оказавшись на другой стороне, они стали отвечать ударом на удар. И это не осталось незамеченным. Так может ли существовать история, повествующая одновременно об уступке и сопротивлении, о трагедии и надежде?

С женщинами это всегда так и бывает.

Несмотря на осведомленность афганцев об этой практике, отдельные бача пош часто изолированы и вынуждены размышлять о своих представлениях о гендере в одиночку. Но каждая бача пош старшего возраста из тех, с кем я знакомилась, в какой-то момент обращалась ко мне и спрашивала, существуют ли где-нибудь другие такие, как она. Некоторые поражались, узнав, что такие есть – и не только в Афганистане, но и в других странах. Как можно поговорить с ними? – спрашивали меня бача пош. Как нам встретиться? Или, как однажды спросила меня Шахед, как бы им построить деревню, где они смогут жить все вместе?

Надер как раз это и пытается сделать на свой собственный скромный лад, взращивая сопротивление в своей группе тхэквондо.

Это лишь начало, и нам следовало бы вкладывать намного больше усилий, чтобы помочь ей расширить этот круг. Ибо на протяжении всей истории, когда европейские и американские женщины маскировались под мужчин, чтобы сражаться в войнах, получать высшее образование и становиться, к примеру, врачами (все эти сферы поначалу были недостижимы для женщин), со временем за этим последовал более обширный сдвиг, в процессе которого все больше областей медленно и неохотно открывалось перед женщинами. Одиночные акты переодевания в мужчин не то чтобы вызвали этот сдвиг, но были частью чего-то большего – женского нелегального подполья, которое постепенно пришло к игнорированию всего того, что твердили женщинам о слабости их гендера, научившись маскироваться под другой пол и имитировать его.

Пусть некоторые называют трагедией то, что женщинам «не позволено быть женщинами», носить летящие юбки и цветы в волосах, что вместо этого они вынуждены перенимать внешность и повадки мужчин. Но именно от этого большинство женщин в большинстве стран должны были отказаться, чтобы внедриться на мужскую территорию. Спросите женщин-администраторов, юристов и тех, кто работает на Уолл-стрит, много ли женственности они могут себе позволить демонстрировать в будние дни. И кто вообще сказал, что эти внешние украшения делают человека женщиной?

Афганистан – это история патриархата в самой брутальной его форме. Но это еще и квинтэссенция истории Запада с элементами той жизни, которую вели наши праматери и праотцы. Изучая плохо функционирующую общественную систему в Афганистане, мы можем постепенно прийти к пониманию, что большинство из нас – мужчин и женщин, независимо от национальности или этноса, – временами поддерживают сомнительную культуру чести, в которой и женщины, и мужчины пойманы в ловушку традиционных гендерных ролей. Возможно, потому, что все мы предпочитаем эти роли, или потому, что так нас воспитывали и мы ничего иного не знаем.

Феномен бача пош дает ключ и к более обширному вопросу о том, когда и как может начать разрушаться строгая патриархальная и патрилинейная система в Афганистане. Жители Запада иногда пытались рассказывать афганским женщинам о гендере, свободе, человеческих правах и о том, как они могут воспитать в себе уверенность, чтобы постоять за себя.

Увы, переодеть дочь как сына или выйти за дверь дома в облике мужчины – вот два единственных творческих способа, которыми афганки сопротивляются безвыходной системе. И это говорит нам: наследуемая при рождении – в мужском теле – власть и сила не обязательно способствует новаторству. Зато отсутствие всякой прирожденной власти и силы заставляет новаторствовать женщин, которые должны учиться выживать чуть ли не с самого момента рождения. И уж в этом-то искусстве афганкам не нужен никакой благотворительный тренинг.

Как говорит Азита, бурки и любые иные способы скрываться исчезнут лишь тогда, когда в Афганистане настанут времена безопасности и правления закона. До тех пор мало что может случиться в плане смягчения жестких социальных норм или открытия возможностей для женщин. Ибо больше всего – и прежде всего – этой стране нужен мир.

Во время войны легко приводить аргументы в пользу того, чтобы забрать дочь-подростка из школы, – так же легко, как и аргументировать выдачу ее замуж в юном возрасте или воспользоваться ею для выплаты долгов. В войну люди мечтают меньше, никакое будущее может и не наступить, и перспектива дожить до старости становится абстракцией. Война кладет конец стремлению к переменам и даже вере. Страх, который порождают экстремальные опасности военного времени, усугубляет консерватизм и ограничивает мышление, заставляя семьи «окукливаться» и не доверять никому во внешнем мире. Альянсы, заключаемые путем брака, в которых женщины играют роль разменных фигур, становятся еще более важным делом. В большинстве случаев требовать от женщин более масштабной, политической борьбы – бросать вызов обществу или собственной семье в военное время – значит требовать слишком многого.

А после войны все упирается в деньги.

Ценность женщин в обществе может быть полностью осознана и принята – мужчинами, женщинами и правительствами – только тогда, когда они начнут достигать некоторого экономического равенства. Возрастающая финансовая сила делает возможной силу политическую. А политическая сила необходима, чтобы высказываться за реальные изменения в семейном праве, за запрет многоженства, за позволение женщинам получать развод и опеку над детьми, за законодательное преследование домашнего насилия и сексуализированной жестокости. И только образованные женщины, которые могут обрести экономическую власть, будут способны бросить вызов ущербным трактовкам религии и культуры, предписывающим сегрегацию и определенное поведение одному из гендеров.

Это не просто аргумент за права человека, это аргумент Уоррена Баффета и Кристины Лагард: страны, которые хотят развивать свою экономику и стандарты жизни, не могут себе позволить сажать под замок половину своего населения. И еще это аргумент Вирджинии Вулф: чтобы творить, женщине нужны деньги и собственная комната.

Консерваторы и экстремисты в любом обществе чрезвычайно остро осознают этот факт. Те, кто контролирует жизнь и тела женщин, контролируют деньги и обладают властью. Женщины, которых держат в заточении, будь то по причинам религии, культуры или чести, не смогут зарабатывать деньги и не будут обладать никакой властью. Женщины, которых выдают замуж отцы, а потом запирают и насилуют мужья с целью получить наследника мужского пола, никогда не будут править страной или исследовать ее природные ресурсы. Или сражаться на войне, если уж на то пошло. Женщины, которые никогда не получают образования, вряд ли станут требовать по праву принадлежащее им наследство. Женщины, у которых нет власти над репродуктивной функцией собственного тела, никогда не смогут бросить мужчинам вызов в экономической сфере. Те, кто обладает властью создавать жизнь, правят вселенной.

Мужчины – это ключ, позволяющий просачиваться в патриархальность и подрывать ее изнутри.

Когда война, которую ведут США, окончится, многие по-прежнему будут говорить, что принятое обращение с женщинами в Афганистане – особенность его культуры и религии. Что защита прав женщин в Афганистане – безнадежное дело. Что афганцы просто очень консервативны и чересчур закоснели в своих тысячелетних традициях. Но это неправда. Я верю, что большинство афганских мужчин на личностном уровне далеки от экстремизма или фундаментализма.

Вся надежда – на этих мужчин, которые властны над тем, что происходит с их дочерями. За каждой осмотрительно амбициозной афганкой с ее зреющими планами завоевать мир стоит необычный отец. И за каждой успешной взрослой женщиной, которая сумела ступить на новую территорию и сделать что-то такое, чего женщины обычно не делают, есть решительный отец, который, развивая свою дочь, дает новое определение норм и общества. Всегда будет существовать небольшая группка представительниц элиты, дочерей богатых родителей, которые могут выбирать – уехать за границу или занять высокое положение в политике. Они определенно будут вдохновлять других; но для того, чтобы значимое число женщин пользовалось преимуществами высшего образования и участвовало в экономике на более высоком уровне, потребуются наделенные властью мужчины, просвещающие множество других мужчин.

Сотни «гендерных проектов», финансируемых гуманитарными деньгами, могли бы быть более эффективными, если бы охватывали и мужчин тоже. Тот факт, что представители Запада часто приезжали с намерением развивать только женщин в страну, где большинство населения составляют безработные, лишь внес свой вклад в представление о том, что вся идея прав человека и гендерного равенства – это заговор против мужчин.

Вот почему оказавшихся на виду молодых девушек и женщин, поддерживаемых отцами, следует всячески культивировать и пропагандировать как местные примеры того, что развитие дочерей ведет к экономическому процветанию – для всех, потому что дочь приносит в семью больший достаток как образованная молодая женщина, нежели как невеста, при этом ни в коем случае не делая своего отца «не совсем мужчиной» – а мужчиной, у которого дом зажиточнее. Таким способом одни мужчины могут пересмотреть идею чести для других – для всех мужчин. Честь заключается не в том, чтобы бить женщину, продавать ее или брать другую жену; она в том, чтобы иметь образованную дочь. Мужчины тоже страдают от нынешней системы чести, поскольку в одиночку влачат бремя содержания и защиты своих семей.

Так же как тогда, когда движение за гражданские права цветных, распространяясь, охватывало и белых, когда натуралы присоединялись к борьбе за право геев на браки, консерваторам становится труднее сопротивляться, если укрепляется новая экономика и социальные нормы вокруг гендера сдвигаются как женщинами, так и мужчинами.

Мы должны всячески желать такого развития Афганистану, не только в силу доброты наших сердец или каких угодно идеалистических представлений, но и потому, что исследования ошеломляюще доказывают, что в тех странах, где устанавливается равенство, намного меньше насилия и больше экономической стабильности. В том, что касается «национальной безопасности» и внешней политики, афганские женщины, равно как и женщины в глобальном смысле, должны быть заботой каждого, вплоть до военных включительно.

В книге «Пол и мир во всем мире», посвященной исследованию отношений между гендером и насилием, политологи делают вывод, что насилие на микроуровне – например, между мужем и женой – напрямую отражается в том, насколько высок градус насилия в обществе. Как внутри страны, так и против других стран. Государства, подавляющие своих женщин, обычно угрожают своим соседям и более далеким странам. Так что чем больше прогресса в положении женщин увидит Афганистан, тем меньшей угрозой будет эта страна для остального мира.

Почему же в таком случае женщины часто низведены до уровня «вопроса», а не возглавляют верхние строчки любой программы внешней политики?

Женщины никогда не были «вопросом». История Афганистана в последние десятилетия – лишь один из примеров того, как женщины – и власть над ними – оказываются в самом центре конфликта. То, что по ошибке называют «правами женщин», – это даже не просто права человека. Это вопрос эволюции и построения мирных цивилизаций.

Герда Лернер, исследовав происхождение патриархата, предсказала, что этот конструкт в один прекрасный день придет к концу, поскольку он есть созданная человеком идея. Вероятно, всегда будет существовать сексизм, как и поныне существует расизм. Но рабство официально отменено в большинстве стран на Земле. Путь к свободе для афганских женщин будет долгим, но он не обязан быть бесконечным.

Возможно, когда-нибудь в нашем будущем женщины смогут не ограничиваться теми ролями, которые общество считает естественными, «богоданными» или приемлемыми для женщин. Женщине не понадобится маскироваться под мужчину, чтобы выйти на улицу, взобраться на дерево или заработать денег. Ей не нужно будет стараться походить на мужчину или мыслить как мужчина. Напротив, она сможет говорить на языке, который захотят понимать мужчины. Она будет вольна носить брючный костюм, или юбку, или что-то совершенно другое. Она не будет считаться за существо второго сорта, и ее свидетельские показания не будут засчитываться как половина мужских. Она будет признана как чья-то сестра, мать и дочь. И, может быть, когда-нибудь ее индивидуальность не будет ограничиваться тем, как она ладит с братом, сыном или отцом. Вместо этого ее будут признавать как личность, чья жизнь имеет ценность сама по себе.

Это не станет концом света, нации, государства или сексуальности. И не решит все мировые проблемы разом. Но это волнующее обещание того, что мы можем продолжать развиваться – маленькими прорывами индивидуального величия наряду с медленной перестройкой нашей цивилизации.

Это возможное будущее могло бы расширить границы человеческого опыта и стать одинаково освобождающим для мужчин и женщин. И было бы интересным для всех. Потому что, возможно, в ответе Азиты на вопрос о том, почему она рада, что родилась девочкой, есть некоторая доля истины: