30
Он не мог вспомнить, как долго находится с открытыми глазами. Или хотя бы как давно пребывает в сознании. Если, конечно, это можно так назвать. До Алекса просто потихоньку доходило, что он уже не спит.
Все выглядело расплывчатым, нерезким, отдаленным, приглушенным. Доносились какие-то отрывочные звуки, но что они означали, он тоже не мог сказать. Впрочем, разбираться с этим вопросом не хотелось.
Он вполне осознавал, что вокруг него что-то есть, однако мир казался потусторонним, словно Алекс не был его частью, а, напротив, находился в одиночестве и где-то в другом измерении.
Тело с головы до пят покалывали тупые толстые иголки, сделанные из сумеречных теней.
Все вокруг казалось нереальным, и в голову юноше закралась мысль, что на самом деле он дремлет и ему снится, что он уже проснулся. Никак не получалось понять, что именно происходит. И даже непонятно, где и как искать ключ к ответу.
Сколько бы Алекс ни старался, полностью сфокусировать сознание не удавалось.
Где-то там, вне ментального круга досягаемости, плавали обрывки мыслей, фрагменты понятий, которые вроде бы что-то значили, однако собрать, свести их воедино было задачей непосильной. Алекс понимал, что умеет это делать, более того, должен, но голова напрочь отказывалась повиноваться. Не хватало силы воли, чтобы заставить себя думать.
Мозг словно отключился. Алекс решил сформулировать хотя бы одну законченную мысль, однако слова разбегались. Раз за разом юноша начинал мысленно строить фразу, но в итоге все истончалось, рвалось, терялось в пустоте. Мозг явно был не в состоянии довести до конца решение поставленной перед ним задачи. Даже самых отчаянных усилий не хватало, чтобы удержать мысли на одном курсе.
Где-то на задворках сознания потихоньку росло чувство смутной, далекой паники, как бы предвестника приступа клаустрофобии. Впрочем, даже эти ощущения, едва всплыв на поверхность, немедленно тонули в черной пучине безразличия, оставляя после себя одну лишь глухую пустоту.
Хотелось злиться, а взять гнев было неоткуда.
При каждой попытке ухватить за хвост одну-единственную — любую! — эмоцию он просто вновь проваливался в вакуум.
Алекс наконец отказался от бесплодных попыток взбодрить собственное, пока еще смутное восприятие действительности и вдруг обнаружил, что сидит в кресле. Попытка встать не удалась: тело не слушалось совершенно. Собрав все силы, он посмотрел вниз и понял, что его руки лежат на подлокотниках. Приподнять их удалось, но лишь на пару дюймов, а все потому, что даже эта простенькая задача казалась совершенно ненужной.
Он медленно прищурился, пытаясь разглядеть зыбкое белое пятно напротив, узнать, чем оно занимается.
— Ну что, Алекс, очнулся?
Вроде бы этот звук называют женским голосом.
Отвечать на такой пустяк? Совершенно ни к чему.
— Сейчас мы тебе кроватку приготовим, ты в ней отдохнешь спокойно…
A-а, вот что она делает: расстилает постель. Заправляет простыню. Тайну происходящего удалось-таки слегка раскрыть, и такое достижение должно было наполнить Алекса чувством гордости, однако и тут ничего не вышло.
Он не мог решить, знакома ли ему эта женщина в белом. Не мог заставить себя достаточно долго приглядываться к ее лицу, чтобы вынести суждение. Взгляд все время норовил скользнуть на пол. Серые завитушки на линолеуме вторили путанице мыслей.
Потянуло впасть в слезливое отчаяние, однако в Алексе не осталось умения плакать, поэтому он просто продолжал сидеть и хлопать глазами.
— Пойду скажу доктору, что ты очнулся. Скоро обход, и он наверняка захочет тебя посмотреть. Да, мой сладкий?
Женщина приблизилась, вытащила салфетку из коробки на подоконнике, нагнулась над Алексом и обтерла ему рот и подбородок.
— Ну, так получше? — спросила она, швыряя бумажный комок в корзину за спинкой кресла Алекса.
Он захотел ответить, но ничего путного на ум не пришло.
Прежде чем удалиться, женщина снисходительно потрепала его по плечу. Светлый прямоугольник перед глазами потух. Алекс рассеянно подумал, что она, наверное, закрыла за собой дверь.
В голове гудело эхо от обрывков мыслей, фрагментов разговоров, бессвязных картинок. Алекс сидел недвижно, пока внутри кружился темный вихрь.
Впрочем, любопытно, где он находится и каким образом здесь очутился. Додумать мысль до конца не получалось: она постоянно застревала на полдороге к поверхности. Захотелось вылезти из кресла, однако задача сразу показалась титанической.
Мир продолжал темнеть. Всякий раз, приходя в себя, Алекс смутно догадывался, что только что впал в дрему.
Пока он сидел в кресле, дневной свет, изливавшийся откуда-то со спины, приобрел приглушенный вечерний оттенок.
— Алекс?
Мужской голос. Юноша приподнял подбородок и сообразил, что вновь отключился. Он медленно заморгал, пытаясь разогнать марево перед глазами.
Мужчина наклонился ближе:
— Привет. Как ты себя чувствуешь?
В руке человек держал планшет с зажимом для бумаг. На шее висел стетоскоп. Белый халат, синий галстук. Алексу не хватало волевого усилия, чтобы повыше поднять глаза и взглянуть мужчине в лицо.
Не дождавшись ответа, тот взял ладонь юноши и потряс. На ответное пожатие не оставалось ни сил, ни желания.
— Я доктор Хоффманн. Мы много раз встречались. Ты помнишь? Обсуждали здоровье твоей матери.
Мысль о матери была очень знакомой, однако представить себе ее лицо не получалось. Подобное умственное напряжение было за пределами нынешних способностей Алекса. Оставалось только сидеть и пялиться в пустоту.
— Я вижу, ты до сих пор не с нами… Все дело в торазине. Кстати, когда ты потихоньку привыкнешь к препарату, станет легче. Да и сонливости такой не будет.
Наконец Алекс сумел-таки повернуть глазные яблоки вверх, и мужчина улыбнулся. Он производил приятное впечатление. Внешне. На самом деле Алекс его ненавидел — по крайней мере ему так казалось. Какая-то глубоко запрятанная частичка души хотела ненавидеть доктора Хоффманна.
— Пожалуй, лучше не торопить события, так что давай-ка ложись и поспи. Как мне докладывали, тебе прилично досталось.
Собрав волю в кулак, Алекс еле слышно выдавил:
— Что?
Доктор Хоффманн стал проглядывать бумаги; перелистнул одну страницу, другую…
— Из отчета видно, что ты пришел в неистовство, по-видимому, решив, что наш медперсонал хочет обидеть твою мать. Даже нанес увечья санитару по имени Генри… Да и Элис до сих пор в себя прийти не может.
Алекс помнил лишь туманные вспышки света. Вроде бы он был испуган… не за себя, а за кого-то другого…
— Наши сотрудники никогда не стали бы обижать твою мать. Или любого другого пациента, если на то пошло. Они посвятили свою жизнь делу помощи больным людям.
Мужчина вновь полистал бумаги.
— Увы, если принять во внимание анамнез миссис Рал, твою дикую выходку нельзя назвать случайной. — Он тяжко вздохнул. — Порой психозы передаются по наследству. В случае твоей семьи есть подозрение, что речь идет о склонности к насилию.
Алекс тем временем сумел оторваться от спинки кресла на пару дюймов.
— Еще… один человек…
Раздался скрип, когда доктор Хоффманн непринужденно прислонился к старой больничной койке. Не выпуская планшет, он сложил руки на груди и сверху вниз уставился на Алекса.
— Слушай, я не понимаю, что ты там бормочешь.
— Со мной… был… кто-то…
— «Кто-то»? Ты о ком говоришь?
Алекс и сам не знал.
— О матери? Ты ее имеешь в виду? С Хелен все в порядке. Конечно, она сильно перепугалась, но за нее можешь не беспокоиться. Она отдыхает. И вообще я не думаю, что этот инцидент остался у нее в памяти.
Алекс хотел говорить, но не мог. С подбородка вновь потянулась ниточка слюны.
— Ладно, давай-ка померяем тебе давление, и я пойду займусь другими пациентами.
Доктор разогнул руку Алекса, обернул бицепс черной манжетой и, приложив мембрану стетоскопа к локтевой впадине, принялся накачивать воздух резиновой грушей. Сосредоточился, замер на несколько секунд, следя за стрелкой манометра, после чего нажал выпускной клапан.
— Хм, немножко низковато, — заметил он, делая какие-то пометки на бумаге, — но для торазина это не редкость. Ничего, последим повнимательней, а со временем, как я и говорил, ты вполне привыкнешь к своим лекарствам.
— Со вре… менем?..
Доктор взглянул на него исподлобья.
— Алекс, ты только что перенес серьезный психотический припадок, который требует интенсивного медицинского вмешательства. Сам посуди, о чем может свидетельствовать история твоей семьи? — Он вперился в бумаги. — Да вот хотя бы: твоей матери было как раз столько же, сколько сейчас тебе. К двадцати семи годам ее психоз проявился в полную силу.
В памяти Алекса смутно проступили давние страхи.
— Ну да ничего, — промолвил доктор Хоффманн, вновь вздохнув, — будем надеяться на лучшее. Опыт терапии таких больных показывает, что при надлежащем балансе медикаментов они перестают страдать от мании преследования… Боюсь, впрочем, тебе придется у нас некоторое время погостить.
— Погостить?.. — пролепетал Алекс.
— Ну как же, дорогой мой, ты ведь избил несколько человек, тебя вполне могут привлечь к ответственности.
Доктор успокаивающе похлопал Алекса по колену.
— Ты только не переживай, сейчас это тебе совсем ни к чему. — Он улыбнулся. — В крайнем случае попросим суд оставить тебя под нашим наблюдением. Ведь тюремная камера не лучшее место для таких больных. Кстати, не исключено, что может возникнуть необходимость оставить тебя в наших надежных руках. На неопределенное время. Ради твоего же блага, разумеется.
Алекс не смог сформулировать протест, однако на задворках сознания закопошилась тревога.
Не спуская с него глаз, доктор щелкнул шариковой ручкой и убрал ее в кармашек халата.
— Когда ты привыкнешь к медикаментам и немного освоишься, мы поговорим об этом поподробнее. Мне необходимо знать, какие мысли заставляют тебя совершать подобные поступки.
В дверь мягко постучали. Створка приоткрылась, и кто-то просунул голову в щель, держа перед собой поднос.
— Доктор Хоффманн, я не помешала? Время давать лекарства.
— Нет-нет, заходите. На сегодня мы закончили.
К Алексу приблизилась женщина в белом. Поднос она держала опасливо, словно ожидала, что юноша опять выкинет что-то неожиданное; Алекс же мог только щуриться, пытаясь сфокусировать зрение.
— Пожалуй, на первое время ему потребуется помощь, — заметил доктор.
Женщина кивнула и поставила поднос на койку. Поднесла к губам юноши небольшой бумажный стаканчик. Алекс не знал, что делать. Все казалось таким незначительным… Положив руку ему на лоб, женщина запрокинула голову пациента и влила приторную жидкость в машинально распахнувшийся рот. Поддев подбородок Алекса пальцем, она заставила его сомкнуть губы.
— Глотаем. Вот так. Молодец.
Когда она убрала руку, у Алекса вновь безвольно отвисла нижняя челюсть.
— Ну ладно, Алекс, мне надо обход продолжать, — заявил доктор Хоффманн. — Через денек-другой я проведаю тебя снова. А пока что покой и только покой. Пусть лекарства делают свое дело.
Хоффманн еще раз похлопал его по колену, после чего удалился. В палате вновь потемнело, когда закрылась дверь.
Женщина в белом опрокинула в Алекса еще один стаканчик, только уже не с жидкостью, а с пилюлями, которые глухо стукнулись о зубы. Третий стаканчик оказался полон воды. Ему пришлось торопливо проглотить всю порцию, чтобы не захлебнуться.
— Отлично, — удовлетворенным тоном сказала женщина, обтирая мокрый подбородок Алекса салфеткой. — Скоро мы тебя поставим на ноги.
Ему хотелось только спать.
— Ага, — кивнула медсестра вслед собственным мыслям. — Скоро ты у нас запоешь соловьем.
