Стальной глаз
* * *
Крест на карте. Место, где они стоят – точно в центре креста. В леске, отмеченном на карте как зеленое поле, рядом с велосипедной дорожкой, которая на карте – черта, что Лео прочертил синим фломастером.
Феликс удобно устроился на большом камне, похожем на великанью голову, болтает ногами, соскальзывает, вжимает пятки глубоко в мягкий мох. Он хочет подойти ближе, получше разглядеть, как Лео опустошит два пластиковых пакета.
Опоздал.
У Феликса раскаяние уже подступает к горлу, но он не может выйти из игры.
Пацан сказал – пацан сделал.
Винсент все решил. Решил, когда стоял между двумя старшими братьями, тело неплотно замотано бинтами, и говорил то «да», то «нет», а потом, когда его заставили выбрать – только «да». Дерьмоплан будет выполнен. Но под конец Лео вдруг объявил, что ему не нужна ничья помощь, что он лучше все сделает сам. И именно поэтому, как ни странно, Феликс начал спорить. Я теперь тоже хочу. Он почти плакал. Я же хочу. Он сам не понимает, как его собственное «нет» вдруг стало «да». Впрочем, не так: он понимает. Точно знает, почему передумал. Не потому, что хочет. А потому, что Лео влипнет.
Еще дома, на кухне, Лео прошелся по своему плану, объяснил, что крест на карте – это сосновый лесок, где они сейчас стоят. Лео выбрал его потому, что никто их там не заметит. Хотя велосипедная дорожка и близко. Лео уже все проверил, с той же тщательностью, с какой Лео всегда проверял всякое. В роще он повесил на дерево хоккейную толстовку, бело-синюю, клуба «Лександ» – не те цвета, которые свои для осеннего леса. Потом десять раз проехал мимо на велосипеде. Толстовка ни разу не выбилась из сентябрьского пейзажа. И лесок окончательно был избран исходным пунктом – местом, где сначала четырнадцатилетний подросток превратится в Лассе-Наркоту, а потом Лассе-Наркота – в четырнадцатилетнего подростка.
Образ, который лежит сейчас перед ними на земле. Невнятно-зеленая куртка, парик с волосами до плеч, мятая пачка «Джона Сильвера». И нарезанные и сложенные вместе куски ватина разной формы.
Самое важное – живот. Им Лео особенно доволен, четыре слоя ватина да плюс еще два – вниз. Пивное брюхо. Он сшивал куски вручную, большими стежками, примотать их надо туго, шнурком.
– Завяжи.
Пивное брюхо скрывает тощее, придает новую форму.
– Феликс! Завяжи на спине, здесь.
Младший брат завязывает. Тянет шнурок. Делает бантик. И качает головой, глядя на результат.
– Зря ты назвал его Лассе-Наркота.
– Его так зовут.
– У торчков такого пуза не бывает.
– Лассе-Наркота еще и пьет.
– Они тощие, как глисты.
– Он пьет как лошадь, в основном пиво. Много водки. До фига углеводов.
Нагрудный слой ваты расширяет Лео в глубину, а от наплечных кусков его фигура раздается в ширину. Оба бицепса тоже надо замотать, но эти куски Феликс не привязывает – закрепляет скотчем.
– Что такое?
Лео ловит взгляд Феликса. Он молчит слишком долго.
– Эй… Феликс?
И понимает, что протесты насчет пивного брюха – есть оно у Лассе-Наркоты или нет – вовсе не связаны с толщиной. Младший брат колеблется, может даже, пытается предотвратить предстоящее.
– Алло! Отвечай, что такое?
Последний слой скотча, Феликс отрывает ленту, правая рука готова.
– Я раньше никогда не воровал.
Второй заход. Попытка сделать так, чтобы ничего не было. Первая не сработала.
Как не сработают и остальные.
– Но все ведь хорошо, Феликс? Все достоверно. Ты же поедешь туда.
В кармане куртки – зеркало с деревянной ручкой; Лео держит его в одной руке, а другой, свободной, работает – совсем как мама, когда прихорашивается. Он заранее подготовился, потер дома о толстый карандаш тряпку, рваную наволочку, которую мама приберегла, чтобы мыть окна. Он трет лицо, тряпка оставляет темные карандашные следы под глазами и на щеках.
– Клик должен обнаружить тебя ровно без десяти шесть. Кради как можно глупее.
И наконец – тонкий слой грязи на подбородок. Чтобы выглядеть потасканным, беззубым.
– Потом Клик тебя зацапает и отведет в контору. Вы посидите там какое-то время. Он спросит, где ты живешь и как зовут твою маму. Смотри не отвечай, молчи – и все. Или скажи что угодно, ну, что дома проблемы – в таком роде. Ничего страшного не будет, ты несовершеннолетний. Главное – что вы оба в конторе. Он будет орать на тебя за закрытыми дверями, а я пока проверну наш план. Когда та тетка понесет выручку, Клик будет занят тобой. Ясно?
Парик на короткие светлые волосы. Потом куртка, которая теперь сидит как надо, спасибо ватину. Под конец он натягивает капюшон, скрывая голову.
И Феликс видит кого-то совсем другого. Уж точно не своего старшего брата.
Это Лассе-Наркота. Даже парик под капюшоном выглядит, как настоящие пряди.
– Блин. По… получилось.
– Я же говорил. Теперь повтори, что ты должен сделать.
Феликс демонстративно поднимает руку с часами и без единого слова направляется к площади, к магазину «ИСА». На полдороге через лесок оборачивается.
– Я должен красть так плохо, чтобы Клик забрал меня в контору.
– Молодец, братишка. А во сколько?
– Ровно без десяти. Не раньше и не позже.
* * *
Лео тормозит и одновременно спрыгивает с краденого велосипеда. Ему легко, хотя он и кажется крупным. Потому что ватные живот, грудная клетка и мускулы рук ничего не весят. Но он весь вспотел. Река и пара ручейков стекают по спине, образуя под курткой на пояснице море. И лоб под париком отвратительно чешется, особенно под лентой, которая стягивает волосы; это просто бесит.
За следующим деревом – его цель; Лео сходит с велосипедной дорожки, сучья и ветки застревают между спицами, и звук такой, как когда он был помладше и прицепил прищепкой к переднему колесу трефового короля с трефовой дамой. Уверившись, что с асфальтированной дорожки велосипеда не видно, он прислоняет его к дереву и быстро, зигзагами пробирается между кривыми березами и прямыми, как свечи, соснами; море пота стекает по ногам в ботинки.
Вот.
Именно здесь, где кончается лесок и начинается площадь.
Именно здесь, где кончаются деревья, где растительность встречается с квадратными булыжниками, Лассе-Наркота стоял и курил сигарету за сигаретой, пытаясь наскрести достаточно смелости. Лео хочет, чтобы полиция потом рассуждала именно так. Ложный след. Пять сигарет, которые дымились на кухонном столе, пока не съежились до фильтра, он отложил в пакет; сейчас он высыплет их на мох.
* * *
Зеркало «от воров» похоже на глаз мастодонта из блестящей стали; оно, повернутое к залу, висит под потолком и наблюдает за Феликсом, когда он, направляясь к полкам с конфетами, проходит мимо сока и варенья.
Глаз, который видит все.
Люди заходят порожняком и выходят с полными пакетами. Люди проходят в раздвижные двери, минуя охранника в форме, который стоит у дверей, между осенним ветром снаружи и ярким светом внутри.
Без пятнадцати шесть.
А если через пять минут – Феликс сверяет свои наручные часы с большими квадратными на стене между кассами – Клик поймает Лео? А если, что еще хуже, мимо случайно, просто так, проплывет полицейская машина – как раз когда его старший брат решит рвануть к себе кожаную сумку? У Лео не будет шанса. Вот почему Феликс так трясется. Вскоре все начнется. И никто не знает, как оно кончится.
Он бросает взгляд на зеркало и понимает, что отлично виден со всех сторон.
Стальной глаз.
Может, поэтому он думает про нее.
Когда Клик меня поймает.
Когда я буду сидеть напротив него в конторе – я должен буду сказать, как зовут маму.
Так и будет.
Он уже подошел к полке со сластями, возле первой кассы и раздвижных дверей, которые караулит Клик. Еще четыре минуты тридцать секунд. Пока надо делать вид, что выбираешь из множества плиток, которые, согласно ценнику, весят по сто граммов: молочный шоколад, с орехами, швейцарский… и еще мамин любимый – с фруктами и миндалем.
Как зовут маму. Мама все равно узнает, что я сейчас сделаю.
Завтра утром, когда я буду сидеть возле ее койки в больнице, ее глаз с кровавыми точками глубоко внутри будет смотреть на меня не отрываясь, как стальной глаз на потолке.
Я разболтал про Лео, а сейчас стану вором, и она будет смотреть на меня, как смотрела на него.
Нет.
Не будет он этого делать.
Он принял решение. Никакую из шоколадок он не стащит. Потому что не будет воровать вообще.
Оставить шоколадки на полке. Просто уйти домой. И тогда не придется сначала сидеть в сраной конторе, а потом – возле сраной койки, как тот, кем он не хочет быть.
И именно в этот момент женщина с кожаной сумкой покидает склад.
Он косится в зеркало; там все выходит перевернутым. Он сам, женщина, Клик – вверх ногами и немножко скособочены.
Стальной глаз видит все, и никто тут на себя не похож.
Феликс чувствует, как его трясет. С ног до головы. Женщина с кожаной сумкой направляется к выходу, к площади, к банку на другой стороне. Если Лео рванет сумку к себе, а Клик при этом будет на своем посту, то он схватит Феликсова старшего брата. Как папу.
Он должен. Должен стащить проклятый шоколад.
Феликс протягивает руку, зажмуривается, хватает первую попавшуюся плитку – и тут же роняет, слышно, как она падает на пол.
Руки трясутся так, что пальцы становятся бесполезными.
Еще раз. Вторую. Правой рукой. Шоколадку с цельным орехом, она еще больше, целых двести грамм. И запихнуть ее за пояс штанов. Пряжка ремня вдавливается так, что обе шоколадки ломаются посредине.
А потом – боль.
Точно слюнявая собачья пасть вцепилась в плечо.
Ужас как больно.
– А ну-ка, шкет!
Клик. Хватка просто железная, нипочем не вырваться.
– Живо расстегивай куртку, показывай, что спрятал, засранец!
Клик орет где-то над головой. А женщина с кожаной сумкой – снаружи. Именно ее крик заставляет Клика ослабить хватку и перевести взгляд на большое окно.
Когда крик раздается снова, охранник перемещается к окну, чтобы увидеть, откуда исходит крик и что вообще случилось. При этом он тащит за собой одиннадцатилетнего воришку, подошвы его ботинок скользят по полу.
Как телевизор. Как в больнице, когда Лео вставил мир в рамку между своим плечом и дверным косяком. Теперь телеэкран больше, размером с магазинное окно, но то, что снаружи, снова кажется искаженным, нереальным.
На экране – женщина.
Она сидит на земле, прижав руки ко рту, крик пробивается между пальцами, она плачет, причем звук у этого телевизора отличный, так что легко различить шесть слов, которые она повторяет: Он украл сумку. Он украл деньги.
Ближе к левому краю экрана кто-то уносится прочь. Высокий мужчина в грязной зеленой куртке, капюшон надвинут на лоб. Клик видит это не хуже Феликса; он сильно прижимает свою жертву к стене.
– Стой здесь! Понял, щенок?
– Да.
Голос дрожит так, что воришка сам себя не слышит.
– Понял.
Последнее, что видит Феликс перед тем, как экран пустеет, – это что охранник в форме выскакивает из магазина и бежит через площадь.
Следом за Лассе-Наркотой.
* * *
Ноги двигаются легко, без напряжения, несут его мимо голых деревьев и моха под листьями, он словно летит вперед и в летящей руке крепко держит ее – кожаную сумку. Но не так крепко, как держала та женщина, когда он вырывал сумку у нее из рук. Три, блин, рывка. Только потом тетка упала.
Все, что осталось – это крики, крики позади его легких шагов.
Он не мог остановить эти вопли. Так вопить из-за сраной сумки! А мама молчала все время, пока ее били.
Именно эти крики виноваты в том, что сейчас он слышит кое-что неожиданное. За спиной.
Чужое дыхание.
И ветки хрустят под рифлеными подошвами армейских ботинок.
Клик. Проклятье. Проклятье.
Как этот черт так быстро управился?
Скоро – только пробежать рощицу, миновать еще один поросший мохом камень.
Скоро – дерево и велосипед.
Лео рвется вперед, бросает себя в седло, жмет на педали. Все как в замедленной съемке.
Сломанные ветки набились в колеса; он поднимается над седлом, крутит педали, гад-охранник все ближе.
Ну же, давай, чертов велик!
Ложбина, вывернутое с корнем дерево, кустарник. Он снова косится назад. Клик вытягивает жирную руку, пальцы касаются багажника.
– А ну стоять!
Встряска легкая, но достаточная, чтобы снизить скорость: это Клик схватился за багажник.
Я попался.
Но в рывке, возникшем, когда две силы встретились и стали тянуть каждая в свою сторону, уставшие ноги охранника зацепились одна за другую, он спотыкается, разжимает пальцы, велосипед опрокидывается.
Лео мягко валится в заросли черники. А Клик дважды переворачивается, ударяется о валун, кровь стекает у него по лбу. И все-таки оба поднимаются – одновременно.
Не сдается, дьявол.
Снова схватить велосипед, крутнуть-нажать, крутнуть-нажать, пока не подбежал охранник.
Там, всего в нескольких метрах, ждет велосипедная дорожка и уклон вниз.
Его последний шанс.
* * *
Феликс тяжело упирается руками в колени. Склоняется вперед, дышит со свистом. Надо постоять у двери, отдышаться, нельзя, чтобы его заметили, пока он поднимается по лестнице, проходит мимо двери Агнеты.
Он сделал, как велел Клик – ждал возле раздвижной двери магазина, под широкой доской объявлений. Охраннику и не нужно было ничего ему говорить. Феликс все равно не мог двинуться с места – его просто парализовало, когда Клик помчался за Лео – через площадь и за деревья. Пока собиралась толпа, чтобы помочь «ИСА»-женщине, утешить ее, Феликс решил воспользоваться неразберихой и сбежать. Не чтобы отвертеться. А чтобы не видеть, как охранник вернется из леса, ведя с собой брыкающегося, извивающегося Лео.
Дом в пятнадцати минутах бега. Но хотя сердце колотится, а ступни горят, он не устал. Есть еще шанс, что Лео отвертелся. Что он уже здесь. На велосипеде же гораздо быстрее.
Он не может больше ждать – толкает подъездную дверь, на цыпочках бежит вверх по лестнице, вваливается в квартиру.
– Лео!
Проверяет за каждой дверью, заглядывает в каждую комнату.
– Ну где же ты!
Под конец – комната Винсента. Не успел он спросить, а младший брат уже мотает головой, бинты развеваются, как в ураган.
– Лео нету дома. Еще нету.
Черт, дерьмо. Клик его все-таки поймал.
И Лео теперь везут в тот же участок, в ту же тюрьму, где сидит папа.
А мамины вопросы?
Что он ответит ей, если сам ничего не знает?
Радио. «Радио Даларна», станция, которую она всегда слушает, местные новости каждые полчаса. Он бросается в ее спальню; радио стоит на ночном столике, частота 100,2.
Музыка – фигня. Но через пару минут начнется выпуск новостей. Он оставляет говномузыку, чтобы не пропустить программу, и только тут замечает, что Винсент устроил пляску мумий: забрался на кровать и прыгает на ней в своих развевающихся бинтах.
– Прекрати!
– Не!
Новости. Начинаются новости. Сначала – заставка.
– А ну кончай, придурок!
Младший брат, кажется, ужасно обижен, но Феликсу сейчас не до него.
– Заткни пасть, я слушаю!
Заставка кончилась, дикторша с приятным и серьезным голосом начинает с последних новостей.
Полчаса назад, незадолго до закрытия, был ограблен магазин в районе Слэтта. Нападение на банковскую служащую, похищена крупная сумма денег.
Феликсу теперь еще страшнее внутри, поэтому снаружи он злится еще больше. И когда Винсент снова начинает скакать на кровати, Феликс орет на него, а когда это не помогает – бьет кулаком в плечо, куда пришлось.
– Ты… ты чего, Феликс?!
– Ты же ничего не чувствуешь, у тебя бинты по всему телу.
– Больно же!
– Так намотай на себя еще бинтов. И оставь меня в покое!
Свидетели сообщают, что какой-то человек убежал с места преступления, после чего покинул район на велосипеде.
И все. Новостной голос обещает, что они вернутся к ограблению магазина в следующем выпуске, когда будут знать больше; дальше – интервью с представителем совета коммуны в Фалуне, что-то насчет дефицита бюджета. Винсент опять, уже в третий раз, возобновляет свои прыжки, высокие, шумные.
– Винсент, я же сказал…
Но когда Феликс оборачивается, чтобы треснуть его во второй раз, на него смотрит другое лицо. Отчетливые следы размазанного карандаша под глазами и на щеках.
Старший брат вошел в квартиру незамеченным.
– Ты что, дома?
– Ты что, дома?
Они не обнимаются. Но все-таки как будто обнялись.
– Да. Я сбежал, Лео. Когда Клик погнался за тобой.
– Ты сказал, как тебя зовут?
– Что?
– Ты успел сказать, как тебя зовут?
– Я бы сказал. Но она закричала. И ты удрал с сумкой.
Лео улыбается, поднимает что-то с пола спальни, кладет на кровать.
– Я ее выдернул у тетки из рук. Летел как ненормальный. И уехал от этого жирдяя, пока он валялся в канаве и скулил.
Коричневая кожаная сумка. Точно она, без дураков.
– Так почему… ты пришел домой только сейчас? Если ты на велосипеде? Если все получилось? Не понимаешь разве, что я…
Кожаная сумка. Лео ставит ее между ними.
– Погоди-ка, Феликс.
И кричит через прихожую.
– Винсент, ты тоже иди сюда! Я что-то покажу!
Там медлят. И когда Винсент отвечает, голос у него скрипучий, это значит – он обижен или злится.
– Не хочу.
А может, и то, и другое.
– Иди сюда, посмотри.
– Не хочу! Феликс дерется. Он меня побил.
– Иди же, Винсент! Ты тоже участвовал. Ты принял решение: да, мы это сделаем. Это было важно.
Шаркает ногами в прихожей. Любопытство и настороженность.
– Иди. Садись на кровать. К нам.
Винсент колеблется, сначала ловит взгляд Лео, потом – Феликса. Феликс машет ему, это означает: иди сюда, не бойся.
– Извини. Слышишь? Я не должен был бить тебя. Иди же.
Винсент рассеянно берется за размотавшийся бинт, словно хочет поправить его, завязать то, что развязалось во время пляски мумий. И прыгает на кровать.
– Отлично. Теперь мы все вместе.
Коричневая кожаная сумка закрыта на молнию;
Лео тянет замочек, обеими руками расширяет расстегнутую сумку, отодвигается так, чтобы туда мог заглянуть Феликс, а потом еще дальше – чтобы мог заглянуть и Винсент.
– Когда купюры собраны в пачки, их кажется не так много. Но я посчитал. А потом закопал одежду и парик и прикрыл место листьями.
Подчеркнуто энергичные движения губ, когда он выговаривает слово за словом.
– Тридцать. Семь. Тысяч. Сто. Пятьдесят. Крон.
Еще раз. Быстрее.
– Тридцать семь тысяч сто пятьдесят.
Трое братьев. Вместе. На маминой кровати, вокруг сумки, набитой деньгами. Слышны только дружное дыхание и местное радио, говномузыка в пустой спальне перед следующим выпуском новостей. Музыка и… шаги. С лестницы. Больше, чем двух ног. Шаги останавливаются на их лестничной площадке.
– Легавые, Лео!
В дверь звонят. Дважды, кто-то, кому некогда ждать.
Лео срывается с кровати с сумкой в руке, несется к встроенным шкафам, выбирает средний, для постельного белья и полотенец. Сумка как раз помещается между стопкой простыней и стопкой наволочек.
– Сидите здесь.
Звонок взывает в третий раз, пока Лео в ванной смывает с лица остатки карандаша, вытирается и бежит к двери; последний быстрый взгляд – в щель маминой спальни, где Феликс шепчет «легавые», так же нарочито двигая губами, как только что – Лео.
Он закрывает глаза, считает до трех, поворачивает замок.
Тетка из социальной службы.
А чуть позади нее – Агнета.
Не легавые.
Они здороваются, они явно хотят войти. Соцтетка без пальто – значит, сидели у Агнеты и уже о чем-то поговорили.
– Братья тоже дома?
Лео кивает на прикрытую дверь спальни.
– Там. В маминой комнате.
Не спрашивая разрешения, тетка идет по квартире, Агнета – за ней, а за Агнетой – Лео. Тетка заглядывает в комнату. Младший брат лежит на кровати в грязных размотавшихся бинтах. Брат постарше лежит на другой половине, прижав к уху радио, слушает местные новости. Соцтетка переходит прямо к делу, словно куда-то торопится.
– Ваша мама…
Или не очень знает, как сказать… знает только, что ей полегчает, когда она выложит все разом.
– Она пока побудет в больнице.
Феликс одним ухом улавливает ее слова. В другое ухо льется очередной выпуск новостей, который тоже начинается с известия об ограблении магазина в Слэтте. Феликсу вроде бы хочется обо всем рассказать, словно после этого ему будет гораздо легче. Но нельзя, ведь он соучастник. То, что они совершили – это уже не кокосовое печенье и сок.
Это на тридцать семь тысяч сто пятьдесят километров дальше.
– Я думаю… Она думает, в смысле – ваша мама, что задержится в больнице еще на два месяца.
Теперь он слушает соцтетку обоими ушами.
– Два… месяца?
– Да, Феликс. Понимаешь, сначала ей надо подлечиться снаружи. А потом – изнутри. Ее обследуют много разных врачей, разных специалистов. Но через два месяца, когда она вылечится и снаружи, и изнутри, она вернется домой, к вам.
Два месяца. Восемь недель. Шестьдесят дней.
Феликс думает про глаз, мамин глаз, который так утомленно смотрел на него и светился красным там, где должно быть белое. Теперь он точно знает: кровавые точки лучше, чем черные люки. Кровавые точки лечатся быстрее, чем черные люки.
– Вы будете жить в семье.
Соцтетка слабо улыбается, словно рассказывает о чем-то приятном. Не особенно искренне. Скорее она как будто сожалеет.
– Хорошие люди, они вам помогут. В Хушё. Эти два месяца вы поживете у них. Пока ваша мама не вернется домой.
Лео плевать на ее улыбку.
– Не понял. С Агнетой же вроде все идет нормально? Она может приходить сюда, когда захочет.
– Мы уже говорили об этом пару дней назад, Лео. Верно? Агнета – это временное решение.
– Временное решение? Ну и словечко.
Он поворачивается к Агнете – человеку, который хотя бы не улыбается так мерзко.
– Или… как по-твоему, Агнета? Все же нормально? Скажи ей, чтобы она поняла.
Агнета пытается смотреть и на соцтетку, и на Лео, и на обоих его братьев.
– Ну, какое-то время все было очень хорошо. Вы отличные ребята, все трое. Но я работаю полный день. Два месяца – это не так просто, Лео. Думаю, ты все поймешь, если захочешь.
Соцтетка пытается положить руку то ли на плечо, то ли на затылок Лео, и он пригибается, чтобы она промахнулась – она ведь не знает его, не знает, как он этого не любит. Так что ей остается только кивнуть в сторону прихожей.
– Выйди со мной. Нам надо поговорить, один на один.
Тетка тщательно закрывает дверь, ищет слова, которые бы наконец дали понять, перед какого рода дилеммой она оказалась. Ей сейчас предстоит решить, что делать в этом вакууме, когда оба родителя исчезают одновременно, а двое младших братьев пытаются выжить с четырнадцатилетним подростком, которого учили решать жизненные проблемы, танцуя с медведем.
– Послушай, Лео. Мне не кажется, что ты… что тебе хорошо, как бы ты ни хорохорился. Мне кажется, что Феликсу плохо, сколько бы он ни твердил, что ему хорошо. Да ты и сам вряд ли считаешь, что Винсенту хорошо. Верно? Он с головы до ног в бинтах – до сих пор. Ему нужна помощь. И этой помощи у него нет, пока он в этой квартире, с тобой.
* * *
Закат за окном. Оранжевое небо еще светится, когда Лео поднимает жалюзи.
Одежда. Учебники. Всякое разное для физкультуры. Туалетные принадлежности. И немного сотенных купюр, которым самое место в банковской ячейке, но которые сейчас лежат между простынями и наволочками.
Он укладывает два месяца жизни в одну спортивную сумку и два полиэтиленовых пакета.
– Винсент не хочет собираться.
Феликс выбрал всего одну сумку – мамину дорожную, она сейчас у него в руках.
– Отказывается даже сказать, что он хочет взять с собой, чтобы я ему сложил.
Через час. Приедет такси.
Такси приедет и увезет трех братьев на виллу в Хушё.
Лео не вздыхает, когда заходит в комнату Винсента – он понимает, почему сумки остались несобранными. Рюкзачок и что-то вроде мешка для физкультуры валяются на полу пустые. А Винсент занят тем, что мастерит из деталей лего крышу самолетика. Или это не самолетик, а… ничего. Элементы, соединенные вместе, но никак не связанные.
Лео садится рядом с ним. Старший брат и младший брат, бок о бок.
– Винсент, когда ты закончишь… ну, то, что ты сейчас строишь, надо сложить вещи. Мы с Феликсом ведь не знаем, что ты захочешь взять с собой.
Винсент продолжает прилаживать детальки лего одна к другой, образуя ничего.
– Соцтетка и Агнета. Они так сказали. Что мы поедем в другую семью. В замечательный дом.
Красную круглую на зеленую продолговатую.
– Ты сам это слышал. Потому ты сидишь тут и дуешься, да? Но два месяца пройдут быстро. И мама снова будет здесь. И все станет, как всегда.
Синюю плоскую на черную широкую. Две желтые рядом – на четыре белых.
– Винсент!
Лео кладет руку на разноцветные детальки, заставляет младшего брата посмотреть на себя.
– А, кроха Винсент?
И сидит так. Пока не получает ответ.
– Может быть.
– Что «может быть»?
– Если ты, Лео, дашь честное слово, что она вернется. Что мы вернемся. Сюда.
– Честное слово.
– Клянешься?
– Клянусь. А ты обещай кое-что другое. Что никто из них – ни соцтетка, ни Агнета, ни та другая семья, вообще никто не узнает, что у тебя под кроватью гора кокосового печенья. Или что в мамином шкафу, в кожаной сумке – куча денег. Никто-никто. Окей?
Младший брат всегда был умненький, маленькая голова соображала быстро. Но после папиной драки, после бинтов – невероятно замедлилась.
Заблудившимся мыслям нужно время.
– Договорились, Винсент? Лады?
Большой палец Винсент так и не смог забинтовать. Большой палец остался свободным. И вот он касается сперва большого пальца Лео, потом – Феликса.
– Лады.
– И еще, Винсент: такого больше не будет. Я про кожаную сумку в гардеробе. Потому что Лео обещал. Верно, Лео? Такого больше не будет?
Феликс изучает Лео, ждет, что тот скажет. И получает ответ, адресованный прямиком ему:
– Больше не будет. Я обещаю вам, обоим.
Лео словно клянется на воображаемой Библии и жестом изображает нечто вроде крестного знамения. Винсент слегка улыбается, а он не улыбался уже давно. Ну вот. Кажется, подействовало.
– И вот еще что, Винсент. Когда мы…
Лео тянется вперед, хватает обе почти целиком забинтованные руки, которые намерены продолжать строить ничего.
– …вечером постучимся в дверь этой чертовой, ну, семьи… тебе нельзя так выглядеть. Надо снять бинты. Иначе… иначе тебя отправят куда-нибудь в другое место. Не разрешат ехать с нами. Неужели ты этого не понимаешь? Ты ведь такой умный!
Он пытается заглянуть Винсенту в глаза, но взгляд, обычно осмысленный, тревожный, в последние дни провалился в глубокую дыру.
– Сейчас, Винсент, мы размотаем левую руку. Совсем немножко, чуть-чуть.
Он ловит болтающийся конец, разматывает, два оборота – и коже уже легче дышать.
– Вот так, все в порядке. Теперь правую руку. И тоже – чуть-чуть. Окей?
Вскоре с обеих рук змеиными выползками свисают размотанные бинты. Лео осторожно, очень осторожно подхватывает их. Руки мумии превратились в человеческие. Дальше – торс, покрытый в общей сложности тремя слоями бинтов, щели здесь побольше, кожа просвечивает. Еще два рулончика, чтобы добраться от верха ног до лодыжек, где бинты завязаны простыми узлами.
– Винсент, держись за меня.
– Винсент, еще немножко – вот, размотали шею, чувствуешь, как кожа дышит?
– Винсент, теперь размотаем вот это, честное слово, больно не будет.
Половина тела освобождена от некогда белых бинтов, дело идет на лад.
Винсент начинает тянуть сам, отталкивает руки старшего брата.
– Я сам размотаю.
Так же методично, как заматывался, он разматывается, сбрасывает потерявшие белизну бинты извивающейся кучей на пол.
Лео улыбается. Тому, что и есть жизнь.
И он совершенно убежден в собственной правоте.
И не фиг им было собирать сумки, чтобы ехать в другую семью на два месяца – я же сам могу со всем разобраться, я обещал. И с этим, и вообще со всем, что случится. Все можно устроить, если подумать как следует. Все спланировать. И сделать не так, как ждут от тебя другие.
Он смотрит на Винсента, который сидит рядом с ним, без бинтов. На мамину спальню со шкафом, скрывающим сумку, где больше тридцати тысяч крон. На Феликса, который поймет, когда подрастет, что чтобы вплести золотую нить, иногда приходится сначала вплетать черную. И что его старший брат именно это имел в виду, когда говорил «такого больше не будет». Если это произойдет снова, то не раньше чем через несколько лет. А если это «снова» произойдет снова – то тоже через много лет.
Вот о чем думает Лео, сидя на полу детской, бок о бок с младшими братьями.
Он еще не знает, что эти осенние дни, когда он много позже будет вспоминать их, навсегда останутся для него днями счастья.
notes
