«Если ты втянешь моего брата, я втяну твоего»
* * *
Лопата тяжело лежит в его руке. Может быть, поэтому она так легко скользит, уходит так глубоко в землю. Или просто тут нет спутанных корней и острых камней. Стальное лезвие ударяется о деревянную крышку, встречает пористую поверхность – как бывает, когда дерево долго пролежало в земле.
Он точно знает, что в ящике.
Папа.
Он немного сдвигает крышку, открывает медленно.
Ничем не пахнет, а ведь должно бы? Папа лежит здесь совсем как во время прощания в больничной молельне. Отличный костюм. Зачесанные назад волосы. Пепельно-серая кожа.
Джон Бронкс расстегивает отцовский пиджак в тонкую полоску и белую сорочку, галстук оставляет завязанным, но сдвигает в сторону, чтобы не мешал. Наклоняясь, случайно задевает плечом земляную стенку, комок земли падает на обнажившийся отцовский живот и грудь, Джон сбрасывает его рукой, ощущает края раны под ладонью и начинает считать. Двадцать шесть. Двадцать шесть? В протоколе о вскрытии сказано – двадцать семь.
– Ищи дальше.
Папин голос.
– Ребро под левой рукой. Последний удар пришелся туда.
И когда Бронкс поднимает отцовскую руку, чтобы рассмотреть двадцать седьмую рану, он слышит, как у отца стучит сердце. Сильно. Тук, тук. Тук, тук. Словно отец сопротивляется.
Тук, тук.
Бронкс сел в кровати.
Тук, тук.
Сон. Такой странный. Но то, что ощущалось как настоящее стояние в могиле, было не на самом деле.
Облегчение – вот что он почувствовал.
Опять стук. Входная дверь.
Мобильный телефон лежал на полу – 05.57. Он не проспал и двух часов.
Тук, тук.
Какой идиот ломится к людям в такое время?
Бронкс прокрался через коридор двухкомнатной квартиры, ногами без носков по холодному сосновому полу. Глазок чуть выше ручки и замка; он нагнулся.
Она?
– Что ты здесь делаешь?
– Лео Дувняк.
– М-м?
– Нам надо поговорить о нем.
– Я думал, ты окончательно определилась, что не хочешь вести это расследование – или что это со мной ты не хочешь работать.
– Слушай, Бронкс.
– Да?
– Я хочу работать с этим делом. Мне наплевать, что ты психопат. Тот, кто сидел вчера в допросной, еще хуже.
Люди глупо выглядят, когда улыбаются в дверной глазок – он искажает линии и перспективу. Элиса тоже выглядела глупо. Ее улыбка была одновременно кривой, круглой и слишком широкой. Или, может, это и есть ее улыбка? Бронкс прежде не слишком часто видел, как Элиса улыбается. А теперь, теперь Элиса подняла что-то черное, помахала этим черным напротив глазка. Папка с делом. Во всяком случае, Бронкс так решил.
– Подожди-ка.
Он вернулся в спальню, оставил кровать незаправленной, однако натянул джинсы (подобрав их с пола) и футболку, висевшую на кресле. Наконец он открыл дверь; Элиса вошла, повесила пальто поверх его куртки; чувствовалось, что она изучает его взлохмаченные волосы и босые ноги.
– Да, все правильно – ты меня разбудила. Хочешь чего-нибудь? Воды? Кофе?
– Нет, спасибо.
– Тогда я один выпью.
Бронкс пошел на кухню, Элиса последовала за ним.
– Ты прервал допрос, Джон.
Он налил в чайник воды, зажег газовую горелку.
– Ты проводил Дувняка из участка. И не вернулся.
Кипяток. Серебряный чаек.
– После этого я пыталась дозвониться до тебя.
– Мне показалось, ты сказала, что пришла поговорить о работе. А не о том, как я провожу время.
– Я сказала, что пришла поговорить о Лео Дувняке.
Он налил кипятку в огромную чашку; Элиса со своего места могла окинуть взглядом всю квартиру. Одиночка. В этом она была уверена. Не гей, хотя он никогда не смотрел на нее так, как смотрели иногда гетеросексуальные мужчины. Дом со страницы икеевского каталога. Совершенно безликий. Никаких фотографий. На стенах ничего, чем хозяин мог бы гордиться. Дом приятный, но равнодушный. Гостиничный номер. Здесь можно провести пару ночей, а потом поехать дальше.
– Я проверила алиби Дувняка. Оно надежно, Джон. Он назвал ресторан, в котором встречался с отцом в интересующее нас время. Это подтвердили владельцы ресторана и один пьяница-завсегдатай. Обыск у матери, как мы и предполагали, ничего не дал.
– Насколько я слышал, он дал кое-что другое: недругов. Потому что делать замечания коллегам – как ты, очевидно, поступила, когда они переворачивали дом вверх дном, – это лучший способ вызвать в нашей конторе неприязнь к себе.
– Мне это все равно, если я знаю, что права. Я пришла в полицию не друзей искать, друзья у меня и так есть.
Она посмотрела на Бронкса. Только у нее одной такой взгляд.
– А вот у тебя, Джон, кажется, друзей не слишком много – так что ты сказал такого?
Он отпил воды. Горячее приятно ощущалось внутри.
– Алиби имеется. Обыск не дал результатов. Значит, ты разбудила меня из-за ничего? В таком случае иди домой. А я лягу досыпать.
Она не сделала ни малейшей попытки уйти. Выдвинула сосновый стул и села за кухонный стол.
– Джон, когда я не нахожу то, чего ищу, я продолжаю искать. Пока не найду.
Вот теперь Элиса раскрыла папку, которой махала перед дверным глазком, и первый лист, который она взяла из нее, был похож – по крайней мере сверху и снизу, насколько ему удалось заметить – на выписку из реестра исправительных учреждений.
– Нам известно, что Яри Ояла, убитый грабитель, отбывал последние семь месяцев своего срока в Эстерокере. Камера номер два, отделение H – в той же тюрьме и в том же отделении, что и Лео Дувняк. Они знали друг друга, и Дувняк вполне мог планировать и руководить как раньше, но на расстоянии от места преступления.
В верхнем углу следующего листа тоже стоял логотип пенитенциарного ведомства.
– Теперь мы знаем, что еще четырнадцать человек сидели в отделении Н, когда там находились Дувняк и Ояла. Десять все еще под замком, и никому из них не разрешены отлучки. Так что о них забудем.
– И?
– Остаются четверо. Это… назовем первого А. Хоакин Санчес. Двенадцать лет за тяжкие преступления, связанные с наркотиками. Боливийский картель. Если ты готов пересечь государственную границу с сумкой, одежда в которой пропитана кокаином, то с тебя станется и обработать инкассаторскую машину.
Четыре стопки бумаги, каждая соединена скрепкой.
– А вот этого краснолицего из следующей пачки назовем Б.
Она положила бумаги на стол, расположив их полукругом перед собой.
– Тор Бернард. Восемь лет за похищение с целью выкупа, тогда ему надо было продвинуться из кандидатов в ряды действительных членов мотоклуба. Готов сделать что угодно ради того, чтобы лидер его одобрил. Следующего, вот из этой стопки, мы назовем В. Сэм Ларсен. Пожизненное за убийство, ныне отпущен на свободу. Посадили его отнюдь не за ограбление, но он просидел достаточно, чтобы тюрьма его испортила. И последнего, вот из этой стопки, назовем Г. Семир Мхамди. Шесть лет за непреднамеренное убийство. Входит в марокканскую криминальную сеть, скорее даже – северо-африканскую, она от Марокко до Алжира. Демонстрирует крайнее презрение к полицейским и, как и покойный Ояла, известен тем, что молчит во время допросов.
Вода в чайнике пока не остыла. Бронкс налил еще одну чашку, хотя пить не собирался.
Сэм.
Снова – ты.
Мы виделись всего четыре раза за двенадцать лет, в предпоследний раз – в комнате для свиданий, когда я принес тебе известие о маминой смерти – а ты не захотел даже коснуться меня. Потом ты внезапно снова оказался в той комнате, и тебя допрашивали. Это было той ночью, когда я, проснувшись, никак не мог заснуть снова. А теперь ты – одно из имен в списке, который предстоит разрабатывать. Я знаю тебя, ты не грабитель. И в то же время – я совсем не знаю тебя.
– Так что сейчас, Джон, если ты до конца оденешься, мы навестим их. Одного за другим.
Но вот что, Сэм.
Если нам предстоит увидеться в нынешних обстоятельствах, при проверке с целью исключения из списка, я не хочу делать это в компании ищейки, которая обзывает меня психопатом.
– Элиса, давай лучше их поделим.
Ищейки, которая не знает нашего прошлого. И никогда не узнает.
– Бери двух первых, а я возьму двух последних.
– Теперь я ничего не понимаю. Джон, ты же говорил, что хочешь работать бок о бок со мной.
Потому что хватит с нас посторонних, которые роются в нашей семейной могиле.
– Так будет лучше. Дело во времени, Элиса. Если Дувняк наносит удар, едва выйдя на свободу, значит, его поджимает какой-то дедлайн. Верно?
Бронкс потянул к себе две стопки.
– Я беру вот этих… В и Г. А ты – А и Б. Идет?
И сел напротив нее.
Чтобы делать, как она – листать невысокие стопки документов: персональные данные, реестр судимостей, фотографии. Чтобы не делать, как она: пока Элиса методически листала дела, Бронкс застрял на первой же фотографии очень молодого заключенного, которого она решила назвать В и которого звали Сэм Ларсен.
Бронкс забыл, как он когда-то выглядел.
Словно детские воспоминания о старшем брате вытеснялись другим Сэмом, которого он встречал в комнате для свиданий – мускулы, и неудачные тюремные татуировки, и глаза, которые отталкивают его. Сэму, который сейчас смотрел на него с чернобелой фотографии, было восемнадцать лет – тонкая шея, длинноватые волосы на лбу взлохмачены, а глаза, глядящие прямо в камеру, очень хорошо знают, что двадцать седьмой и последний удар зазубренным рыбным ножом пришелся отцу в левый бок, прямо под руку.
* * *
Лодыжки у людей ужасно разные.
Раньше он не думал об этом. Но теперь, когда он смотрел, как люди идут по Халландсгатан, два узких и грязных окна расположены прямо под потолком подвала, при взгляде на ноги и икры становилось ясно, как выглядит остальное тело – возраст, статус, даже самочувствие.
– Лео!
Он обвел взглядом помещение, которое Фредрик Сулло Сёдерберг называл своим офисом – шестьдесят квадратных метров в подвальном этаже жилого дома возле парка Росенлунд в центре Сёдермальма.
– Лео!
– Что?
– Наверное, я зря спрашиваю, но… у тебя все с собой?
Ремень сумки скользнул с плеча Лео.
– Платежные средства двух видов. Бумага и металл, как мы и договаривались.
– Я доверяю тебе, Лео, но должен проверить, ради продавца, понимаешь?
Голос Сулло всегда звучал приятно, даже за несколько секунд до сломанной им челюсти. В тот раз все произошло так быстро, что охранники не заметили удара. Лео подтвердил версию Сулло: русский, сидевший за изнасилование, в тюремном спортзале уронил на себя блин штанги во время жима лежа. Так рождалось доверие между заключенными.
– А ты? Ты приготовил, что ты должен?
Потолок выкрашен в лаймово-зеленый, серый бетонный пол покрыт ковром типа персидского – способ сохранить тепло в ледяное равноденствие. Лео все же – основываясь на описаниях Сулло – представлял себе офис устроенным получше. Импровизированная стеллажная система выросла по стенам до самого потолка, в соответствии со слишком быстрым, неконтролируемым расширением предприятия. Картонные, бумажные и пластиковые коробки и коробочки с неупакованными мобильными телефонами, стереосистемами, проекторами, компьютерами.
– Вон там, Лео, и для тебя кое-что.
Сулло показал на дальний угол подвала и на то, что там ожидало. Лео был одним из немногих, кто имел отношение к созданию предприятия. Официальных преимуществ это не давало, Сулло отлично понимал, что взять банк и отправиться в места не столь отдаленные может кто угодно. Дело было в восьми вооруженных ограблениях, в которых полиция подозревала Лео Дувняка. Человек с таким послужным списком не станет болтать с легавыми о своих деловых связях.
– Штаны и куртки, которые ты заказал, постучались в дверь офиса ночью.
– Мой виш-лист был длиннее.
– Всё здесь. Стучались несколько раз.
Они прошли мимо двух длинных стоек с «Армани», «Живанши», «Прадо» и «Хьюго Боссом» – теснились, теснились друг к другу костюмы, упакованные в тонкий пластик; случайно выпали из какой-нибудь фуры на шоссе Е-4 между Мальмё и Стокгольмом. Эта большая комната была промежуточной станцией, где они отдыхали на пути от новых продавцов к новым покупателям. А Сулло был станционным смотрителем, который гарантировал безопасное пребывание вещей в этом зале ожидания, где все участники получали справедливую долю в какой-нибудь боящейся солнечного света сделке.
Именно это он и представлял себе, сидя в Кумле четыре года назад.
Безопасный посредник, необходимый, если покупатель и продавец не хотят встречаться, знать имена и приметы друг друга.
– Вот весь твой виш-лист.
Сулло остановился перед единственным в помещении чистым столом и поднял бурую картонную коробку, из которой торчал, как печная труба из дома, бурый тубус для чертежей.
– Ну и кирпич…
Он отогнул боковины и вынул маленькую металлическую пластинку, представлявшую собой половину полицейского удостоверения. Сине-красно-желтая. Район и номер выдавлен на прилагавшейся латунной табличке.
– …было нелегко. Я пытался объяснить тебе это. Всего один-единственный на рынке, и стоил соответственно. Даже лучшие карманные воры теперь не проверяют, что в карманах у легавых!
Лео подержал вещицу на ладони. Легкий металл. Граммов тридцать, не больше.
– Одной достаточно. Вторую я добуду сам. Уже подготовился.
Сулло с любопытством поглядел на Лео: такое бывало нечасто, ведь добывать товар – его дело.
– Как это?
– Опустим технические детали. Сейчас я хотел бы взглянуть на остальное.
Сулло достал две свернутые темно-синие куртки и такие же темно-синие брюки.
– Принятая сейчас полицейская форма. Стандарт.
Лео схватил куртку и дал ей развернуться – ощупал плечевые клапаны, продолжавшие плотный воротник, проверил молнию, застежку-липучку, нашивки.
– Брюки? Свитер? Кожаные перчатки? Ботинки? Их тоже осмотришь?
– Нет, это лишнее. А вот портупею я хочу увидеть.
Сулло выудил нейлоновый ремень с телескопической дубинкой, наручниками, перцовым баллончиком, дополнительным магазином, рацией, мононаушником и кобурой. Итого на поясе надо носить около четырех килограммов. Лео взвесил отдельно самую тяжелую единицу – пистолет, модель, принятую на вооружение в шведской полиции, «зигзауэр P226».
– Ну вот, Лео. Если ты доволен – ты знаешь, сколько это стоит.
Лео открыл спортивную сумку и протянул хозяину два пистолета-автомата.
– Бумага и металл. Начнем с металла.
Сулло принял оружие и положил его на стол, не осматривая.
– Еще кое-что. Информация для потребителей. Просто чтобы ты знал, Лео. Формы и ремней хватятся завтра утром или – если тебе повезет – послезавтра утром.
– Хватятся где?
– В полиции Эребру.
– Главное, чтобы не в Стокгольме. До Эребру дня два пути. За это время я успею переодеться.
Тубус, торчавший печной трубой, с одной стороны был запечатан белой крышкой. Сулло открыл ее и вынул сделанный от руки чертеж на листе формата А3.
– Прямиком из клининговой фирмы.
Лео просмотрел черные, отчетливые, нанесенные тушью линии. Здание, которое значило для него так много, и в прошлом, и в будущем. Поэтажный план: коридоры, лестницы, центральные помещения.
– А это – карточка-пропуск. Вход в подземный коридор из суда. Мы оба там проходили несколько раз, в наручниках, верно? Карточка – только в хранилище вещдоков. Слышишь, Лео? Там, внизу, ты не сможешь разгуливать где хочешь. Тогда все полетит к черту. До хранилища – и назад. Потому что если кто-нибудь обнаружит этот кусок пластика и поймет, откуда он…
– Успокойся. Я больше никуда. Как только заберу, что хочу, уберусь оттуда в лучшем виде.
Сулло протянул карточку, не намного больше обычной «визы», но не выпустил из рук, когда Лео сомкнул на ней пальцы.
– Я получил металл. А теперь хочу бумагу. Твой заказ стоит, как мы и говорили, семь сантиметров пятисоток, помимо двух автоматических пистолетов.
Подозрительно пухлый конверт, который Лео выложил на стол, содержал семьсот пятисоток.
На него лег еще конверт, потоньше.
– А это, Сулло, за информацию о времени перевозки на целлюлозный завод в Тумбе.
– Ну что ты. Я просто предоставил образец товара. Если клиент доволен, он обязательно вернется.
– Нет, возьми. Ты пошел мне навстречу, хотя я тогда не мог заплатить. Теперь осталась только квартира.
Сулло порылся в коробке; поиск связки ключей занял какое-то время.
– Гамла Сикла, Атласвеген, двадцать пять, четвертый этаж. Недалеко от фабрики «Дизель».
– Я пробуду там две ночи максимум. Ключи – в щель для писем, когда соберусь съезжать. Окей?
Через пару минут Лео упаковал свой заказ и покинул необычный офис, помещавшийся в обычном подвале. Вскоре он сам прошел мимо узкого и грязного окна, выходившего на Халландсгатан, откуда видны были только лодыжки. И в его случае ноги тоже давали представление об облике – но только об одном. Второй лежал в сумке, висевшей у него на плече.
* * *
Красно-белый шлагбаум пополз вверх короткими рывками, словно для того, чтобы одолеть подъем, ему приходилось брать разбег. Джон Бронкс въехал на борт небольшого парома, и шлагбаум опустился за ним. Одна-единственная машина на палубе, самый обычный день. В пяти минутах от большой земли, на пути к острову посреди озера Меларен. Он обернулся, сидя на водительском месте, и помахал паромщику наверху, в рубке, как всегда делал папа, когда они с Сэмом были маленькими, все жители Арнё так махали, привычка и обычай, и это отличало туристов от местных. Он подвел машину к пандусу для съезда, думая, что никогда больше не вернется сюда. Так бывало, когда они покидали материк, уезжая на праздники или на летние каникулы – словно уезжали в другой мир, свободный от насилия. Вот почему Сэм каждый раз шептал «Добро пожаловать в Алькатрас», когда машина переваливала колдобину между съездом и землей.
И Бронкс ощутил – совсем как тогда – дьявольскую дурноту. В самом низу живота. Взрослым он ощущал такую дурноту в груди, дурноту в виде большого черного шара, не дающего ему дышать. Но сейчас – точно как тогда – она опустилась к животу и разлеглась там, как будто он проглотил страх.
Черт возьми, я уже взрослый.
Это не помогло – он подумал или не так, или не о том. Шар так и лежал в животе, сплющивая ему нутро своей тяжестью.
Дети, которых он встретил сегодня утром, были прямой противоположностью ему. Шумные, любопытные, самоуверенные и независимые, свободные в движениях. Квартира в Фруэнгене сильно отличалась от того, что он ожидал в силу предрассудков. Г из списка – Семир Мхамди – со своей новооб-ретенной религиозностью вернулся к жене и детям и искренне начал новую жизнь. Бронкс явился как раз когда Мхамди забирал детей из школы, и дочки, сами того не сознавая, обеспечили отцу алиби, за проверкой которого явился полицейский, и вчера, и позавчера, сразу после школы, когда папа водил нас в бассейн, ну, короче, он прямо как плюхнулся в воду посреди бассейна, и брызги летели очень-очень-очень долго.
Так не похоже на его собственное детство.
Выезжая с парома, он снова помахал паромщику, как настоящий островной житель – помахал автоматически, хотя никогда не был здесь с тех пор, как стал взрослым.
Он искал брата в реестре учета населения, понятия не имея, где тот живет после освобождения. Бронкс знал, что Сэм унаследовал летний домик – мама выразила это пожелание в оставленных ею бумагах, и тут же явилось чувство неожиданной зависти, которое потом перешло в равнодушие. Если Сэм хочет этот сраный домик, пусть делает с ним что угодно. Но Джон Бронкс не мог представить себе, что брат и впрямь решит поселиться там.
Он миновал церковь тринадцатого века (белый шпиль сильно потерял в цвете), лужайки и гравийные дорожки, казавшиеся теперь не такими ухоженными, как раньше. Здесь они виделись в последний раз, не сказав друг другу ни слова ни до, ни после погребения матери. Несмотря на это, на расстоянии они выглядели бы обычной родней на обычных похоронах – если бы не два тюремных охранника, стоявшие по обе стороны Сэма во все продолжение церемонии, причем оба – в черных костюмах.
Асфальт сменился крупным гравием, луга – густым лесом, таким же красивым, как во времена их детства. На пологом склоне он заглушил мотор и неслышно проехал последний отрезок до красного деревянного забора.
Посидел в машине.
Летний домик в день ранней весны производил впечатление необитаемого.
Ты живешь… здесь?
Как мог кто-то по доброй воле переехать в свои самые темные воспоминания?
Он открыл дверцу машины и отчетливо уловил звук – топор вонзался в деревянные чурки, которые лопались и падали по обе стороны колоды.
Теперь, когда остался последний шаг, дурнота возросла. Словно он не просто ел страх, а им его насильно кормили. Вот бы выблевать все эти воспоминания.
Медленно, по замерзшей, почти свободной от снега лужайке – на звук, который все усиливался: это поскрипывали, раскалываясь, чурки. Но прежде чем увидеть заросшую сиренью беседку, Бронкс увидел его самого. Стоит спиной, топор над головой, сосредоточенная сила, острое лезвие броском – вперед. Бронкс подождал, пока половинки упадут каждая в свою кучу.
– Привет.
Сэм не дернулся, не обернулся беспокойно – словно слышал, как кто-то стоял позади него, но не придавал этому значения. Еще березовый чурбачок, топор в воздух, звук удара, лезвие упало точно туда, куда он примеривался.
– Я сказал… привет.
Тут он обернулся. Их взгляды ненадолго встретились, потом Сэм наклонился к земле, чтобы собрать поленья. Обернулся ненадолго, но Бронкс успел поймать взглядом его лицо, постаревшее после маминой смерти. Бронкс посчитал – сорок два, его старшему брату должно быть сорок два.
– Я думал, ты продал это дерьмо.
Сэм промолчал. Собрал поленья по другую сторону колоды, отнес к дровяному сараю, в поленницу возле стены.
– И все же, сколько бы оно стоило… несколько миллионов?
Полено на полено в штабель, который не должен рассыпаться; потом Сэм закрыл дверь сарая, накинул крючок.
– Ты, Джон, правда думаешь, что его можно продать? Дом убийцы? Так его и называют, до сих пор, хотя столько лет прошло.
Между сараем и домом было всего несколько шагов, Сэм вошел в прихожую, оставив дверь открытой настежь.
– Сплетни отсюда не уходят, все крутятся, трутся вдоль берега. Да здешние болтуны едва глядят на меня, убийца вернулся – вот что они говорят, когда думают, что я не слышу.
Бронкс заглянул в распахнутую дверь, в маленькую прихожую и кухню, но ноги отказывались двигаться, не хотели входить в страх, въевшийся в эти стены.
– Паромщик – единственный, кто не набит предрассудками. Помнишь его, Джон? Я даже думаю, что он мне симпатизирует. Может, это не так уж странно? Он ведь единственный видел отца насквозь.
Он все стоял и слушал голос, который – независимо от того, где находился брат – обращался к нему с некоторой дистанции, абсолютно обнаженные чувства, словно оба опять оказались в комнате для свиданий.
– Тепло выпускаешь.
Бронкс смотрел, как Сэм складывает дрова в ржавый жестяной ящик, который всегда стоял справа от печи.
– Я закрываю дверь. Хочешь – входи, хочешь – оставайся на улице.
Проклятый коридор.
В последний раз Бронкс стоял тут подростком.
Сейчас, когда он вошел, прихожая показалась ему невероятно маленькой, как и кухня, где Сэм совал поленья в печь и ворочал кочергой в красных углях. Он отчетливо видел лицо брата; сколько же морщин прибавилось под глазами с последнего раза. Как у отца. Он раньше никогда не думал об этом – что отцу было около сорока, когда его убили, примерно столько же, сколько сейчас его сыновьям.
– Значит, ты приехал, чтобы пригласить меня… вон отсюда?
Сэм улыбнулся, издевательски.
– В таком случае, братишка, ты опоздал не на один месяц.
– Нет. Раз не хочешь иметь со мной дела просто как человек, я приехал сюда как полицейский.
Бронкс достал из кармана пальто фотографию, положил на кухонный стол там, где когда-то было его место.
– Знаешь его?
Сэм даже не посмотрел на портрет, извлеченный из реестра исправительных учреждений.
– Я все еще ни на кого не доношу.
– Сэм, ты больше не в тюрьме.
– Но ты, Джон, ты-то по-прежнему полицейский.
Бронкс подвинул фотографию к Сэму.
– Я знаю, что ты с ним знаком. Потому что вы вместе сидели в Эстерокере. Яри Оялу застрелили вчера во время ограбления инкассаторов. Я уверен, что его сбежавший подельник тоже сидел в Эстерокере. Ты один из них, Сэм. Я здесь, чтобы исключить тебя из списка. Когда я это сделаю, можешь заниматься чем хочешь – мы больше не увидимся.
– Ну так исключи меня.
– Если ты расскажешь мне, что ты делал в понедельник между четырьмя и пятью часами.
– Это ж ты у нас полицейский. Узнавай.
Бронкс положил еще одну фотографию поверх предыдущей. Это лицо в точности закрыло собой нижнее, словно в реестре существовал особый стандарт.
– С ним ты тоже сидел. Лео Дувняк.
– И?
– Господи, Сэм… черт тебя подери… Мы могли бы покончить с этим, и оба, ты и я, получить, что хотим – ты спокойно останешься тут, а я уберусь отсюда – при условии, что ты поговоришь со мной.
Еще одно полено в огонь. Хотя оно там явно лишнее.
– Ладно. Говори.
Бронкс смотрел, как густой черный дым струится вверх из трещины в плите; дышать стало труднее.
– Согласно записям пенитенциарного ведомства вы с Дувняком сидели вместе больше года. С кем он сошелся близко за это время?
– А я откуда знаю.
Ты с ним разговаривал, Сэм.
– Был кто-нибудь, с кем он много общался?
– Общался, как общаются в любом отделении.
Ты рассказывал о нас, Сэм.
– Тюремный коридор не так велик – вы таскались друг к другу постоянно. Ты должен знать, с кем он сблизился.
– Никто ни с кем не сближается, там все только рвутся на свободу.
Вы хорошо знали друг друга, Сэм.
В домике стало тихо, так же тихо, как снаружи. Поленья, которые раньше слабо постанывали, теперь отчетливо и громко трещали.
– Печь дымит, видишь? Надо плиту заменить. Помню, как мама ее меняла, когда мы были маленькими.
Серый дым красиво слоился над печкой, Бронкс покоился в нем, пока дым медленно поднимался к потолку. Бронкс подошел к столу, собрал фотографии. Более подробных ответов он не добьется, сколько ни задавай с вариациями одни и те же вопросы.
Он открыл входную дверь, и дым неловко встрепенулся, потянулся за ним.
Но на каменных ступеньках Бронкс остановился, повернулся, снова вошел внутрь.
– Ты рассказывал кому-нибудь о нас, Сэм?
– Чего?
– О том, что случилось здесь?
– Кто это спрашивает? Все еще легавый?
– Понимай как хочешь.
Сэм снова глумливо ухмыльнулся.
– А если и рассказывал?
И вошел в гостиную, указал на две маленькие спальни.
– В смысле – что случилось там? Проходи, Джон, и я расскажу тебе, что случилось. Проходи же!
– Я знаю, что случилось.
– Да ни черта ты не знаешь!
Сэм исчез из поля зрения, шагнув к спальне. Бронксу пришлось шагнуть за ним, чтобы не потерять брата из виду.
– Я решил больше не чувствовать, а ты – нет. Можно, можно решиться не чувствовать боли. Просто думать я этого не чувствую, и, черт возьми, не чувствовать. Я помню, как я последний раз просто посмотрел на него и сказал – ну ударь, я все равно не почувствую, – и старик побагровел, и все бил меня, и бил, и я ничего не чувствовал. Да, это было в последний раз. Он больше меня не тронет, вот что он знал. Мы оба знали. И тогда он начал бить тебя, Джон. А ты – ты чувствовал.
Сэм кивнул на все еще висевший на прежнем месте зеленый настенный телефон.
– Вот почему ты позвонил мне в тот вечер. Ты плакал и просил меня прийти сюда.
Только дрова потрескивают.
И чугунная плита, испускающая тепло, сухое и приятное.
И дурнота, которую нельзя выблевать, рядом с человеком, который решил так и жить среди своих воспоминаний, в этом гребаном доме.
Сэм словно наслаждался тем, что в первый раз за столько лет преимущество – у него. Он свободен. Не в камере. Он здесь в безопасности, в отличие от своего гостя.
– Проходи же! Джон, черт тебя возьми, войди, полежи для пробы на кровати, на которой лежал он. Ты, который до хрена всего нарасследовал.
На полочке для украшений лежало что-то, похожее на нож, на вязанной крючком салфетке, среди фотографий и стеклянных чашечек. Сэм потянулся к предмету, взял в руки, взмахнул перед собой.
Тот нож.
Это был тот самый нож. Зубчатое лезвие, кончик отломан.
– Мне захотелось забрать его. Черт, он так и лежал как улика в архивной коробке. Видишь засохшую кровь, Джон? А кусок лезвия так и остался у него в грудной кости.
Бронкс прошел мимо дома во второй раз. В последний раз. Вниз по пологой лужайке, к забору, калитке и своему автомобилю на обочине проселка. Ведя машину, он почти ни о чем не думал, не думал он, и ожидая парома и выходя из машины во время короткой переправы – подставить лицо ветру, посмотреть на чаек, круживших над пеной.
Он знал, что дурнота составит ему компанию, пока в отдалении не покажутся очертания Стокгольма. Посещение того, чего посещать не следует, всегда имеет такие последствия.
Но каким неожиданным преследователем оказалось сомнение! Бронкс приехал на остров, чтобы исключить брата из списка, но это оказалось невозможно. И дело не в том, что происходило в этих стенах – удары, там нанесенные, отозвались в нем так же сильно, как, он знал, и должны были отозваться. Дело в вопросах о Лео Дувняке. Когда он подобрался к тому, насколько хорошо эти двое знали друг друга, Сэм с высокомерием отмел его вопросы, напал со встречными – что ж, ничего особенного. По крайней мере, он отвечал. Но когда Бронкс, стоя в дверях, задал вопрос, занозой сидевший в нем со вчерашнего допроса, – рассказывал ли Сэм их совместную историю, рассказывал ли о произошедшем в этом доме, такое ведь можно поведать только по-настоящему близкому человеку, – Сэм, вместо того чтобы ответить, обрушил на него чувство вины.
Которое, он знал, наверняка выведет младшего брата из равновесия.
Бронкс бесцельно бродил по пустому парому – от поручня к поручню, в тепло каюты и прочь из него, легонько постукивал по спасательной шлюпке, словно чтобы убедиться, что она держится прочно, взял расписание с железной стойки, а когда на секунду скосил глаза на рубку и паромщика, то увидел ее.
Камеру видеонаблюдения.
В его детстве ничего подобного на пароме не было.
И может быть, они там – ответы, которые Сэм не захотел дать.
Бронкс съехал с парома, но сразу за шлагбаумом вышел из машины и у входа в домик дождался паромщика.
– Прошу прощения.
Он протянул удостоверение, паромщик коротко глянул на него.
– Я полицейский. Хотел бы увидеть записи с вашей камеры наблюдения.
– Записи с камеры наблюдения?
– С камеры на капитанской рубке.
– Она там… уже столько лет, и никто не просил посмотреть, что там записано.
– Значит, настала ее минута славы. Записи за последние сорок восемь часов.
Паромщик зашел в дом, Бронкс последовал за ним. К компьютеру.
– Я думаю… будет проще, если вы сами посмотрите. Даже не знаю… работает ли эта чертовка.
Бронкс устроился на стуле, нашел значок камеры на экране, щелкнул по нему, щелкнул по дате.
– А… что вы ищете?
– Пока не знаю. Скорее, я ищу что-то, чего здесь не должно быть.
– Не понял.
– И пожалуйста, никому не рассказывайте, что я был здесь.
Изображения с камеры наблюдения были самыми обычными. Дерганые, мутноватые, тусклые, без звука. Внизу шла временная шкала. Бронкс мышкой поймал понедельник, потянул стрелкой.
Шестьдесят четыре рейса. Машин больше, чем обычно. Это ясно, если посмотреть на кадры в правом поле картинки.
Бронкс искал то, чего не хотел найти: что Сэм покидал остров в тот день. Так что он пропускал машины, прибывшие на переправу до 13 часов. Небольшие легковые машины, вроде «тойоты», сногсшибательно новой. Водителя нелегко было разглядеть за слегка тонированными стеклами. Паром прошел половину пути, две с половиной минуты. И тут водительская дверца открылась. Какой-то мужчина вылез из машины, подошел к перилам и уставился вниз, на воду.
И тогда Бронкс увидел.
Он.
Лео Дувняк. Который стоял там, на пути к дому детства Джона Бронкса.
Дурнота. Никогда еще она не бывала такой сильной, не сидела так глубоко, не вонзалась так остро. Пока он пытался найти приемлемые объяснения. Что это не особенно странно. Двое бывших заключенных, которые много времени провели вместе, нашли друг друга, выстроили дружбу, какая возможна при вынужденной изоляции. И что странного в том, что они захотели встретиться в первый же день, теперь уже свободными людьми?
– Эй?
Паромщик похлопал его по плечу, вгляделся попристальнее.
– Я вас узнал.
– Да? Я тут проезжал. Час назад.
– Нет, не то. Я вас узнал. Вы тогда были мальчиком. Вы… брат Сэма. Младший. Джон, да?
– Джон.
– Я читал про вас. Но не был уверен, что это вы.
Ограбление века. Сто три миллиона.
– Гм.
– И вы их взяли?
– Н-ну…
– Так вы… не сменили фамилию?
– Нет.
– Ларсон – откуда эта фамилия?
– Вы много спрашиваете.
– Иначе ничего не узнаешь.
– Мамина. Девичья. Он взял эту фамилию в день совершеннолетия.
– Я помню, как у вас было. Сущий ад.
Бронкс продолжал двигать стрелку курсора вперед. До переправы в 14.00, назад на материк. Снова увидел машину, припаркованную носом в другую сторону, посреди парома. Лео Дувняка хорошо было видно через лобовое стекло.
Потом ничего с паромом в 14.30 – ни на остров, ни назад.
А после… То, чего он не хотел видеть. Сэм. Сэм покинул остров на пятнадцатичасовом пароме.
Бронкс встал и торопливо вышел из домика, к усилившемуся ветру и чайкам, кричавшим еще громче.
Он склонился над опущенным шлагбаумом, посмотрел на остров.
Напуганный и злой одновременно.
И его вырвало. В воду.
Так выглядело воспоминание.
– Вам плохо?
Паромщик стоял в дверном проеме. Бронкс слабо мотнул головой, сделал несколько медленных вдохов-выдохов и вернулся в домик, стал смотреть дальше. Согласно цифрам в правом поле накануне вечером было перевезено еще тридцать четыре автомобиля.
– Так вы, значит, стали полицейским?
Паромщик придвинулся ближе, словно тревожился и хотел убедиться, что гостю не нужно снова выскакивать на улицу.
– Вы и правда пошли разными путями. Один сел в тюрьму. А работа другого – сажать туда.
Страх и злость, которые на самом деле были одним и тем же чувством, посетили его трижды.
В 19.00, когда Сэм вернулся на остров.
В 20.00, когда Лео вернулся на остров.
В 22.00, когда Лео уехал с острова, предпоследним рейсом.
Бронкс, поблагодарив паромщика за помощь, рассмотрел день из жизни двух мужчин, и увиденное полностью состыковалось с вооруженным ограблением, совершенным в часе пути отсюда.
Теперь он знал наверняка.
До этой минуты у него не было доказательств. Тот факт, что оба сидели в одном отделении с недавно застреленным грабителем, а потом примерно в одно и то же время, чтобы подготовиться и осуществить ограбление инкассаторской машины, прибыли и убыли на желтом пароме, не примут в суде.
Но он все равно знал. Это была интуиция, столь презираемая Элисой, и Бронксу вполне хватало этого чувства.
Сэм, черт тебя возьми, что же ты натворил?
Да еще… вместе с ним?
* * *
На полу в прихожей Лео насчитал двадцать семь рекламных брошюр и бесплатных газет, скопившихся за две недели. Конверт с окошечком, лежащий посреди нерассортированной почтовой кучи, кажется, содержал извещения о квартплате и был адресован Фредрику Сёдербергу, для Ларссона. Одна из квартир, входивших в предприятие Сулло – временные жилища для людей, которым понадобилось на несколько дней залечь на дно.
Он поставил спортивные сумки на коврик в прихожей – «пуму» с только что реализованным виш-листом и ярко-красную «адидас», которую ему чуть раньше передал албанский киллер в вытянутых тренировочных штанах. Ноутбук, стоивший сто тысяч крон, лежал на дне сумки; Лео поставил его на разделочный стол в кухне и вписал то, что стоило еще пятьдесят тысяч крон. По десять тысяч за букву. Полицейский, прежний владелец компьютера, явно был весельчак или любитель кроссвордов. Пароль читался как S-M-A-R-T наоборот- T-R-A-M-S.
Семь с половиной минут понадобилось, чтобы отыскать нужный документ среди каскадных меню, папок и ссылок. Шаблоны для реквизитов. Лео создал копию формуляра и принялся искать те два файла, в которых содержалась необходимая информация: расписание дежурных и список изъятого, относящийся к текущему расследованию.
* * *
Дверь полицейского управления, выходящая на Кунгхолмсгатан, распахнулась под порывом ветра, и Элиса придержала ее, чтобы та не ударилась о стену. Элиса натянула кожаные перчатки и вышла прогуляться – туда, куда путь занимал всего десять минут. Флеминггатан. Санкт-Эриксгатан. Элиса оскальзывалась на плохо почищенных тротуарах, слой льда упрямо держался на асфальте. Прошла по аллее с красными пластиковыми табличками, предупреждавшими об острых сосульках. Несмотря на подступающую весну, сосульки все еще цеплялись за водосточные трубы, были готовы в любой момент нанести смертельный удар.
Проверить и исключить из списка два имени, ставшие ее заданием, оказалось несложно. А и Б. Санчес и Бернард. Хоакин Санчес, по информации от боливийской полиции, вернулся в родную страну, отбыв наказание, и уже два месяца сидел в тюрьме Эльпеналь де Сан-Педро, ожидая суда; его подозревали в связанном с наркотиками тройном убийстве. У Тора Бернарда было алиби: несколько свидетелей подтвердили, что в момент убийства он находился на борту пассажирского парома между Гданьском и Нюнэсхамном. Теперь она ждала вестей от Бронкса, насчет В и Г. Какой жалкий был у него вид, когда он стоял у плиты в тесной кухоньке и его руки стискивали документы, которые они по его настоянию поделили. Наверное, ей не стоило будить его после двух часов сна. Наверное, не стоило называть его психопатом – в первый раз это было ярлыком, во второй – шуткой, в которой он мог усмотреть попытку обидеть его: может быть, он воспринимал насмешки еще хуже, чем до этого – упреки. И перед тем как переступить порог Бронксовой квартиры, она подумала, не обнять ли его. Но если бы она это сделала – может статься, она тут же пожалела бы об этом.
Санкт-Эриксбрун, Рёрстрандгатан. Элиса остановилась перед дверью, глянула вверх, убедилась (сосульки еще висят) в правильности адреса и открыла дверь дома, который средний Дувняк указал как рабочее место младшего.
Красивая лестница. Умиротворяюще-светлые стены, широкие ступеньки из камня, истертого временем и шагами, цветы на полукруглых окнах, выходящих в ухоженный внутренний двор. Безумно дорого. Квартиры, в которых квадратный метр стоит не меньше, чем в богатых кварталах Лондона и Парижа.
Элиса остановилась перед дверью на третьем этаже – немного приоткрыта, пустые банки из-под краски с обеих сторон, чешуйки краски на полу, по всей площадке. Она позвонила, услышала через приоткрытую дверь, как звонок тонет в радиомузыке, свободно разливающейся по обнаженному пространству. Не дождавшись ответа, толкнула дверь и вошла в прихожую. Ящики, чехлы с инструментами, белые свежевыкрашенные стены. Жилище в процессе полного обновления, место строительства, напомнившее ей замену труб в ее собственной квартире и четыре недели пыльных утр, дней, вечеров, ночей.
– Есть кто?
Ее голос заплясал вместе с музыкой по пустой квартире и приземлился, неуслышанный, у ее ног. Она вошла в, по ее предположению, гостиную. Холодно, словно батареи отключены. Комната выглядела законченной. Эта квартира недолго будет оставаться его рабочим местом.
А потом она увидела его. Точнее – их, двоих. На балконе. Через который выдувало тепло. Они стояли к ней спиной, с сигаретами в руках. И лишь когда она постучала по открытой балконной двери, оба обернулись. Молодой, лет двадцати пяти, и средних лет, около пятидесяти пяти. Молодой – в синем плотницком комбинезоне, тот, что постарше – в белых малярных штанах. Она узнала обоих. Отец и младший сын Дувняки.
– Меня зовут Элиса Куэста, я служу в отделе уголовных расследований, полиция Стокгольма. У меня несколько вопросов к вам, Винсент, – вы ведь Винсент?
Молодой, в комбинезоне, кивнул и шагнул в гостиную.
– Для начала я хотела бы узнать, где вы находились в понедельник, между шестнадцатью и семнадцатью часами.
– Здесь. Если я хочу успеть вовремя, надо работать круглосуточно.
– Кто-нибудь может это подтвердить?
– Я. Он был здесь!
Старший, в малярных штанах, выкрикнул это с балкона и тоже шагнул в комнату.
– Мы работали тут, вдвоем.
Элиса долго рассматривала его, добиваясь, чтобы ему стало неприятно.
– Иван, верно? То, что вы говорите, звучит, честно сказать… очень странно. Потому что пара, владеющая рестораном «Драва», где вы – постоянный клиент, утверждает, что в указанное время вы были там, в обществе своего старшего сына. Что дает и вам, и ему алиби на время, о котором я спра шиваю.
– Ну да, я и говорю. Я ушел отсюда… черт, когда же это было, Винсент?… в десять, может, в пятнадцать минут пятого – так что я могу дать алиби обоим своим сыновьям!
– Владельцы ресторана утверждают, что в тот день вы появились у них уже в половине четвертого. Вы собирались поужинать со старшим сыном. Так что ваши слова не выдерживают проверки.
Элиса снова повернулась к молодому.
– Итак, Винсент, еще кто-нибудь может подтвердить, что вы были здесь?
– Я был здесь. Работа такая. Дедлайн. Впахиваешь как проклятый. Чтобы все было готово к заселению. Большие деньги – но и требования большие.
– И кто же может это подтвердить?
– Я не знаю. Папа к тому времени уже закончил. Может, в пиццерии – не помню точно, когда я туда ходил… каприччиоза, всегда ее беру. Или соседка? Она заходила где-то после обеда, опять жаловалась, что я слишком громко стучу. А где, кстати, были вы сами? Можете ответить на этот вопрос? И если да, вспомните кого-нибудь, кто вас видел?
– Итак, алиби нет. А Лео, ваш старший брат? Как, где и когда вы встретились с ним после того, как он вышел из тюрьмы?
– На хрена все эти вопросы?
Старший снова повысил голос, хотя она стояла совсем рядом. Сейчас он еще и шаг вперед сделал и выпятил подбородок и нижнюю губу, одновременно набычившись и уставившись на нее, топорща брови, – возможно, думал напугать или хотя бы заставить почувствовать себя неуверенно.
– Зачем вам все это? Вы сами говорите, что я могу дать Лео алиби – так что еще вы от него хотите? Значит, вы можете уходить, дамочка из полиции, и оставить мою семью в покое.
Элиса не испугалась и не почувствовала себя неуверенно. Злость. Вот что она ощутила.
– Кстати о семье, Иван. Вчера я встречалась с вашей бывшей женой. И она была весьма настроена на сотрудничество.
– Она всегда такая была. Любительница наболтать лишнего.
– Лишнего? Это смотря с чьей точки зрения. Я читала все ваши приговоры. И приговор за нанесение тяжких телесных повреждений тоже.
– Я изменился.
Элиса не закрыла за собой, когда уходила – оставила дверь открытой еще более широко, чем когда подошла к ней. Изменился. Когда он повторил это трижды в ответ на три новых вопроса, она поняла, что дальше не сдвинется, что визит в эту уже почти отремонтированную квартиру окончен.
Вниз по красивой лестнице. Элиса навалилась на тяжелую подъездную дверь, ведущую на Рёрстрандсгатан, окунулась в тот же ветер, который только что заглянул в квартиру с балкона.
Нет.
Ты не изменился.
А вот твой младший сын мог измениться. У него нет алиби, но ни один факт не опровергает вчерашних утверждений твоей бывшей жены – а она говорила, что ее мальчик никогда больше не совершит преступления.
Прогулка в противоположном направлении, назад, к полицейскому участку.
Сосульки над головой, ломкий лед под ногами, время года столь же сбитое с толку и непредсказуемое, как и люди в ее расследовании.
Вчера, увидев двух братьев и их мать в доме, где пахло запекавшимся в духовке лососем, Элиса подумала, что они выглядят, как любая другая семья. Теперь, когда она повидалась с третьим братом и отцом, ей пришло в голову кое-что другое. Отец был сломанной ступицей в семействе Дувняк. Он сопротивлялся ходу вещей. Даже его старший сын, которого она вчера допрашивала, казалось, был духовно выше его.
Элиса подошла к переходу на перекрестке Санкт-Эриксгатан и Флеминггатан, как раз когда мигающий зеленый человечек сменился неподвижным красным, и резко остановилась, ожидая, когда неспешно тикающий человечек снова побежит.
Иван Дувняк вторгся в разговор, когда она задавала вопросы Винсенту; он хотел защитить сына, но добился противоположного эффекта. Каждый раз, когда Иван вмешивался, Винсент отворачивался или смотрел в сторону – как ребенок, которому стыдно за поведение родителей. Словно Винсент все еще не знал своего отца, не знал, чего от него ждать, ему делалось больно и он не понимал, как реаги ровать.
Снова зеленый человечек. Элиса пересекла забитую машинами улицу и свернула, как делала иногда, когда у нее выдавалось несколько минут, налево, на Санкт-Йорансгатан, пройдя через Крунубергспаркен, мимо игровых площадок с гомонящими детьми и их мамами, своими ровесницами. Каждый раз Элиса пыталась представить здесь себя – и у нее не получалось, ей становилось скучно, это просто не ее, по крайней мере – пока, и она спрашивала себя, станет ли когда-нибудь одной из этих мамаш.
Винсент и его отец выступили, как несыгранный, не репетировавший дуэт; музыканты обнаружили, что фальшивят, лишь когда вышли на сцену, к публике. Они звучали нескладно. «Недоясно». Такого слова нет. Но оно отлично им подходило.
Она выбрала вход с Польхемсгатан и прошла через весь полицейский квартал, чтобы попасть в отдел расследований, к кабинету Джона Бронкса, располагавшемуся в самом конце.
«Недоясно».
Слово, которое годится и для ситуации, когда ты не понимаешь того, с кем сидишь в одном коридоре, не говоришь с ним – и вдруг вы начинаете сотрудничать.
Она вошла в кабинет Бронкса, не постучав.
Запись с камеры видеонаблюдения. Бронкс сидел сгорбившись перед компьютером, в просвет между его плечом и подбородком Элиса увидела ту же картинку, что и накануне – с камеры видеонаблюдения из торгового центра: разгрузочный пандус, темная машина, спина убегающего грабителя.
Элиса ждала Бронкса всю запись, кадр за кадром. Изучала его. Он выглядел жалким, когда они расставались, а сейчас – собой прежним, недоступным, обнажившаяся было готовность к общению снова скрылась, – но он улыбнулся ей. Обычно Бронкс не улыбался, улыбка тоже была… недоясной.
– Вот эта спина.
Элиса показала на экран, на человека в комбинезоне, спрыгнувшего с пандуса.
– Как раз этот эпизод его и исключает.
Теперь спина бежала к кабине фургона.
– Таким образом, Винсент Дувняк стал четвертым предполагаемым грабителем, кого я сегодня вычеркиваю из списка. А и Б – Санчес и Бернард – имеют надежное алиби, так же, как средний брат, Феликс Дувняк. У младшего, Винсента, алиби нет – но все факты говорят в его пользу. Из всех Дувняков именно он совершенно точно отказался от уголовщины, полностью возместил жертвам ущерб; у него фирма с оборотом, который каждый квартал увеличивается, он был, по словам тюремного персонала, единственным, кто не встретил старшего брата у ворот, словно старался держать его на расстоянии. У него просто-напросто нет ни мотива, ни вот этих примерно тридцати кило мускулатуры, которые есть у спины на пандусе.
Она подождала, думая, что Бронкс заговорит о своей части списка. Но Бронкс молчал, и Элиса продолжила.
– И потом, если на мгновение отвлечься от собранных фактов… младший брат кажется…уязвимым, он не как другие.
– Уязвимым?
– Да. Открытым. К нему можно приблизиться. Если нам понадобится.
Она снова подождала.
– Джон? Теперь ты расскажи мне, что ты узнал.
Снова молчание.
– Насчет В и Г.
Он писал. Элиса увидела, что один угол листа А4 плотно исписан – Бронкс, должно быть, делал пометки, просматривая кадры на экране.
Вот почему он не отвечал. Он заметил что-то важное.
Элиса подошла ближе.
Каракули.
Вот что он делал. Бесцельно водил шариковой ручкой по бумаге, какие-то штрихи, невнятный рисунок – может, цветок, может, звезда.
– Сэм Ларсен. Семир Мхамди. Джон, что насчет них?
Наконец он отложил ручку – он рисовал человечка, лицо, теперь она это рассмотрела, – остановил запись, спина застыла, когда запрыгивала в кабину фургончика.
И посмотрел на Элису.
– Алиби.
Но – какая странная улыбка. Недоясная.
– У обоих, к сожалению.
* * *
Волосы, клочками падавшие в белую раковину, не соответствовали его собственному представлению о себе. Из трех братьев именно он унаследовал материнские волосы, светлые. И словно застрял в прошлом, продолжая видеть себя блондином. Только сейчас, когда пряди падали, освобожденные, с его головы, противореча его воспоминаниям, Лео Дувняк увидел свой взрослый цвет. Он стал ощутимо темнее.
Бритва была поставлена на ноль миллиметров и оставляла после себя голую кожу. Дорожка, еще дорожка, еще дорожка через темя, и наконец отражение в зеркале почти стало отражением другого человека, если бы не голубые глаза, глаза все еще были его.
Новые лежали в пластмассовой коробочке и были карими, даже темно-карими. Две линзы, которые он, взяв на кончики пальцев, осторожно приложил к роговой оболочке, одну за другой. После этого Лео постарался не смотреть в зеркало. Он не хотел лишать себя первого впечатления от общей картины, от своего целиком изменившегося облика.
Лео вышел из ванной в прихожую, направляясь в единственную комнату квартиры. Почти лишенное мебели жилище с кухней на верхнем этаже дома в части города, именуемой Гамла Сикла и привычно ценимой за красивые виды на Накку и на центр Стокгольма. Но нынешний ее обитатель предпочитал держать жалюзи опущенными.
Кровать была единственным задержавшимся в комнате предметом мебели. Мягкий свет потолочной лампы падал на расправленную полицейскую форму и портупею, лежавшие на покрывале. В тени под кроватью стояли тяжелые ботинки.
Он оделся.
И, прежде чем вернуться к зеркалу, взялся за ручку двери, зажмурился, вслепую сделал последний шаг… остановился, когда бедро уперлось в раковину. Линзы давили и щекотали. Сейчас он откроет глаза и посмотрит, но сначала он левой пяткой нащупает высокий порожек и перешагнет через него. Правильное расстояние – это важно. Должна быть видна вся верхняя часть тела.
Он выпрямился, веки скользнули вверх.
Полицейский в зеркале улыбался. Макушка блестела, темные глаза глядели приветливо. Но именно мундир поддерживал иллюзию, создавал равновесие между головой и телом.
Он был более чем доволен своим новым отражением.
Теперь не хватало только номера 4572/56 из протокола изъятия: солнечных очков.
* * *
Я солгал ей.
Бронкс еще ниже нагнулся к экрану компьютера, уставился в него; края картинки размылись, стали мутными. Он надеялся, что Элиса не заглянет к нему, проходя по коридору.
Хорошо бы она не поняла по его внешнему виду, что творится у него в душе.
Алиби. У обоих.
А еще Бронкс надеялся, что его попытка изобразить себя обычного удалась.
Ему пришлось разыграть обычность. Целый день он отсматривал записи с камер наблюдения – и пока только он знал, что в деле замешан его собственный брат.
Бронкс потянулся, откинулся назад, и размытое стало отчетливым: застывшее изображение спины. Грабитель в маске. Избавиться от этой спины ему не удавалось. Он смотрел на нее всего пару часов назад. Топор над головой Сэма, острое лезвие на колоде.
Бронкс увеличил картинку, чтобы стать к сбежавшему грабителю еще ближе – не настолько близко, чтобы идентифицировать, этого не позволяло плохое разрешение, но достаточно, чтобы увидеть манеру двигаться. То, что нельзя ни замаскировать, ни изменить. Во всяком случае не в ситуации бегства, когда человек двигается инстинктивно и именно по движениям можно определить личность.
Он увидел то, что и так уже знал.
Сэм.
Бронкс, пока шла немая запись, уловил слабый звук – кофейные зерна размалываются в недрах торгового автомата в коридоре, горячая жидкость течет в картонный стаканчик. Он увидел, как Элиса прошла мимо него, возвращаясь в свой кабинет.
Впервые он пригласил кого-то участвовать в расследовании, решил разделить его с кем-то, чтобы работать бок о бок с другим человеком, и оказалось – когда обстоятельства полностью изменились, – что это именно тот случай, когда ему необходимо работать одному.
Я солгал, Сэм, и собираюсь лгать дальше.
Потому что в тот момент, когда выяснится, что ты мой брат, у меня заберут дело.
Я должен взять Лео Дувняка. Я должен посадить его, за все.
А чтобы сделать это, я должен взять и тебя, Сэм. Вы связаны. Я принесу тебя в жертву. Ты понимаешь, я свободен – моего гребаного долга перед тобой больше не существует.
Ты снова пытался набросить на меня эту петлю, затянуть ее потуже. Даже показал мне папину кровать! Чтобы я – как всегда – был вынужден исходить из того, что что-то тебе должен.
Ни черта я тебе не должен.
Я не виноват в том, что он сделал свой выбор – избивать меня.
Я не виноват в том, что ты сделал свой выбор – лишить его жизни.
Ни один дьявол не будет больше ковыряться в нашей истории, никто не вытащит этот долг на свет божий.
Поэтому с этой минуты я работаю – один.
Поэтому я возьму вас обоих – один.
* * *
Посылку конфисковывали четыре раза, и каждый раз она застревала на таможне в Арланда, хотя они указывали разных адресатов. Пока не поняли, что дело в выборе доставщика. Что посылку, заказанную в Шанхае и доставленную в Стокгольм через UPS – американскую курьерскую фирму, – должны зарегистрировать в приемном центре шведского аэропорта, чтобы обложить пошлиной. Когда они в пятый раз заказали тот же 3D-принтер, но выбрали доставщиком немецкую DHL, все прошло отлично.
Лео потянулся, глядя на удивительную машину, что работала перед ним на столе, бессознательно провел рукой по волосам, которых не было: он еще не привык к тому, что жест, бывший с ним всю жизнь, стал лишним, что нет больше челки и поправлять больше нечего.
Волосы.
Линзы.
Полицейская форма.
Реквизиты.
Номер из протокола изъятия.
Служебное расписание.
Оставалась всего одна деталь, чтобы осуществить третий шаг, тест. Ею он сейчас и занимался. Полицейское удостоверение.
Вот зачем ему понадобился 3D-принтер – и когда заказ в этот пятый и последний раз доставила DHL, направив его в совершенно другую сортировочную систему, в Лейпциг, пакет проскользнул через бюрократические препоны, как на санках. А посылка, одобренная в пределах Евросоюза, разумеется, поехала дальше в Швецию без всякого дополнительного контроля.
Он посмотрел на часы. Согласно инструкции машине требовалось еще полчаса. Потом новенький полицейский жетон будет готов.
Все остальное для успешного прохождения контроля уже лежало на столе.
Черная кожаная обложка.
Два удостоверения с фотографиями, на которых блондин Сэм встречается с ним самим – темноволосым. Лео улыбается в камеру – бритая голова, карие глаза. У обоих – новые имена и личные номера, слово «Полиция» большим красным курсивом и «Полиция лена Стокгольм» буквами поменьше. У Яри, до того, что оказалось его последним делом, были такие же надежные, тщательно изготовленные документы: два полицейских удостоверения и водительские права молочника.
И – один-единственный полицейский жетон. Единственный экземпляр, который Сулло сумел достать. Как раз в эту минуту жетон клонировала машинка, которая, когда Лео отправился в тюрьму, еще даже не была изобретена.
Машинка появилась всего несколько лет назад.
Лео подошел к четырехугольной железяке, которая тихонько шумела, пыхтела, жужжала.
Он отсканировал добытую Сулло настоящую эмблему, подождал, пока считывающее зD-устройство принтера проанализирует форму, размер и идентифицирует цветовые коды. Правильные оттенки красного, голубого, желтого. Это всё. Остальное машина сделает сама. Жидкометаллическая печать: принтер словно выплевывал металл по капле, создавая безупречную копию. Поразительно, но машинка даже раскрашивала эту чертовщину. Полтора часа. И теперь в их распоряжении еще один настоящий полицейский жетон. Круглая черная пластина, золоченая корона, голубой фон, даже латунное «стокгольм 4312».
Лео взял со стола кожаную обложку, вставил служебное удостоверение в пластиковое отделение слева, полицейский жетон с эмблемой – в пластиковое отделение справа, сунул корочки во внутренний карман кителя. Теперь у него имелось удостоверение – совершенно такое же и открывавшее столько же дверей, как любое другое, выданное в полицейском квартале Крунуберг.
* * *
Рулон бурой защитной бумаги. Он рос с каждым оборотом, освобождавшим новые участки красивого, в елочку, паркета гостиной. Винсент, несмотря на сильную боль в руке, энергично затолкал бумагу в мусорный пакет из грубого шероховатого пластика и выволок его на лестничную площадку. Вернувшись, чтобы скатать бумагу в другой части гостиной, и проходя мимо спальни, он увидел Ивана, который тонкой кисточкой подправлял блестящую белую краску оконной рамы. Отец и сын покосились друг на друга, но ничего не сказали – тишина, которую оставила после себя та женщина из полиции, превратилась в натянутое молчание. Отец сделал несколько попыток завязать разговор, но Винсент столько же раз от разговора уклонился. Что угодно, лишь бы отец не узнал, чем занимается его старший сын.
– Эй! Винсент!
Его снова повисший в воздухе голос перелетел в спальню, опасно отрикошетил от стен, заметался между ними.
– Тебя я тоже люблю.
Вот теперь сработало.
– Что? Как ты сказал?
– Я понимаю, в чем дело, Винсент, понимаю, почему ты разговариваешь не больше, чем эти банки с краской.
– И что же ты понимаешь?
– Сначала я не сказал тебе, что ездил к тюрьме. Потом не сказал, что встречался с ним вечером. А теперь признаюсь еще кое в чем: мы с Лео успели поговорить и по телефону. Ну, знаешь, как это бывает между сыновьями и отцом, что-то вроде: «Ты как? А я отлично!»
Иван улыбнулся, довольный.
– Так что я понимаю, почему мой младший сын немного взревновал.
Винсент молча смотрел на него. Если бы ты только знал, папа. Если бы ты только мог представить себе, как я пришел сюда в пять утра шпаклевать, зачищать и перекрашивать дверь, которую сам разбил потому, что ко мне заявился Лео.
– Но ты же знаешь, что и тебя я тоже люблю?
Иван похлопал себя по груди, все такой же довольный.
– Потому что вот здесь есть место для всех моих сыновей.
– Слушай, папа, мы работаем вместе… черт, сколько уже – почти два месяца? Этого недостаточно, чтобы я начал ревновать. Лео – больший для меня отец, чем ты, и неважно, что ты об этом думаешь. Если учесть часы, проведенные с ним, учесть то, как он заботился обо мне, был образцом мужчины. И неважно, что ты думаешь, папа.
– Это не значит, что мне все равно, как у вас дела. Как у тебя дела.
– Обо мне не беспокойся.
Боль в руке.
В тот момент он разбил свой образец для подражания. Который и всегда-то был не особо хорош, а после вчерашнего вечера и вовсе перестал им быть.
Лео, который подкатывался к Феликсу, получил отказ и после этого явился ко мне! Не как брат. А чтобы заткнуть мною дыру в очередном своем гребаном ограблении.
– Слушай, папа.
– Да?
– Ты не подумал, что он приходил в ресторан, чтобы использовать тебя? Говорил «Ты как? А я отлично!» по телефону, потому что использовал тебя? Как использует и нас, всех остальных?
– Ну о чем ты? Зачем ему меня использовать?
– Может быть, потому, что ему потребовалось алиби?
– Ну брось, Винсент. Не пытайся нас стравить. Чего ты хочешь? Поссорить нас? Как твоя сволочная мамаша?
Последний рулон ослаб, стал объемнее, и Винсенту пришлось захватить побольше бумаги, так что рука заболела сильнее, когда он уталкивал защитное покрытие в мусорный мешок. Но, работая, он имел возможность стоять отвернувшись, а они избегали смотреть друг на друга.
– Господи, папа. Когда Лео планировал наши ограбления, мы обычно сидели в гараже. Там стояли козлы с листом ДСП, что-то вроде стола, и на этот стол он клал большую карту объекта.
Потому что у него не было сил встречать этот изучающий взгляд, который преследовал их в детстве, взгляд, требующий только правды и преданности. Человек с таким взглядом мог увидеть, что его младшему сыну известно о планах его старшего сына несравненно больше, чем ему самому.
– А потом он клал на карту монету в десять крон, иногда несколько монет, они изображали банк или банки, а машинами для побега были – игрушечные машинки, которые он расставлял на дорогах на карте, а мы – знаешь, кем были мы? Зелеными пластмассовыми солдатиками, человечками в масштабе 1:72. Потому что такими он нас видел. И мы всегда будем для него такими. И ты тоже, папа. Игрушечные фигурки на плане его очередного налета.
* * *
Отсюда здание суда походит на дворец. Широкие крылья с черепичными крышами возносят вверх высокий шпиль, одетый в позеленевшую медь. Столетняя патина.
Парковка на Кунгсхольмсторг. Пара минут, чтобы дойти пешком до величественного строения. Не стоит высаживаться из машины посреди полицейского квартала, но в то же время надо поменьше светиться на улице. Лео редко беспокоился, не так он был устроен, ведь беспокойство не поможет решить проблему – но сейчас он волновался. Ему предстояло сделать первые шаги под личиной полицейского, войти в полицейское управление. На нем была правильная полицейская форма. У него были правильные удостоверение и полицейский жетон. У него была правильная квитанция, выписанная правильным дежурным, с правильным номером из протокола изъятия. Он изменил свой внешний вид. Он знал, куда идти, он запомнил чертеж и точно попадет в нужное место. Он правильно преобразился внешне. Но и действовать он должен правильно, должен создать совершенную иллюзию, что он – полицейский, в которого вырядился. Ведь он один. В соответствии с первоначальным планом, Сэм сейчас должен был шагать рядом с ним, для пущего правдоподобия, но Сэм занял место убитого Яри. Поэтому план, создававшийся год, пришлось корректировать. Потому что если на какой-нибудь из трех контрольных точек ему не повезет, то всё рухнет прямо сегодня.
Возле главного входа в здание суда, на Шлеегатан, стояли три полицейские машины и две – для перевозки заключенных. На это он и рассчитывал. В здании каждый день велись процессы, на которых либо освобождали из-под стражи, либо приговаривали к наказанию. Судьи, и прокуроры, и адвокаты, и юридические консультанты потерпевших, и легавые, и журналисты – все они собирались в разных судебных залах, чтобы кормиться на обвиняемом.
Он открыл входную дверь, тяжелую и с виду, и на самом деле, и вошел в здание, которое словно засасывало посетителя. Грубые истертые камни мрачных коридоров и лестниц; строгий храм на фундаменте из юридических книг. Каждый шаг отдавался эхом. Каждый вдох проскальзывал в легкие пыльным, лишенным кислорода.
Голос из динамика прокричал про следующее заседание где-то на нижнем этаже, и Лео бессознательно поднял ищущий взгляд к потолку: процесс начинался на пару этажей выше того зала, в котором он сам сидел во время процесса, длившегося несколько месяцев. И ни единого раза он не попадал сюда как сейчас, через общий вход. Каждый день суда он выходил вон оттуда – с лестницы слева, той, что ведет из подвального этажа, – всегда в наручниках, в сопровождении четырех охранников.
Туда он сейчас и должен попасть.
В подземелье.
К двери туннеля, который ведет в полицейское управление и из него.
Он осторожно покосился в обе стороны коридора, потом глянул прямо, в направлении канцелярии, потом – на будку охраны и длинную очередь в туалеты. Кажется, одинокий полицейский никому не интересен.
На лестнице в подвал было такое же эхо, как в остальных частях этого здания, сколь бы осторожно он ни пытался ступать ногами в тяжелых ботинках. Дверь в подземный коридор выглядела так, как он ее помнил. Всегда ее открывал кто-нибудь другой, своей карточкой-пропуском. Сейчас он вынул из нагрудного кармана то, что украл для него Сулло, протащил через считывающее устройство и подождал механического щелчка.
Нажал на ручку, и железная дверь подалась. Сработало.
Первая контрольная точка пройдена.
Дважды глубоко вдохнул. Много пыли, мало кислорода.
Потом он запустил секундомер в мобильном телефоне и вошел.
Как-то странно передвигаться здесь без двоих охранников впереди и двоих сзади. С нескованными руками. Не в тюремной робе.
До первой развилки туннеля, где он должен был повернуть направо, оставалось метров пятьдесят. И тут он услышал их. Стук. Двух, может, даже трех пар ботинок.
Поворачивая, он понял, что их больше. Ему навстречу шли двое заключенных в сопровождении четырех охранников, а замыкающим – его он встретит последним – был полицейский в форме.
Идти не быстрее, чем обычно. Не медленнее. Не смотреть в сторону. Не искать взглядов без необходимости.
Сейчас.
Еще пара метров, потом они поровняются.
Он кивнул заключенным. Те не кивнули в ответ, и на какую-то тысячную долю секунды пришло ощущение, что он допустил страшную ошибку – пока не понял, что дело в его внешности, в полицейской форме: заключенные не станут здороваться с легавым. Охранники вежливо кивнули. Теперь легавый. Который увидит в нем коллегу. Который должен увидеть в нем коллегу.
Короткий кивок.
И короткий кивок в ответ.
Только это и требовалось. Иногда разница между продолжить или перестать не так уж велика.
Во взгляде полицейского читалось колебание.
Или Лео просто придал этому взгляду слишком большое значение.
Короткий кивок человека, который не уверен, знаком ли ему коллега с бритой головой и карими глазами. Может, он даже его узнал. Уловил что-то знакомое, но не понял, что.
И отвел взгляд.
Лео хотелось обернуться, удостовериться, что они пошли дальше. Именно этого делать нельзя. Но уверенности тут же прибавилось: шаги медленно удалялись.
Те, кто ходил здесь каждый день, купились на иллюзию.
Самый опасный банковский грабитель Швеции не только переоделся полицейским – он стал полицейским, полицейские признали в нем своего.
Вторая контрольная точка пройдена.
Через шестьдесят пять метров – следующая развилка. Перед Лео оказался перекресток из четырех коридоров; следовало взять влево. В середине коридора находилось хранилище изъятого – третья и последняя, решающая контрольная точка. За этой железной дверью его документы ждет окончательная проверка, его подготовку оценят шведские полицейские чиновники. Сундук с сокровищами всегда зарыт в самом конце радуги.
Палец на звонок, развернутое удостоверение поднять к камере на стене. Ожидая, когда ему откроют, Лео покосился на секундомер в телефоне, первый раз замеряя время. Минута пятьдесят секунд от суда до хранилища. Еще десять секунд ожидания – и его решили впустить; он вошел. Сложенная вдвое квитанция лежала в широком переднем кармане.
Здесь, кажется, еще сильнее пахло пылью, было еще меньше кислорода. Подвал, связанный с верхними залами. Тысячи предметов, которые в текущих или прошлых расследованиях двигают или двигали дело вперед, являясь прямыми доказательствами. Улика подле улики, пакет подле пакета, стеллаж подле стеллажа.
Мужчина за деревянной стойкой – наверное, его глаза и смотрели на Лео через камеру: около шестидесяти, выглядит, как Лео и ожидал. Серый пиджак, клетчатая рубашка, залысины надо лбом и лишний вес, не позволяющий ему больше гоняться за бандитами. Последний приют для полицейского, который отслужил свое и вскоре переместится в мир гражданских. Так же, как и тот коричневый пакет, за которым явился сейчас этот посетитель, – так же, как и все те пакеты, которые этот посетитель, вернувшись завтра, заберет с собой.
– Квитанция на…
Лео развернул бумагу на стойке.
– …вещественное доказательство номер 2017-0310-BG4743.
Очки немолодого полицейского на лбу с залысинами; он опустил их на переносицу и стал изучать номер, вписанный Лео.
– Удостоверение?
Посетитель в полицейской форме протянул черную корочку со служебной карточкой, изготовленной Яри, и жетоном, который изготовил он сам в пустой квартире в Сикле.
– Мы ведь, кажется, раньше не встречались?
Корочка уже лежала в руке немолодого полицейского служащего, который смотрел попеременно то на фотографию того, кого, согласно удостоверению, звали Петер Эрикссон, то на совпадавшее с этим фото лицо стоявшего перед ним человека.
– Вряд ли… Я из Эребру.
– Эребру? Тогда ты, наверное, знаешь Сакке?
– Сакке?
– Да.
Лео какое-то время обдумывал ответ на вопрос, который, будь он задан в допросной, имел бы целью разоблачить ложь.
– Сакке, он… твой ровесник, да?
Но здесь, между двумя коллегами, просто ведется дружелюбный разговор, чтобы чем-то занять время, пока перебираешь бурые конверты с разными номерами протоколов изъятия.
– Да, в восьмидесятые мы часто оказывались в одной патрульной машине.
Полицейский служака, который от улиц, людей и жизни допатрулировался до бетонной комнаты в подвале без окон, скрылся в проходе между стеллажами. Лео подумал, что где-то там стоят вдоль стены и сейфы марки «Розенгренс», сейфы, в которых хранятся самые весомые улики. В каком-то из них находится и то, чего не существует – то, что можно забрать только завтра, в десятиминутное временнóе окно.
– Ну вот, быстро нашлось.
Немолодой служащий повертел бурый пакет, открытая ладонь – словно точно откалиброванные весы; наконец он положил пакет на стойку.
– И – твоя подпись.
Формуляр с тонкими линиями сетки. Дата и номер улики слева, звание и подпись полицейского – справа. Лео мельком глянул на верхние строки, заполненные приходившими раньше него, на подписи настоящих полицейских, чтобы расписаться так же. Потом вернул ручку в руку хозяину.
– Если я снова столкнусь с Сакке…
– Да?
То, что для одного было дружеской болтовней – ради того, чтобы убить время, для второго было дружеской болтовней – ради того, чтобы остаться в памяти собеседника.
– …от кого ему передать привет?
– Нет уж, никаких приветов. Незачем ему знать, что я угодил сюда.
Лео улыбнулся.
– Окей. От кого не передавать привет?
Хозяин протянул бурый конверт, легкий как перышко, с припухлостью посередине.
– От Оскарссона.
– Будь здоров, Оскарссон.
Согласно секундомеру в мобильном телефоне на то, чтобы вынести улику, понадобилось четыре минуты двадцать секунд (ему не пришлось стоять в очереди). Потом – еще минута десять секунд, чтобы ретироваться через туннель (на сей раз никого не встретив) к подземному входу в здание суда. И еще две минуты тридцать пять секунд – чтобы пройти вниз по Шеелегатан до Кунгхольмсторг и ожидающей там арендованной машины.
Возле дверцы со стороны водителя оказалась урна; сев в машину, Лео открыл конверт и достал оттуда припухлость – солнечные очки «Версаче». Очки он выбросил в мусор, они легли между парой пивных банок и банановой кожурой. Улика в текущем расследовании, которую он выбрал наугад с помощью компьютера, полученного от албанцев, и которая имела ценность, только будучи связанной с последней контрольной точкой.
Все работало, как надо.
Теперь он мог приступить ко второй части плана – оставить ложный след, услать Бронкса далеко отсюда, чтобы завтра днем, без десяти два, спокойно и без помех вынести то, что действительно было ему нужно.
* * *
Тумба, 1:21.
Результат на экране компьютера было легко прочитать, но трудно истолковать.
Но это было единственное, что Бронкс нашел за два часа блуждания в реестрах – и открытых, и закрытых.
Он ездил к Сэму – тот сначала солгал, а потом попытался возложить на него вину. Он обратился к паромщику и отследил рейсы, совпадающие по времени с вооруженным ограблением, имевшим смертельный исход. И – решив, что родственные узы в этом расследовании имеют второстепенное значение, – стал исходить из того, что уголовные пути Сэма и Лео Дувняка совпали еще в тюрьме. Что после освобождения Сэма кто-то планировал налет, находясь в тюрьме, а кто-то готовил его за ее пределами. Но тот, кто столь тщательно разрабатывал преступление, будучи вне тюремных стен, должен был рано или поздно оставить след.
Здесь, на экране, как раз был он. След. Именно на него Бронкс смотрел не отрываясь и ничего не понимая.
Документ из государственного земельного кадастра.
Земельный участок в Тумбе, в нескольких милях к югу от Стокгольма, связывал Сэма и Дувняка.
Он знал, что Сэм владеет домом на Арнё. Но не знал, что он владеет еще одним домом. И этот, Тумба, 1:21, он приобрел, отбывая срок в тюрьме.
Покупатель: Сэм Джордж Ларсен.
Продавец: судебно-исполнительный орган.
И когда Бронкс немного отлистал документ о сделке назад:
Прежний владелец: Лео Иван Дувняк.
Этот дом был не только жилищем Дувняка во время налетов на банки. Участок с домиком и большим гаражом являлся мозгом и сердцем предприятия по планированию преступлений. Скрывавшимся за фасадом строительной фирмы.
Тот же домик и тот же большой гараж Бронкс видел сейчас через окно ресторана. Картинка соответствовала скачанной из земельного кадастра. Чашка кофе перед Бронксом оставалась нетронутой – он сидел в «Роббанс Пиццерии» в Тумбе не потому, что ему хотелось кофе; он хотел удостовериться, что в доме никого нет. Через сорок пять минут наблюдения (он устроился по ту сторону широкой дороги) Бронкс убедился в этом: темнота за окнами без штор неподвижна, к дому не подъехала ни одна машина. Бронкс закрыл ноутбук, положил тридцать крон на стол возле пятнадцатикроновой чашки нетронутого кофе и вышел на парковку перед небольшим торговым центром, помещавшимся в собранном из листов синей жести строении. Компьютер Бронкс убрал под переднее сиденье машины – полицейский ноутбук, попади он в руки уголовника, стал бы даже более мощным оружием, чем пистолет с полным магазином, – и принялся дожидаться момента, когда в плотном транспортном потоке возникнет пробел, достаточный, чтобы проскочить в него и перебежать дорогу. Короткая прогулка мимо красивой виллы рубежа веков, с крашенными в зеленый цвет деревянными панелями, и – через калитку из колючей проволоки – на истертую асфальтовую площадку. Все выглядело как много лет назад, когда он явился сюда в связи с арестом Дувняков. Ворота гигантского гаража были заперты. Запрыгнув на кучу покрышек, Бронкс посмотрел в продолговатое боковое окно. Пространство на пять автомобилей было все таким же пустым и темным. Как и комнаты в доме, куда он заглянул: без мебели, за исключением поставленного не туда дивана-кровати: диван оказался на кухне перед плитой. Бронксу стало ясно: в доме уже давным-давно никто не жил.
Так почему, Сэм, ты указан как владелец?
Дневной свет преломлялся в длинной трещине на ромбовидном окошке входной двери, и именно туда Бронкс, прицелившись, ударил камнем. Еще два удара – и он убрал остатки острых осколков, просунул руку и дотянулся до замка.
А вот тесная прихожая свидетельствовала: здесь кто-то был.
Отпечатки мокрых резиновых сапог казались довольно свежими. Узоры по меньшей мере от двух разных пар. Следы, ведущие в одном направлении – в гостевую комнату слева от прихожей.
Бронкс зажег лампочку без абажура, свисавшую с потолка на закрученном шнуре. И увидел ее еще до того, как вошел. Щель. Одна из плит пола лежала неровно.
Наклонившись, он приподнял ее и обнаружил, что и соседняя сидит некрепко. И еще две рядом. Он поднял все четыре – два белых и два черных квадрата.
Под плитами оказались две тонкие металлические петли, укрепленные в бетоне. Он схватился за них, потянул вверх. И поднял бетонный блок площадью как раз в эти четыре пластины.
Бронкс посмотрел вниз.
Дверца сейфа.
Кто-то залил сейф в пол.
В прошлый раз его здесь не было. Или его просто не нашли?
Он тронул ручку.
Сейф не заперт.
Он открыл. Пусто. Бронкс провел кончиками пальцев по внутренней поверхности сейфа, по черному бархату. И услышал звук. Снизу. Короткий гул. Гул шел словно бы из подвала. В доме, где подвала не было.
Бронкс постучал кулаком по днищу сейфа. Стук остался стуком. Ничего не произошло. Бронкс надавил обеими руками, навалился всем весом. Все равно – ничего.
Пока гул не послышался снова.
Механический звук, заканчивавшийся коротким скрипучим кашлем.
Внизу что-то было.
В этом маленьком доме скрыт потайной ход. Дверь в подвал, которого здесь не должно быть. И когда Бронкс уже собирался уходить из гостевой, он краем глаза заметил два провода, свисавших из распределительного щитка на стене, повыше окна. Взявшись за пластик, чтобы не тряхнуло током, Бронкс отвел проводки в сторону и посмотрел, нет ли чего за ними.
Здесь он тоже не получил ответа.
Но когда две случайно обнажившиеся медные проволоки соединились, снова послышался механический звук. Более отчетливый… скорее жужжание, чем гул. Звук прекратился, как только проводки разъединились.
Жужжание шло от сейфа.
Бросившись к нему, Бронкс увидел, что дно сейфа немного опустилось. Сантиметров на семь-восемь. Сунув руку, он ощутил внизу пустоту, вернулся к щитку и снова соединил провода.
Снова жужжание.
Пол сейфа продолжал опускаться в темноту.
Первое, что он почувствовал, – запах. Оружейная смазка, совершенно точно.
Бронкс направил свет фонарика в мобильном телефоне в дыру и разглядел алюминиевую лестницу. На ее верхней, чуть закругленной ступени что-то висело. Провод с вилкой. Бронкс подхватил его, воткнул в розетку гостевой комнаты.
Резкий свет.
Этот свет привел его семью ступенями ниже, в подвал, где он долго стоял неподвижно и озирался.
Четыре стены были сплошь заняты деревянными полками. Чуть выше полок тянулись две рейки с зарубками, которые повторялись каждые три сантиметра. Зарубка за зарубкой, сотни зарубок.
Постепенно он понял, что же он видит.
Оружейный склад.
Значит, вот где они стояли, АК-4 рядом с АК-4, прислоненные к верхней рейке, пистолеты-пулеметы один подле другого, прислоненные к нижней рейке. Дулами в зарубки.
Мы ищем – а оно у нас под ногами.
Бронкс подумал о запахе свежей оружейной смазки. И о таких же свежих следах двух пар резиновых сапог в прихожей.
Он находился в тайнике, откуда совсем недавно забрали автоматы, которых было достаточно, чтобы вооружить частную армию.
Что, черт возьми, они будут делать с этим оружием?
