«Сегодня ужасно холодно, – пишет Джорджи. – Я в варежках!» – «А у нас жара».

Наконец‐то наступило лето. Я в одних шортах сижу в спортзале, жду, когда придет Соджорнер и у нас начнутся спарринги. Я развалился на скамейке перед раздевалками, пью воду, ем протеиновые батончики и переписываюсь с Джорджи.

«Тебе бы понравилось. Народ одет во все, что только можно вообразить. Во все цвета радуги. Пастельные, неоновые, кричащие». – «Ты обращаешь внимание на одежду? И знаешь, что такое пастельные цвета? НЙ тебя явно изменил». Я не говорю ей, что просто цитирую Лейлани. «Я тут видел, как ребята в коротких красных комбинезонах ехали по велодорожке на старинных роликах. У одной девчонки в волосах были бигуди».

Это я сам заметил. Все прохожие их заметили. У первого из них на плече висел винтажный бумбокс, откуда неслась музыка тех же лет, что и ролики. «Как круто. Однажды я увижу всю эту хрень собственными глазами. Чертенок все еще в отъезде?» – «Сегодня вернется». Я просматриваю фотографии, которые Роза прислала из танцевального лагеря, и отправляю Джорджи снимок, на котором Роза в костюме Бо Пип позирует рядом с Сеймон, одетой в балетную пачку. «Мило. Разве мы в десять лет делали селфи?» – «Ох уж эти современные дети». – «Значит, животные не пострадали?» – «Смешно. Насколько мне известно – нет. Как твой проект?»

Джорджи шьет бальное платье: это ее проект по текстильному делу. Пока она описывает мне платье и шлет фотографии последнего тканевого манекена, я обдумываю свой список.

1. Следить за Розой.

2. Мне нужно спарринговать.

3. Мне нужна девушка.

4. Я хочу домой.

1. Роза не сделала ничего жуткого с тех пор, как Сеймон едва не умерла и мы с Макбранайтами устроили общую встречу. Она перестала со мной разговаривать. Нет, вообще она со мной разговаривает. Она притворяется нормальной. Но она больше не вламывается ко мне в комнату. Не говорит мне, что хочет, чтобы кто‐нибудь умер. Не говорит вообще ничего такого, от чего волосы у меня на руках встают дыбом. Если в ближайшие десять лет Роза не попадет ни в какую историю, поверю ли я, что она изменилась?

Дэвид настроен более оптимистично, чем я. Но Дэвид говорит о ней разные вещи дома и на людях. Он простил меня за то, что я все рассказал Макбранайтам. Я не уверен, что простил его. Он снова и снова повторяет, что на кону наша семья. Что если Розе официально поставят диагноз, это разрушит ее жизнь и нашу семью. Он видит в ней тьму, но признается в этом только мне.

«В мире миллионы таких людей, как Роза, – говорит он, – и они все живут, никого не убивая. Роза умная. Она хочет жить нормальной жизнью. Смотри, как хорошо она себя теперь ведет».

Джеймс, психолог, не поставил Розе никакого диагноза. Розина дружба с Сеймон не кажется ему нездоровой. Он неправ. Но по крайней мере за ней следит профессионал. Рано или поздно она совершит ошибку, и он все поймет. Теперь, когда за Розой присматривают Дэвид и Джеймс, мне кажется, что она не только моя ответственность.

Сеймон снова разговаривает с Майей, но не так, как раньше. Майя по‐прежнему спит в комнате Лейлани. Роза и Сеймон очень близки, они придумали собственный язык жестов. Они показывают друг другу разные комбинации пальцев, постукивают ими по локтям, машут руками и до слез хохочут, когда кто‐нибудь спрашивает их про этот тайный язык.

Лейлани и Майя мне верят. Раньше у меня была только Джорджи. Я никогда не мог заставить себя рассказать ей, как мне страшно оттого, что Роза занимает почти каждый миг моей жизни. После того как у меня появилась возможность говорить о Розе с Лейлани, все изменилось. Я чувствую себя так, словно годами дышал одним легким, а теперь вдруг дышу обоими.

2. Я уже дрался на ринге. Я боксирую в тысячу раз лучше, чем до того, как впервые попал на спарринг. Родокам это не нравится. Но они меня не останавливают.

3. У меня есть девушка. Соджорнер для меня всё. Я вижу ее не так часто, как мне бы хотелось, то есть не каждую минуту. У нее две работы, бокс, она ведет занятия в воскресной школе. Если бы я не ходил в спортзал, мы бы виделись всего пару раз в неделю.

4. Я не хочу домой, в Сидней. Мне начинает казаться, что мой дом здесь.

Все дело в Соджорнер, Лейлани, Майе, даже в Олли и Джейми. Но Соджорнер – мое счастье. Она для меня больше чем всё. Она входит в спортзал – волосы убраны назад, на плече сумка, – и сердце едва не выскакивает у меня из груди. Я улыбаюсь, встаю, притягиваю ее к себе. Ее сумка валится на пол. Мы целуемся.

– Вы тут не одни! – бухтит Тупорылый, но мы не обращаем на него внимания.

Соджорнер снова целует меня и исчезает в раздевалке. Не переставая улыбаться, я пишу Джорджи: «Пора на спарринг. Твой проект выглядит просто замечательно».

По пути домой мы покупаем пиццу. Теперь это наш ритуал. Соджорнер платит. Она знает, что у моих родоков, как они это называют, «проблемы с наличностью» и что я не хочу слишком часто использовать дедулину кредитку, хотя он мне и разрешил. Не хочу давать ему лишний повод писать Дэвиду: «Я же тебя предупреждал». Дедуля большой любитель этого дела.

Обычно я провожаю Соджорнер до дому и иду к себе, но сегодня все иначе. Сегодня ее мамы на какой‐то церковной конференции в Чарльстоне, в Южной Каролине. До утра в их крошечной квартирке не будет никого, кроме нас с Соджорнер. Потом мне придется вернуться домой и впервые за две недели встретиться с Розой. Я хотел бы, чтобы мам Соджорнер не было неделю, а еще лучше месяц, чтобы я мог отложить встречу с Розой на подольше. Когда я с Соджорнер, я совершенно не думаю о Розе.

Я не думаю о Розе, когда мы, срывая друг с друга одежду, вваливаемся в комнату Соджорнер и, сплетясь, падаем на ее кровать.

Мы проспали. Я просыпаюсь и вижу на экране телефона миллион пропущенных звонков и срочных сообщений, а Соджорнер в это время жутко матерится единственным доступным ей способом, то есть беспрерывно бормочет то «о нет, только не это», то «ой-ой-ой-ой-ой». Она опаздывает на занятия по самообороне, которые будет вести все каникулы.

«Можешь с утра присмотреть за Розой и двойняшками? Их нужно отвезти на теннис». Сюзетта, няня Макбранайтов, больна. Лейлани занята своим сайтом. Макбранайты только вечером вернутся из Токио, а родоки весь день на встречах. Остаюсь только я, потому что у домашней прислуги Макбранайтов есть дела поважнее, чем присматривать за детьми.

Майя встречает меня у двери в дом.

– Они тоже идут на теннис.

На Майе белая футболка, шорты и шлепанцы. Надо полагать, кроссовки – в ее гигантской сумке, которая стоит возле входной двери.

– Роза не играет в теннис. – Насколько мне известно, она в жизни не держала в руках теннисную ракетку.

– И Сеймон тоже. Но теперь они будут ходить в мою теннисную школу, на занятия для начинающих.

Через неделю Майя едет в теннисный лагерь во Флориде. Все делают вид, что не замечают, что такое летнее расписание дает Майе возможность провести как можно больше времени вдали от Сеймон и Розы.

– Сеймон никогда не любила теннис. Она говорила, что теннис – глупое занятие. Но это неправда.

Я киваю, хотя у меня нет никакого мнения на этот счет. Если не считать бокса, я совершенно не разбираюсь в спорте.

– Это все Розины проделки, – говорит Майя. – Знаешь, что она сказала? «Богатые играют в теннис». Тогда Сеймон сказала: «Я богатая», а Роза сказала: «Я стану богатой».

Я искренне надеюсь, что этого никогда не произойдет.

– Она ужасна.

Мы садимся на диван подальше от входной двери.

– Где они?

Майя смотрит вверх, на галерею, где находятся комнаты девочек.

– Сколько у нас времени до твоего занятия? – Я откидываюсь на спинку дивана, смотрю вверх, на голубое небо, белые облака и невероятные очертания манхэттенских небоскребов. Мне не хочется читать бесконечные сообщения, которые я получил за утро. Я думаю о прошлой ночи, о Соджорнер.

– Час, – отвечает Майя. – Но я хочу сначала размяться. Если мы поедем по линии L, то доедем за двадцать минут. Я им сказала, что нам нужно будет уйти, как только ты придешь. Они знают, что ты уже здесь.

«Спускайтесь, мы готовы», – пишу я Розе.

– Я не хочу, чтобы они шли с нами, – говорит Майя. – Сеймон ненавидит теннис. Жаль, что они не остались в лагере на все лето.

Не могу с ней не согласиться.

– Мы из‐за них опоздаем.

– Время еще есть. – Не удивлюсь, если мы и правда опоздаем.

– Они все портят, – говорит Майя.

– Они ничего не сделают. Они знают, что, если мы из‐за них опоздаем или они что‐то натворят, я расскажу твоим родителям.

Майя кивает, но непохоже, что я ее убедил.

«Думаю о тебе», – пишу я Соджорнер. Как бы я хотел, чтобы она сейчас была здесь. Звенькает лифт. Из кабины выходят Сеймон и Роза в одинаковых нарядах: красные футболки, синие юбки, красно-синие кроссовки, красные и синие ленты в косичках. У них за спинами одинаковые красно-синие рюкзаки. Они как будто бы хотят сказать: «Теперь мы двойняшки».

– Привет, Че, – говорят они хором. – Привет, Майя. Майя не отвечает. Волосы у Сеймон почти такой же длины, как у Розы. Интересно, когда она начала их отращивать? Роза и Сеймон выглядят как рядовые члены какой‐то психопатической чирлидерской секты.

– Можно мы выберем, как туда пойдем? – спрашивает Сеймон. – Раз мы все будем заниматься Майиным любимым видом спорта, нам нужно хоть что‐то выбрать.

Логика этого предложения слишком похожа на Розину. Какая разница, как нам туда идти? Майя закатывает глаза точь‐в-точь как Лейлани:

– Мы сядем на линию L на Первой авеню. Пешком дойдем только до станции. Никто не пойдет на цыпочках, гусиным шагом или на четвереньках.

– Смешно, – говорит Сеймон.

Роза изумленно смотрит на меня:

– Мы хотели выбрать, какой дорогой туда идти.

Интересно, она когда‐нибудь научится слышать сарказм? Майя уже стоит у двери, на плече у нее теннисная сумка.

– Я могу взять твою сумку, если хочешь.

– Тренер говорит…

– Что, если ты будешь таскать на плече тяжелую сумку, у тебя укрепятся мышцы. Я это уже слышал. Но не уверен, что согласен с твоим тренером.

Майя показывает мне язык:

– Она классная. Настоящая нью-йоркская теннисистка.

– Давайте пройдем через парк по Девятой, – предлагает Роза.

– Хорошо.

В небе ярко светит солнце, и, хотя сегодня рабочий день, по улицам прогуливаются толпы людей, которым, похоже, некуда спешить. На деревьях полно воробьев. Соджорнер говорит, что здесь еще водятся ястребы, но я их пока не видел.

По пути Роза и Сеймон шныряют вокруг нас с Майей. Они все время меняются местами, взмахивают руками, подавая друг другу знаки на своем тайном языке.

– Хватит толкаться, – говорит Майя.

– Мы не толкаемся. Мы танцуем, – парирует Роза. – Учимся двигаться плавно.

– Мы скользим, – добавляет Сеймон, обращаясь не к Майе, а к Розе.

– Нет, вы меня толкаете. Че, скажи, чтобы они перестали.

– Потерпите до кортов, там будете скользить, сколько захотите.

Они снова меняются местами. Я вижу, что Сеймон поднимает четыре пальца, прижимает большой палец к основанию мизинца. Они с Розой хихикают, переминаясь с ноги на ногу, пока мы ждем у светофора.

«Просто ужас», пишу я Лейлани. «Бедная Майя. Роза и Сеймон совершенно несносны». Мы переходим через дорогу. Я решил, что проще будет присматривать за Майей, чем следить, чтобы Роза или Сеймон ничего не выкинули. Майя быстро идет вперед, держась рядом со мной. «Несносны?» – отвечает Лейлани. – «Ты что, сочиняешь старинную детскую книжку?» Майя шепчет что‐то вроде «ненавижу их». Я неуклюже глажу ее по плечу, словно напоминая, что я на ее стороне.

– Давайте заглянем на собачью площадку, – говорит Роза. – Я хочу посмотреть на собак.

Розе каким‐то чудом удается поддерживать жизнь своей компьютерной собаки. Оповещения о ее состоянии приходят мне и родокам по электронной почте. Наверняка Роза думает, что родоки теперь подарят ей настоящую собаку.

– Мы опоздаем, – говорит Майя. – У нас нет времени смотреть на собак.

– Прямо через парк, девочки.

– Да, Че, – звонким хором отвечают Сеймон и Роза и снова принимаются хихикать. Вот бы запретить им хихикать в моем присутствии.

Я понимаю, что не встречу сейчас Соджорнер – у нее занятия, – но все равно оглядываюсь. Здесь, в парке, я впервые увидел ее за пределами спортзала, здесь мы впервые по‐настоящему целовались.

Я точно знаю, что еще рано тосковать по тому времени, когда мы только начали встречаться. Я не стану уточнять у Лейлани или Джорджи и уж точно не буду обсуждать это с Джейсоном. Особенно после того, как в ответ на новость, что у меня появилась девушка, он написал: «Хоть перепихнулся наконец. Зашибись. Думал, у тебя хер отвалится за ненадобностью». Иногда я беспокоюсь, что он не шутит.

Майя перевешивает сумку с левого плеча на правое.

– Давай я хоть немного ее понесу? Я не скажу твоему тренеру.

– Все нормально, – говорит Майя. – Она не такая тяжелая, как кажется.

Сумка кажется ужасно тяжелой.

– Отдай ее мне, как только устанешь.

Красно-синие двойняшки снова хихикают.

– Давайте сыграем в шахматы, – говорит Сеймон.

Роза кивает. Они снова меняются местами. На этот раз я замечаю, как Сеймон врезается в Майю.

– Прекратите. Не толкайте Майю. Мы не будем нигде останавливаться. Мы не будем смотреть на собак, играть в шахматы и толкать Майю.

Мы уже на другой стороне парка, переходим через авеню А.

– Да, Че, – выпевают они и начинают подпрыгивать на ходу. При этом они что‐то поют себе под нос, что бесит меня еще сильнее.

«Можно я убью их обеих?» Лейлани отвечает буквально через секунду: «Вопрос, достойный Розы». – «И мне за него стыдно». Я спотыкаюсь и едва не роняю телефон.

– Нельзя на ходу писать сообщения, – говорит Роза.

– Это противозаконно, – добавляет ее менее жуткая двойняшка.

Я не понимаю, обо что споткнулся, но почти уверен, что это была нога одной из них. Я убираю телефон в карман. Нужно быть внимательным. Майя снова перевешивает сумку.

– Давай я понесу.

Она мотает головой. Пальцы, которыми она вцепилась в ремень сумки, побелели.

– Осталась пара кварталов.

Мы ждем на переходе, пока переключится светофор. Майя, стоя рядом со мной, перевешивает сумку с плеча на плечо. Я молчу. Подожду, когда она снова перевесит ее, и тогда заберу сумку. С другой стороны от меня Сеймон и Роза покачиваются с пятки на носок и обратно.

Мимо, громко гудя, едет гигантский грузовик. Его кузов украшает пестрая, красно-желто-зеленая реклама пива, о котором я в жизни не слышал. Солнце светит так ярко, как не светило еще ни разу с тех пор, как мы приехали. Вся шумная, забитая людьми улица сияет яркими красками, пятнами цвета. Не могу вспомнить, почему я думал, что Нью-Йорк уродлив. Любой город, в котором окажется Соджорнер, по определению прекрасен.

Краем глаза я замечаю, как что‐то рядом со мной движется по неправильной, ненормальной траектории. Теннисная сумка взмывает вверх, кружится, лямка тянет Майю за плечо, и она теряет равновесие. Я пытаюсь схватить ее, но она летит мимо меня прямо на дорогу. В нее врезается велосипедист. Ее голова ударяется об асфальт со звуком, от которого у меня внутри все обрывается.

– Майя!

Сеймон истерично вопит.

– Зачем ты ее толкнул? – орет Роза, у нее по лицу текут слезы. Она куда‐то тычет пальцем.

– Что за хрень? – говорит какой‐то мужчина. – Зачем ты это сделал? – Он достает телефон.

Я не понимаю, к кому он обращается. Роза и Сеймон стоят, вцепившись друг в друга. Майя не двигается. Но она дышит, у нее открыты глаза. Я падаю на колени рядом с ней, не зная, стоит ли взять ее за руку. Рядом с ее головой, на дороге, я вижу влажный ком жевательной резинки. Майино ожерелье с рубиновым сердечком сияет на солнце. Один зрачок у нее гораздо больше другого.

– С тобой все будет в порядке, – говорю я, надеясь, что это не ложь. И осторожно касаюсь ее руки.

– Больно, – говорит она. – Где Лей-Лей?

Я вытаскиваю телефон из кармана. 911, сейчас я сразу же вспоминаю нужные цифры. Это уже второй раз. У меня за спиной кричат люди, но все перекрывают рыдания Розы и Сеймон. Потом я слышу сирены. Громкие. До ужаса громкие. Диспетчер говорит, что скорая уже в пути. Я пишу Лейлани, что с Майей случилась беда.

– Я сообщил Лейлани, Майя. Она скоро будет здесь. Кто‐то кладет мне руку на плечо.

– Сэр?

Я оборачиваюсь. Это врачи скорой помощи. Я отхожу на тротуар. Они опускаются на колени рядом с Майей. Я рад, что ей помогут. Я хочу спросить, будет ли она в порядке, но они пока не могут этого знать.

– Че! – зовет Майя.

– Я здесь, рядом. – Не уверен, что она меня слышит.

– Почему ты ее толкнул? – снова орет Роза. Я вдруг понимаю, что она обращается ко мне.