Дома нас ждут двое полицейских, мужчина и женщина. Вид у обоих суровый, я бы сказал, даже пугающе-суровый. Роза совершенно спокойна. Они выспрашивают у нее все подробности: где она была, что делала. Она пошла в парк. Погладила пару собак. Хотела погладить кошку, но та убежала. В парке она стала смотреть, как собаки играют на специально отгороженной площадке, – она оборачивается и спрашивает: «Можно мне завести собаку?» – потом пошла на детскую площадку, но там не было детей ее возраста, и тогда она вспомнила про шахматы. Она любит играть в шахматы.

– Я шахматный гений, – говорит Роза. Она не улыбается, показывает ямочки.

По лицу высокой женщины-полицейского явно видно, что она считает Розу избалованной засранкой. Волосы у нее собраны на затылке в такой тугой пучок, что кажется, он вот-вот взорвется. Пистолет у нее на бедре действует мне на нервы.

– Когда родители велят тебе сидеть дома, ты должна слушаться, – говорит женщина-полицейский. – Слушаться беспрекословно. Тут тебе не Австралия. Нью-Йорк – очень большой и очень опасный город.

– Мы жили в Бангкоке, – говорит Роза. – Там гораздо опаснее.

– Сомневаюсь, детка, – говорит женщина-полицейский.

– В Бангкоке совершается гораздо больше убийств, чем в Нью-Йорке. – Роза приводит статистические данные, чтобы доказать свою правоту.

– Роза! – говорит Салли. – Полицейские пришли сюда, чтобы помочь тебе, а не чтобы ты рассказала им статистику убийств.

– Я не сделала ничего плохого, – говорит Роза, глядя на меня. – Я хорошо себя вела. Я не села в машину к незнакомым людям. Шахматы могут многому научить.

– Ты можешь играть в шахматы, – говорит Дэвид. – Мы не запрещаем тебе играть в шахматы. Я уверен, в Нью-Йорке есть шахматные кружки для детей твоего возраста.

Роза открывает рот, явно собираясь возразить. Дэвид поднимает ладонь, и Роза замолкает. Она складывает руки на груди и бросает на Дэвида злобные взгляды.

– Спасибо вам, офицеры, – говорит Дэвид. – Мы проследим за тем, чтобы это не повторилось.

– Она у вас с характером, сэр, – говорит невысокий полицейский. Он явно не купился на Розино обаяние.

– Это точно, – говорит Салли. – Большое вам спасибо. Мы подробно обсудим с ней то, что произошло. И наказание ей точно не понравится.

– Это правильно, мэм. Вы должны за ней следить, – говорит высокая женщина-полицейский.

– Спасибо, – повторяет Салли. – Мы вам очень признательны. Извините, что зря вас побеспокоили.

– Вы все правильно сделали, мэм.

Дэвид провожает полицейских до двери. Я слышу, как, едва оказавшись за порогом, они принимаются хохотать. Хохотать над тупыми иностранцами и их избалованной девчонкой.

– Роза, ты нам соврала, – говорит Салли, беря в руку телефон Дэвида. – Ты соврала родителям и брату.

– Нет, я не врала!

Дэвид снова поднимает ладонь, требуя, чтобы Роза замолчала. Роза смотрит на него так, словно готова прямо сейчас перерезать ему запястье.

– Роза, ты не можешь нам врать. Мы об этом говорили. Ты сказала, что не будешь врать.

– Я ребенок, – говорит Роза. – Дети должны притворяться. Я играла в игру, притворялась. Я должна так поступать!

– Ты притворилась Дэвидом, чтобы обойти наши правила! Это не одно и то же. О чем ты думала? – спрашивает Салли. – Что на тебя нашло?

«Ничего, – хочу сказать я. – Это же Роза». Салли и Дэвид видят ее каждый день. Они видят, как время от времени она забывает сделать вид, что переживает, когда кто‐то заболел или поранился. Даже если это кто‐то из нас. Они видели, что она совершенно не испугалась полицейских.

Почему они не могут понять, что она не такая, как другие дети?

– Что заставило тебя выйти из дому, никого не предупредив?

– С тобой могло случиться все что угодно!

– Я победила, – говорит Роза. – Я сумела выиграть у людей, которые играют в шахматы дольше, чем я живу на свете. Вы должны мной горди…

– Гордиться?! Мы думали, что тебя похитили! Думали, тебя уже нет в живых!

Роза изумленно смотрит на Дэвида. Он редко повышает голос.

– Эссе, – говорит Салли. – На тысячу слов. Опиши, что ты сегодня усвоила. Вышлешь нам к завтрашнему вечеру.

Роза ненавидит писать эссе.

– На тысячу слов?

– Да, Роза. Нельзя притворяться, что ты – это я. Притворяться можно по‐разному. То, как притворялась ты, – это не детская игра. Никому из нас не было весело. Ты нас обманула и поступила недопустимо. Ты украла у меня телефон. Ты знаешь, что так делать нельзя.

– Я его одолжила. Это была часть игры, – начинает Роза, но вдруг выражение ее лица меняется.

Она наконец понимает, что проиграла эту партию, что пора выказать раскаяние, что надо было очаровать полицейских. Родоки не думают, что она поступила умно, выиграв в шахматы у взрослых людей или продемонстрировав, что она знает об опасных городах больше, чем полицейские. В следующий раз она тщательнее обдумает, в какой момент лучше быть гением, а в какой – маленькой девочкой.

Роза принимается рыдать. В перерывах между всхлипываниями она выдавливает обрывки фраз: как ей жаль, как она не понимала, и еще много всего, что, как ей кажется, хотят услышать родоки. Дэвид притягивает Розу к себе.

– Ну все, крошка, все в порядке.

– Ты нас напугала, – говорит Салли, обнимая Розу и Дэвида. – Ты не можешь вот так уходить из дому. Особенно в городе, где ты никого не знаешь. Мы здесь совсем недавно. Ты могла потеряться.

Роза оборачивается, ловит мой взгляд. Улыбается мне. Я вынужден признать, что она сумела выкрутиться из неприятной ситуации. Но меня она все же не проведет. Мы еще поговорим о том, что для нее значит «хорошо себя вести». Она пообещала хорошо себя вести. Но вела себя плохо.

Поднявшись наверх, я замечаю свет под Розиной дверью. Стучусь.

– Я сплю!

– Ага, я тоже, – говорю я достаточно громко, чтобы она услышала. Включаю телефон на запись и открываю дверь.

Роза сидит на кровати, лицо освещает свет от экрана планшета. Светлые волосы кажутся почти золотыми. Я закрываю за собой дверь и сажусь на стул перед письменным столом.

– Ты нарушила обещание, – говорю я.

– Ты же знаешь, что они любят друг друга сильнее, чем нас, – одновременно со мной говорит Роза.

Я знаю. Но стараюсь об этом не думать и уж тем более не говорить. Я не хочу, чтобы это было правдой. Салли и Дэвид – наши родители, они должны любить нас больше всего на свете. Но это не так: вот почему на мне лежит основная ответственность за Розу. Они любят нас недостаточно сильно, чтобы понять: с ней что‐то не так.

– Ты нарушила обещание, – повторяю я. – Ты обещала хорошо себя вести.

– Я хорошо себя вела. Сеймон играет в шахматы. Я хотела потренироваться, прежде чем играть с ней. Она уже побеждала на соревнованиях.

– Хорошо себя вести – не значит ходить по улицам в одиночестве и играть в азартные игры с незнакомыми людьми.

– Нет, значит. Родоки хотят, чтобы мы исследовали окружающий мир и были храбрыми. Я исследовала окружающий мир и была храброй. Я хорошо себя вела.

– Полный бред.

– Я никому никогда не обещала, что не буду притворяться. Или что не буду врать.

– Ты пообещаешь, что не будешь врать?

Роза качает головой:

– Врать очень удобно.

– Ты врешь, когда даешь обещания?

– Нет. Я не нарушала никаких обещаний. Я хорошо себя вела.

– И при этом сделала ровно то, что родоки тебе запретили.

– Они никогда не запрещали мне исследовать окружающий мир.

– Они не разрешили тебе играть в шахматы в парке и сделали все, чтобы ты не оставалась одна. Они явно показали, что не хотят, чтобы ты исследовала окружающий мир в темное время суток.

– Они не говорили, что мне нельзя гулять в темноте.

– Ты не вела себя хорошо. Ты искала способ обойти запреты.

– Я никого не обидела – даже паука. Я ничего не украла. Я одолжила телефон Дэвида, – быстро добавляет она, прежде чем я успеваю возразить. – Я ни одного человека не заставляла делать то, чего бы он не хотел. Я хорошо себя вела.

Роза наклоняется вперед и упирается подбородком в коленки. Она выглядит так, словно свято верит во все, что говорит.

– То, что родоки на меня злятся, не рационально.

– Сколько ангелов поместится на булавочной головке, а, Роза?

– Что? Я хорошо вела себя по отношению к тебе. Ты хотел пойти в спортзал. Ты провел там несколько часов!

– Ты серьезно? Ты ради меня ушла из дому и играла в шахматы в Томпкинс-сквер-парк? Как мило с твоей стороны.

Роза кивает.

– Это был сарказм.

– Сарказм – это тупо. Ты виделся с Сид?

– С кем? – морщусь я, на миг забыв о том, что так все зовут Соджорнер. Потом меня бросает в краску.

Роза хихикает.

– Если хочешь, я поработаю над тем, чтобы хорошо себя вести. Правда, я не знаю, что значит хорошо.

– Это значит делать все, что тебе говорят, не играть в азартные игры, не брать без спроса чужие вещи, не использовать чужой телефон, притворяясь его владельцем…

– Даже в шутку?

– Это была не шутка.

Роза вздыхает.

– Но ведь иногда ты делаешь, что тебе говорят, а в результате получается что‐то плохое? Как когда Апинья сделала то, что я ей сказала, и убила Киску?

– Говорить с тобой все равно что… – я хотел сказать «с чертом», – со скользким угрем.

– Я просто пытаюсь понять. Хорошо – очень расплывчатое понятие. Но я постараюсь быть хорошей. Мне не нравится, когда ты на меня злишься.

– Тебя волнует, что я о тебе думаю? – Я совершенно не хотел об этом спрашивать.

– Мне нравится, когда ты любишь меня больше всех на свете. Мне нравится, когда меня любят.