11

Уокеру недоставало музыки.

Он стоял возле палатки внутри загона и задавался вопросом: как можно ощущать чувство клаустрофобии и уязвимой открытости одновременно? Наушники могут подарить иллюзию уединения и покоя – особенно если включить плей-лист, составленный из «альтернативщиков» 80-х, – но тогда он не сможет слышать окружающие звуки.

Сейчас единственным слышимым звуком, напоминавшим морской прилив, был шум ветра, проносившегося сквозь верхние этажи ковчега, но Уокер не доверял тишине. И не доверял ночи, пока люди ходят по неровному краю… и пока не ясно, что случилось с теми двумя, которые пропали вчера.

Да, они покинули проект… скорее всего. А если нет?

Тяжелый каменный массив над головой внушал тревогу – словно гора только и мечтала о том, чтобы сомкнуть разверстую гигантскую пасть и поглотить их.

Уокер не мог отвлечься от приступа клаустрофобии, поскольку опасения его имели под собой вполне реальные основания. Не то чтобы Арарат представлял собой разумное каменное существо, склонное к агрессии, но ведь всего пару месяцев назад здесь произошло землятрясение, вызвавшее лавину. Если случится еще одно, то гора захлопнет их в ловушке и убьет.

Едва слышно он рассмеялся своим мыслям. Это ведь смешно.

Уокер засунул руку в карман и вынул маленький аптечный пузырек из белого пластика. В горле пересохло, голова кружилась. В левом виске пульсировал нерв, по непонятным причинам беспокоивший его уже несколько лет. Боль в спине и желудке напоминала о настоятельной необходимости растянуться в спальнике. Уокер облизнул губы, открыл пузырек, вынул оттуда пару серых таблеток и завинтил его обратно.

Положив таблетки на язык и проглотив их «на сухую», Уокер уловил движение краем глаза. Он обернулся в ту сторону и увидел, как замерла на месте Ким. Вышла ли она из своей секции только что или стояла там некоторое время, решив уйти, когда заметила, что он принимает препарат?

– Не спится? – спросил он.

– Я хотела задать вам тот же вопрос.

На мгновение Уокеру показалось, что гора начала сжиматься. Сквозь него словно пронесся горячий поток, от которого стало жарко, как при лихорадке, и на какое-то время перестал чувствоваться холодок пещеры. Ким все еще выглядела усталой и бледной, но во взгляде появилась цепкая сосредоточенность. Сейчас она совсем не походила на женщину, пережившую внезапное умственное помешательство. Как ей удается сохранять уверенность в себе, если она может убежать в любой момент неизвестно куда, крича и извергая тарабарщину?

– Вы действительно хотели спросить именно это?

Губы ее вытянулись, обозначив слабую улыбку.

– Я сейчас не очень хорошо себя чувствую, Уокер, поэтому позвольте обойтись без дипломатии. Вы согласились на присутствие наблюдателя от ООН, поскольку у вас не было другого выбора. А я пошла на это, потому что, во-первых – кто-то должен, а во-вторых – для меня это прекрасный способ произвести впечатление на начальство. Но вчера произошло нечто такое, чего я не понимаю, поэтому у меня больше нет желания казаться обходительной.

– А до этого вы были обходительны?

Лицо Ким потемнело от гнева, но затем она расслабилась и даже рассмеялась.

– Ну хорошо. Наверное, я перепутала обходительность с вежливостью.

Но Уокеру было не до смеха. Он сжал в руке аптечный пузырек, затем бросил его Ким. Она легко поймала его одной рукой.

– Давай, Ким. Делай свою работу. Спрашивай то, что должна спросить.

Она посмотрела на этикетку.

– Гидрокодон?

– Болеутоляющее средство. Запрещено в ряде штатов США, но не там, где я его добыл. Невероятно сильное. И вызывает невероятное привыкание. Оксикодон по сравнению с ним – чисто мятные леденцы.

Потряся пузырьком, Ким прислушалась к шуршанию примерно тридцати таблеток, находившихся внутри.

– Вызывает невероятное привыкание… Значит, у вас зависимость?

Уокер протянул руку ладонью вверх.

– Именно так. Поэтому отдай-ка мне их обратно.

Удивленная его откровенностью, она отдала пузырек. Но затем настал ее черед удивлять.

– Вы принимаете их, чтобы заглушить боль от ран, полученных в Гватемале, или для того, чтобы перестать думать о жене?

Затих даже ветер. Уокер судорожно вдохнул, ощутив ноздрями запах многовековой древесины. Если раньше просто не хватало воздуха, то теперь он почувствовал, что задыхается.

…Он познакомился с Амандой Немет на конференции Национального научного фонда, где она читала доклад о ранее неизвестных видах животных, обнаруженных в пещерных экосистемах. Выяснив, что она профессор Колумбийского университета, он подошел к ней сразу после заседания и неожиданно для себя пригласил на чашечку кофе. Вроде ничего особенного, но подобное поведение Уокеру было несвойственно. Еще с колледжа он был нацелен исключительно на длительные дружеские отношения, предшествующие сватовству и женитьбе. Но Аманде было присуще как прекрасное чувство юмора, так и страсть к своей работе, поэтому все случилось быстро.

Какое-то время он думал, что они по-настоящему понимают друг друга, но спустя три года после свадьбы она заставила его сесть и выслушать ее слова. Она сказала, что все это время не шутила, когда утверждала, что ей не нужен муж, для которого их отношения не являются чем-то важным. Который даже не хочет рассказать ей правду о своей работе, о том, куда уезжает в командировки и каким опасностям там подвергается.

О том, где именно он заработал свои шрамы… И травмы, от которых чуть не умер.

Она не хотела, чтобы сын рос в атмосфере недомолвок со стороны отца и страха, который испытывает по этому поводу его мать.

В самый разгар выяснения отношений телефон зазвонил, и он получил задание немедленно отправляться в северную Канаду, где отступающий арктический лед обнажил систему подземных катакомб, полную человеческих останков и артефактов непонятного происхождения. С ними возились уже несколько недель, и никак не удавалось определить, что это и откуда там взялось.

В тот момент Аманда поняла, что он уйдет снова и опять не скажет, куда именно. И тогда она взяла его за руку, привела в гостиную и заставила сесть на диван.

– Если ты сейчас уедешь, – сказала она, наклонившись и выразительно глядя ему в глаза, – то я буду знать, что совершила ошибку, выйдя за тебя замуж…

Вернувшись из Арктики, он обнаружил, что Аманда ушла, оставив записку, нехарактерно краткую для профессора колледжа:

Теперь она жила с Джорджем – тем самым художником. Уокеру ничто не мешало присутствовать в жизни сына, но если Джордж может стать для него более хорошим отцом – значит, так тому и быть. В конце концов, зачем лишать Чарли права на счастье?..

Гора вокруг них задышала вновь. Порыв ветра проник внутрь стойла, заставив полог палатки громко хлопнуть. Уокер задумчиво посмотрел на пузырек с таблетками, крепко сжал его в руке и взглянул на Ким. Холод резанул по коже так, словно несколько толстых слоев одежды не были для него препятствием.

– Если бы ты испытала то, с чем нам пришлось столкнуться в Гватемале, то принимала бы наркотики горстями, – сказал он тихо, затем встряхнул пузырек еще раз и засунул в карман куртки. – В моей спине есть пара криво сросшихся позвонков. Шрамы на животе – где его порвали – все еще мучают тянущей болью при движении. Болят и внутренности, которые хирургам пришлось буквально сшивать. Когда холодно, как сейчас, колено начинает гореть, словно в него втыкают раскаленные иглы. Даже в хорошую погоду боль вполне адская. А в этом месте… как ты сама понимаешь, погоду хорошей не назовешь.

Ким побледнела еще больше. Он увидел, как тает отчужденность в ее глазах.

– Простите, – сказала она уже без осуждения. – Я не знала, насколько…

– Впрочем, – перебил он ее, – хоть это и чертовски больно даже с наркотиками, часть моей зависимости, наверное, действительно связана с бывшей женой. Иногда боль от этого даже хуже, потому что сломанный позвоночник и другие раны… понаделали монстры. А в том, как ужасно закончился мой брак, виноват я сам.

В этот раз, когда она улыбнулась, он улыбнулся в ответ. Они не были счастливыми людьми, но поняли друг друга. Или, по крайней мере, начали понимать.

– А как насчет тебя? – спросил Уокер. – С тобой все в порядке? Мы можем быть уверены, что ты снова не сойдешь с ума?

Теперь она рассмеялась.

– Тревога еще осталась, – ответила она, переступив с ноги на ногу. – И снятся страшные сны о кадавре…

– Да, рога у него жуткие.

– …но в целом я в порядке.

Он услышал сомнение в ее голосе, и сердце его смягчилось. В этой пещере их всех преследовали призраки – как из прошлого, так и порожденные появившимся здесь страхом. Разговоры о ночных кошмарах беспокоили его, потому что он и сам видел довольно пугающие сны.

– Наш рогатый друг мертв, – сказал он. – И я настаиваю на том, что он был человеком. В те времена любой, кто родился с каким-либо физическим недостатком, тут же объявлялся нечистым, порченым, и вообще – страшной мерзостью.

Ким вздрогнула от холода и обхватила себя за плечи.

– Вы действительно в это верите? Что это всего лишь человек-вырожденец?

– Хочу в это верить… – ответил Уокер.

Он вдруг почувствовал, что дистанция между ними сократилась почти до интимной близости, и дыхание у него перехватило.

– Но?.. – подбодрила его Ким.

– То, как ведут себя люди – включая нас двоих, – это ненормально, даже для такой обостренной ситуации. Здесь собрались исключительные профессионалы. Даже студентов сюда отобрали уже имеющих кое-какой опыт. А рабочие – вообще курды, живущие на этой горе всю жизнь.

– Нельзя недооценивать религиозный фактор, – возразила Ким и нервно оглянулась, словно опасаясь, что их могут подслушать. – Когда все на грани – чему тут удивляться?

Уокер внимательно посмотрел ей в лицо. Пригляделся к изгибу щеки, блеску в глазах и понял, что отныне они стали союзниками. Теперь они будут держаться вместе.

– Кажется, здесь есть что-то еще, – сказал он. – Бывает, сталкиваешься с человеком, который точно не станет желать тебе добра, и это сразу чувствуется. А бывает, что просыпаешься среди ночи, чтобы посетить туалет или попить воды, идешь по темному дому и начинаешь чувствовать чье-то тихое присутствие. Я никогда не видел призраков, но среди ночи меня порой посещало это чувство – будто нечто темное заполняет комнату, словно раздувающийся воздушный пузырь. Если спросишь меня завтра на людях, то я буду категорически это отрицать, но сейчас признаюсь: я чувствую нечто подобное с самой первой секунды, как мы оказались здесь. Чувствую и то и другое – как чье-то присутствие в воздухе, которое может быть простой клаустрофобией, так и то, что называют…

– Злом?

Уокер медленно кивнул, не спуская с нее удивленных глаз и радуясь тому, что он теперь не один.

– Да, именно так. Это настоящее зло.

Адам протер глаза, с удивлением осознав, что смотрит один и тот же двухминутный фрагмент в пятый раз. Он включал отснятый материал, доходил до начала спора за ужином, но затем его мысли начинали путаться. Недовольный самим собой, он тихо выругался, поставил воспроизведение на паузу и тупо уставился на застывшее на экране ноутбука изображение: злая Мериам огрызается на Хакана. Адам знал ее лучше, чем кто бы то ни было, но теперь ему казалось, что женщина на остановленном кадре совершенно не походила на его невесту. У Мериам был жутко язвительный характер, по причине горячего темперамента она могла вспыхивать время от времени… но совершенно по-другому. Кроме того, теперь она выглядела ужасно нездоровой. Черты лица были словно нарисованы, а под глазами появились черные круги. Свойственная ей бледность – обычно с оттенком кофе с молоком, – теперь казалась почти желтушной.

Ну хватит, подумал он, закрывая ноутбук. Он вылез из палатки, и ему тут же захотелось надеть перчатки и шапку. Но вместо того чтобы возвратиться за ними, он поднял воротник куртки, застегнул молнию до горла и, потирая руки, пошел вдоль стен, палаток и полиэтиленовых перегородок, из которых состоял жилой лагерь на втором этаже. Здесь было много спален, но у персонала уже выработалась привычка находиться в лагере только во время сна, поэтому он знал, что Мериам следует искать где-то в другом месте. Чаще всего ее можно было найти в одном из загонов на первом этаже – в том месте, где Хелен и ее команда провели первые раскопки на проекте. Там нашли решетчатые остатки того, что Хелен считала птичьими клетками, и больше ничего. Обломки клеток были упакованы и складированы вместе с другими артефактами, а из помещения Мериам сделала себе базу. Свой личный кабинет. Как главный менеджер проекта, она претендовала на индивидуальное рабочее пространство. Мериам с таким ожесточением подмяла под себя власть на «Проекте Ковчег» и настолько глубоко погрузилась в процесс, что Адам стал чувствовать себя лишним – эдаким сторонним наблюдателем, несмотря на то, что формально был одним из основателей. Но каждый раз, когда он пытался поговорить с ней об этом, она тут же меняла тему разговора.

С каждым днем он чувствовал себя здесь все более лишним – до тех пор, пока ему не стало казаться, что это уже не его проект. Официально он носил название «Проект Ковчег Карги – Холцера», но со временем люди, произнося его аббревиатуру ПККХ, почему-то стали проглатывать последнюю букву Х. Как будто вклад Холцера здесь был ничтожен.

Холодный ветер пробирал до костей, пока Адам спускался по лестнице. Даже простое прикосновение к промороженной древесине обжигало кожу.

Достигнув низа лестницы, он подышал на ладони и потер их друг о друга. Под руководством Мериам проект полетел в тартарары. Кто-то должен сказать ей об этом, и лучше всего, если сам Адам… но он хорошо знал Мериам. Она никогда не признает, что облажалась. Они оба знали, что работу она любит больше, чем когда-либо любила его. И первым делом подумает, что критикует он ее исключительно из чувства обиды.

Беззаботные дни после помолвки казались теперь такими далекими, а долгожданная свадьба – почти невозможной.

Адам сделал еще один шаг и остановился в раздумьях. Почти невозможной? Он что, действительно теперь так считает?

Слева, метрах в тридцати, находился выход из пещеры, выделявшийся черным ночным пятном. У выхода навалило сугроб в несколько сантиметров высотой. Ветер донес до него голоса, он обернулся и заметил у выхода несколько фигур. Ему показалось, что они стоят слишком близко к обрыву. И при этом курят, мелькая ярко-оранжевыми огоньками, хорошо заметными в темноте. Но он не собирался сдавать их Мериам. С учетом того, что снега навалило предостаточно, вряд ли там мог начаться пожар. Курящие стояли в самом темном месте, и Адама охватило ощущение, что эти три мелькающих сигаретных огонька остались последними признаками жизни на Земле и что человечества за пределами пещеры уже не существует. Находясь здесь, на горе, да еще и во время бури, можно было подумать, что они переместились на другую планету.

Замерзший, с окоченевшими пальцами, Адам сгорбился и поспешил к проходу, располагавшемуся с левой стороны ковчега. С этого места уже можно было разглядеть теплый золотой свет вдали, и Адам понял, что предположение его было правильным – Мериам действительно находилась в своем «офисе». Стараясь закрыться от холода, он еще сильнее втянул голову в плечи, опустил взгляд на затоптанный снег и ускорил шаг. Когда он снова поднял глаза, до открытого входа оставалось метров шесть.

Адам резко остановился. Отсюда, из темноты, были хорошо различимы два человека, залитые теплым светом. Мериам и Фейиз. В том, что они находились там вместе, не было ничего особенного. Но они стояли в метре друг от друга – возможно, даже немного ближе, немного интимней, но увиденное совсем не напоминало общение любовников. Оно было похоже скорее на общение коллег. Или близких друзей. Мериам доверяла Фейизу, и Адам никогда не ревновал ее по этому поводу, потому что доверял и сам.

Но теперь, несмотря на встревоженный тон их голосов (хотя он и не мог расслышать слов), он видел открытый жалобный взгляд Фейиза и растерянную, уязвимую Мериам. Она открыла часть души, показала себя настоящую после нескольких недель ношения строгой маски – но почему-то не Адаму. И это не могло не вызывать вопросов.

Затаив дыхание, ощущая лицом холодный ветер, Адам смотрел на них и спрашивал себя – не может ли Фейиз оказаться причиной пропасти, вдруг возникшей между ним и его невестой?

Кулаки непроизвольно сжались. Он развернулся и, стараясь не привлекать к себе внимания, пошел в обратную сторону – по собственным следам, оставшимся на снегу. Добравшись до передней части пещеры, он пошел к лестнице, и там откуда ни возьмись перед ним выросла человеческая фигура – всего лишь силуэт, сотканный из тьмы.

Фигура двинулась к нему, и сердце Адама бешено заколотилось.

– Господи! – прошипел он, дернувшись. – Не надо!

В мягком свете рабочего фонаря, висящего вверху лестницы, он заметил улыбку Каллиопы.

– Прости. Я не хотела тебя напугать.

– Подкрадываясь в темноте, это сделать не трудно.

Каллиопа взялась рукой за лестницу.

– Особенно здесь… А почему ты не спишь? Все в порядке?

Адам подумал о лжи. Каллиопа была рядом, он чувствовал запах сигаретного дыма, которым пропахла ее одежда, и понимал, что она была среди тех трех людей, которые стояли у обрыва и нарушали правила. Такой она стала нравиться ему еще больше. Некоторые правила следовало нарушать.

– Далеко не в порядке, – ответил он. – Все летит в задницу, тебе не кажется?

Она сочувственно поморщилась, но затем лицо ее снова осветилось улыбкой. Вот кто настоящий друг. Каллиопа взяла его за руку, но пальцы Адама так замерзли, что он почти не почувствовал ее прикосновения.

– Не все так плохо, – сказала она.

И Адам ей почти поверил.

Хелен вздрогнула, проснувшись, и резко вдохнула – словно во время сна забыла, как дышать. Глаза ее открылись на мгновение, затем снова плотно сомкнулись. Она моргнула еще раз, дрейфуя в сумеречном пространстве между сном и явью, довольная тем, что ее согревает тепло спального мешка с толстой подкладкой. Дыхание замедлилось, мышцы расслабились. Тело словно начало таять. Порывы ветра создавали уютный усыпляющий шум. Голова упала набок.

Вдруг ее выдернуло из сна повторно. Она нахмурила брови и прислушалась, желая понять, что не так. Вокруг нее в импровизированном лагере спало больше десятка человек. Некоторые занимали палатки, в то время как другие лежали прямо во всепогодных спальных мешках. Несколько маленьких тепловых пушек выдували тепло, но их мощности все равно не хватало для того, чтобы стала ощущаться хоть какая-то разница в комфорте между теми, кто занял стойла, и теми, кто расположился в одном большом помещении, предназначение которого еще не было прояснено. Хелен была уверена, что это что-то вроде грузового отсека, но не без оговорок. Пока что.

С долгим вздохом она нырнула поглубже в спальный мешок и навострила уши. Иногда посреди ночи она слышала, как люди занимаются любовью или ведут тихие беседы, находя утешение в том, что пара человек всегда могут предложить друг другу. Она никогда не завидовала им и не стремилась к такому же утешению, поскольку считала, что сексуально-романтические интрижки слишком сильно отвлекают от работы. Но, несмотря на это, палеопатологоанатом Дэв Патил уже заставил обратить на себя ее внимание. Он все чаще заигрывал с ней, от чего уши Хелен краснели и подсознательно хотелось мурлыкать.

Улыбка коснулась губ Хелен, голову ее заполнили непристойные мысли. Знакомое напряжение – сестра Кристен называла его «первородным зудом» – заставило Хелен слегка поерзать и насторожиться. Нет смысла распалять себя при таком небогатом выборе: придется или нарушить установленные ею же правила о недопустимости распущенного поведения на работе, или пытаться найти темный уголок в слабой надежде, что там ее никто не побеспокоит.

Сердце застучало быстрее, чем обычно. Лежа в мешке, она прислушивалась к дыханию людей и гадала, не проснулся ли кто-нибудь поблизости. Услышит ли кто-нибудь, если она продолжит прямо сейчас?

«Неправильный вопрос, Хелен, – сказала она себе. – Лучше спроси себя, сможешь ли ты сделать это тихо?»

Нет, достаточно тихо не получится. Увы.

Она вздохнула и повернулась набок, попытавшись отвлечься от «первородного зуда» и вновь забыться сном. Бо́льшую часть взрослой жизни Хелен провела на тех или иных археологических раскопках, иногда в довольно отдаленных районах, где подобные бытовые неудобства были неизбежны. И такая жизнь ее, в общем-то, устраивала, она даже находила в ней своеобразное удовольствие.

Но вот сейчас почему-то не могла заснуть.

Вдруг сердце тревожно екнуло. Внезапно ей стало не до возбуждения. Хелен посетило новое чувство – незнакомое и неприятное. Она почувствовала спиной давление – не физический вес, а чье-то внимание – словно там был кто-то, прямо за ней. Сердце бешено заколотилось, и она судорожно вдохнула, будучи в полной уверенности, что сзади кто-то стоит – очень-очень близко, возвышаясь над ней в полный рост.

Чу! Это шорох одежды, или кто-то повернулся во сне? И еще дыхание… Оно что, склонилось над ней? Оно дышит ей в ухо?

Томительно тянулись секунды. Хелен лежала, не двигаясь. Ей стало очень жарко в спальнике, из которого выглядывало только лицо. Уверенность, что рядом кто-то есть, не покидала ее, но в какой-то момент она стала ощущать абсурдность своего страха. В двух метрах от нее спят люди, а за ними – другие. Если какой-то жалкий маньяк хочет проверить, спит она или нет, то ей достаточно повернуться и посмотреть ему прямо в лицо. Она даже почти уверена, что это именно он. У некоторых мужчин, судя по всему, сбоит регулировка. Переключатель, расположенный у них в известном месте, реагирует порой на женщин очень странным образом.

Усмехнувшись своим детским страхам, она стала поворачиваться.

Первый удар пришелся прямо в нос. Через лицо проскочила ослепительная боль, она ахнула, дыхание сбилось. Человек, возвышавшийся над ней, намотал ее волосы на кулак, туго сжал их и ударил еще раз. От второго удара Хелен всхлипнула и судорожно вдохнула воздух. Она совершенно потерялась, но не настолько, чтобы забыть про свой гнев и страх. Она уже открыла рот, чтобы закричать, но третий удар угодил в висок, после чего сознание ее стало затухать. Затем был четвертый удар. И пятый.

Шестого удара Хелен уже не почувствовала.

Пульсирующая, ноющая, болезненная тьма, похожая на сон не более, чем крик ужаса похож на смех. Сознание возвращалось вспышками, и в какой-то момент она стала осознавать, что ее тащат прямо в спальном мешке по заснеженным бревнам. Тихий шелест ткани по снегу был единственным звуком, сопровождавшим ее похищение. В течение дюжины долгих секунд Хелен ничего не могла поделать, кроме как моргать и прислушиваться к этому спокойному чудесному шуму. Который одновременно был шепотом бессмысленной жестокости. Или захвата в заложники.

Она моргнула еще раз, недоумевая, куда похититель надеется ее оттащить. В этой пещере попросту некуда спрятаться.

По лицу хлестнул снег. Ледяные иглы вонзились в кровоточащую опухающую плоть. Ярчайшая вспышка боли заставила предположить, что у нее сломаны лицевые кости у орбиты правого глаза. Сильный ветер бил по спальному мешку, и мысли Хелен стали постепенно проясняться и шевелиться быстрее. Она попыталась изогнуться в мешке и вытащить наружу руку, но похититель только ускорил шаг.

– Стой, – прохрипела она. Голос ослаб после избиения и был почти не слышен на ветру. Лицо вновь прошило болью. Ярко окрашенные вспышки мучительной боли взрывались фейерверками в мозгу. – Кто…

Краем глаза в странной бело-синей тьме беснующейся бури она разглядела тело на земле. Это был Дарвилл, один из студентов. Благодаря длинным худым конечностям и косматой бороде его было невозможно ни с кем спутать. Сегодня он должен был стоять на вахте.

Она бы давно во всем разобралась, если бы мысли не путались после беспощадных ударов. Но теперь все стало предельно ясно.

Скорость, с какой ее тащили, стала нарастать. Затем она заскользила боком, шелестя по снегу, и вдруг полностью оторвалась от земли. Хелен ощутила невесомость и судорожно втянула воздух в легкие.

Поняв, что она падает с обрыва, Хелен наконец закричала.

Но было уже поздно.