Заберите все
1967–1970

Спальный корпус был построен из красного кирпича. Это было простое приземистое здание, с главным входом по центру. Когда Ландро толкнул стальную дверь, раздался хриплый вибрирующий звук, вызванный перепадом давления, похожий на тихий вздох Милберта Гуда Роуда, призрака этого места. Полы были покрыты бледными линолеумными плитками, натертыми до блеска. В конце дня негреющее солнце залило светом центральный коридор. Маленьких мальчиков поселили на одной его половине, тех, что постарше, — на другой. Спать им предстояло в больших помещениях, похожих на казармы, с выгородками для двухъярусных коек, по две в каждой. Вход в туалеты и душевые находился в средней части помещения, а на его концах стояли застекленные будки, из которых за мальчиками бдительно следили смотрители. В подвале находилась прачечная с рядами стиральных и сушильных машин, урчавших днем и ночью.

Одна из смотрительниц в крыле для маленьких мальчиков, пухлая и веснушчатая, с коротко стриженными под горшок густыми седыми волосами, объяснила Ландро систему штрафных баллов. Его имя будет занесено в книгу воспитанников, лежащую на ее офисном столе. Если он не умоется или написает в постель, если не встанет после побудки, если будет шуметь после отбоя, если вздумает пререкаться, если выйдет за границы территории школы или, что особенно плохо, когда-нибудь попробует из нее сбежать, ему будут начислены штрафные баллы. Миссис Врилчик объяснила, что если их накопится слишком много, его могут лишить отдыха во время большой перемены и поездок в город. Но если он таки сбежит, все будет гораздо хуже, сказала она. Он может остаться без привилегий навсегда. Ландро слышал, что в школе на всех наказанных мальчиков надевают зеленые позорные одежды, похожие на длинные балахоны, бреют им головы и заставляют мести тротуары. Но нет, сказал ему один мальчик в автобусе, это делали в другой школе и давно. Больше это не практикуют. Миссис Врилчик продолжала рассказывать. Убегать опасно. Некая девочка погибла два года назад. Миссис Врилчик, которую все называли «Горшковая голова», утверждала, что девочку сбросили в котлован. Вне школы встречаются плохие люди. Так что не надо убегать, предупредила она. Ее голос не был ни злым, ни добрым, просто равнодушным. Она погладила его плечо и сказала, что по всему видно: он мальчик хороший. Убегать не будет.

Каждый раз, когда она произносила «убегать», у него внутри все сжималось. Убегать. Казалось, это слово пульсировало у Ландро в груди.

Он взял узел с одеждой и постельными принадлежностями. Смотритель, на сей раз мужчина, стоял в спальне и показывал мальчикам, как нужно заправлять кровать. Он был индейцем и походил на дядю Ландро, отличаясь лишь маленькими глазками и суровым рябым лицом. Смотритель снял белье с заправленной кровати и велел всем сделать то же самое. Затем его позвали, и мужчина вышел. Мальчики начали складывать простыни и одеяла в соответствии с образцом.

Все, кроме одного бледного сутулого мальчика. Он сел на край своей кровати и проговорил, понизив голос: «Иди к черту, Питс». Ударом ноги он сбросил постельное белье на пол и наступил на него. Это и был Ромео. В четыре или пять лет его нашли, когда он брел рядом с дорогой, в той же резервации, где вырос Ландро. Никто не знал точно, кто его родители, но он явно был индейцем. Голодный, весь в синяках, он казался умственно отсталым. Но когда его отправили в интернат, он оказался там одним из самых смышленых мальчиков. Он огрызался, пытаясь доказать свою самостоятельность, но на самом деле был очень зависим. Влюбленный в миссис Пис, он работал на ее уроках, чтобы она обратила на него внимание и пригласила к себе домой. Усыновила. Такова была его конечная цель, может быть, чересчур высокая, но отчего же невыполнимая? Ведь, помимо всего прочего, он больше не принадлежал к категории мальчиков, писающих в постель.

Ромео перестал мочиться во сне, потому что прекратил пить воду. Всего чашка утром и чашка в обед. Хотелось ли ему пить? Да, адски. Но зато за месяц этой великой жажды он перестал считаться писающимся мальчиком, и дело того стоило. Ни капли не попадало на его губы после установленного им себе срока, даже если голова начинала кружиться так сильно, что он не мог бегать вместе с другими мальчишками. Даже если его рот становился сухим, и в нем появлялся привкус тухлой мышатины. Это стоило того, чтобы не мочиться в кровать.

Он помнил, как совсем недавно ему говорили:

— Тебе нельзя на верхнюю койку, Ромео. Может протечь.

Но Ландро посмотрел на Ромео, улыбнулся открытой, дружеской улыбкой и произнес:

— Нет, похоже, он завязал. Согласен спать под ним.

И с этими словами Ландро переложил свои постельные принадлежности на нижнюю койку.

Ромео переполнило пронзительное ощущение, которое началось с удивления, потом превратилось в удовольствие, а затем стало бы радостью, если б он знал, что его можно назвать этим словом. Ни один из мальчиков еще никогда не становился на его сторону. Ни один из них прежде не улыбался так, словно хочет с ним подружиться. В школе у него не было ни родных, ни двоюродных братьев. Из всей семьи Ромео поддерживал связь только с теткой, да и то родство с ней находилось под сомнением. Эпизод с Ландро оказал на мальчика такое сильное воздействие, что его эффект длился несколько дней. И дело пошло на лад. Ландро не пришлось идти на попятный. Раз Ландро сказал, что его сосед завязал, Ромео действительно завязал. Ландро всегда выглядел крутым с его беззаботной походкой и незаурядной уверенностью в себе. Так вот, он вел себя так, будто Ромео тоже был крут, как он. Благодаря Ландро Ромео распрямился, окреп, стал больше есть, даже подрос. Он начал пить воду во второй половине дня и оставался сухим. Ландро был асом в стрельбе из лука, попадал в яблочко каждый раз. Ромео мог решать примеры в уме. Их стали узнавать. Другие мальчики восхищались ими. В тот год миссис Пис много раз приглашала их к себе. У нее была маленькая дочь по имени Эммалайн, которая, похоже, обожала их обоих, причем в равной степени. Ландро игнорировал Эммалайн, но Ромео горячо отвечал на ее чувства. Он садился с ней на полу, играл в кубики, куклы, плюшевых мишек и читал любимую детскую книжку девочки всякий раз, когда она совала ее в руки Ромео. Миссис Пис смеялась и благодарила его, потому что, по ее словам, книга была скучная. Ромео было все равно. Главное, маленькая слушательница ловила каждое его слово. Они росли, и его любовь тоже росла, а вот Эммалайн о нем позабыла.

Во дворе у дома миссис Пис на высоком дереве висел канат. Мальчики по очереди взбирались по нему, чтобы ударить кулаком по набитому тряпками мячу. Они посильней закручивали друг друга, а затем, раскручиваясь, раскачивались, описывая в воздухе большие петли, пока их не начинало подташнивать. После того как тошнота проходила, они ели мясной суп, жареный хлеб и вареные кукурузные початки. Миссис Пис заставляла их читать «Братьев Харди», которых брала в библиотеке только для них, и иногда они читали книги вслух. Ромео был лучшим чтецом, чем Ландро, но скрывал это. Он слушал, как читает Ландро, — напряженным голосом, наклоняя все тело вперед, как будто каждое предложение — это подъем в гору. Друзья провели в таких удовольствиях всю осень, всю зиму и всю весну. Они оставались в школе два лета подряд и стали неразлучными друзьями. Однако на третий год Ландро начал заговаривать о матери и отце. Они его ни разу не навестили. Он вспоминал о родителях осенью, потом зимой. Весной он начал строить планы, собираясь найти их.

— Это побег, — предупредил Ромео.

— Знаю, — ответил Ландро.

— Помнишь ту девочку? Чтобы сбежать, она заползла под школьный автобус и повисла под ним, к чему-то прицепившись. Потом, доехав до резервации, она смоталась. Ей удалось добраться до своих. Мать и отец оставили ее дома, узнав, каким способом она удрала. Они боялись того, что дочь могла выкинуть в следующий раз, если отправить ее обратно.

После отбоя, лежа на своих двухъярусных кроватях, мальчики обсуждали ее побег так и эдак, поминутно шикая друг на друга и говоря едва слышным шепотом.

— Ну не знаю, — сказал Ландро. — Можно упасть. Тогда тебя поволочет по дороге.

— Расплющит, как Хитрого койота.

— Дело того не стоит, — вмешался Шарло Сен-Клер.

— И вообще, ты для этого слишком большой. Тут надо быть маленьким.

— Я смогу, — отозвался Ландро.

Это было еще до того, как он начал хорошо есть и подрос.

— Я тоже смогу, — присоединился к нему Ромео.

— Не сможешь.

— Смогу.

— Тогда нужно поторопиться, — сказал Ландро. — Школьный автобус поедет через неделю. Другого шанса нам не представится.

— Летом здесь не так уж и плохо, — заметил Ромео.

Его сердце колотилось. Что он станет делать, если, добравшись до «дома», не найдет там никого из своих? Однако в школе не будет Ландро, если тот убежит. Он даже представить себе такого не мог. Но Ромео знал, что в свое время его жизнь висела на волоске, и догадывался, что шрамы на внутренней стороне его рук свидетельствуют о пережитой им невообразимой опасности, о чем-то таком, чего он не мог вспомнить. Он не хотел покидать школу и боялся висеть под автобусом.

— Послушай, Ландро. Летом мы ходим на озеро, плаваем и все такое. Верно? Это весело.

— За тобой все время следят.

— Ага, — согласился Ромео.

— Знаешь, мне тошно оттого, что на меня вечно пялятся, — признался Ландро.

Даже Ромео знал, что Питс невзлюбил Ландро и щедро награждает мальчика оплеухами, так что дело было не только в том, что воспитатель постоянно глазел на его друга.

— Завтра на игровой площадке, — произнес Ромео и взглянул на Ландро. — Согласен?

Ландро кивнул.

Ромео заметил на лице товарища выражение отрешенности. А еще его непроницаемый взгляд — сам Ромео никогда не употребил бы таких слов, но много лет спустя отцу Трэвису предстояло воспользоваться именно ими, чтобы охарактеризовать лицо человека, стоящего перед ним, понурив голову. Ромео знал одно: когда глаза его друга становятся пустыми, его разум спит, и он готов сделать все что угодно, невзирая на любую опасность. От этого Ландро выглядел невероятно крутым, и Ромео было тошно смотреть на друга.

В конце недели они подлизались к Горшковой голове, и та разрешила им отнести сломанную стремянку в столярную мастерскую. Автобусы были припаркованы прямо за ней. Избавившись от стремянки, они юркнули за угол здания, а затем прокрались к школьному автобусу и залезли под него. Они сразу же увидели, за что там лучше зацепиться.

— Может выйти, — сказал Ландро. — Правда, для этого нужно быть больным на всю голову.

— Одно дело провисеть несколько минут, а другое — много часов.

— Продержишься сколько надо, зная, что при падении разобьешься насмерть.

— На мой взгляд, не очень-то весело, — пробурчал Ромео.

— Ты что, не веришь в историю с той девчонкой? — спросил Ландро.

Но было что-то неотразимое в том, как увлеченно Ландро строил планы. Он без остановки тараторил, придумывая, как можно пристегнуться ремнями или обвязаться веревками. Рассчитывал, будет жарко или холодно. В любом случае куртки им понадобятся.

Долгожданный день наступил. Ромео и Ландро неспешным шагом подошли к очереди отправляющихся домой и пристроились в самом конце. Горшковая голова стояла у открытой двери автобуса, просматривая список отъезжающих. Все в очереди держали в руках мешки с одеждой. У Ромео и Ландро тоже было по мешку. В последний момент они оставили очередь, прокрались к задней части автобуса, свернули в тень, а потом ужом проползли под брюхом длинного кузова. Там по центру шла плоская балка шириной в фут, куда они собирались забраться, а рядом с ней находились два каких-то поддона, с помощью которых можно было удерживать равновесие. Они положили свои мешки в поддоны и легли животами на балку лицом к лицу, обвив ее ногами.

Казалось, прошла тысяча лет. Наконец автобус яростно зарычал и, ожив, тронулся с места. Сначала он еле тащился по улицам города. Мальчики чувствовали, как переключаются передачи, изменяя передаваемое на колеса усилие. Когда они выехали на шоссе, автобус качнуло, а затем водитель плавно включил повышенную передачу.

Они подняли головы, ослепшие, оглушенные чудовищным ревом двигателя. Уши болели. Иногда камешки вылетали из-под колес и впивались в тело, словно крупная дробь. Трещины в асфальте, казалось, раскалывали кости. Мальчиков охватил невероятный ужас, наполнивший их тела адреналином. Лежа на животах, лицом к лицу, обхватив ногами балку, они были прикованы к ней страхом.

Боль вонзалась в барабанные перепонки Ромео, но он знал, что если поднимет руки к ушам, то упадет и умрет. Боль становилась все сильней и сильней, потом в голове что-то тихо взорвалось, и шум уменьшился. Внизу проносилось шоссе, на которое мальчики изо всех сил старались не смотреть. По сторонам все яростно мелькало и казалось гладкой размытой стеной, а потому единственное, на что они отваживались поднять глаза, были лица друг друга.

Ландро опустил веки. Наступившая темнота лишь усилила головокружение. Ему пришлось уставиться на Ромео, который не любил, когда на него пялятся, и сам никогда не встречался взглядом даже с учителями — за исключением случаев, когда кто-то из них брал его за голову и заставлял насильно делать это. В семье Ландро тоже не было принято смотреть друг другу в глаза. Да и все их друзья этого чурались. Это сводило белых учителей с ума. В те времена индейцы редко смотрели в глаза другим людям. Даже сейчас им неловко так поступать, для них это признак не честности, а навязчивости. Но под автобусом мальчикам некуда было смотреть, кроме как в глаза друг другу. Даже когда они оба стали взрослыми, из всех воспоминаний о езде под автобусом этот вынужденный взгляд был, пожалуй, хуже всего.

Волосы Ромео, подстриженные ежиком, теперь плотно прилегали к голове, а зрачки едва не дымились от страха. Красивое лицо Ландро было сплющено набегающим потоком воздуха, пышные волосы развевались где-то в районе затылка. Разрез глаз стал длинным и узким, как у кота, но он мог видеть — да еще как видеть — светло-коричневые пятнышки, вспыхивающие на радужной оболочке Ромео, миля за милей. Уже по прошествии нескольких минут, бесконечных минут, постепенно складывающихся в долгий, нескончаемый час, он начал думать, что глаза Ромео станут последним, что он увидит на земле, потому что их тела все больше теряли силу, необходимую, чтобы удержаться на балке. Руки, плечи, живот, бедра, икры — все они были напряжены, однако постепенно ослабевали, как будто сам окружающий грохот пытался стащить мальчиков с жалкого насеста, за который они цеплялись. Если бы они оба не были сильными, ловкими, мускулистыми парнями, которые могли раскачать флагшток, перепрыгнуть с шестом через живую изгородь, влезть на дерево, ухватившись за ветку одной рукой, или перемахнуть через высокий забор, они бы погибли. Впрочем, они погибли бы и в том случае, если бы автобус не затормозил, остановившись, чтобы дети могли сходить в туалет.

Мальчики онемели от боли. Ландро пролепетал несколько слов, и беглецы вдруг поняли, что ничего не слышат. Их рты беззвучно открывались и закрывались.

Они заплакали, когда кровь вернулась в мышцы и они смогли соскользнуть с балки. Из-под автобуса они увидели толстые кремовые ноги Горшковой головы и серые брюки водителя. Потом появились тощие лодыжки других детей и их шаркающие сандалии. Мальчики лежали на залитой гудроном стоянке и ждали, когда все сходят в туалет и вернутся в автобус. Двери закрылись, водитель запустил двигатель, и тот заработал на холостом ходу. В этот момент они выкатились из-под автобуса и нырнули за мусорный бак. Как только автобус ушел, мальчики на подгибающихся ногах вышли из-за бака и оказались среди растущих по периметру парковки толстых голубых елей. С полчаса они провели, скорчившись под их ветвями. Когда боль достаточно утихла, чтобы беглецы могли дышать, они, почувствовав сильные жажду и голод, вспомнили о мешках, оставшихся под автобусом. Особенное отчаяние вызвала пропажа хлеба, так и оставшегося лежать завернутым в одежду.

На остановке никого не было, поэтому беглецы вышли из-за елей и подошли к ней. Они напились водой из-под крана, справили малую нужду и стали искать, где можно укрыться на ночь. Но в туалете спрятаться было решительно негде. Покопавшись в мусоре, Ромео нашел кусок шоколадного батончика, но тот лишь еще больше разжег их аппетит. Вскоре мальчики заметили, как с шоссе в их сторону свернул автомобиль. Они обогнули туалет сзади и бросились под защиту деревьев. Семья из четверых белых вышла из машины с двумя пакетами из грубой бумаги. Дети поставили их на стол для пикников, а затем все вошли в туалет.

В тот момент, когда они скрылись из виду, Ландро ринулся к пакетам. Ромео побежал к машине, чтобы поискать другую еду, и увидел оставленный ключ зажигания. Он указал на него Ландро. Тот подошел спокойным шагом, сел за руль, повернул ключ и тронулся с места так, будто делал это всю жизнь.

Ромео и Ландро свернули с шоссе на проселочную дорогу, которая быстро превратилась в гравийную. Ландро продолжил вести машину. Через некоторое время они остановились и съели сэндвичи, фаршированные яйца и все остальное, оставив на потом лишь бутылку лимонада и два яблока. Еще они решили прихватить шапки и куртки. Машину беглецы оставили припаркованной в кустах у проселка, после чего вернулись назад, к железнодорожным путям, которые недавно пересекли, и зашагали по шпалам, держа курс на запад. Когда стемнело, они укрылись в лесозащитной полосе, надели куртки и положили под голову шапки вместо подушек. На ужин они съели по яблоку и выпили треть бутылки лимонада. Ночью прошли три поезда — слишком быстро, чтобы на них можно было вскочить.

— Я задаюсь одним вопросом, — проговорил Ромео. — И надеюсь никогда не получить на него ответ.

— Вау, — произнес Ландро.

— Мне интересно знать, как Горшковая голова стрижет волосы. С помощью горшка, в точности подходящего к размеру черепа, или как?

— Она поседела за один день, — заявил Ландро.

Блеск густых волос смотрительницы был действительно поразительным.

Ромео не верил, что это произошло в один день, но все равно спросил, как такое могло случиться.

— Рассказывают, что она, выходя из столовой, увидела Милберта Гуда Роуда таким, каким он стал после того, как утонул на школьной экскурсии. Этот парень спросил, почему она не прибежала к нему на помощь, когда поняла, что он скрылся под водой. Глубина там была совсем небольшая. Потом говорили, будто она была паразитована.

— Парализована, — поправил Ромео.

— Она крикнула мистеру Жалински, чтобы тот помог, и он прыгнул в воду. Эрмин тоже прыгнул, и все дети, которые хорошо плавают, прыгнули, и остальные взрослые. Они так его и не вытащили. Милберта нашли уже потом. Говорили, это был водяной мокасин.

Ромео ничего не ответил, но иногда Ландро поражал его. Некоторые дети слышали, как учительница из Луизианы рассказывала о смертоносной водяной мокасиновой змее. А кто-то решил, что существует мокасин, сделанный из воды, который сам надевается на ногу и утягивает человека на дно. Ромео знал, что дело не в нем и не в водяной змее. Милберт утонул оттого, что не умел плавать. Ландро был крутой парень, но «паразитована»? «Водяной мокасин»? Эти ляпы смущали Ромео. Более того, они просто ранили его мозг.

— Эти поезда не могут идти вечно и неизвестно зачем, — пожаловался Ромео. — Где-то должен быть элеватор.

Ферму они увидели за много миль. Зеленая живая изгородь на горизонте, пустая земля вокруг. Солнце стояло низко, и они допили лимонад, ревностно наблюдая друг за другом. Ландро уступил Ромео последний глоток, неохотно отвернулся и произнес:

— Давай прикончи эту бутылку.

Они уже много часов ничего не ели, кроме сочных стеблей высокой травы, растущей вдоль железнодорожного полотна.

— Пожалуй, лучше забраться туда ночью, — предложил Ромео.

— Уверен, там есть собака, — проворчал Ландро.

Однако они все-таки пошли к ферме.

Прячась в красивых кустах старой сирени, они стали наблюдать за домом — тот был двухэтажным, окрашенным в белый цвет, с поясом деревянной резьбы вокруг первого этажа и с четырьмя простыми колоннами, поддерживающими небольшое, но достойное внимания строение. Солнце светило им в спину. Внешняя сетчатая дверь, охраняющая дом от насекомых, со скрипом открылась и захлопнулась. Дряхлый черный пес с седой мордой вышел на негнущихся лапах во двор в сопровождении высокой старой женщины. На ней были белое платье, мешковатый серый мужской свитер и тапочки из овчины. Мальчики заметили ее обувь, потому что женщина прошла мимо них по краю скошенной травы. Пес отстал и остановился перед ними, подергивая носом. Его пораженные катарактой глаза плохо видели.

— Перчик, иди сюда, — позвала женщина.

Пес недолго постоял перед ними. Казалось, он нашел их безобидными, потому что двинулся к хозяйке и вместе с ней продолжил обход двора. Ходьба явно давалась ему с трудом. Они сделали с десяток кругов, двигаясь все медленнее и медленнее. Голова у Ландро кружилась, и ему стало казаться, что женщина и пес впитывают последние косые лучи солнца, падающие из-за деревьев, и забирают их с собой, в то же время встречая грудью непрерывно накатывающиеся волны темноты. Наконец наступила ночь, и женщина с псом стали едва различимы. Каждый раз, когда они проходили мимо мальчиков, пес останавливался и оценивал их, а потом снова догонял хозяйку. На последнем круге мальчики услышали шарканье тапочек совсем близко. На этот раз, когда пес встал, рядом с ним замаячил черный силуэт старой женщины.

— Вы голодны? — спросила она. — Я приготовила ужин.

Они не решились ответить.

Она ушла. Через несколько минут мальчики поднялись с травы и последовали за ней к двери. Пока хозяйка заходила в дом, они стояли снаружи.

— Можете войти, — позвала она уже другим, изменившимся голосом, словно была не уверена в том, что действительно только что их видела.

Мальчики вошли в кухню и едва не отпрянули при виде старой женщины, которую теперь могли рассмотреть при ярком свете лампы. Она была поразительна — очень худая и чересчур высокая, с глубоко въевшимся в кожу загаром, с лицом, которое, казалось, состояло из одних вертикальных морщин и напоминало сложенный веер. Густая копна седых волос увенчивалась хохолком надо лбом. По бокам волосы были аккуратно зачесаны назад и скреплены шпильками, оставляя открытыми торчащие уши, словно оладьи, слегка пережаренные и оставшиеся хрустящими на всю жизнь. Она была не просто старой, а чрезвычайно старой. Ее голубые глаза потускнели и стали белесыми, придавая ей вид мертвеца, поднявшегося из могилы. Старуха не только выглядела странно. Вдобавок у нее на кухне висел телефон. Что, если она вызовет шерифа? Мальчики были слишком напуганы, чтобы удариться в бегство.

— Э, да на вас новая одежда! — воскликнула вдруг старуха и широко улыбнулась, так ласково, словно хорошо их знала.

Мальчики осмотрели свою грязную старую одежду.

Женщина повернулась к открытому холодильнику и начала доставать лотки и тарелки, завернутые в фольгу. Потом она вручила их мальчикам, которые подошли ближе.

— Поставьте их в духовку, — распорядилась она.

Ландро открыл холодную духовку чистой эмалированной плиты, и мальчики принялись совать в нее блюдо за блюдом. Ромео осмотрел циферблат и повернул ручку. Цифры доходили до 500. Он выбрал 425.

— Так, — проговорила женщина, потирая руки. — Что у нас есть еще?

Открыв буфет, она достала коробку с солеными крекерами, жестяную банку сардин и поставила их на стол, на котором уже стоял запотевший кувшин холодного чая.

— Несите стаканы.

Старуха махнула рукой в сторону сушилки для посуды и села на стул. Пес встал с вязаного коврика в углу кухни, подошел к хозяйке и лег у ее ног. Пока мальчики залпом допивали чай, она оторвала открывалку от консервной банки, дрожащими руками вставила в щель язычок и, вращая, закатала крышку до половины.

— Вилки?

Она мотнула головой в сторону ящиков слева от раковины. Ландро принес приборы. Ромео угадал шкаф и поставил на стол три большие желтые тарелки, по краям которых танцевали дамы в длинных юбках и господа в цилиндрах. Женщина поддела на вилку кусок сардины, положила на крекер и, размяв, намазала на него. Потом кивком предложила мальчикам сделать то же самое. Поначалу еда застревала у них в горле, но потом их руки сами собой принялись отправлять в рот крекер за крекером. Они съели все сардины, кроме последней, которую оставили хозяйке. Она наблюдала за ними с широкой улыбкой, открывавшей потемневшие и расколовшиеся зубы.

— Продолжайте, я съела, сколько хотела, — проговорила она.

Ее муж умер, пояснила она. Больное сердце.

— Мое бьется как надо, но мне все равно, если оно вдруг откажет… Как твои мама и папа? — спросила она Ландро. — Они копают погреб?

Ландро посмотрел на Ромео, приподняв брови.

— Копают? — переспросил Ромео.

Женщина кивнула.

— Хорошо, с его помощью вы сохраните продукты зимой. Это мы их научили. Зимняя стужа для вас, индейцев, стала тяжелым испытанием. Муж сказал, вы умирали. По одному каждый день. Поэтому я рада видеть вас, мальчики. Рада, что вы справились. Ваша семья из хороших индейцев. Муж всегда говорил, что хороший индеец может стать лучшим другом. А плохие индейцы могут обокрасть до нитки, причем они особенно нечестивы, когда пьяны. Вы, мальчики, всегда были хорошими, добрыми.

Зазвонил телефон, встревожив их всех. Женщина облизала губы, встала, чтобы ответить на звонок, и направилась к черному настенному телефону с наполовину стершимися цифрами. Она сурово приложила трубку к своему большому уху.

— Просто прекрасно, — произнесла она, глядя на телефон так, будто звонивший находился внутри него.

— Нет, еще не съела, — ответила старуха, и на ее лице появилось выражение неуверенности, словно она ответила на вопрос, содержащий подвох. — Да, плита выключена, — добавила она кротко. — Пойду, выну. Да, да. Я голодна.

На ее лице появился лукавый взгляд, и она повернулась, чтобы подмигнуть мальчикам.

— Голодней, чем когда-либо!

— Хорошо, спокойной ночи.

Она повесила трубку и произнесла:

— Хм-м-м.

Запахи разогревающихся блюд наполнили кухню, но женщина этого не замечала. Она снова села за стол и, нахмурившись, уставилась в пространство.

— Не достать ли нам еду? — спросил Ромео.

Губы женщины что-то беззвучно шептали. Потом она, вздрогнув, очнулась.

— Выньте-ка те блюда, мальчики, ладно? Давайте поедим!

Картофельное пюре, соус, кукурузный крем со сливками. Протертый шпинат со сливками, куриный пирог с горошком и морковью, кукурузная закуска, по ошибке запеченная, но сохранившая превосходный вкус. Жирная свиная котлета, которую мальчики разделили на двоих, маисовый хлеб, тушеная морковь со сливочным маслом, макароны с сыром, макароны с мясом, макароны с тунцом. Толстый кусок стейка с грибами. Еще соус. Все это было съедено. Вкус некоторых блюд показался сомнительным, зато они были горячие и свежие. А на стойке ждал своей очереди накрытый кухонным полотенцем неразрезанный яблочный пирог, пышный и сочащийся густым сладким соком.

Старуха расслабилась и, откинувшись на спинку стула, принялась с умилением наблюдать, как они едят, едят и едят.

— Вы, ребята, всегда знали толк в еде, всегда знали, — приговаривала она.

Когда они насытились и сидели, отупевшие от обжорства, старая женщина сказала:

— Мыть ничего не надо, кроме тарелок и вилок. Кил говорит, чтобы остальную посуду я замачивала. Говорит, ему все равно придется ее перемывать. А теперь, как я понимаю, вы, ребята, должны вернуться к своим родителям. Возьмите с собой все, что осталось. Вашим братьям и сестрам такая еда может понравиться. Никак не могу перестать готовить для целой оравы. Итак, вы отчаливаете?

— Мы… Мы не можем вернуться домой, — возразил Ромео. — Можно мы останемся здесь? С вами?

Женщина перевела взгляд с одного мальчика на другого.

— Вы никогда так раньше не делали, — растерянно проговорила она.

— Сейчас очень темно, — рискнул ввернуть Ландро.

Старуха рассмеялась.

— Твой отец говорит, индейцы способны видеть в темноте, но, может, вы этому пока не научились. Конечно. Сделайте одолжение. Ложитесь наверху в большой комнате с зеленым покрывалом на кровати. Приведите ее в беспорядок и не заправляйте утром. Ночью мне нравится слушать музыку по радио здесь, внизу. Я делаю это, лежа на диване, пока не усну. Хороший диван, но Кил всегда проверяет, не спала ли я там. Из-за моей спины. Черта с два я его оставлю. Ну, идите! Идите! — погнала она их наверх, смеясь. — Кил может об этом и не узнать, — проговорила она через некоторое время, поворачивая ручку настройки приемника, пока не нашла какую-то медленную мелодию, похожую на вальс. Она выключила свет и откинулась на подушки.

Мальчики, вымотанные и хорошо накормленные, долго спали утром и проснулись, только услышав голоса на первом этаже. Голос молодого человека был громкий, раздражительный, и у его обладателя были какие-то особенные ботинки, отчего грохот его шагов разносился по всему дому. Голос иногда становился тише, но его всегда было слышно. Голос женщины звучал успокаивающе и очень тихо, словно в телефонной трубке. Они не могли разобрать, что она говорила.

Друзья слышали, как он вошел в кухню и вышел, несколько раз повторив одно и то же:

— Ты не могла съесть так много! Я пришел, чтобы убраться в твоем холодильнике, ведь ты не могла справиться с таким количеством еды!

Молодой человек, должно быть, порылся в мусорном ведре, потому что сказал:

— Ты ничего не выбросила. Разве что сделала это вне дома.

Старуха что-то ответила.

— Хорошо, хорошо! Ты этого не делала. Но ты снова спала на диване, мама? Ну, признавайся, спала? Спала? Я же запретил тебе, не так ли? Ты хочешь погубить свою спину, заставить меня тащить тебя к костоправу, когда у меня и без того хлопот хватает? Да? Не притворяйся, что не слышишь. Не отворачивайся.

Должно быть, она призналась, что спала на диване, потому что молодой человек, ее сын, стал ругаться громче. Мальчики были ошеломлены, слушая их разговор. Хотя им доводилось слышать, как взрослые ссорятся, саркастический тон, которым сын разговаривал с матерью, был поруганием самой сути любви.

— Ладно, — скупо сказал сын. — Ладно. Спасибо, что честно призналась. Тогда мне не нужно подниматься наверх.

Только по этим словам они догадались, что старая женщина помнит, где они находятся.

Она сказала еще что-то и, вероятно, наконец убедила сына.

— Ну может быть, — проговорил тот. — Я думал, у тебя было намного больше еды, чем на самом деле. Ха. Ну я просто оставлю тебе этот пакет. Не вздумай готовить все сразу. Понятно? Это тебе на неделю. Плюс все то, что осталось в морозилке. Но этот пирог… Погоди-ка… Мама, не лги! Никогда, никогда не ври мне. Ты каждый раз печешь эти чертовы пироги, но никогда не съедаешь столько.

Наконец, они услышали старуху, когда она громко сказала:

— Я сняла эти яблоки с моей яблони! Припустила их, заморозила. Я имею право испечь из них пирог, разве не так?

Последовали вопросы сына, задаваемые подозрительным тоном:

— Осталось всего два куска! Что происходит? У тебя гость?

Старуха, должно быть, придумала какую-то историю, связанную с псом, потому что сын тут же произнес:

— Он что, снова блевал? В доме?

Кил еще немного походил по дому, ища блевотину, но, видимо, собака была слишком стара и не могла подниматься по лестнице, потому что он не пошел наверх проверять, чисто ли там. Он вскоре вышел и с ревом укатил на большом блестящем белом пикапе. Мальчики выглянули из окна, облокотившись на подоконник, и наблюдали, как удаляется сын хозяйки, пока тот не исчез в облаке пыли.

Они спустились. Женщина стояла у окна, глядя туда, где скрылся ее сын. Она обернулась. На лице читались эмоции, которые мальчикам были хорошо знакомы: ярость и стыд, вызванные необходимостью лебезить перед человеком, который во всем прав и от которого ты всецело зависишь. Который бросает свою непогрешимость тебе в лицо. Не то чтобы Ландро и Ромео знали, как назвать чувство, вызванное тем, чему они стали свидетелями, но они понимали, что оно останется с ними до конца их дней. Мальчикам казалось, будто они понимают старую женщину так же хорошо, как та, по всей видимости, понимала их. Они стояли в гостиной, глядя друг на друга. Наконец женщина, похоже, почувствовала слабость. Она провела дрожащей рукой по груди.

— Я рада видеть вас, ребятки, — проговорила старуха, и на ее глазах вдруг появились слезы.

Потом она рассмеялась, по всей видимости, от облегчения, и они увидели, как она боится, что сын поймет, насколько сильно она заблудилась в этом мире.

— Опять голодны? — спросила она с мертвенной улыбкой.

Поздней, тем же утром, она завела речь о прежних временах.

— О, это была хорошая земля. Мы начинали на Дьявольском озере. Там было прекрасно. Холмистые пастбища, многие акры ровных плодородных полей. По ним оставалось только пройтись плугом. Вода всего в пятнадцати футах от поверхности. Мы выкопали колодец. Чистый. Муж купил землю у твоих папы с мамой в двенадцатом году, когда индейцев обложили налогами. В том году все фермеры скупали индейские земли за бесценок. Вы все переехали к дедушке, на его бедную ферму. Вы, наверное, помните, что ваша мама в те времена была красавицей. Индейская коса, все такое. Она приходила за едой, как и вы, мальчики, и у меня всегда что-нибудь для нее находилось. Старые пальто, платья, шерстяные одеяла, изношенные вещи для лоскутного шитья. Помню, я даже дала ей иглу и нитки. Я любила ваших родителей. Они делились всем, что приносили с охоты. Увы, рано умерли. Сначала она, потом он. Заболели… А вы, мальчики, куда подевались?

Она села прямо и впилась в них взглядом.

— Куда уехали вы?

Мальчики молчали, затаив дыхание. Она тревожно смотрела на них.

— Мы отправились в школу-интернат, — пробормотали они.

— Ах да, — вздохнула она. — Конечно. Форт-Тоттен. Они хорошо вас кормили?

Школу в Форт-Тоттене закрыли много лет назад.

В их школе хватало еды, хотя они всегда могли съесть больше, чем им давали. Это была одна из причин, по которой Ромео там нравилось. Нет, Ландро сбежал не из-за еды. Скорей из-за того, что приходилось жить связанным по рукам и ногам чужими правилами. Из-за разлуки с дедушкой и бабушкой, которые любили его, но, вероятно, уже умерли. Не зря его так впечатлила судьба старой женщины, которой приходилось бороться за право оставаться самой собой. Ландро помнил улыбку воспитателей, которая, казалось, говорила «я знаю лучше, как надо», и появлялась всякий раз, когда он вел себя как индеец. Вот почему он воспринял близко к сердцу то, как сын старой женщины относился к своей матери. Ландро понимал ее отчаяние, вызванное тем, что она не знала, которую из двух реальностей выбрать.

— Вы накормили нас на славу, — проговорил Ландро.

Женщина посмотрела на них из своего мира духов. Ее морщинистое лицо стало суровым.

— Хотите еще что-нибудь? Забирайте. — Она обвела рукой все вокруг. — Возьмите все что угодно, прежде чем это заберет Кил. Он хочет продать и землю, и дом. Все, ради чего мы жили. А вы всегда были такими хорошими, тихими мальчиками. Никогда не нахальничали. Так же, как теперь, — добавила она, обращаясь к Ромео и Ландро. — Забирайте. Возьмите все.

Бутылки с водой, деньги, пакеты с едой. Ромео и Ландро вернулись к железной дороге и продолжили путь на запад. Через сорок лет по этим рельсам будут бежать невероятно длинные цепочки черных железнодорожных цистерн, наполненных нефтью, добытой методом фрекинга. Эти поезда не остановятся, пока не попадут в аварию или не доберутся до порта. Но в ту пору, когда здесь путешествовали Ландро и Ромео, по местной железной дороге проходили только случайные грузовые поезда, везущие вагоны с зерном на элеваторы, расположенные в небольших городках. Но лишь когда они прошли по шпалам мимо сотен акров недавно взошедшей пшеницы и кукурузы, им пришло в голову, что в начале лета элеваторы загружать еще рано, а потому и поезда, идущие к ним, пускать нет ни малейшей необходимости.

Они присели в гостеприимной тени одинокого тополя и набросились на вареные яйца, бутерброды, сыр и соленья. Старая фермерша дала им деньги из потайного носка, набитого скрученными в рулоны купюрами. Она также порывалась подарить им наручные часы мужа, кольцо с белыми камнями, браслет из желтых камней и карманные часы, которые, по ее словам, были антикварными. Ландро взял бы эти вещи, но Ромео вежливо отказался.

— Дружище, ты что, спятил? — сказал Ромео, когда они ели. — Если бы копы сцапали нас с вещами этой женщины, они посадили бы нас в тюрьму.

Ландро пожал плечами:

— Нам нужно пересчитать деньги.

Верхние купюры на рулонах были десятками, а внутренние двадцатками, среди которых попалась и пара стодолларовых банкнот, которые привели их в восторг.

— О нет, нет, нет, — произнес Ромео. — Я уверен, что Кил знает о них. Он натравит на нас копов.

Ландро был ослеплен, но продолжал считать. Больше тысячи долларов.

Мальчики поделили деньги поровну. Они вынули стельки из своей обуви и положили стодолларовые купюры и двадцатки под них. В карманах каждый держал по семьдесят долларов. Потом они встали и отправились дальше, топча пружинящие, как подушки, стельки, пока не пришли в небольшой городок. Он, впрочем, был не так уж и мал: в нем даже имелся десятицентовый магазин «Бен Франклин». Они вошли. Продавщица следовала за ними по пятам. Впрочем, они привыкли к такому обхождению. Это не задело Ландро, но Ромео высокомерно помахал перед ее носом десятидолларовой купюрой. Ландро купил черные лакричные трубки. Ромео предпочел красные лакричные колеса. Они заплатили, прогулялись по тротуару до края города и вернулись, причем Ландро притворялся, что курит. В восточном конце городка они набрели на маленькое кафе со знаком автобусной остановки. Ландро покупать билет боялся. А кроме того, они заспорили о том, куда ехать. Домой? Нет, не домой.

— Мы должны поехать в Миннеаполис и найти там работу, — сказал Ландро, потому что слышал, как другие люди говорят нечто подобное.

Ромео уставился на друга.

— Никто не станет нас нанимать, — возразил он. — Мы должны быть в школе. Если мы попадемся на глаза полиции, нас могут даже арестовать.

Как Ландро умудрился дожить до своих лет, не понимая, как устроен мир? Но тот продолжал твердить о Миннеаполисе и о работе, которую можно там получить, пока Ромео наконец не сдался. Они купили билеты. Те оказались настолько дорогими, что Ромео понял: они наверняка совершают невероятную глупость. Когда друзья уселись в автобус, он сказал:

— Что мы делаем? Мы рисковали жизнью не затем, чтобы сесть на автобус.

Но автобус, урча, тронулся с места, и они очутились в ловушке. По крайней мере, сиденья были мягкими и откидывались назад. Их желудки были полны. Они задремали, а потом заснули мертвым сном. Проснувшись, когда настало время обеда и автобус остановился у придорожного кафе, они купили бульон и быстро выпили. Наблюдая, как Ромео глотает, Ландро подумал, и уже не в первый раз, как сильно его товарищ похож на ласку своим клиновидным лицом, близко посаженными глазами и готовыми перемолоть любую еду челюстями.

За окном проносились плоские равнины Северной Дакоты, фермы Миннесоты, расположенные на пологих холмах. Мальчики молчали, завороженные красотой этой земли, ее чистыми городками, выстроенными из камня и кирпича. Потом на пустом шоссе он увидел ее. Ландро схватил Ромео и потянул к окну автобуса. Женщина шла по разделительной полосе прямо на них. Ландро заприметил ее издалека, когда она была размером не больше булавки, но в ней было что-то знакомое. Когда они подъехали достаточно близко, Ландро понял, что это Горшковая голова. Короткие седые волосы торчали точно так же, как у их смотрительницы. Друзья опустили головы, когда автобус проносился мимо нее. Ландро ринулся в хвост, желая посмотреть, узнала ли она их. При этом он потревожил сладкую парочку, обнимавшуюся под одеялом на широком заднем сиденье. Горшковая голова находилась на некотором расстоянии от автобуса, но она определенно бежала за ним. По крайней мере, Ландро так показалось. Он знал, что бегает она медленно. Ему довелось видеть, как она гонялась за мальчиком по имени Артан. Впрочем, Ландро было известно: хотя Горшковая голова и неважная бегунья, она невероятно настойчива и никогда не останавливается. Артан носился около нее кругами, но она все-таки его поймала, потому что не сдалась, продержалась дольше и ни на миг не прервала своего преследования.

Ландро трясло, когда он уселся в кресло рядом с Ромео. Услышав рассказ товарища об увиденном, Ромео положил руку ему на плечо и принялся успокаивать. Ландро попросту обознался. Это была не Горшковая голова.

— Ты разве не замечал, что на нее похожи многие седые женщины? — задал Ромео риторический вопрос.

Ландро немного успокоился, но его не оставляла странная мысль, что Горшковая голова — дух, призрак, стихийное явление, насланное школой-интернатом, чтобы преследовать их до конца жизни.

Наконец автобус довез их до города.

Когда они садились в него, водитель спросил, кто встретит их в Миннеаполисе. Пораженные таким вопросом, они молчали.

— Мама с папой? Родные?

Они с облегчением закивали в ответ. Теперь друзья собирались пройти мимо водителя, но тот их задержал.

— Подождите здесь. Я провожу вас к родителям, — сказал он. — Ладно, мальчики?

Те опять закивали. Когда мужчина спустился по ступенькам, чтобы открыть багажный отсек, они выскользнули из автобуса, юркнули в здание вокзала и прошмыгнули мимо группки людей, проверяющих билеты у пассажиров, столпившихся на той стороне прохода, которая была отгорожена веревкой. Мальчики нырнули под веревку, ринулись к стеклянным дверям и оказались на улице.

Казалось, шум сдавил их со всех сторон, проталкивая все дальше по улице. Ромео пытался следить за металлическими табличками на домах, чтобы оставаться на Первой авеню. Они видели светофоры всего несколько раз в жизни. Теперь светофоры были повсюду. Они принялись копировать то, что делали другие люди: утоляли жажду из питьевого фонтанчика, рассматривали витрины, читали меню в рамках у входа в рестораны. Они ходили по городу так, словно знали, куда идут. В магазинчике на углу они купили несколько бутылок шипучки и коробку с пропитанным сливочным маслом попкорном. Неожиданно они оказались в конце улицы, ведущей из центра города. Там стояло здание из розово-красного кирпича с табличкой: «Оленьи кожи Бермана». Посыпанная гравием парковка, сетчатая ограда, обшарпанные стены. Позади всего этого виднелись бурьян, кусты и худосочные деревца.

Среди бурьяна виднелась тропинка. Они двинулись по ней, спускаясь к широкой реке. Тропинка вела вдоль берега к бетонной опоре, поддерживающей мост. В кустах они увидели нечто вроде лагеря — несколько принесенных течением бревен, уложенных вокруг кострища, почерневшие камни, одеяла, брошенные на доски, две большие просевшие картонные коробки, несколько сумок с пустыми консервными банками и бутылками. Грязные куски ковролина лежали там, где земля была ровной. Они напились принесенной с собой содовой с апельсиновым вкусом и поели попкорна. Бутылки из-под воды они подкинули к остальным, а коробку из-под попкорна разорвали на мелкие кусочки и бросили в реку, после чего долго смотрели, как течение уносит обрывки на восток. Стало темнеть.

— Давай заберемся вон туда, — предложил Ландро.

Задрав головы, они посмотрели на железобетонные фермы моста. Ржавые концы арматуры, торчащие из полуразрушенных свай, могли служить неплохими опорами для рук и ног. Ландро снял ветхое одеяло с досок, завернулся в него по шею и полез вверх. От ткани исходил запах гнили и мочи. Ромео потряс одно из одеял, но, чуть не задохнувшись от вони, оставил его на месте. Наверху бетонной опоры была площадка, отвесно обрывавшаяся вниз со стороны реки, достаточно большая для двоих. Между их головами и железными балками, на которых лежали деревянные шпалы и рельсы, оставалось четыре фута. Поезд прошел бы прямо над ними, адски грохоча, но после того, как беглецы побывали под мчащимся автобусом, им все было нипочем.

Когда поезд наконец промчался, они проснулись и прижались друг к другу. После этого друзья не могли сразу заснуть и лежали, прислушиваясь. Все смолкло — шум транспорта, мерный лязг большого города. Стояла такая тишина, что можно было услышать, как река ускоряет течение, приближаясь к стремнине перед водосбросом на дамбе. Они снова крепко уснули. Ранним утром, когда еще только начало рассветать, Ромео услышал, как под ними разговаривают какие-то люди. Он ткнул Ландро в бок — очень осторожно, поскольку тот обычно беспокойно метался перед тем, как проснуться. Они подобрались к самому краю своего гнезда и вытянули шеи, пытаяся расслышать, что говорят незнакомцы.

— Охренеть, — произнес один из них.

— Полный облом.

— Восемь долларов, чувак. Девять долларов.

— Просто булочка. Красотка.

— Нет, дело не в твоем дыхании, — откликнулась женщина.

— Все дело в этой прошмандовке с Красного озера.

— Эта чиппева настоящая вонючка, — проговорила женщина. — Такие тебе нравятся.

— Не нравятся, но я не прочь был на ней покататься. Но-о-о, поехали, девочка.

Хохот продолжался до тех пор, пока смеющиеся не начали задыхаться. Видимо, женщина выкинула какое-то коленце. В течение следующей недели они узнали, что этот особый предрассветный час был единственным, когда в лагере раздавались человеческие голоса. Город еще спал, и воздух был гулким, как пустая зала. От воды поднимался туман, доносивший до них звуки. В остальное время голоса превращались в неясное бормотание, то усиливающееся, то стихающее, время от времени пересыпаемое бессмысленными взрывами хохота, а один раз перешедшее в шквал криков и воплей, когда началась драка. Она, похоже, кончилась ничем, поскольку обитатели лагеря, которых, как правило, было пятеро, а иногда шестеро, принялись за еду, а потом уснули на своих ковриках или в коробках, скрытых в бурьяне. Большинство бездомных были индейцами.

Ромео и Ландро развили в себе привычки, противоположные нравам неряшливых обитателей лагеря. Примерно через час после восхода солнца, когда бродяги еще спали, мальчики спускались. Они обходили по кругу кострище и спящих. Иногда им удавалось украсть немного еды. Несколько раз они стащили пакет с хлебом, а однажды похитили открытую банку печеных бобов. Затем они выходили на узкую тропку, которая вела вдоль реки, пока не приближалась к другому лагерю. Возможно, там жили конкуренты, и обитатели лагеря у моста, по-видимому, дрались именно с ними. Мальчики сворачивали к берегу, чтобы не подходить к чужакам слишком близко. Выйдя на улицу, они пересекали реку по старому мосту, готовому к сносу. На другой его стороне был район, жителям которого доставляли молоко прямо к дверям. Время от времени мальчики заимствовали бутылку-другую. Когда открывались магазины, они покупали хлеб и фунт колбасы. В парке, на аллее или на залитых солнцем ступенях ветхой церкви они делили пищу и съедали все до последней крошки. Причем такой завтрак никогда им не надоедал.

Потом они шли смотреть фильмы в один их трех находящихся поблизости кинотеатров. Друзья регулярно посещали их днем, причем после фильма собирали все недоеденные коробки с попкорном и совали их под сиденья, чтобы доесть на следующем сеансе. Если фильм оказывался очень хорошим, они не выходили из зала, а прятались за занавесками у выхода, чтобы потом пересматривать его снова и снова, пока не начнутся вечерние сеансы. Они посмотрели «Бигфут», «Коты-аристократы», «Под планетой обезьян», «Аэропорт», «Дом темных теней», «Геркулес в Нью-Йорке», «Рио Лобо», «Человек по имени Конь» (шесть раз, он им невероятно понравился), «Маленький большой человек» (восемь раз, он их задел до глубины души), и «Солдат в голубом» (он очень их тронул, но их попросили уйти: фильм был не для детей, так как в нем женщина плакала над отрубленной рукой индейца. Эта ужасная сцена все время стояла у них перед глазами).

Они не могли не досмотреть этот фильм, а потому снова пробрались на «Солдата в голубом». Пока они ждали сцены с рукой, вошла опоздавшая женщина и села в нескольких рядах от них. Пышные седые волосы ореолом окружали ее голову. Они медленно сползли на пол и прокрались на другой ряд, находившийся ближе. Внезапно она повернулась в их сторону. Ее зубы блеснули в темноте. Волосы, в точности напомнившие им шевелюру Горшковой головы, взметнулись. Рука женщины взлетела вверх. Им показалось, будто она собирается пробраться к ним, перелезая через кресла. Но тут в зал вошел мужчина, сел рядом с ней, и она опять стала смотреть на экран. Мальчиков она не увидела. Они поспешно ретировались. Ромео слегка подпустил в штаны, но у Ландро дела обстояли еще хуже: его чуть не стошнило.

— Видал? — произнес Ландро.

— Ясное дело, — отозвался Ромео. — Но возьми себя в руки. Она выглядела как Горшковая голова, но это не она! Этого быть не может!

Все-таки они были выбиты из колеи и, не понимая, куда идут, побрели обратно к реке, где совершили глупейшую ошибку, зайдя в лагерь и оказавшись среди его обитателей, от которых прятались почти две недели.

Один из вонючих бездомных схватил Ландро за шею, но мальчик блеванул на него и был немедля отпущен.

Женщина с длинными косматыми волосами схватила Ромео за лодыжки и повалила на землю.

Заговорил мужчина в черных очках.

— Садитесь, — велел он, постучав по земле длинной белой палкой, доходившей ему до плеча, и указал рукой на притоптанную траву вокруг кострища.

Кто-то пнул Ландро, и тот почел за лучшее выполнить команду. Ромео вырвался из рук женщины и тоже сел.

— Тайна раскрыта, — сказал обладатель черных очков и засмеялся. — Разве вы не знаете, что нельзя красть у воров? А мы воры и есть. Мы крадем вслепую, ясно? Вслепую!

Остальные засмеялись заученным смехом, словно слышали эту шутку не раз. Мальчики никогда не видели человека с белой тростью, а потому не поняли юмора.

— Теперь говорите, — приказал вожак в черных очках. — Говорите, чем здесь занимаетесь.

— Мы гостим у родственников, — заявил Ромео.

Это показалось тому, от которого воняло особенно сильно, чрезвычайно смешным. Когда бродяга расхохотался, мальчики увидели, что зубы у него растут в два ряда, один за другим. Его рот был настолько полон зубов, что было непонятно, как он вообще сможет его закрыть. Наконец, хотя и не без труда, мужчина справился с задачей. Несмотря на нервический страх, Ландро стал поглядывать на рот этого человека, надеясь, что он откроет его снова.

— Вы беглецы, — сказал человек в черных очках.

— Да, — согласился Ландро.

— Вы здесь ошиваетесь уже давно. Мы заметили, что у нас стало пропадать то одно, то другое. Но мы подозревали белых бродяг из соседнего лагеря. Смотались из школы-интерната?

— Да.

Человек в очках кивнул. Затем он снял их, потер синие, как цветы льна, глаза и надел снова. Все остальное выдавало в нем индейца, поэтому цвет глаз показался им поразительным. Очень красивым и необычным. Это был худой оборванный голубоглазый индеец с обвисшими усиками, какие они видели в кино у бойцов кун-фу.

— Ладно, хорошо, — произнес он.

— Вы можете остаться, — разрешил, принимаясь разводить огонь, вонючий зубастый человек, который пытался схватить Ландро.

Сперва сухие травинки, потом тонкие веточки, затем ветки потолще. Вскоре огонек превратился в приятно потрескивающее пламя. Зубастый подровнял круг камней и добавил еще дров, в то время как лохматая женщина усердно открывала короткой отверткой банку с тушеной говядиной. Она снова и снова вонзала отвертку в верхнюю часть банки, пытаясь проделать отверстия в крышке и приподнять ее. Когда женщине это отчасти удалось, от костра остались одни угли, а мальчики успели рассказать свою историю мужчине в черных очках. Тут в лагерь бесшумно вошла другая женщина, неся две сумки. Она была крошечной, похожей на воробья, какой-то жалкой, с лицом, усыпанным прыщами. За ней явился тихий могучий индеец в лоснящейся от грязи ковбойской одежде. Он сел в стороне, испытующе глядя на остальных покрасневшими крошечными глазками. Лицо у него было помятое, словно на нем потоптались.

Этот человек достал длинный блестящий охотничий нож и внезапно проговорил хриплым, скрипучим голосом:

— Это вы, маленькие засранцы, украли мое одеяло?

Ромео и Ландро, к удивлению друг друга, упали перед ним ниц, точно марионетки. Ландро между рыданиями с шумом втягивал в себя воздух, а Ромео раздражающе всхлипывал, тихо и беспомощно.

— Ничего себе, — сказал ковбой, чистя ножом ногти. — Я убил их наповал своим видом.

Остальные засмеялись, но достаточно добродушно.

— Заткнись! — воскликнула лохматая женщина. — Это же дети. И спят они вон там. — Она указала на железнодорожный мост. — Это небезопасно, — проворчала она. — Надо, чтобы за ними кто-то присматривал.

Могучий индеец с помятым лицом убрал нож.

— Жаль, что я напугал вас, маленькие засранцы, — проскрипел он. — Завтра принесу вам хорошую коробку. Будете спать вместе с нами.

Лохматая женщина бросила в бурьян палку, которой помешивала содержимое импровизированного котелка, вынула из-под юбки пару небольших ложек, наложила тушенку в сделанные из толстой фольги формы из-под пирогов, края которых хранили следы некогда румяной корочки, и вручила их мальчикам.

— Вернете ложки, когда закончите, слышите?

Мальчики закивали и принялись за еду. Их слезы капали в тушенку.

Потом они опять залезли на опору моста и уснули. То ли тушенка, то ли синие глаза, то ли отрубленная рука были в том виноваты, но Ландро так метался и кричал, что разбудил Ромео посреди ночи. Ландро все еще спал, когда начал скатываться с площадки. Ромео схватил его за руки, и Ландро внезапно очнулся. Светила полная луна, и они смотрели друг другу в глаза, как тогда под автобусом.

— Я тебя держу, — произнес Ромео.

Ландро издал неопределенный звук, в котором прозвучало отчаяние.

— Не бойся, — проговорил Ромео, несмотря на то, что все больше соскальзывал к краю.

Он чувствовал себя спокойным, любящим, сильным. Этот момент останется в его памяти навсегда, как последний случай в жизни, когда он совершил героический поступок. Ромео упирался ногами в бетон и усилием воли пробовал унять дрожь в руках. Но Ландро был тяжелей Ромео. Каждый раз, когда он делал отчаянное движение ногой, пытаясь найти опору, Ромео еще дальше соскальзывал с края площадки. Наконец, совершив дикий рывок, Ландро удалось закинуть ногу на площадку. Но при этом Ромео перелетел через его голову и упал с опоры моста. Ландро попытался уцепиться за бетон, но тоже сорвался и полетел спиной вниз. Мальчики могли упасть в воду и выбраться на берег или, что не исключалось, утонуть. Могли удариться об основание опоры и разбиться насмерть. Но вместо этого они свалились на поросшую бурьяном землю. Ландро упал на Ромео, и тот стал кричать. Ландро мгновенно заснул. Когда утром он пришел в себя, голова невыносимо болела. Ландро выполз из-под куска холстины и увидел своего друга. Ромео лежал завернутый в мешковину рядом с потухшим костром и казался мертвым. Женщина с косматыми волосами вышла из бурьяна и влила немного виски в рот Ромео, а кроме того, раздавила какую-то таблетку, размяла в ложке и добавила в нее немного тушенки. Проглотив то, что она ему дала, Ромео закрыл глаза и опять стал напоминать мертвого.

— Что с ним? — спросил Ландро, осторожно прикоснувшись к мешковине.

— Нашли его таким.

Женщина была очень пьяна. Она пыталась потрепать Ромео по волосам, но всякий раз промахивалась мимо его головы.

— Мы не знали, что с ним делать — пришлось обмотать мешковиной. Он говорит, у него неладно с рукой и ногой.

Ландро осторожно стянул мешковину с ноги Ромео. Крови не было видно, но с ногой действительно было что-то не так. Чтобы это понять, не требовалось закатывать брюки. Его рука тоже была неестественно изогнута. Ботинок на нем не было.

— Ему надо к врачу, — нервно произнес Ландро, но голова Ромео дернулась, и он закричал:

— Нет, нет, нет!

Ландро отпрянул.

— Ты был прав, — продолжил Ромео. — Она здесь!

Ромео скрежетал зубами, глаза его светились таинственным огнем.

— Она охотится за нами. Теперь и я ее видел.

— Кого?

— Горшковую голову, старик, — прошипел Ромео.

— Видел? — Косматая женщина, тоже впечатленная, отступила назад. — Что ты собираешься делать?

Она встряхнула бутылку виски.

— Сонни знает, где еще раздобыть этого добра. Мы просто оставим его лежать здесь. Пьяному боль не страшна, правда? Авось ему полегчает. Шныряющие копы здесь не нужны.

Ландро приблизился к Ромео и коснулся его посеревшего лица. Кожа была холодной, влажной и твердой, как камень. Ландро ждал и смотрел. Наконец раздался вздох, за ним последовал другой. Глаза у Ландро горели — он прекрасно понимал, что Ромео пытался спасти ему жизнь. Внезапный стыд, вызванный тем, что он причинил вред другу, был невыносим.

— Я найду способ отвезти тебя в больницу, подожди меня здесь, — сказал он и убежал.

Боль друга разрывала его сердце.

Ландро ринулся к берегу. Он остановился там, где они упали, и отыскал в бурьяне ботинки Ромео. Затем он в панике припустил по мосту на другую сторону реки. Остановившись, вынул деньги из-под стелек в ботинках Ромео и засунул их под свои. Потом Ландро начал бродить по окрестностям, где бывал вместе с Ромео. Он ходил много часов, высматривая какого-нибудь полицейского. Он настолько устал, что не заметил ни проехавшей невдалеке полицейской машины, ни полицейского, прошедшего мимо него. Все кончилось тем, что его схватили за шиворот. Ландро сразу почувствовал мертвую хватку этого человека. Было ясно, что от него не уйти. Это приободрило Ландро, он расслабился и начал говорить. Он рассказал полицейскому о Ромео и о лагере бездомных, о том, что ему нужна помощь, и о том, что его друг стал похожим на мертвеца.

Полицейский посадил мальчика на заднее сиденье автомобиля, сделанное из жесткого пластика и отделенное от передних мест сетчатой перегородкой. Однажды ее заменит плексиглас, и Ландро станет тому свидетелем. В машине были радио и ручной микрофон. Дежурный из полицейского участка воспользовался ими, чтобы задать несколько вопросов и получить интересовавшую его информацию. Потом они поехали обратно, за реку. Примчалась «Скорая», затем подъехала еще одна полицейская машина. Ландро сидел в патрульном автомобиле и ждал, в то время как другие полицейские пытались пройти сквозь бурьян к берегу реки. Через некоторое время они вернулись.

— Бродяги перебрались в другое место, — сообщил один из них.

Ландро выскочил из машины, кинулся в кусты, пролез сквозь редкие прутья ограды, пронесся по переулку, перебежал улицу и был пойман, когда пересекал парковку. Полицейский попытался его успокоить.

— Вы должны найти его!

Ландро вопил, рыдал, стонал и, наконец, затих. Его отвезли в полицейский участок и усадили в кресло, поставив перед ним стакан воды и положив на стол сэндвич. Он просидел там целый день, потом еще полдня. Но как Ландро ни устал ждать, он вскочил и приготовился к схватке, когда вошла настоящая Горшковая голова. Он почувствовал, как волосы встают дыбом, а желудок пытается избавиться от сэндвича. Он знал, что не ошибается: Горшковая голова была не простой смотрительницей, а являла собой нечто большее, что-то воистину сверхъестественное.

Гораздо позже, когда Ландро в первый раз словил кайф за водонапорной башней, он убедился, что был прав: она была духом всех школ-интернатов. Она не желала ничего дурного, и в ее намерения входило помочь ему стать хорошим, но белым мальчиком. Когда Ландро стал взывать к жалости полицейских, она им сказала, что все сбежавшие мальчишки ведут себя именно так. Потом Горшковая голова подписала какие-то бумаги. Дойдя в сопровождении полицейского до машины, Ландро увидел, что на пассажирском кресле расположился Питс. Полицейский посадил мальчика на заднее сиденье и сказал, что с ним теперь все будет хорошо. Ландро сидел, словно окаменевший, и даже не смог съесть обед, который Горшковая голова заказала для него в ресторане, хотя она убеждала его поесть и говорила, что он совсем отощал.

Когда они были почти на полпути домой, Питс сказал что-то, и Горшковая голова остановила машину. Мужчина открыл заднюю дверь, вытащил Ландро на шоссе, подтолкнул к придорожной канаве, заставил через нее перебраться и указал в сторону растущих невдалеке деревьев.

— Иди, — велел он.

Ландро не осмеливался двигаться. Он слышал, как Питс расстегнул молнию. Через секунду горячая струя мочи ударила в заднюю часть брюк Ландро.

— Это тебе за то, что не уберег Ромео, который был хорошим пацаном, — проговорил Питс.

Ландро метнулся прочь и перепрыгнул канаву, направляясь к машине. После того, как они некотрое время ехали молча, Питс тихо проговорил что-то Горшковой голове. Она тряхнула пышными седыми волосами, обозначая отказ. Но он и без ее разрешения сказал то, что хотел:

— Знай свое место, Ландро! Теперь ты зассыха!

Врач отделения экстренной помощи в медицинском центре округа Хеннепин думал, что рука Ромео может срастись, но с ногой парню придется расстаться. Когда состояние Ромео стабилизировалось, его перевели в хирургию. Но тамошний хирург, доктор Мейер Бьюэлл, изучал инфекционные заболевания и предпочитал консервативное лечение, когда дело касалось ног. Он обратил внимание на то, что Ромео был американским индейцем. Он знал, что предки Ромео обладали сверхъестественным иммунитетом, способностями к самоисцелению и пережили тысячу эпидемий чумы.

— Я верю в этого мальчика, — объявил он. — Даже несмотря на то что он самый тощий, вонючий и, возможно, самый уродливый парень из всех, кого я когда-либо видел, и находится в ужасном состоянии, он принадлежит к длинной череде выживших. У него крысиная душа.

Это не было оскорблением. Мейер знал крыс, лабораторных и диких. В детстве, сразу после войны, его привезли из Польши к американским родственникам. Он уважал крыс, восхищаясь их изворотливостью и железной волей.

— Это будет долгая операция, — сказал он ассистирующим медсестрам. — Я спасу эту злополучную ногу.

Каждое утро в течение двух месяцев Ромео ожидал умного, проницательного взгляда добрых карих глаз доктора Бьюэлла. Он входил в палату, останавливался и спрашивал с легким акцентом: «Ну как поживает сегодня наша злополучная нога?» Своими безукоризненно чистыми умелыми руками доктор Бьюэлл разбинтовывал ногу Ромео, а потом осматривал и даже обнюхивал те ее части, которые не были скрыты под гипсовой повязкой.

— Когда гипс снимут, одна твоя половина будет слабой, как у ребенка, — сказал он однажды.

— Все ноет, мне очень больно, — ответил Ромео. — И где мои ботинки?

— Не беспокойся о своей обуви, — в сотый раз произнес доктор Бьюэлл самым ласковым тоном, на который был способен.

Он не прописывал Ромео лекарств, по силе действия способных сравниться с тем, какое однажды дала ему косматая нищенка. Пройдут годы, прежде чем Ромео снова попробует нечто подобное, но когда это случится, он решит, что ему вновь дарована единственная милость, оставшаяся в этом мире.