28

— Вот так, руки на стену, Грег. Обе руки… так… ноги расставь. Шире. Я сказал, шире.

Они вели себя, как заправские полицейские из того, рухнувшего мира, распиная меня на стене мастерской.

— Господи, Грег, — сказал Тони, тыча мне в затылок дулом ружья. — Какого дьявола? Зачем ты отстрелил парню голову? Что он тебе такого сделал?

— Пришлось. Он…

— Лицом к стене. Или я сделаю в тебе дырку.

— Вы не понимаете, я…

— Ублюдок. Отвратительный, мерзкий ублюдок! — Это кричала юная мамаша, стоявшая у двери с ребенком на руках. Сгорбленная, с поднятыми до ушей плечами, она походила на дикую кошку, готовую в любой момент прыгнуть и выцарапать мне глаза. — Ты ублюдок! Рональд не сделал тебе ничего плохого. У него даже оружия не было, а ты взял и убил его! — Голос у нее сорвался. Звучит дико, но от ее пронзительных истеричных воплей задрожали стекла. — Что ты задумал? Убить нас всех? Убить меня? Убить мою девочку? Ты это задумал? — Она оглянулась на остальных, словно боясь, что сейчас на нее набросятся и растерзают. Микаэла принялась ее успокаивать. А потом с помощью двух малаек отвела к «шевроле». Женщину усадили на переднее сидение, и она принялась раскачиваться взад-вперед, глядя прямо перед собой налитыми злобой глазами, прижимая к груди хнычущего ребенка.

— Посмотри, что ты наделал, Валдива! Видишь? — Ужас прямо-таки сочился из голоса Тони. Он все еще не мог поверить в то, что случилось у костра.

Я попытался объяснить.

— Послушай, мне пришлось его убить, потому что…

— Почему? Не понравилась физиономия?

— Нет, дело не в этом. Я должен был его убить. Ничего не мог с собой поделать.

— Ты только послушай, — сказал у меня за спиной Зак. — Да он просто психопат.

— Еще хорошо, что вовремя распознали, — добавил Тони. — Он же мог всех нас перебить. — Я услышал, как щелкнул курок, и мне в спину уперлось еще один ствол. Они собирались прикончить меня тут же, на месте. Еще немного, и моя кровь брызнет на эту сложенную из шлакобетонных блоков стену. Дуло врезалось в шею, заставив прижаться к камню открытым ртом, да так, что зубы скрипнули о шероховатую поверхность.

И затем рядом прозвучал голос Микаэлы.

— Что на тебя нашло, Грег? — тихо, как будто не веря самой себе, спросила она. — Ты сумасшедший? Поэтому тебя не пускали жить в городе?

— Нет…

— Но этот бедняга не был ни в чем виноват. Ты…

— Нет, — прохрипел я, едва не кусая стену. — Послушай меня. Я убил его, потому что он был инфицирован. Заражен. Болен.

— Валдива спятил, — бросил сквозь зубы Зак.

— Нет, не спятил.

Я не сразу узнал голос, произнесший эти слова.

— Бен, расскажи им, — пропыхтел я, чувствуя, как напрягся стоявший за мной Зак.

— Грег прав, когда говорит, что ничего не мог поделать, — спокойно продолжал Бен. — Я знаю его уже год, и он всегда был таким.

— Что ты имеешь в виду? — настороженно спросил Зак.

— Грег умеет определять тех, кто болен трясучкой. Не знаю, как у него получается, но он распознает болезнь еще до появления первых симптомов.

— Я ничего особенного не заметил, — бросил Зак.

— А разве тебе не показалось, что он нервничает? — спросил я. — Беспричинная паника — один из признаков, не так ли?

— Чепуха. Я бы посмотрел, как бы ты паниковал на его месте. Вспомни, как те шершни набросились на парня.

— Дело не только в этом. Он не просто паниковал, он уже терял контроль над собой.

— С перепугу?

— Поверь. Я умею определять тех, кто инфицирован. Это происходит не сразу, но я понял, когда мы сидели у костра. У парня была трясучка. Через несколько дней он попытался бы убить нас. — Они притихли, и я воспользовался моментом, чтобы довести мысль до конца. — Вы сами знаете, как это бывает.

— Предлагаешь поверить тебе на слово? — спросила Микаэла. — Доказательств-то никаких нет, а Бен, может быть, просто выгораживает тебя.

— Если вам нужны доказательства, посетите Салливан и расспросите тамошних жителей. Только я бы не советовал: чужих там не жалуют и вполне могут пристрелить на месте.

Зак ткнул дулом мне в челюсть.

— Это ты так говоришь.

— Он прав. В разговор вступила Роэна, тринадцатилетняя девочка. Единственная, у кого хватило ума завернуть новорожденного в полотенце.

— Почему ты так думаешь? — спросил Тони.

— Я видела, как вел себя Рональд. Раньше он был смелым. Однажды, когда я спряталась от шершней на дереве, он залез на самую верхушку. Спас меня и оставался совершенно спокойным. Но в последние дни он всего боялся, даже собственной тени. До сих пор я об этом не думала, но ведь раньше Рональд никогда не паниковал. Даже когда шершни почти схватили нас пару недель назад и убили Лану и Дина.

— Вот вам и доказательство, — сказал Бен. — Так что отпустите Грега. Он спас нас всех.

— Ну, нет, подожди-ка. — Зак не убрал ружье, по-прежнему тыча им мне в шею. — Получается, что… если я не прав, поправь меня, ладно?

— Ладно.

— Грег Валдива умеет распознавать больных трясучкой. Скажем так, у него как бы имеется что-то вроде встроенной системы раннего оповещения. И он определяет трясучку еще до проявления симптомов, верно?

— Верно, — подтвердил Бен.

— И тогда у него в голове поднимается, как говорится, красный туман, и он убивает этого инфицированного. Даже против своего желания, да?

— Да, это происходит само собой, инстинктивно, как… — Я представил. Как Бен пожимает плечами, подыскивая подходящее сравнение. — Знаете, как дергается нога, если ударить по колену молоточком? Примерно так.

— Да, да, звучит великолепно. Наш Грег будет сканировать всех, кто нам встретиться. Если инстинкт подскажет, что они больные, то он будет их убивать. Если все в порядке, то мы будем принимать их в свой отряд, если никто не против.

— В чем ты видишь проблему, Зак? — спросила Микаэла.

— А вот в чем. Что случится, если звоночек сработает тогда, когда Грег будет сидеть с нами у костра? Что если он начнет убивать нас одного за другим?

Я вздохнул и покачал головой.

— С вами я ничего не чувствую. Ни с вами, ни с теми, кого мы нашли сегодня. Инфицирован был только Рональд.

— Это сейчас. — Зак говорил тоном прокурора, изобличающего преступника в зале суда. — Но где гарантия, что этого не случится в будущем? Что если завтра ты учуешь симптомы в ком-то из нас? Или у тебя испортится настроение, и ты решишь, что я, Тони или любой другой подхватил эту чертову трясучку?

— Зак, ты не…

— Что тогда? Прострелишь мне башку? А потом скажешь: «Ах, извини, Зак, ошибочка вышла»? Да, я очень обрадуюсь, когда ты положишь на мою могилу записочку с извинениями.

— Все не так, — сказал Бен.

— Это ты так говоришь. Неужели вы не понимаете? — Зак-прокурор обращался к судье и жюри присяжных. — Позволить Грегу остаться с нами то же самое, что сесть на мину замедленного действия. Сегодня все хорошо, и завтра все хорошо, и через месяц все хорошо, но потом может придти день, когда Грег почувствует это… понимаете, о чем я говорю? Мы будем сидеть у костра, не зная, что он скажет в следующую минуту: попросит передать соль или «Эй, Тони, тебе пора встретиться с Создателем». Вы готовы жить в такой неопределенности?

— Но в том, что говорит Бен, тоже есть смысл, — указала Микаэла. — Грег может стать нашим лучшим оружием. Если он распознает инфицированных прежде, чем они становятся опасными, то у нас появляются дополнительные шансы на выживание.

И снова холодный голос Зака.

— Ты так говоришь, пока он не обнаружил трясучку у тебя или у Тони, или у Бена.

Микаэла не сдавалась.

— Я считаю, Грег Валдива должен остаться.

— А я говорю, что он должен уйти. Тони? ты как считаешь?

— Может, просто заберем у него оружие? — предложил Тони. — Тогда он ничего не сможет сделать.

Я вздохнул.

— Это не выход. Если я что-то почувствую, то убью человека голыми руками.

— Вот черт.

— Я ничего не могу с собой поделать, Тони. Во мне сидит что-то, что нельзя остановить.

— Хорошо, — сказала Микаэла. — Сейчас Грег безоружен. Отпустите его.

Настроение собравшихся в гараже постепенно менялось. Люди успокаивались. Тони и Зак опустили ружья и отступили, я повернулся и посмотрел на них. Они смотрели на меня. Вглядывались, пристально и напряженно. На их лицах застыло выражение, хорошо знакомое мне по Салливану. Люди боялись. Боялись того, что сидело внутри меня, того, что позволяло мне заглядывать в них и находить болезнь. Боялись, что я увижу ее в них. Сейчас этой кучке кочевников поневоле предстояло решить, что со мной делать.

Они посчитали, что мне лучше подождать за дверью. Подождать результатов голосования. Останусь я или уйду. Или…

Когда я вернулся с охапкой веток и подбросил их в костер, то сразу заметил смущенные лица Тони и Микаэлы. Зак, конечно, объяснил все возможные последствия и опасности. Не думаю, что ему так уж хотелось проводить жесткую линию. Отчасти я соглашался с Заком: да, оставлять такого человека, как я, в группе опасно. Если бы я обнаружил болезнь в любом из них, я бы убил. Черт возьми. ЭТО было сильнее меня. Я не мог удержаться от того, чтобы не убивать. Разве можно запретить собаке, почуявшей крысу, преследовать добычу?

Как всегда с наступлением темноты выставили часового. Интересно, не поручили ли ему приглядывать за мной, пока там, за закрытой дверью мастерской, продолжаются дискуссии?

Я пошевелил угли веткой — сноп искр взмыл в ночное небо и они затерялись между ярко сияющими звездами. Воздух был теплый, в свете костра металась мошкара. Некоторые мотыльки подлетали к огню слишком близко, и, опалив крылышки, беспомощно падали на землю. Ими тоже управляли инстинкты. Неведомая сила, заключенная в хрупких телах насекомых, заставлявшая их лететь на огонь. И то, что они обгорали или погибали, не имело абсолютно никакого значения. Большинство живых существ живут, подчиняясь инстинктам. Птицы улетают зимовать в жаркие страны, медведи впадают в спячку. В определенное время наступает брачный сезон. Я ничем не лучше и не хуже. Мной тоже правит инстинкт.

Через пару часов, ближе в полуночи, двери мастерской, наконец, открылись. В дверном проеме возник силуэт Микаэлы. Она стояла, глядя на меня, держа ружье в руке. Похоже, собрание приняло какое-то решение.