26

На чертовом склоне оказалось множество кочек, так что надо только удивляться, как мы еще усидели в седлах. К тому же он был достаточно крут, и наши машины даже с выключенными двигателями набрали почти сорок миль в час. Вцепившись в руль, мы неслись между поросшими травой косогорами, кустами и деревьями, сливающимися в одну зеленую стену какро-нибудь звуконепроницаемого туннеля.

Я бросил взгляд на Зака. Он полностью сосредоточился на дороге, объезжая рытвины и кочки. Больше всего поражала тишина — слышался только свист ветра в ушах и шорох шин по земле.

У конца спуска Зак притормозил и остановился в паре шагов от встретивших нас удивленными взглядами Тони и Микаэлы. А вот я останавливаться не стал, даже не попытался нажать на тормоза. Нет, я промчался мимо них, увлекаемый силой инерции.

Склон кончился. Скорость начала падать, но спидометр еще показывал тридцать пять миль в час, когда я поравнялся с группой мужчин и женщин. Парень с ружьем, похоже, растерялся, не зная, стрелять в меня или нет.

— Уходите! — крикнул я. — Вас преследуют!

Соблазн включить двигатель был велик. Как мне хотелось ударить по педали, наддать газу и врезаться в толпу убийц, спешащих к нам по тропинке. Но я сдержался.

Мое появление должно было стать для них сюрпризом. Мотоцикл катился все медленнее — дорога пошла вверх.

Двадцать миль в час… пятнадцать…

Впереди показался поворот.

Десять.

Я опустил ноги, коснувшись подошвами земли.

Пять миль в час.

«Харлей» остановился. Я снял винтовку.

Пришлось ждать.

Я продолжал сидеть. Солнце светило. На деревьях пели птицы. Среди желтых цветов на лужайке порхали бабочки. В траве гудели пчелы. По лицу струился пот. Сердце стучало, подчиняясь мрачному похоронному ритму.

Тропинка оставалась пустынной. Может быть, они повернули назад? Или решили срезать путь через поле?

Но потом я почувствовал дрожь. Ту самую. Не в первый раз в голове у меня мелькнул вопрос до сих пор остававшийся без ответа: может быть, хлебным бандитам, шершням, или как их там, присущ некий запах, настолько слабый, что я не воспринимаю его на сознательном уровне. Может быть, его ощущает лишь мой древний, помнящий еще динозавров мозг, запертый глубоко в недрах другого мозга, мозга приматов. Что если это он чует запах врага, плывущий в жарком летнем воздухе. Мышцы живота дернулись. Мышцы шеи и спины затрещали, напрягаясь и скручиваясь. Голову потянуло вбок и назад. Подбородок — вверх.

Они здесь. Они прямо за…

И тут они вышли из-за поворота. Я передернул затвор, одного раза достаточно, ведь у моей маленькой крошки самовзводный механизм. Отлично, Валдива. Нужно только целиться и жать на курок… целиться и жать… целиться и жать…

Мышцы дрожали, словно в животе у меня устроили танцы. Кровь пенилась и искрилась в венах. Все во мне сжалось, концентрируясь в одном кубическом дюйме за правым глазом. За тем самым глазом, который смотрел через прицел на длинное, сияющее дуло. Больше меня ничто не касалось.

Вот они. Группа людей лет двадцати-тридцати. Не больше. Они надвигались на меня. Они не спешили. Их взгляды сверлили меня.

Но не пугали.

Я подождал, пока расстояние сократиться до пятидесяти ярдов, и нажал на курок. Первая пуля пробила грудь одному из шершней и, выйдя через спину, угодила в рот следующему за ним. Его лицо исчезло за красной пеленой, в которой блеснули белые осколки зубов.

Оба свалились на землю. Двоих одной пулей! Удача явно улыбалась мне.

Сорок пять ярдов.

Третьего я тоже свалил выстрелом в грудь. Ублюдок плюнул кровью, дернулся и затих, превратившись в кусок мертвой плоти.

Я ждал, что они бросятся на меня. Их осталось семнадцать. В моем магазине было восемь патронов. Сосчитайте сами. Еще десять секунд, и надо рвать когти.

Сорок ярдов.

Бац… Этот получил пулю прямо в лысину. Пуля срезала верхушку покрытого струпьями черепа с легкостью ножа снимающего верхушку вареного яйца. Его приятели и глазом не моргнули, когда их физиономии забрызгало плевками разлетевшегося мозга.

Тридцать ярдов.

Бац-бац. Я выбил из строя еще двоих. Пули попали в глаза обоим. Одна, пробив голову, срезала ухо у соседа. Раненый даже не остановился, хотя кровь хлестала, как из зарезанной свиньи. Пришлось стрелять ему в грудь. Эта мразь хлопнулась на землю, и красный фонтанчик ударил вверх прощальным салютом.

Четыре патрона.

Тринадцать отвратительных безумцев.

До них оставалось двадцать ярдов, они могли бы добежать до меня за десять секунд.

Я снова выстрелил.

Дерьмовый ты стрелок, Валдива. Пуля вошла шершню в глаз, но вышла где-то за виском. Большинству этого хватило бы с избытком, но сукин сын и бровью не повел. Оставшийся глаз сверлил меня с ничуть не меньшей злобой. И хотя кровь превратила всю правую сторону его лица в красную маску, он продолжал идти.

Куда же ты подевалась моя удача? Мне пришлось потратить еще одну драгоценную пулю на сеньора Одноглазого. Ее я влепил ему в горло. Он грохнулся в грязь, издавая булькающие звуки и царапая землю ногтями.

Пятнадцать ярдов.

И только тогда эти вонючие твари сделали то, на что я и рассчитывал. Они бросились наутек.

Двенадцать оставшихся в живых подонков рассыпались по кустам. А вот замыкающего они забыли. Это был тот самый ублюдок, который убил старика. Он все еще держал в руке стальной штырь. С этим штырем этот недоумок и кинулся на меня. На железяке еще висели ошметки мозгов. Тварь, гнус, чудовище. Боже, он был так близко, что я видел бородавки на его мерзкой роже. Бородавки с черными волосками.

Я прицелился в грудь.

Но не выстрелил. Не знаю, что на меня нашло. Может, черт шепнул мне что-то на ухо.

Я опустил мушку, и когда выстрелил, пуля не пробила черное сердце, а прошила низ живота. Что она там сделала — я не знаю. И знать не хочу.

С воем, который и вы можете услышать, если случайно наступите на лапу вашей собаке, он свалился едва ли не у моих ног и, сжимая обеими руками то, что осталось от его мужского хозяйства, стал кататься из стороны в сторону.

Добить это дерьмо у меня не было времени.

Я знал, что оставшиеся в живых шершни сделают все возможное, чтобы добраться до той группы с новорожденным. Пришло время…

Мотор взревел, я газанул, из-под заднего колеса ударил грязевой гейзер, обрушившийся на корчившегося от боли подонка, и «харлей» с воем рванулся вперед.

Я догнал беженцев за несколько секунд. Они все так же тащились по дороге. Двое или трое помогали матери, на бедрах которой еще не высохла после родов кровь. Девочка несла малыша. А впереди, из-за кустов, к дороге уже мчались шершни. Парень с дробовиком свалил двоих и теперь возился с затвором. Похоже, у него возникли какие-то проблемы.

Притормозив, я потратил последний патрон. Шершень упал с дыркой в затылке, в которую при желании можно было бы просунуть кулак.

Но их оставалось еще немало. Пропустив беженцев вперед, я направил «харлей» в сторону преследователей, не имея в голове никакого четкого плана действий. Шершни не отказались от надежды заполучить то, что считали своим по праву, и при моем приближении расступились. Один, однако, оказался недостаточно проворным, и я врезал ему в лоб прикладом. Ублюдок завалился на спину, но не потерял сознания, а начал подниматься. Я развернулся — получилось лихо, грязь ударила из-под колес в обе стороны — и помчался к нему. Переднее колесо ударило шершня в грудь и пригвоздило к земле, а задним я проехался по его животу. Глаза у этого бешеного пса полезли на лоб, на губах запузырилась розовая пена. Прощай, урод! Я добавил газу, мотор взвыл, заднее колесо завертелось со страшной скоростью, опустилось и взрезало сукину сыну брюхо. Не хуже, чем пила.

Тем временем остальные уже догнали несчастных беженцев. Парень с дробовиком никак не мог перезарядить ружье: он то ронял патроны, то поднимал их, то снова ронял. Паника исказила его лицо, превратившееся в жуткую маску с белыми от ужаса глазами.

Но тут все кончилось.

Три мотоцикла, на которых сидели Зак, Микаэла и Тони пронеслись мимо меня. Все трое стрелков выстрелили почти одновременно. Держу пари, они проделывали это не впервой. Не прошло и десяти секунд, как с полдюжины плохих ребят нашли последнее успокоение в расползающейся луже собственной крови.

Шершни в долине, конечно, услышали и стрельбу, и рев моторов, а раз так, то ждать их появления не стоило. Надо было уводить этих усталых, едва державшихся на ногах бедолаг вверх по склону, а уж потом убираться куда подальше.