Я не стал будить Броди, чтобы он пошел в школу. Решил, что ему нужно отдохнуть. До десяти утра я сидел и пил кофе. Дампс кивнул мне, когда я вышел из комнаты.

– Я присмотрю за ним, – сказал он. Когда я направился к выходу, то услышал его ворчание: – Я должен был заметить ту дырку в земле. Нужно было засыпать ее.

Я вернулся, поцеловал его в макушку и уехал в город.

Остановившись у здания суда, я прошел по улице до колокольни. Квартира Энди (или Сэм?) находилась в двух кварталах оттуда. Я не стал заглядывать туда, потому что не был настроен разговаривать. Я обошел вокруг башни, воспользовался одним ключом, чтобы открыть ворота, потом отпер дверь другим ключом и поднялся на восемьдесят семь ступеней, к помосту, где было подвешено семь колоколов. Я обошел вокруг помоста с колоколами и поднял вертикальную лесенку, выходившую через люк на узкий карниз. Воспользовавшись другим ключом, чтобы снять висячий замок, я откинул крышку люка, кашляя от пыли и отгоняя голубей, и выглянул через небольшое отверстие.

В восьмистах двадцати семи ярдах к югу находилась первая ограда федеральной тюрьмы строгого режима. Вторая была расположена через десять ярдов от первой. Обе увиты спиралями колючей проволоки. В нейтральной зоне несли службу немецкие овчарки. Я устроился поудобнее, занял позицию и посмотрел на часы.

В 10.57 Хосе Жуан Хуарес вышел во двор из тюремного блока B. Минуту спустя он подошел к «своей» секции ограды, где совершал большинство своих делишек в тюрьме, а некоторые – даже за ее пределами. Я приник к прицелу винтовки, увеличил масштаб в четырнадцать раз, ввел оптическую поправку на тридцать два пункта, оценил скорость ветра и сдвинул прицел на миллиметр левее от его шеи. Восемьсот тридцать семь ярдов до цели. Я размеренно дышал, наблюдая за тем, как Хосе Жуан инструктирует заключенных. Потом снял оружие с предохранителя, сделал глубокий вдох и переместил палец на спусковой крючок. За мгновение до выстрела я услышал слова:

– Это настоящая пушка?

Я выпрямил палец и поставил предохранитель, но не отрывал взгляда от цели.

– Да.

– Куда ты стреляешь? – спросила Сэм.

Я дал ей понять, что не расположен к разговорам.

– Правильнее было бы спросить, в кого я стреляю.

Она наполовину высунулась из люка.

– В кого?

– Хосе Жуан Хуарес. Сорок семь лет, наркодилер и осужденный убийца. Лидер мексиканской банды. Несколько лет назад я упрятал его в тюрьму.

– Ох, ты хочешь сказать… – она повела пальцами по шее и указала на мою собственную шею, – …ты хочешь сказать, что это сделал он?

Я кивнул и снова посмотрел на часы.

– Ты собираешься застрелить заключенного?

– Я подумывал об этом.

– Почему?

– Потому что федеральный судья как раз сократил его срок до уже проведенного в тюрьме по формальному основанию.

Она осторожно убрала мой палец со спускового крючка.

– Хочешь объяснить подробнее?

Как ни странно, я хотел этого.

Я сел и прислонился к стене. Вытер пот со лба.

– Примерно девять лет назад мы начали получать разведывательную информацию о новом синдикате, прокачивавшем наркотики через Рок-Бэзин. Мы прошли за ним до южной границы, стали следить за его передвижениями и определили структуру его организации. Кстати, очень сложную. Он даже приобрел местную компанию сотовой связи. Мы не торопились, делали домашнюю работу. Понадобилось четыре года, чтобы выяснить, что он систематически подсаживал GPS-устройства в наши автомобили, чтобы всегда знать о том, где мы находимся. Когда мы обнаружили их логово, то разослали свои автомобили в разные стороны и приехали туда на арендованных машинах. Поздно вечером. Мы застигли его с достаточным количеством улик для нескольких пожизненных сроков.

– Например?

– Наркотики, трупы и его отпечатки на них. – Я снова посмотрел на расстояние между собой и Хуаресом. – Я арестовал его и лично доставил в камеру предварительного заключения. Фотографии были размещены во всех газетах. Многие люди в окрестностях действительно гордились нами. Меня даже останавливали на улицах. На следующее утро я отвез Броди в город за мороженым. Тогда мы еще не знали, как глубоко протянулись щупальца Хуареса. Даже в тюрьме он оставался могущественным человеком. Он велел своим парням как следует поджарить меня. Что они и сделали.

Я сглотнул и закрыл глаза.

– До сих пор я оглядываюсь на тот день своей жизни. – Я покачал головой. – За четыре предыдущих года я провел много ночей вдали от семьи. Я был таким… целеустремленным. И все это ради него. – Я указал туда, где по-прежнему стоял Хуарес. – Ради куска дерьма.

Сэм смотрела на меня.

– Я много раз давал обещания Энди. Как только я поймаю его, то возьму отпуск, и мы восстановим семью. Не знаю, сколько раз меня не было дома, сколько дней я провел без Броди, но все это… тяжело сказалось на ней. Она отлично умела скрывать свою боль. Я очень долго не знал, что она сидит на антидепрессантах, а когда узнал, то было уже поздно.

Винтовка привлекла внимание Сэм.

– Можно взглянуть?

Я подвинулся. Она легла и прищурилась, глядя через оптический прицел.

– Он кажется таким маленьким. Как ты рассчитывал попасть в него отсюда?

– Немного практики, вот и все.

– Кто-нибудь говорил тебе, что у тебя нездоровая страсть к оружию?

Я немного поразмыслил.

– В тысяча восемьсот шестьдесят седьмом году девятнадцать солдат охраняли шесть сенокосилок рядом с фортом Смита на Бозман-Трейл возле реки Бигхорн в Монтане. В середине утра появились около восьмисот воинов сиу и чейенов. Бой продолжался целый день. Солдаты были вооружены винтовками Шарпса, заряжаемыми с казенной части, но у Эла Колвина, ветерана Гражданской войны, имелась винтовка системы Генри на шестнадцать патронов – нечто невиданное на границе и незнакомое для индейцев. Индейцы так долго сражались с мушкетами, что привыкли ожидать залпового огня, а потом бросаться в атаку, пока «красномундирники» перезаряжали оружие. Это обстоятельство стало решающим. Судя по некоторым сохранившимся записям, к вечеру у ног Колвина собралась куча из более чем трехсот латунных гильз, и примерно столько же мертвых индейцев лежало на земле перед ним. В тот день один ветеран и почти все солдаты вернулись домой, к своим семьям.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Способный человек с хорошим оружием может изменить ход истории в лучшую сторону.

– Значит, ты действительно поднялся сюда, чтобы застрелить его?

Я открыл затвор и показал ей зарядную камеру и магазин.

– Где же пули? – спросила она.

– Их там нет.

– Не понимаю. Ты пытаешься застрелить человека из винтовки, которая даже не заряжена?

– Иногда все становится туманным. Если посмотреть на вещи через оптический прицел, многое начинает проясняться. Это все равно, что снять шоры.

– Ты боишься его?

– Не знаю, боялся ли я кого-нибудь в последнее время, но я озабочен тем, что он будет делать, когда окажется на свободе.

– Например?

– Я посадил в эту тюрьму множество преступников. Все они этого заслуживали, но не все они – плохие люди. Некоторые просто сделали дурной выбор. Теперь они расплачиваются за это. Кое-кто из них время от времени делится со мной разными сведениями. Они рассказывают, что он говорит обо мне и о членах моей семьи.

– Как давно ты приходишь сюда?

– Последние два года.

– И каждый раз делаешь это?

– Да.

Я достал из кармана патрон «винчестер» калибра.308 и повернул его к свету.

– Он подходит для этой винтовки? – спросила Сэм.

– Веретенообразная пуля с выемкой в головной части. Вес сто семьдесят пять граммов, скорость на вылете две тысячи шестьсот двадцать футов в секунду. Время полета на такой дистанции – примерно одна целая, три десятых секунды. И да, он идеально подходит для этой винтовки.

Мы долго сидели рядом: целый час или еще больше. Вокруг нас порхали голуби. Она не приставала ко мне с расспросами и просто находилась рядом, а мне это было нужно. Наконец я заговорил:

– Люди убивают друг друга с тех пор, как Каин то ли прирезал Авеля, то ли пришиб его. Не знаю, как он это сделал, но главное, что сделал. Мне это всегда казалось странным… идея о том, что один член семьи вычеркивает из жизни другого. Люди обвиняли меня в максимализме. Говорили, что я ношу слишком много оружия. Слишком серьезно отношусь к своей звезде. – Я сплюнул. – Мне наплевать, что они могут подумать. Зло так же реально, как эта колокольня. И нравится нам это, или нет, но все мы сражаемся за свою жизнь. Зло хочет оторвать нам голову, насадить ее на кол перед нашей парадной дверью, а потом сложить трупы в поленницу и усесться сверху. Люди, которые считают по-другому, не родились евреями в Германии тысяча девятьсот тридцатых годов. Никогда не видели полей смерти в Камбодже. Никогда не проходили по коридорам школы «Колумбайн» или Виргинского технологического колледжа. Мне приходилось это делать. Я летал туда и бывал там, потому что хотел почувствовать вкус истории. И я усвоил, что зло – это хамелеон. – Я посмотрел на нее. – Хочешь знать, как выглядит зло? Хочешь увидеть его лицо? Можешь посмотреть. Здесь не найти лучшего примера, чем Хосе Жуан. Его прозвали «Мачете». – Я прислонился к стене и покачал головой. – Некоторые говорят, что мир изменился. Что эти плохие люди тоже могут измениться. Я уже слышал это раньше – в основном от их адвокатов, выступавших перед судом присяжных. Они утверждают, что их клиент – совсем не такой человек, каким его представляет сторона обвинения. Я слышал, как сам Хосе Жуан рассказывал об этом присяжным на суде. Меня вызвали как свидетеля обвинения, и я посмотрел на него и сказал: «Хосе Жуан, такие речи могут произвести впечатление на присяжных, но они не произведут впечатления на четырех женщин, которых ты убил. Особенно на ту, у которой ты ножом вырезал ребенка из чрева». – Я немного помолчал. – Они вычеркнули это из стенограммы, но правду так просто не вычеркнешь. Он хотел получить свои наркотики, а они находились в пластиковых пакетиках у нее в животе.

Я обращался не только к Сэм, но и к себе.

– Ты когда-нибудь видела телефильмы о миграции диких животных? Замечала тех, кто околачивается возле отстающих и выслеживает наиболее слабых? Львы вовсе не глупы. Это мы с тобой и многие другие – наивные и доверчивые люди, которые занимаются своими делами и стараются пережить очередной день, плетемся в конце стада. – Я кивнул. – Отец был прав: зло – это лев рыкающий, готовый пожрать слабых.

Я показал ей винтовочный патрон.

– Убивать людей совсем не так трудно. Вставь пулю в нужное место, и она проделает остальную работу. Он находится в восьмистах тридцати восьми ярдах от нас. В детстве я расстреливал тушканчиков с шестисот ярдов. Его голова в четыре раза больше тушканчика. Ты можешь сказать: «Но если ты выстрелишь в него, то будешь не лучше, чем он. Этот значок не делает тебя вершителем судеб». В принципе, я согласен, но нам всем будет лучше, если земля избавится от этого негодяя. Другие могут сказать: «Ну… он просто заблуждался. Слишком много наркотиков, дурное воспитание. Слишком много времени, проведенного в тюрьме, где он усвоил преступный образ мыслей». Возможно, это правда, но служит ли это оправданием для него?

Я втянул воздух сквозь зубы. Во мне разгорался гнев.

– Мне нравится быть рейнджером. Это лучшая работа, какую я мог выбрать для себя. Но проблема в том, что мы постоянно реагируем на зло, которое уже случилось либо происходит в данный момент. Очень редко нам удается нанести опережающий удар. Мне не важно, насколько ты религиозна и какова мера твоего милосердия, но этот человек должен умереть, потому что он начнет творить зло, как только выйдет из тюрьмы. Ты можешь сказать, что это бессердечно. Может быть. Я готов признать, что двадцать лет такой работы могут ожесточить человека. Но как быть с борьбой за свою жизнь? Когда ты отвечаешь злу ударом на удар, это не делает тебя дурным человеком. Ты можешь сражаться и быть на стороне добра. Одно не исключает другое.

Я слишком много говорил и понимал это. Возможно, я немного испугал ее, но, честно говоря, мне хотелось, чтобы она услышала мои настоящие мысли. Те, которыми я делюсь далеко не со всеми, потому что это тяжело.

– Женщинам нравится одна красивая сказка. Сказка о рыцаре, который с боем прорывается в замок, убивает стражников и увозит деву на белом коне. Но как насчет продолжения? Как насчет следующих пяти лет, проведенных в дороге? Рыцарь рожден для битвы и обучен сражаться. Это его жизнь. Люди умирают от его руки. Это кровавая работа, и его доспехи редко сияют. На них запеклась кровь и кишки его противников. Он покрыт шрамами, но каждый вечер снова точит свой меч, потому что на следующее утро его жизнь может зависеть от того, сможет ли его оружие его защитить.

Я прислонился к кирпичной стене.

– Дело в том… Если он был рожден, чтобы стать рыцарем, то как ему жить в своем замке с прекрасной девой после ее спасения? Как ему жить в любовном гнездышке, когда вокруг идет ужасная война? – Я немного помедлил. – Каждый раз, когда он покидает надежные стены замка, то вступает в бой. Если он не будет этого делать, то его разобьют, его жену изнасилуют и замучают у него на глазах, а его голову отрубят и насадят на кол за городской стеной в назидание будущим рыцарям в сияющих доспехах. – Я протер глаза. – Мы живем в мире по ту сторону спасения. Мы живем за пределами волшебной сказки, и все оказывается не таким, как мы думали.

По ее лицу текли слезы.

– Можно мне сохранить пулю?

Я протянул ей патрон, который она убрала в карман джинсов. Тогда я достал новый патрон, а когда она потянулась к нему, то сказал:

– У меня есть еще.

– Сколько?

– Больше, чем у тебя карманов.

Она пожала плечами. Я снова посмотрел на тюрьму.

– Этот сукин… в общем, он заслужил мучительную смерть, но у меня дома есть сын, чей мир рушится вокруг него, и я никак не могут отстроить этот мир заново. Он еще ребенок, но жизнь проделала в нем слишком много дырок. Я пытаюсь закрыть и заклеить их, но его силы уходят быстрее, чем я успеваю их пополнить. – Я махнул рукой в сторону Хосе Жуана. – Если я проделаю дыру в этом человеке, то у меня не останется возможности помочь Броди.

Сэм провела ладонью по моей щеке. Ее шепот был очень тихим.

– Может быть, он не единственный, в ком остались дыры.

С крыши открывался вид на море шиферных крыш. Пейзаж за ними был усеян неподвижными буровыми вышками. Некоторые из них были желтыми, другие ржаво-бурыми или в черных потеках нефтяного шлама.

– Мои дырки уже давно затянулись.

Она свернулась в клубок рядом со мной. Я обнял ее и притянул к себе, так что ее плечо прикасалось к моему бицепсу. Компактная упаковка. Так мы просидели довольно долго, не говоря ни слова. Еще через час она легла рядом с винтовкой и посмотрела на ограду, где больше не было Хосе Жуана.

– Он ушел.

Я кивнул.

– Если бы ты застрелил его, это сошло бы тебе с рук?

– Полагаю, рано или поздно они бы догадались, кто это сделал.

– Но если бы ты застрелил его, то наш мир стал бы лучше?

– Думаю, да, но в тот момент, когда я это сделаю – при отсутствии приказа от моего командира, – то примерю на себя роль Бога.

Она улыбнулась.

– Если бы мог ненадолго примерить на себя эту роль, то что бы ты сделал?

– Я бы воскресил мистера Б., скормил ему мешок овса и извинился за то, что позволил ему умереть в прошлый раз. – Я выдержал паузу. – Я бы помешал Билли Симмонсу сделать то, что он сделал.

– Ничего для себя?

Я покачал головой.

– Мне ничего не нужно.

– Ты бы излечил свою жену от пристрастия к обезболивающим препаратам?

– Нет, но я бы устранил причину, по которой она начала их принимать.

Сэм промолчала. Наконец она уселась со скрещенными ногами и прямой спиной и постучала меня по груди.

– Чего ты хочешь?

– Не понимаю.

– Чего ты хочешь от женщины? От жизни?

Я немного подумал, глядя на тюрьму из своей голубятни.

– В середине девятнадцатого века рейнджеры, помимо всего прочего, занимались охраной границы. У нас были небольшие разногласия с мексиканцами из-за местечка под названием Аламо. В результате граница, где протекает Рио-Гранде, превратилась в жестокое и дикое место. Это было одно из тех мест, которое мы патрулировали. Мы разъезжали парами, потому что нас было слишком мало, чтобы разъезжать тройками или сотнями. Выбор оружия, лошади и партнера имел жизненно важное значение. Твой выбор часто определял твою жизнь или смерть, и более того – как ты жил или погибал. Поэтому мы стали описывать друг друга несколькими простыми словами: El es muy bueno cabalgar el rio, то есть «С ним можно пересечь реку». В Техасе это значит: «Я могу доверить ему свою жизнь». – Я почесал голову. – Мне нужен такой человек, с которыми я могу пересечь реку.

Слезы прочертили дорожки на ее лице и капали с ее подбородка. Она легко плакала. Это свидетельствовало о сильных чувствах, и чаще всего по отношению к другим людям. Редкий и прекрасный дар.

Незадолго до колокольного перезвона в полдень она взяла меня за руку, и мы спустились вниз.