Наступило воскресенье. Солнце еще не взошло. Я сидел на веранде с кружкой горячего кофе и вдыхал запах коров, уже понимая, что ни коровы, ни этот запах не останутся здесь надолго.

В городе не было секретом, что я хорошо заботился о своем стаде. На самом деле я выращивал два отдельных стада: ангусов и хирфордов. Это позволяло мне выводить гибридную породу черных короткошерстных, или F1. И мой скот был зарегистрирован. Более того, гибриды также были включены в реестр пород. Для скотоводов это имеет важное значение. Если я дам объявление и назову цену, то уже через несколько дней найдется частный покупатель. Я знал одного такого человека по имени Арт Биссел. Он был владельцем и управляющим двух ранчо – одного в Тайлере, другого к западу от нас. Он приехал ко мне, некоторое время осматривал моих коров и согласился на премиальную рыночную цену с учетом состояния и качества моего стада. На следующее утро, в воскресенье, он доставил свои фургоны для перевозки скота. Я рассчитывал встретить его на день позже – в понедельник, когда Броди будет в школе, – но Броди вырастил некоторых из этих коров, даже принимал у них роды и ухаживал за ними. Мне казалось, что единственный способ как-то утешить его – это обратиться к нему за помощью в перегоне и загрузке стада.

Я допил кофе и разбудил его с первыми лучами солнца. Когда фургоны остановились на дорожке перед домом, мы уже оседлали лошадей и вели коров через пастбище. Мы собрали их вместе и воспользовались забором, чтобы направить их в загон. Потом мы вернулись через мескитовые заросли, чтобы подобрать нескольких отставших. Я смотрел, как Броди ведет их между кустами и деревьями. Мы с Кинчем отступили в сторону, позволив ему работать. Он великолепно держался в седле и был лучшим ковбоем, чем многие из моих знакомых.

К середине утра мы загрузили стадо. Арт расплатился со мной заверенным чеком, а потом он и двое его ковбоев уехали с нашим стадом на трех длинномерных фургонах. У меня ушло двадцать три года на создание этого стада из быка и трех коров. Работа длиной в полжизни. Пыль клубилась за фургонами, когда они уезжали прочь.

Броди провел остаток утра вместе с мистером Б. Я отвел Кинча в амбар, расседлал его и вычистил как полагается. Через час Дампс просунул голову внутрь.

– Будешь так долго холить коня, у него половина волос вылезет.

Я кивнул, когда понял, что потерял счет времени.

– Что так давит на тебя?

Перед нами расстилалось пустое пастбище.

– Масса тяжкого труда пропала впустую за игорными столами, поездками за одеждой на Манхэттен и всем остальным, на что она спустила наши деньги.

– Это верно. – Он кивнул и сплюнул. – Ты должен ответить на вопрос: «Определяют ли эти обстоятельства мое отношение к окружающему миру?»

Я покосился на него.

– Ты научился этому в тюрьме?

– Ну да.

– Звучит так, как будто это сказал мой отец.

Он похлопал меня по плечу и вышел из амбара.

– Это потому, что впервые я их услышал от него.

– Тогда все ясно.

Большую часть дня я чесал в затылке, пытаясь осмыслить, что такое ковбой, у которого нет коров. Это все равно что пара сапог не того размера. Когда я наконец нашел ответ, он оказался неутешительным. Я знал, что эта часть уравнения будет не менее болезненной, поэтому решил сразу покончить с делом. Все равно что наложить бактерицидный пластырь. Не оставляя себе времени спасовать и выйти из игры, я позвонил домой Марку Меркетту и предложил ему встретиться со мной на ранчо Бэрс. Когда он вышел из своей «эскалейд», я вручил ему чек. Он одобрительно кивнул.

– Майк, я по-прежнему должен вашему банку семьдесят девять тысяч долларов, – сказал я.

Я знал о Майке больше, чем давал понять. Мне было известно, что он любит автомобили. Он даже содержал гараж, где холил и лелеял около двадцати или более двадцати красавцев, в зависимости от того, был ли он продавцом или покупателем на последнем аукционе Баретта. Я также знал, что он имеет слабость к «корветам», и из семи штук, которые он приобрел, не было продано ни одного автомобиля. Это кое-что значило для меня. Возможно, я был должен Майку целую кучу денег, но это не делало его дурным человеком. Он не водил внедорожник, не носил шляпу и не выглядел так, как я представлял себе техасского банкира. Он просто был другим, но «другой» не значит «плохой». Я старался помнить об этом, когда шел к амбару.

Я распахнул дверь амбара и впустил внутрь солнечный свет. Глаза Майка широко раскрылись, когда он увидел чехол и форму под ним. Я начал издалека:

– Отец подарил мне это за несколько дней до моего восемнадцатилетия. Потом его застрелили в вашем банке… – Я сделал паузу, давая ему возможность осмыслить сказанное. – Я поставил его на колодки, где он несколько лет собирал пыль. Потом я мало-помалу стал разбирать его на части. До каждой гайки, до последнего винтика. До каждого пятнышка краски. Это заняло четыре года. Одометр не лжет: двадцать семь тысяч миль первоначального пробега.

Он обошел вокруг, проводя пальцами по корпусу.

– Для понимающего покупателя он стоит где-то между пятьюдесятью пятью и шестьюдесятью двумя тысячами долларов. – Он согласно кивнул. – А на приличном аукционе можно выручить и побольше.

Он снова кивнул, на этот раз с широкой улыбкой.

– Наверное, вам приходилось слышать истории о том, как парень случайно знакомится со старой вдовой, имеющей автомобиль, который она не водила уже больше двадцати лет. Как он покупает этот автомобиль, привозит домой и показывает всем друзьям, которые стоят с вытаращенными глазами и завидуют его удаче? – Он не был дураком и понимал, к чему я клоню. – Так вот, сегодня ваш день, потому что я – та самая старая вдова.

Я снял защитный чехол, и у него отвисла челюсть.

– Какая красота, – выдавил он. Потом он сел в кресло водителя и любовно провел пальцами по рулевому колесу. Через несколько минут он вышел из автомобиля и захлопнул дверь.

– Считайте, что дело сделано. Я буду хорошо заботиться о нем. Совершенно ясно, что он много для вас значит. Если я когда-нибудь решу продать его, вы будете иметь право первоочередного выкупа.

– Я ценю это.

Когда он забрался в свой автомобиль, то спросил:

– Если я не ошибаюсь, теперь у вас нет никаких долгов?

Я посмотрел на пустое пастбище. На коровьи лепешки, усеивавшие тропы под мескитовыми деревьями. На тропы к реке, где я устраивал пикники со своей женой. Туда, где был зачат мой сын.

– Наверное, мне не принадлежит ваш банк, Майк, и я не владею ни одним человеком, но это не значит, что у меня ничего нет.

Майк пообещал вернуться вечером вместе с женой и забрать автомобиль. Я передал ему ключи.

– В любое время, когда будет удобно.

Я прошел через море голубых цветов в рощу узловатых падубов и встал над отцовской могилой. Голуби-вяхири держали путь на север. Некоторые из них скользили над землей или садились на деревья. Их крылья тихо шелестели в воздухе. Река внизу отливала серебром. На склоне холма внизу и слева от меня стояла ржавая и забытая буровая вышка. Один падуб рос в нескольких футах от надгробного камня. Я сел и прислонился к нему спиной, глядя на запад через реку. Впервые в своей жизни я безраздельно владел куском земли. Там не было ни нефти, ни коров, и у меня не было жены, с которой я мог бы разделить это место.

Оно представляло собой широкую полосу пыли, раскинувшуюся под солнцем.

Я свернул сигарету, зажег ее от отцовской зажигалки «Зиппо» и глубоко вдохнул дым. Потом повернулся и выпустил дым на ветер. Я повторил это еще несколько раз. Дым обжигал язык, висел передо мной, уносился с порывами ветра и возвращался, омывая мое лицо.

Но хотя дым наполнял мои легкие и владел моими ощущениями, он не осушал слезы.

Много слез.