Прошла еще одна неделя. Позвонил Джордж и сказал, что у него есть кое-какие документы для меня. Я высадил Броди возле школы и сказал ему, что меня не будет до конца дня, потом заглянул в «Персик» и спросил Сэм, сможет ли она присмотреть за ним до моего возвращения. Она сказала, что сможет.

Я ненадолго остановился у Джорджа, а затем поехал на восток. Никакого радио, никакого шума, вообще ничего. Я затерялся в некогда цветных, а теперь черно-белых воспоминаниях о том, чего уже не вернуть назад.

Я хотел, чтобы Энди знала, что все закончилось и теперь она совершенно свободна. И я хотел, чтобы она узнала об этом от меня. Или, возможно, я искал повод. Когда я оказался на месте, то обнаружил совсем не то, что искал.

Я подошел к стойке с конвертом под мышкой и сказал:

– Мне бы хотелось встретиться с Энди Стил.

– Похоже, сегодня она особенно популярна. – Секретарша встала и повернула ко мне таблицу посещений. – Распишитесь здесь, пожалуйста.

Я так и сделал.

– Вы имеете при себе наркотики или что-либо, что можно использовать в качестве оружия?

Пожалуй, складной нож в кармане и два ствола соответствовали этому описанию. Я кивнул.

– Сэр, я не могу впустить вас, если вы не отнесете их в свой автомобиль или не сдадите мне на хранение.

Я показал свое удостоверение. Она выложила передо мной другую таблицу и сказала:

– Распишитесь здесь.

Когда я поставил свою подпись, она нажала кнопку, отпиравшую автоматическую дверь.

– Ее комната в ту сторону, номер сто шестнадцать, но думаю, сейчас она снаружи, возле столиков.

– Спасибо.

Я пошел по коридорам. Люди сидели в своих комнатах, уставившись в окно, читая книжки, играя в чашки или попивая кофе. Большое панельное окно выходило на лужайку со столиками. Энди сидела за одним из столиков. По-прежнему худая и стройная. Длинные волосы, неровно отросшие на концах. На тыльной стороне ее рук проступали вены. Она держала в руке кружку с чайным пакетиком внутри, от которой шел пар.

Было бы неправдой сказать вам, что я впервые посетил это место. Я довольно часто бывал здесь, но, разумеется, Энди этого не знала. Предыдущий раз был в тот вечер, когда я столкнулся с Сэм и Хоуп на автостраде. Вероятно, визит сюда и послужил причиной столкновения, потому что я был сосредоточен не на дороге впереди, а на том, что осталось позади.

Это было первое воскресенье апреля. Я ехал всю ночь и свернул с шоссе I-10 по дороге в никуда. Ни бензоколонки, ни еды, ни туалета, ни придорожного мотеля. Просто перекресток дорог. Она специально спрятала это место у черта на куличках. Церковь, обшитая белыми досками, поднималась на окруженном травой холме с грязной автостоянкой. Вывеска гласила: «СЧАСТЛИВОЙ ПАСХИ». Мужчина в голубом костюме расставлял оранжевые конусы для регулировки движения. Я намотал восемь миль по проселкам и в конце концов оказался на однорядной дороге из красной глины. Еще миля, и я открыл задвижку ворот и проехал по узкой дорожке до поляны.

Я надвинул шляпу пониже, поднял воротник и посмотрел на низкое серое небо. Мир вокруг начинал расцветать, но зима еще не совсем разжала свою хватку. Я закинул рюкзак на плечо и сунул руки в карманы.

В восточном Техасе преобладают сосновые леса, но это место напоминало какое-то луизианское болото. Тропа длиной полмили граничила с кипарисовой топью, вилась вдоль старой канавы, проходила сквозь дубовую рощу, огибала несколько акров десятилетних сосновых посадок и выходила на осушенную часть кипарисовой топи. Одеревеневший после сидения за рулем, я потер ноющее бедро и нащупал неестественно затвердевшую мышцу.

Я посмотрел на часы; времени оставалось достаточно. Я шел неторопливо, наблюдая и прислушиваясь, как меня учили в детстве. Отец позаботился об этом. Некоторые кипарисы поднимались на семьдесят футов над землей. Я обогнул заболоченный пруд со стоячей водой и подошел к дальнему краю, упиравшемуся в деревянный забор. Изумрудно-зеленая озимая рожь простиралась от забора до группы строений в полумиле отсюда.

Мой путь закончился возле руин старого кипариса. Дерево было срублено на высоте четырех футов, а пень сгнил изнутри. Там было достаточно просторно, чтобы сидеть, – хорошее место для укрытия. Рядом росло дерево остролиста; ветки ниспадали почти до земли, а вощеные листья обеспечивали маскировку. Во время предыдущих поездок я подровнял несколько ветвей для лучшего обзора. Забор представлял собой визуальный барьер и не предназначался для того, чтобы удерживать людей снаружи или внутри. Такие люди, как Энди, при желании могли бы уйти отсюда. Куда бы они ушли – это другой вопрос. С теми, кто пробовал это сделать, разбирались в суде. У большинства было больше оснований оставаться, нежели уходить.

Я устроился внутри пня, отряхнул с сиденья древесную труху и налил себе чашку кофе из помятого и поцарапанного зеленого термоса. Прислонившись к стволу, я выглянул наружу через ветки и сдул пар, поднимавшийся над чашкой. Ждать оставалось недолго.

За несколько минут до шести утра я установил треногу и прикрепил подзорную трубу – «Леопольд 12—40Х». На практике этот прибор позволял разглядеть цвет глаз другого человека с расстояния в полмили. Я снова посмотрел на часы, прильнул к окуляру телескопического устройства и начал вращать кольцо фокусировки. В фокус вошел столик для пикника, расположенный примерно в восьмистах ярдах. Я ждал, поглядывая одним глазом в окуляр, а другим – на стрелку часов.

Над моей головой угнездился самец птицы-кардинала. Я заменил батарейку в слуховом аппарате на запасную и вставил аппарат в левое ухо. Песня кардинала зазвучала громче. Бордово-красный самец перепорхнул на другую ветку, и под ним появилась коричневато-рыжая самка. Это был ритуал ухаживания. Птицы преследовали друг друга, занимаясь воздушной акробатикой, а потом исчезли за линией деревьев, продолжая брачный танец. Я отхлебнул кофе и посмотрел на столик для пикника, делая глубокие вдохи и медленные выдохи.

Франкенштейн за поленницей.

В 6.01 появилась Энди. Серые спортивные брюки, голубая толстовка, в руке кружка горячего чая. Лампы с датчиками движения включились, осветив дворик флуоресцентным оранжевым сиянием. Она подошла к столу для пикника и уселась на столешницу, положив ноги на скамью и зажав кружку между коленями. Иногда она брала кружку и делала глоток. Нитка от чайного пакетика свисала с тыльной стороны ее руки; ветер поворачивал этикетку из стороны в сторону. Волосы были забраны в простой хвостик, отдельные пряди падали ей на глаза. Несколько других пациентов проснулись и вышли на улицу, потягиваясь и разминаясь. Двое или трое помахали ей и пошли обратно, чтобы принять душ и набраться мужества для очередного дня. Завтрак начинался в восемь утра. Программы детоксикации начинались на час позже. Место находилось под круглосуточным наблюдением. Анализы мочи брали часто, но в случайном порядке.

В 6.18 она встала, выгнула спину, вошла внутрь и вышла с новой кружкой горячего чая. В 6.40 появился мужчина с собственной кружкой и сигаретой, свисавшей в уголке рта. Он кратко побеседовал с ней и улыбнулся, поставив ногу на скамейку и почесавшись. Ящерицы делают то же самое, когда устраиваются на подоконнике и раздувают оранжевое жабо под подбородком. Она не обратила на него внимания. В 6.58 она встала, сделала глубокий вдох и вошла в помещение, а через несколько минут вышла в кроссовках. Она не стала разминаться. – Она никогда этого не делала, – а пустилась легкой трусцой по периметру участка, следуя по тропе, где дорога шла параллельно забору.

Маршрут приближал ее ко мне. Ее спортивные брюки висели мешком. Лицо стало более худощавым, щеки запали. Это была не анорексия – просто отсутствие интереса к себе. Теперь я мог слышать ее шаги.

Пробежав полпути, она в первый раз миновала меня. На ее лбу и верхней губе блестели капельки пота. Расстояние составляло двадцать два фута.

Когда она пробежала мимо, я закрыл глаза и стал ждать. Через несколько минут оно пришло: аромат изменился, но запах остался таким же. Я оторвался от зрительной трубы и посмотрел ей вслед. Примерно через восемь минут она снова пробежала мимо. Еще один порыв ветерка донес до меня ее запах. Она замедлила бег перед финальным кругом.

Над забором возвышалась японская магнолия. Ее ветви, простиравшиеся во все стороны, были усыпаны десятками огромных соцветий размером с ладонь, издали похожих на тюльпаны. В зависимости от вида почвы (на это знание я не претендую) цвет варьирует от снежно-белого до ярко-фиолетового со всеми оттенками в промежутке. Эти соцветия были кроваво-красными с белой каймой.

Энди остановилась под ветвью с зонтиком соцветий, частично опавших на землю. Она старалась не наступать на них. Отдаленный гром возвестил о приближении дождя. Энди оглянулась через плечо, затем повернулась лицом к забору. Камеры наблюдения были развешаны на соседних деревьях. Ими управляли с помощью джойстиков из кабинета на другой стороне здания. Глаза, наблюдавшие за видеоэкранами, не обращали внимания на передвижение людей за забором, но внимательно следили за людьми с внутренней стороны забора – что они кладут в рот, берут в руки, или…

Энди вытянула руки, слегка подпрыгнула, ухватилась за ветку примерно в одном футе над ее головой и повисла там. Ни лака для ногтей, ни маникюра. Ногти были коротко подстрижены. Она закрыла глаза и повесила голову. Пот струился у нее со лба и капал на листья внизу. Сейчас мне не нужна была зрительная труба. Она не видела меня, потому что не смотрела, а я умел прятаться. Под глазами синяки. Никакого макияжа, волосы растрепаны.

Как и она сама.

Ее дыхание было глубоким и ритмичным. Пот градом катился с нее. Я мог сосчитать пульс по жилке на ее горле.

Ее дыхание замедлилось и стало еще более глубоким. Она сдвинула руки и уложила голову на сгиб локтя. Ее тело мерно раскачивалось.

У нас перед домом было такое дерево – старый дуб, раскинувшийся по двору наподобие осьминога. Можно было встать на крыльце, протянуть руки, повиснуть на ветке и подтянуться. Как-то у меня выдался долгий и плохой день. Убили моего друга, а меня не было рядом. Я никак не мог помочь ему. Мне пришлось позвонить его жене. Не знаю, сколько раз мы обедали вместе или пили кофе. Я съехал с дороги на обочину за полмили до дома. Мне по-прежнему было трудно осмыслить случившееся. Я мог представить, как Энди стоит на переднем крыльце, протягивает руки и хватается за ветку, опустив голову на сгиб локтя. Она раскачивается и ждет меня. Нуждается во мне так же, как и я нуждался в ней. Я вышел на пастбище, опустился на землю среди опунций и довольно долго проплакал. Когда я поднял голову, она стояла возле меня на коленях. Она прижала свою голову к моей, потом отвела меня к дому. Она включила душ, и вода окатила меня с головы до ног, так и не смыв горечь и печаль.

Пот, стекавший по ее лицу, собирался вокруг губ и в ложбинке на горле. Что-то блеснуло и привлекло мой взгляд. Нечто новое. Я наклонился перед зрительной трубой и повернул кольцо фокусировки.

Потом я откинулся на спину.

На узкой цепочке, довольно плотно обхватывающей ее шею, висело кольцо. Обычное поцарапанное кольцо с тонкими краями. Слегка погнутое там, где она защемила его дверью.

Прозвучал звонок. Пятнадцать минут до завтрака. Она утерла лицо рукавом, сняла толстовку через голову и пошла по лужайке.

Я скатал сигарету и стал наблюдать, как ее фигура уменьшается в размерах. Она исчезла за дверью. Я подошел к ветке и медленно провел пальцами по коре. Она была теплой и слегка влажной от пота. Ее запах висел в воздухе. Я положил сигарету у основания ветви и пошел прочь.

Энди снова появилась примерно в 10.30, совершенно одна. Потом вышла в полдень с подносом, который она поставила на стол для пикника, и принялась катать по тарелке зеленый горошек. Она съела два кусочка индейки и повертела в руках пластиковый контейнер с яблочным соусом. Она прижала его ко лбу, закрыла глаза, потом сняла крышку и съела одну ложку. В 16.00 она появилась снова, с бутылкой воды в руке. Тот же самый тип плелся у нее в хвосте, но она не отвечала на его реплики, так что он понял намек и отправился высматривать другую женщину. В 18.00 она вернулась в свою квартиру. Я смотрел через окна, как она ходит по комнатам. Потом она направилась в спальню и легла. Я выпил холодного кофе и закусил сэндвичем с арахисовым маслом и мармеладом. Она пережила еще один день. Я посмотрел на часы.

Пора в путь.

Я обогнул забор и прошагал около мили по другой тропе. Дойдя до края воды, я сложил ладони ковшиком и напился. Обойдя вокруг ручья, я отодвинул кучу хвороста, которую сложил раньше, опустился на живот и пополз через гранит, отталкиваясь локтями. Скальный выход был аномалией размером с двухколесный прицеп, граничившей с кромкой воды. Тоннель появился после того, как скала раскололась миллионы лет назад и создала пространство размером со взрослого человека, которое заканчивалось в тени каменной полки, нависавшей над водой. Этот тоннель был моей выигрышной позицией, а каменная полка – моим наблюдательным пунктом. Тоннель закончился, и я вытолкнул себя на гладкий каменный карниз. Внизу на расстоянии вытянутой руки пузырилась голубая вода ручья, прозрачная, как стекло, которая через шестьдесят футов собиралась в естественной каменной запруде, откуда ручей вытекал на юго-восток.

Я лежал, наблюдая через шестидюймовую расщелину.

Энди появилась через два часа. Совершенно беззвучно. Я улыбнулся, потому что сам учил ее этому. Ее волосы падали на плечи, на шее висело полотенце. Босая, она подошла к краю воды и ступила на каменную полку. Стоя спиной ко мне, она разделась, сложив одежду кучкой у ног, потом провела указательными пальцами по бедрам и избавилась от трусиков спортивного типа, – чистая функциональность, никакого стиля. Нагая на фоне ночного неба, она подняла руки над головой и сделала глубокий вдох.

Мешковатые брюки не солгали: она похудела. Ее тело уменьшилось в размере.

Она не стала пробовать воду. Она никогда и ничего не пробовала заранее – ни в плавании, ни в лошадиных скачках, ни в своей жизни. Одним текучим движением она напружинила икры, оттолкнулась и нырнула в воду, где начала плавать, перекатываться и скользить на протяжении большей части часа. Когда она устала, то выбралась на скальный выступ и уселась там, постепенно обсыхая. Ее волосы распластались по спине вместе с тонкими струйками воды. Согревшись, она подтянула колени к груди и положила голову на руки. На ее плечах и спине выступили мурашки. Я ощущал ее тело. Нас разделяло несколько дюймов… и миллион миль.

Она отлучила Броди от груди. Я мог давать ему бутылочку. Однажды утром я застал ее перед зеркалом с руками, сложенными под грудью. Она приподнимала грудь, и на ее лице отражалось беспокойство.

– Как думаешь? – спросила она.

Если бы грудь мой жены начала обвисать, то я не был идиотом, который сообщит ей об этом. Я покачал головой, и она нахмурилась.

– Ты врешь, – заявила она.

Красота моей жены не отражалась на ее дерзости, а дополняла ее. Убеждала ее в собственной правоте.

Ее грудь вздымалась и опадала. Я слегка покачал головой, по-прежнему не соглашаясь с ней. Свет отражался от ее шеи.

Ночами я не мог заснуть. Я поднимал шторы, омывал ее лунным светом и смотрел, как пульсирует жилка на ее шее, пока глаза метались за сомкнутыми веками, как стеклоочистители на ветровом стекле. Она была сложной и многослойной. Сон не замедлял работу ее разума. Иногда она просыпалась более уставшей, чем засыпала. Иногда она потела так, что сдирала с себя ночную рубашку, бросала на пол и лежала голой, блестя от пота, пока потолочный вентилятор не осушал ее кожу.

Ветерок обвевал ее. Бледная кожа снова покрылась мурашками. Вода высохла везде, кроме впадинки ее пупка.

Боязнь щекотки была бы преуменьшением. Но она также ненавидела проигрывать. Это взрывоопасное сочетание. Я бы заложил ее обед против того, что она не сможет сохранить невозмутимое выражение лица, когда я вожу пальцем вокруг ее пупка. Я начинал потихоньку, проводя по часовой стрелке от часу до двух. Она начинала извиваться, как червяк в горячем пепле, но это была честная игра, поэтому я не спешил. К трем часам она начинала терять самообладание. К девяти часам она начинала визжать и лягаться. К половине одиннадцатого она колотила меня по плечам и хохотала.

…Ее пульс замедлился. Кольцо блестело. Возможно, она задремала.

Ближе к полуночи она оделась, вытерла волосы полотенцем и исчезла за деревьями, забрав с собой мое смутное томление. Ее запах испарился за считаные минуты. Когда вдали прозвучал полуночный колокол, объявлявший об отключении внешнего освещения, я включил налобный фонарь и сел прямо, насколько позволяла скала. Я как следует размял затекшее бедро, подтянул колено к груди и резко выпрямил ногу. Кровь сразу побежала быстрее и вытеснила ноющую боль. После целого дня в образе Франкенштейна завтра я буду двигаться как заводная кукла. Я достал из рюкзака судебные документы и разложил их на коленях.

Слова «Стил против Стила» и «непреодолимые разногласия» сразу же бросились в глаза, как и ее неразборчивая подпись на последней странице. Она подписала документы около года назад, когда я разложил их перед ней после того, как она вышла из здания суда и направилась к машине, на которой приехала. Ее наручники лязгнули, ударившись о зажим планшета, когда она резко дернула рукой. Сейчас я привалился к валуну и занес ручку над пустой линией для моей подписи.

Образы вернулись.

По большей части это были проблески и обрывки. Моменты времени… Мы стоим под «свадебным деревом» и смотрим, как ветер танцует среди голубых люпинов… Воскресные вечера на острове, мы отмокаем в реке… Мистер Б. берет овес из наших рук… Я пересчитываю ее ребра и чувствую, как расслабляются мышцы в нижней части спины… Я перерезаю пуповину и кладу Броди на ее измученную грудь… Мы сидим за кофейным столиком, прижавшись коленями друг к другу, и я вижу, как приподнимаются уголки ее рта… Она в фартуке на кухне, потом на крыльце с одеялом, наброшенным на плечи… Мы чистим стойла, и я ныряю в укрытие, когда она швыряет в меня навоз с лопаты… Мы принимаем роды у усталых коров в холодную ночь, когда изо рта идет пар… Мы клеймим скот несколько недель спустя… Я просыпаюсь по ночам и обнаруживаю, что она прижимается спиной к моему животу; ее ноги переплетены с моими, моя рука у нее на плече… Ее запах вокруг меня… и долгие, ленивые вечера, проведенные в седле, когда мы бредем по мелководью вниз по течению, – ее шляпа сдвинута на лоб, затеняя глаза, ноги прочно упираются в стремена, и она оглядывается на меня…

Это мое любимое воспоминание: Энди верхом на лошади. Был ранний вечер, я ехал следом за ней. На ней рубашка с бретельками, шляпа надвинута на глаза. Она худощавая и загорелая; мышцы перекатываются у нее на руках и спине. Ее джинсы заправлены в сапоги, пошитые Дампсом. Она останавливается, оглядывается на меня через плечо и улыбается той самой улыбкой, которая говорит: «От меня добра не жди, и ты должен быть таким же». Раньше я шутил, что где-то в ее родословной есть команчи, потому что она бесподобно управляется с лошадью. В этом она всегда превосходила меня, а ведь я провел немало времени в седле.

Я слышал, люди с Западного побережья в разговоре с людьми с Восточного побережья замечают, что они предпочитают землетрясения ураганам. «По крайней мере, нам не приходится эвакуироваться». Я в этом не уверен. Наступление урагана можно предвидеть. Достаточно прочитать штормовое предупреждение и оценить уровень опасности. Категория 1. Категория 2. Категория 5. Вы можете подготовиться: купить свечи, воду, бензин для генератора, коробку патронов. Землетрясение приходит нежданно, раскалывает мир пополам и посылает цунами за две тысячи миль – туда, где люди даже не ощущают вторичные толчки.

Приятные образы в моей голове подошли к концу. Следующий набор слайдов показывает бесплодную каменистую местность, по которой катятся шары перекатиполя. То, что когда-то прочно стояло, теперь рухнуло. Стол, усеянный счетами, которые я не могу оплатить. Майк Меркетт говорит, что ему очень жаль и что у меня есть девяносто дней. Броди задает вопросы о своей маме, на которые я не могу ответить. Я обнаруживаю Энди на полу в ванной с бледно-голубой кожей, рядом валяется пустая баночка из-под таблеток. Я мчусь в больницу и с криками пробиваюсь в отделение неотложной помощи, держа ее на руках. Смотрю, как они промывают ей желудок и пытаются очистить кровь от девяноста таблеток, которые она проглотила. Здание суда: она сидит напротив в наручниках и вопит на меня. Адвокат предлагает мне поставить подпись. И пока все эти картины мелькают передо мной, какая-то огромная рука выключает звуки и убирает цвета. Образы становятся безмолвными, черно-белыми и зернистыми. Только субтитры и заключительные кадры в монохроме.

Над моим плечом ухнула сова. Прошел целый час. Лунный свет отбрасывал на страницу тень от ручки. Я провел пальцем по пятнышкам от высохшей влаги. Прежние вопросы вернулись ко мне. Почти тринадцать лет назад я зашел в прачечную самообслуживания.

Как мы могли дожить до такого? Как все это распутать?

Кино нашей жизни закончилось. Она повернулась и ускакала прочь, не оглядываясь назад. Ее плечи опустились; все было ясно без слов.

Моя рука зависла над линией для подписи. За последний год я приезжал сюда каждый месяц, пытаясь найти причину не подписывать документ. Процесс был простым: подпиши, сдай в архив и двигайся дальше. Люди делают это каждый день. Много раз в день. Половина супружеских пар рано или поздно распадается. Почему бы мне не сделать то же самое? Если в этот раз не получилось, в другой раз получится.

В детстве я играл в старом заброшенном амбаре. Однажды я спустился по лестнице в подземное хранилище. Порыв ветра захлопнул дверь, и задвижка вошла в засов. Как бы громко я ни кричал, никто не спешил на помощь, потому что никто, кроме моей лошади, не знал, где я находился. Ночь была очень длинной. Моя лошадь долго стояла снаружи, но наконец решила, что я не приду, и побрела к дому, а на следующий день мой отец открыл задвижку.

– Проголодался? – спросил он.

Я помню прикосновение солнца к моему лицу и чистый воздух в легких, но лучше всего я помню, как вышел на свободу.

Снова ухнула сова, и на этот раз ей ответила другая, в полумиле отсюда. Одинокое эхо.

Я почесал голову, протер глаза, приставил ручку к бумаге и вывел буквы, составлявшие мое имя. Потом я слез со скалы, но по ощущениям это никак не напоминало выход из подвала в амбаре.

Позднее в тот вечер я столкнулся с заглохшим автомобилем на автостраде.

Энди сидела за столом, держа кружку обеими руками. Я снял шляпу, засунул папку под мышку и выдохнул. Примерно в тот момент, когда я собрался выйти наружу и поговорить с ней, появился доктор Эрл Джонсон. В руках он держал цветы.

Мою мгновенную реакцию было трудно удержать под контролем. Я отступил в тень и посмотрел через стекло. Он наклонился, чтобы поцеловать ее, и она подставила щеку.

Что за умница.

Потом он сел, и они стали беседовать друг с другом. Он потянулся через стол и взял ее правую руку в ладони. Я не смог выдержать это больше пяти минут. Я решил, что лучше выйти, прежде чем Эрл получит пулю в голову, а меня упрячут за решетку до конца жизни.

Ковбойские сапоги производят характерный звук, когда идешь по бетону. Энди знала этот звук. Она повернулась, и неверие на ее лице вскоре сменилось стыдом и дискомфортом. Я подошел к столику и положил перед ней конверт с судебной печатью, где находилась заверенная копия постановления о нашем разводе. В ее глубоко запавших глазах, обведенных темными кругами, отражались боль и обида. Я повернулся и ушел, а в моей голове эхом отдавались слова моего отца: «Если ты едешь на мертвой лошади, нужно спешиться».