24. Обустройство

Я застыла, гадая, известно ли отцу, что я тут. Он вошел в свое логово и уставился на глазок, через который я на него смотрела. Ну конечно – он ведь знает, где тот расположен, так что подозревает, что если я у себя, то прильнула к глазку. Я ждала. Если он повернется и уйдет, значит не знает…

Он проговорил небрежным тоном:

– Би, я тебя искал. Лучше предупреждай меня о том, что собираешься «исчезнуть» из особняка. Пожалуйста, выйди. Мне надо кое-что с тобой обсудить.

Я не шелохнулась. Рядом со мной спал кот.

– Сейчас же, Би, – грозно проговорил отец. Повернулся и закрыл двери в кабинет, заметив: – Рассчитываю, что, когда эта панель откроется, ты будешь стоять за ней, готовая выйти.

Он не шутил.

Я оставила дремлющего черного кота и поспешила по узкому шпионскому коридору. Когда отец открыл дверь, я вышла, стряхивая с себя паутину.

– Ты отведешь меня знакомиться с наставником?

Отец окинул меня взглядом с ног до головы:

– Нет. Но я действительно пришел, чтобы поговорить с тобой о нем. Фитц Виджилант прибыл, однако ему сильно нездоровится. Думаю, он лишь через несколько дней будет в состоянии заниматься с тобой.

– Я не против подождать, – тихонько проговорила я.

Облегчение, которое я ощутила, прояснило мои смешанные чувства. Было увлекательно шпионить за молодым человеком, когда он только прибыл к нам; я почувствовала себя увереннее, увидев его прежде, чем он увидел меня. Но я поняла, что мне нужно время, чтобы привыкнуть к мысли о том, что у меня теперь есть наставник. Пока я не узнаю больше об этом человеке, буду его избегать, как только смогу.

Отец склонил голову набок и окинул меня оценивающим взглядом. Потом спросил:

– Ты боишься встречи с учителем?

Я хотела спросить, откуда он это узнал, но задала другой вопрос:

– Тебе не кажется, что он прибыл сюда, чтобы убить меня?

На мгновение лицо моего отца вытянулось. Это длилось меньше секунды, и он быстро взял себя в руки – посмотрел на меня с притворным испугом и резко спросил:

– С чего ты это взяла?

Как я могла ему ответить? Лишний шаг по направлению к правде – и он сочтет меня странной.

– Мне приснилось, что он собирается меня убить. Что его послали меня убить, давным-давно, но ты его остановил. И сейчас, возможно, он хочет попытаться опять.

Снова тишина. Отец так тщательно сдерживал свою Силу, что мои чувства воспринимали его таким же пустым, как повариха Натмег. Я нашла и прочитала свиток на эту тему. Теперь я знала, как это называется: «сдерживать Силу» или «поднимать стены». Когда отец так делал, я могла спокойно находиться с ним в одной комнате. А еще – он мог попытаться что-то от меня скрыть.

– Его послала твоя сестра. И лорд Чейд. Чтобы тебя учить. Думаешь, они бы послали кого-то, чтобы тебя убить?

– Неттл могла бы его послать, не зная, что он убийца.

О том, что мог сделать лорд Чейд, я ничего не сказала.

Отец тяжело опустился в кресло за своим столом:

– Би, с чего вдруг кому-то пытаться тебя убить?

Я посмотрела на меч, висевший на стене у него над головой. Может быть, если я скажу правду, он ответит тем же…

– С того, что я Видящая, – медленно проговорила я. – Такая, которая никому не нужна. Такая, которая мешает.

Отец отвел взгляд. Потом медленно повернулся в своем кресле и посмотрел на меч, как и я. Где-то далеко в доме стучал молоток. Какая-то дверь открылась и закрылась.

– Не думал, что этот разговор состоится у нас так скоро. – Отец побарабанил пальцами по краю стола, потом взглянул на меня. Каким же опечаленным он был, какую вину чувствовал за то, что привнес все это в мою жизнь… – Сколько тебе известно? – осторожно спросил он.

Я шагнула вперед и со своей стороны коснулась края его стола:

– Я знаю, кто ты. Чей ты сын. И то, что я твоя дочь.

Он зажмурился и резко выдохнул. Не открывая глаз, спросил:

– Кто тебе рассказал? Ведь не мама же.

– Нет. Не мама. Я все поняла сама. Собрала по крупицам. Ты ведь на самом деле этого от меня не скрывал. Когда я была маленькой и мало разговаривала, вы с мамой часто при мне говорили о многих вещах. Рассказывали истории о Пейшенс. Как сильно она хотела ребенка, почему желала, чтобы Ивовый Лес достался тебе. В этом особняке повсюду частицы истории моей семьи. Этажом выше на стене висит потрет дедушки.

Он медленно провел пальцами по столешнице. Открыл глаза и взглянул куда-то мимо меня, внимательно посмотрел на дверную панель. Я поняла, что придется еще кое-что объяснить.

– Мама иногда называла тебя Фитц. И Неттл тоже. Ты похож на Чивэла. И еще есть старый потрет короля Шрюда и его первой королевы. Моей прабабушки. Наверное, его прислали сюда, когда он женился на королеве Дизайер, и она не желала напоминаний о его первой жене. По-моему, я похожа на королеву Констанс. Чуть-чуть.

– Правда? – чуть слышно выдохнул он.

– Мне так кажется. У меня такой же нос.

– Иди сюда, – сказал он и, когда я подошла, усадил меня к себе на колени.

Он так сдерживал Силу, что сидеть у него на коленях было все равно что сидеть на стуле. Он обнял меня и прижал к себе. Было странно чувствовать себя одновременно рядом с отцом и отдельно от него. Как с мамой, вдруг поняла я. Она могла держать меня так близко к себе. Я уткнулась лбом ему в плечо. Почувствовала его руку, обнимающую меня, – крепкую, сильную руку, которая могла меня защитить. Он проговорил мне на ухо:

– Каким бы именем нас теперь ни называли, ты всегда будешь моей. А я – твоим, Би. И я всегда буду делать все возможное, чтобы тебя защитить. Понимаешь?

Я кивнула, продолжая упираться в него головой.

– Ты всегда будешь мне нужна. Я всегда буду желать, чтобы ты была частью моей жизни. Понимаешь?

Я снова кивнула.

– А теперь про этого писаря, который приехал жить с нами, Фитца Виджиланта. Видишь ли… Чейд прислал его к нам, потому что ему тоже нужна моя защита. Он бастард. Как я. И у него все не так, как у тебя: его семья хочет от него избавиться. Он им не нужен, он им мешает. И вот, чтобы его уберечь, Чейд прислал его ко мне.

– Как и Шун, – тихонько предположила я, прислушиваясь к его сердцебиению.

– Ты и это вычислила, верно? Да. Как Шун, именно так. Но, в отличие от Шун, он учился не только, э-э, защищать себя, но и подготовился к тому, чтобы сделаться наставником. Чейд подумал, что он может быть твоим охранником и учителем. И Неттл с ним согласилась.

– Так он незаконнорожденный?

– Да. Вот почему его имя начинается с «Фитц». Отец его признал.

– Но не защищает?

– Нет. Не хочет или не может, я не знаю. Да это и не важно, наверное. Жена его отца и его братья не любят его, он им не нужен. Иногда такое бывает в семьях. Но не в нашей с тобой семье. И Фитц Виджилант для тебя неопасен. В особенности сейчас.

– Почему?

– Его сильно избили. Люди, которых подослала его собственная семья. Скорее всего, его мачеха. Он сбежал сюда, где его не смогут разыскать и убить. Ему понадобится время, чтобы выздороветь и взяться за твое обучение.

– Понятно. Значит, пока что я в безопасности.

– Би, ты всегда будешь в безопасности, пока я рядом. Он прибыл не для того, чтобы тебя убить, но чтобы помочь тебя оберегать. И учить. Неттл знает его и говорит о нем хорошо. Как и Риддл.

Потом он замолчал. Я сидела у него на коленях, прислонившись к теплой груди, и слушала, как он дышит. Я чувствовала внутри его глубокое и задумчивое спокойствие. Я думала, он спросит, что еще я знаю или как узнала, но этого не произошло. У меня возникло необычайно странное ощущение, что отцу все известно. Я была так аккуратна, одалживая его бумаги. Всегда старалась класть их в точности на то же место, где взяла. Неужели он заметил, что чего-то не хватает? Но как же его об этом спросить, не признавшись, что я делала?.. И вдруг мне сделалось немного стыдно из-за того, как я за ним шпионила. Если я за ним следила и притворялась, что чего-то не знаю, – выходит, я ему лгала? Сложный вопрос. Я почти задремала, пока сидела у него на коленях. Может, потому что и впрямь чувствовала себя в полной безопасности. Под защитой.

Он вдруг тихонько вздохнул и поставил меня на ноги. Снова окинул взглядом с ног до головы и сказал:

– Я тебя запустил…

– Что?

– Посмотри на себя. Выглядишь немногим лучше маленькой оборванки. Ты выросла из своей одежды, а я и не заметил. И когда ты в последний раз причесывалась?

Я подняла руку и коснулась волос. Они были слишком короткими, чтобы лежать ровно, и слишком длинными, чтобы выглядеть опрятно.

– Может, вчера, – соврала я.

Отец не стал со мной спорить:

– Дело не только в твоих волосах или одежде, Би. Дело в тебе целиком. Я бываю таким слепым. Нам придется постараться, чтобы показать, на что мы способны, малышка, – сказал он. – Нам с тобой придется это сделать.

Я толком не понимала, что он говорит, но сообразила, что он разговаривает не столько со мной, сколько сам с собой.

– Я буду причесываться каждый день, – пообещала я ему и спрятала руки за спину, поскольку они были не очень-то чистые.

– Хорошо, – сказал он. – Хорошо.

Отец смотрел на меня, но не видел.

– Я пойду и причешусь прямо сейчас, – предложила я.

Он кивнул, и на этот раз его взгляд сосредоточился на мне.

– А я прямо сейчас займусь тем, что должен был сделать уже давно, – пообещал он в свой черед.

Я отправилась в мамину гостиную. Мне все еще не разрешили вернуться в свою комнату. Со мной был небольшой сундук, в котором хранилось кое-что из одежды и вещей. Я нашла расческу и пригладила волосы, потом водой из кувшина вытерла лицо и вымыла руки. Разыскала чистые штаны и свежую тунику. И когда я вышла к ужину, то оказалось, что за столом мы с отцом будем только вдвоем. Это был лучший вечер за долгое время.

Риддл и Шун вернулись из своей поездки с двумя повозками, нагруженными вещами. Кое-что предназначалось для Ревела, но большая часть – только для Шун. Она заказала новый полог для кровати и новые шторы, их обещали доставить, когда сошьют. До той поры, как она выразилась, придется «потерпеть» Фиолетовые покои в их изначальном виде. Она купила два кресла, подставку для лампы и ковер на пол, новый кувшин и таз, а также вешалку для одежды. Мне казалось, купленные вещи не сильно отличаются от тех, что уже были в комнатах. Она также прибавила к своему запасу одежды теплые шерстяные вещи, плащи, отороченные мехом, и меховые тапочки. И еще резной кедровый сундук, чтобы все это хранить. Я наблюдала за отцом, который следил за тем, как все это разгружали и уносили в ее отремонтированную комнату.

Заметив, что я смотрю на него, он негромко проговорил:

– Думаю, у твоей мамы за все время, пока мы были женаты, не было столько одежды.

И он вовсе не хотел сказать, будто мама в чем-то нуждалась.

И Риддл, и Шун выразили легкое любопытство по поводу моего наставника, когда он не присоединился к нам за трапезой на второй день после их возвращения. При Шун отец сказал лишь, что путешествия некоторым людям даются сложней, чем остальным. Заметила ли она, какими взглядами они обменялись с Риддлом? Я была уверена, что Риддл навестит писаря Фитца Виджиланта еще до конца дня, и очень хотела его сопроводить. Мне не разрешили, разумеется.

Так что в те переходные дни я сама придумывала себе занятия. Каждый день я отправлялась в конюшни, чтобы провести там время с Персивирансом и Капризулей. Я не называла его Пером. Не знаю почему. Мне не нравилось это имя. Зато мне нравилось, что мы не просили ни у кого разрешения. Я чувствовала, что взяла дело в свои руки и выбрала себе хорошего учителя. Мне нравился Персивиранс, поскольку он как будто и не считал, что ему нужно чье-то разрешение, чтобы меня учить. Наверное, кроме нас, никто не знал о том, что я начала учиться ездить верхом. В последнее время мне казалось, что все принимают решения за меня. А это я приняла сама.

Но однажды в конце урока Персивиранс потряс меня до глубины души, сказав:

– Наверное, мы больше не сможем заниматься этим так же, как раньше.

Я нахмурилась, спускаясь на землю. У меня получилось сойти с лошади на мостик без помощи. Теперь это было нетрудно, и я этим гордилась.

– Это почему же? – спросила я.

Он посмотрел на меня с удивлением:

– Ну, вы же понимаете. Приехал писарь, он будет нас учить.

– Учить меня, – поправила я не очень-то вежливо.

Он поднял брови:

– И меня. И Лукора, и Реди, и Отиля из конюшен. И Эльм и Леа из кухни. Может, Таффи, хотя он насмехается и твердит, что никто не заставит его пойти учиться. И детей гусятницы, и, наверное, кого-то из детей пастухов. Помещик Том Баджерлок объявил, что любой ребенок, родившийся у прислуги Ивового Леса, может пойти учиться. Многие не захотели. Я-то уж точно не хотел. Но папаня говорит: нельзя упускать возможность выучить что-то новое. И вообще здорово уметь писать свое имя, вместо того чтобы подписываться крестиком, и еще лучше, когда не нужно посылать в деревню за писарем, чтобы понять, что ты подписываешь. Ну и вот. Придется мне ходить на уроки, по крайней мере, пока я не научусь писать собственное имя. Кажись, папаня думает, что к тому времени я уже буду заниматься в охотку. Я что-то в этом не уверен.

Уж я-то не сомневалась, что не хочу его видеть среди учеников. Мне нравилось, что он знал меня такой – просто как Би. Одна мысль о том, что там будет Таффи, вызвала у меня озноб. Он не преследовал меня с того памятного дня, но, возможно, лишь потому, что и я не осмеливалась следить и шпионить за ними. Мне представилось, как Эльм и Леа будут хихикать и насмехаться надо мной. Персивиранс поймет, как ошибся, став моим другом… Нет! Я не могла допустить, чтобы они оказались в числе учеников. Я крепко сжала губы.

– Я поговорю об этом с отцом, – сообщила я Персивирансу.

Он неодобрительно нахмурился, заслышав мой прохладный тон.

– Уж поговорите. Сидеть в кружочке и пачкать пальцы в чернилах – такое развлечение не по мне. Мой отец говорит: это просто доказывает, что ваш отец – добросердечный человек. Не все с ним согласны. Некоторые считают, что у помещика иной раз в глазах клубится тьма, даже когда он ведет спокойные речи. Никто не может сказать, что он с кем-то хоть раз плохо обошелся или был несправедлив, но многие твердили, что это ваша матушка на него влияла, заставляла быть добрым, и они ждали, что дела наши пойдут плохо после ее смерти. Когда он привез сюда эту женщину, кое-кто сказал, что она на него похожа – ну, как родственница, – но другие стали поговаривать, что она похожа на женщину, которая намерена жить припеваючи с состоятельным мужчиной.

Я застыла как вкопанная, разинув рот и похолодев, пока слушала его речи. Кажется, он принял это за пылкий интерес, а не за идущее из глубины души желание не слышать больше ни слова. Он кивнул мне и прибавил:

– Ну да, все так. Кое-кто о таком судачит. Той ночью, когда половина слуг не спала до рассвета из-за того, что та женщина вопила: «Призрак! Призрак!» – а потом наутро Ревел обрушился на них как лавина, ярился и стыдил, дескать, в вашей постели клопов нашли, и ваш отец так рассердился из-за этого, что сжег ее прямо ночью. «Можно подумать, ему есть до нее дело – вон она бегает, одетая, как сынишка сапожника». – Тут он осекся, увидев гнев на моем лице. Наверное, внезапно вспомнил, с кем говорит, потому что выпалил: – Это они так сказали, не я!

Не скрывая ярости, я требовательно спросила:

– От кого ты это слышал?! Кто эти «они», кто говорит такую ужасную ложь о моем отце и насмехается надо мной?

Он в одночасье сделался слугой, а не другом. Стянул зимнюю шапку с головы и, держа ее перед собой, потупился. Уши у него сделались алые, но не от холода.

Он опасливо проговорил:

– Прошу прощения, госпожа Би. Я забылся и позволил себе лишку, это ой как неправильно с моей стороны. Это всего лишь слухи, не годятся они для ушей леди, а я их повторил, позор мне. Пойду-ка займусь работой.

Единственный человек, с которым мне удалось подружиться, отвернулся от меня, взял недоуздок Капризули и повел ее прочь.

– Персивиранс! – крикнула я своим самым властным голосом.

– Я должен заняться вашей лошадью, госпожа, – ответил он, полуобернувшись, а потом поспешил прочь, опустив голову.

Капризуля как будто удивилась, что ее так торопят. Я стояла на мостике, споря сама с собой. Поднять голос и приказать, чтоб вернулся? Убежать и никогда-никогда больше не возвращаться в конюшню? Разрыдаться и сжаться в комочек?

Я стояла, замерев в нерешительности, и смотрела, как он уходит. Когда они с моей лошадью вошли в конюшню и скрылись из вида, я спрыгнула и убежала. Отправилась на могилу к маме и немного посидела там на очень холодной каменной скамье. Сказала себе, что я не такая глупая, чтобы думать, будто мама где-то рядом. Это просто такое место. Мне еще никогда не было так обидно, и я не могла понять, из-за того ли, что он сказал, или из-за того, что я ему ответила. Глупый мальчишка. Конечно, я рассердилась и потребовала назвать имена тех, кто говорил такие ужасные вещи, а как же иначе? Почему он мне про них рассказал, если не собирался выдавать болтунов? А как насчет того, чтобы вместе со мной учились и другие дети Ивового Леса? Я бы не возражала против Персивиранса, но, если там будут Таффи, Эльм и Леа, их мнение обо мне распространится как отрава. Конечно, Персивиранс охотнее будет дружить со здоровенным мальчишкой вроде Таффи, а не с кем-то вроде меня. Эльм и Леа теперь время от времени прислуживали за столом; мне и так было не по себе, когда я замечала их краем глаза и видела, как они быстро наклоняются друг к другу и болтают острыми языками, как будто точат ножи об оселок. Они станут надо мной насмехаться. Как, похоже, уже насмехаются другие из-за того, как я выгляжу.

Я вытянула перед собой ноги. Прошлогодние ботинки, кожа вдоль подошвы потрескалась. Штаны все в затяжках, оттого что я по саду хожу напрямик, через кусты. Колени испачкались, и к одной голени прицепился сухой лист. Наверное, я где-то успела присесть. Я встала и одернула подол туники. Не грязная, но в пятнах. С той поры как мою комнату начали чистить и выселили меня оттуда, одежды у меня стало маловато. Я ощутила смутную тревогу – уж не сожгли ли остальное? Наверное, надо бы проверить, как там мои вещи. Я подцепила ногтем кусочек грязи на краю подола, и он отклеился. Я надела эту тунику всего лишь день или два назад. Пятно на груди – старое. «Грязное» и «в пятнах» – это ведь совсем не одно и то же, верно?

Ну, это если знать, что пятна старые, а не свежие. Я призадумалась. До чего же досадно… Уроки с детьми, которые меня ненавидят, которые станут тыкать, щипать меня и насмехаться надо мной при первой же возможности. Ужасные разговоры о моем отце и обо мне. Люди верят в ложь, потому что она похожа на правду. Со стороны и впрямь может показаться, что отец обо мне не заботится. Когда мама была жива, она следила за тем, чтобы я была опрятной и чистой. Я об этом не очень-то задумывалась; просто она это делала для меня, как и многое другое для всех нас. Теперь ее не стало. И мой отец не делает для меня те же самые вещи, потому что, как до меня постепенно дошло, они для него не имеют значения. Он видит меня, а не мои потрескавшиеся по бокам ботинки или то, что все мои туники испятнаны. Он сказал, что нам надо «справляться лучше», но потом ничего не сделал.

И я была в точности как он. Не придавала всему этому значения, пока мне не напомнили. Я встала и отряхнула тунику спереди. Почувствовала себя очень взрослой, решив, что не надо из-за случившегося хандрить или винить отца. Провела рукой по растрепанным волосам. Надо просто сказать ему, что мне нужно, и он все достанет. Ведь достал же для Шун, верно?

Я отправилась искать отца. Времени ушло немного, и в конце концов я нашла его в Желтых покоях. Он разговаривал с Ревелом. Рядом слуга стоял на табуретке и вешал чистый полог над кроватью. Одна из новых горничных, девушка по имени Кэрфул, стояла рядом, держа в руках стопку постельного белья. Перину поместили в свежий чехол, и она на вид была пышной и мягкой. Если бы никто не смотрел, я бы немедленно ее опробовала.

Вместо этого я терпеливо дождалась, пока отец повернется, увидит меня и спросит с улыбкой:

– Ну что, Би, как тебе это нравится? Что бы нам еще сделать в твоей новой комнате?

Я застыла с разинутым ртом. Ревел рассмеялся, очень довольный. Отец посмотрел на меня, склонив голову набок:

– Ты застигла нас врасплох, но, вообще-то, мы уже почти все тут закончили. Я знал, что ты удивишься, но не думал, что ты утратишь дар речи.

– Мне нравится моя комната… – выдохнула я.

Моя комната с тайным входом в шпионский лабиринт. Этого я вслух не сказала. Оглядевшись, увидела то, чего не заметила сразу. Сундук у изножья кровати был низкий, чтобы мне было легче доставать из него вещи. Рядом с гардеробом в углу, открытым и пустым, стояла табуретка – чтобы я могла дотянуться до верхних полок. Крючки внутри его были расположены так, чтобы я могла с легкостью до них достать. Это доказывало, что отец действительно обо мне думал. Я знала, что не могу отвергнуть подарок, который он приготовил от чистого сердца.

– Ты все это сделал для меня? – спросила я, прежде чем он снова заговорил.

– Ревел кое-что посоветовал, – сказал отец.

Высокий управляющий коротко кивнул в знак согласия.

Я медленно оглядела комнату. Узнала маленькое кресло у камина. Я его видела где-то в доме; теперь его освежили новым лаком и добавили желтые подушки. Скамеечку для ног я раньше не встречала. Она не была безупречной парой к креслу, но очень ему соответствовала благодаря подушке, обтянутой той же тканью, что и на кресле. На подоконнике устроили сиденье и соорудили ступеньку, чтобы мне было удобнее туда забираться; россыпь ярких подушек разного размера так и звала меня там отдохнуть. Я перевела взгляд на отца.

– Ревел очень помог, – скромно уточнил он, и тут уж управляющий просиял. – Ты же знаешь, я ничего не смыслю в занавесках и подушках. Когда мы нашли клопов, я сказал ему, что больше не положу тебя спать в той комнате. Он ответил, что тебе нравятся эти покои, – слуги давно заметили, как ты их любишь. И предложил, раз уж мы начали их ремонтировать, закончить и подготовить их специально для тебя. И вот ты пришла как раз вовремя, чтобы сказать, нравится ли тебе.

Я замешкалась в поисках слов:

– Тут… мило. Очень красиво. – Отец ждал, и пришлось продолжить: – Но мне правда нравится моя старая комната.

Я не могла ему сказать при слугах, что хотела комнату со входом в шпионский лабиринт. Я вообще не была уверена, что хочу ему рассказывать про тот вход. Мне нравилось быть единственной, кто о нем знает. Тайный и быстрый доступ к шпионскому глазку, рассчитывала я, поможет развеять кое-какие слухи. А что, если он решит устроить ремонт в моей старой комнате вместо Желтых покоев? Тогда потайную дверь могут обнаружить! Я прочистила горло.

– Но это была детская комната, верно? Тут гораздо лучше. Спасибо, папа. Все такое чудесное.

Чувствуя себя слегка неловко, я подошла к нему и подставила лицо, чтобы он меня поцеловал. Наверное, только я знала, насколько он удивлен, и уж точно только мы с ним знали, как редко прикасаемся друг к другу таким образом. Но он наклонился и поцеловал меня в щеку, как будто это доставило нам обоим удовольствие. Мы союзники, вдруг поняла я. Мы оба отгородились стенами от враждебного мира.

Ревел вертелся от возбуждения. Когда я шагнула назад от отца, он поклонился и сказал:

– Госпожа Би, если позволите, я бы хотел вам показать хитроумно устроенные выдвижные ящики в шкафу и складное зеркало.

Я едва заметно кивнула, и его длинные ноги пришли в движение – в два шага наш управляющий оказался возле моего нового платяного шкафа.

– Поглядите-ка. Тут вот крючки для ожерелий, а вот тут – маленькие выдвижные полочки для других украшений. Вот полочка для духов! И чтобы было интереснее, я уже кое-что добавил для вас! В этой милой бутылочке – духи с ароматом розы, а в синей – с ароматом жимолости; и те и другие очень подходят для юной леди ваших лет! А здесь у нас искусно сделанная табуретка-стремянка, чтобы вы смогли дотянуться до каждой полки и поглядеть на себя в зеркало. Смотрите, как оно складывается и раскладывается! Вот это отделение – чтобы развесить вещи побольше, и, ах, какой приятный аромат! Тут внутренняя отделка из кедра, чтобы не завелась мерзкая моль!

Не переставая говорить, он выдвигал пустые ящики и касался крючков с куда большим воодушевлением, чем я могла бы когда-нибудь испытать при виде платяного шкафа. Я нацепила самую лучшую из своих улыбок и продолжала улыбаться, пока он уверял меня, что комната горничной, примыкающая к моей, скоро будет готова принять обитательницу. Он отрекомендовал мне Кэрфул как возможную личную горничную, и мне пришлось повернуться к ней, скрывая смятение, и выслушать, как она представится. Ей было лет пятнадцать, а может быть, и больше. Она покраснела и сделала реверанс, по-прежнему держа в руках стопку простыней, и я понятия не имела, что ей сказать. Горничная. Мне что же, придется теперь выдумывать для нее занятия? Она вечно будет рядом, станет таскаться за мной? Я вдруг порадовалась, что приняла новую комнату. Если бы я настояла на старой и они бы поселили горничную в той каморке, у меня не осталось бы ни единого шанса воспользоваться тайным входом. Но все равно она теперь будет спать рядом с моей комнатой – смогу ли я выбираться отсюда незамеченной?

Я повернулась к Ревелу. Осторожно, осторожно…

– Комната такая милая, а шкаф просто очарователен. Ты все очень хорошо продумал. И как любезно с твоей стороны было позаботиться о том, чтобы мне стало легче доставать вещи. Это часто становилось для меня испытанием, а теперь, благодаря тебе, мне будет легко.

Впервые на моих глазах Ревел порозовел от удовольствия. Он вдруг мне подмигнул, и я потрясенно сообразила, что теперь мы друзья. Я повернулась к отцу. Я искала его, чтобы попросить о новых зимних ботинках и туниках подлиннее. Но теперь до меня дошло, что просить о таких вещах в присутствии слуг нельзя. Я огляделась. Кэрфул, Ревел и слуга, развешивающий полог над кроватью. Он уже почти закончил, и Кэрфул принялась поправлять драпировки. Я знала Ревела всю жизнь, но, как безродный котенок, всегда безмолвно прошмыгивала мимо долговязого управляющего. Разве у такого достойного и важного взрослого мог быть ко мне какой-то интерес? И все же он получил безграничное удовольствие, обставляя эту комнату для меня.

А теперь Кэрфул должна была стать частью моего мира. Среди армии слуг, поселившейся в Ивовом Лесу, найдутся люди, с которыми я буду встречаться и разговаривать каждый день. И будут другие дети, крупнее меня, но моего возраста, которых я каждый день буду видеть в классной комнате. В моем мире сделалось очень многолюдно. Как же я справлюсь с таким количеством народа?..

Они станут частью моего мира, но не частью семьи. Моя семья – это отец. И мы с ним должны стоять спина к спине, всегда, и защищать себя от слухов и домыслов. Я сперва не знала, почему это так, но потом вдруг поняла. Пусть они называют меня Би Баджерлок, но на самом деле я Би Видящая. Это знание заполнило прореху в моем представлении о мире, точно кирпич вставили на место, заполнив дыру в стене. Я Видящая. Как мой отец. Так что я улыбнулась и очень четко проговорила:

– Я пришла спросить, когда наставник будет готов давать мне уроки, папа. Мне не терпится начать.

Я увидела в отцовских глазах проблеск понимания, и он мне подыграл:

– Он сказал, что, возможно, приступит к работе через два дня. Ему наконец-то стало лучше после путешествия.

«После побоев», – мысленно уточнила я. Мы все притворялись, будто не знаем, но достаточно людей видели его избитое лицо, когда он прибыл, чтобы понять, отчего наш новый наставник не покидает свою комнату и постель.

– Что ж, чудесно. – Я медленно обвела комнату взглядом, широко улыбаясь, чтобы ни у кого не осталось сомнений, как все это меня радует. – Так комната готова? Сегодня я могу спать тут?

Ревел улыбнулся:

– Осталось только разгладить простыни на кровати, госпожа.

– Спасибо. Уверена, мне тут понравится. В моей старой комнате остались кое-какие вещи, которые я хотела бы принести сюда. Пойду за ними.

– О, леди Би, уверяю вас, в этом нет нужды! – Ревел поспешил к сундуку в изножье моей новой кровати и распахнул его. Опустился на одно колено и подозвал меня, а потом его длинные пальцы принялись перебирать стопку сложенных тканей. – Вот еще одно одеяло, желто-кремовое, для очень холодных ночей. А вот плед, в него можно завернуться, когда захотите посидеть на подоконнике. Новая красная накидка с капюшоном. И поскольку нам пришлось избавиться от большей части вашего гардероба, я попросил портниху Лили сшить вам несколько новых платьев. Вот гляжу на вас и понимаю, что они великоваты, но сгодятся до той поры, пока не найдется время, чтобы их подогнать по фигуре. Поглядите-ка, вот коричневое с желтой окантовкой, а вот зеленое. Это немного простенькое; может, вы хотите, чтобы по краям сделали вышивку? Ой, забудьте, что я спросил; ну конечно, вы хотите. Я отправлю ее портнихе.

Я перестала слушать. Ревел от радости был сам не свой. Его слова текли мимо меня. Я не знала, что чувствую. Так много новой одежды сразу, и ничего из этого не сшила моя мама… Никто не прикладывал эти вещи ко мне, чтобы проверить длину, никто не спрашивал, хочу ли я по краю цветы или завитушки. Я нахмурилась и попыталась смириться с маминой смертью снова. Каждый раз, когда мне казалось, что это уже позади, какое-нибудь новое доказательство, что ее больше нет, захлестывало меня с головой.

Ревел закончил. Я улыбалась. Улыбалась, улыбалась, улыбалась… В отчаянии посмотрела на отца и с трудом проговорила, запинаясь:

– Это все очень мило. Но все-таки я бы хотела забрать из своей комнаты кое-какие вещи. Спасибо вам всем большое.

И я сбежала. Я надеялась, что мой уход был вежливым, но, выйдя из комнаты, бросилась бежать со всех ног. Промчалась мимо двух слуг, которые несли свернутый ковер, повернула по коридору и нашла дверь в свою прежнюю комнату. Ворвалась внутрь и захлопнула за собой дверь.

Выметенный очаг был пуст и холоден. Ободранная кровать выглядела как скелет. Я заставила себя подойти к комнате для служанки и заглянуть внутрь. Там тоже было голо. Тяжелая кровать все еще стояла в углу, и потайной вход с его замаскированными между панелями петлями был надежно спрятан за изголовьем. Ну хоть его никто не тронул.

Я медленно вернулась в свою комнату. На каминной полке пусто. Синий глиняный подсвечник исчез. Как и резная фигурка совы, которую мы с мамой купили на рынке в Дубах-у-воды. Я открыла свой маленький сундук для одежды. Пусто. Большой сундук в изножье старой кровати. Пусто, если не считать слабого аромата кедра и лаванды. Даже ароматные мешочки забрали. Синее шерстяное одеяло, износившееся до прозрачности, исчезло. Не осталось ни одной старой ночнушки или платья. Все стежки, сделанные маминой рукой, обратились в пепел, чтобы защитить обман моего отца, чтобы никто не узнал, что мы с ним в ночи сожгли труп. Из старой одежды осталось только то, что я отнесла в мамину гостиную. И ночнушка, которую я спрятала. Если только и эти вещи не нашли и не забрали!

Я обхватила себя руками за плечи и крепко сжала, подсчитывая, что еще пропало. «Книга» с гравюрами трав, всегда лежавшая возле кровати. Подсвечник с прикроватной тумбочки. Мной овладел ужас, и я упала на колени перед этой тумбочкой, открыла дверцу. Пропали, все пропали, все до единой, толстенькие душистые свечи, сделанные мамиными руками… Я никогда не засыпала в этой комнате без того, чтобы такая свеча горела, пока я погружаюсь в сон, и я не могла себе представить, как перееду в новую комнату без их утешающего аромата. Я пялилась в тусклые внутренности тумбочки, крепко обхватив себя руками за плечи, вжимая ногти в тело, как будто иначе оно бы разлетелось на части. Я зажмурилась. Медленно вдохнув через нос, ощутила ускользающий аромат, оставшийся от свечей.

Я не почувствовала его приближения, пока он не сел на пол позади и не обнял меня. Потом прошептал на ухо:

– Би, я их сохранил. Я сюда вернулся той же ночью, забрал свечи и другие вещи, о которых знал, что ты их любишь. Я их сохранил для тебя.

Я открыла глаза, но не расслабилась в его объятиях.

– Ты должен был мне сказать, – яростно проговорила я, вдруг рассердившись на него. Как он мог позволить, чтобы я ощутила такую утрату, пусть всего на несколько минут? – Ты должен был позволить мне прийти сюда и забрать важные вещи, прежде чем их сожгут.

– Должен был, – признался он, а потом словно ножом меня полоснул: – Я тогда об этом не подумал. А действовать надо было незамедлительно. Слишком многое тут произошло, и слишком быстро.

Я спросила ледяным голосом:

– Ну и что ты сохранил? Мои свечи? Мою книгу о травах? Мою фигурку совы, мой подсвечник? А синее одеяло? Платье с маргаритками, вышитыми по краю подола?

– Одеяло не сохранил, – хрипло признался он. – Я не знал, что оно важное.

– Надо было меня спросить! Надо! Было! Спросить!

Я рассердилась на себя, что из глаз у меня вдруг хлынули слезы, а горло перехватило. Я не хотела печалиться. Я хотела злиться. Когда злишься, не так больно. Я повернулась и сделала то, чего никогда раньше не делала. Я ударила отца – ударила со всей силы, и кулак мой врезался в крепкие мышцы на его груди. Это не был шлепок маленькой девочки. Я ударила его, собрав все силы, я хотела причинить ему боль. Я ударила его снова, и снова, а потом вдруг поняла, что он мне позволяет это делать, что он мог бы в любой момент схватить меня за руки и остановить. Что он, наверное, даже хотел, чтобы я сделала ему больно. От этого мои действия сделались бесполезными и хуже чем напрасными. Я прекратила и уставилась на него. Лицо его застыло. Он глядел прямо на меня, не пытаясь защититься от моего гнева. Он его принимал, считая справедливым.

Это не пробудило во мне никакого сочувствия. Я лишь еще сильнее разозлилась. Это была моя боль, это у меня украли вещи, которые я берегла. Как он смеет на меня глядеть так, будто ему больней? Я опять скрестила руки на груди, на этот раз – чтобы отгородиться от него. Опустила голову, чтобы его не видеть. Когда он коснулся одной рукой моей щеки, а другой – макушки, я лишь напряглась и еще сильнее сжала голову в плечи.

Он вздохнул:

– Я стараюсь как могу, Би, пусть иной раз ничего не выходит. Я сберег то, что считал важным для тебя. Когда захочешь, скажи мне, и мы перенесем эти вещи в твою новую комнату. Я хотел сделать тебе сюрприз; думал, тебе нравятся Желтые покои. Это была ошибка. Слишком сильная перемена, слишком быстрая, и надо было дать тебе возможность в ней поучаствовать.

Я не расслабилась, но прислушалась.

– Ну так вот, пусть хоть это не будет сюрпризом. Через пять дней мы с тобой поедем в Дубы-у-воды. Ревел предложил, чтобы ткань для плотных зимних платьев ты выбрала сама, у тамошних ткачих. И мы навестим сапожника, вместо того чтобы ждать, пока он нанесет нам зимний визит. По-моему, твои ноги уже выросли за год. Ревел сказал – тебе нужны новые туфли и еще ботинки. Для верховой езды.

Я вздрогнула и подняла на него глаза. Он печально и ласково проговорил:

– Это стало для меня неожиданностью. Очень приятной неожиданностью.

Я опять уставилась в пол. У меня и в мыслях не было устраивать ему сюрпризы. Но… конечно, я ждала, чтобы он увидел, как я езжу верхом, хотя ни у него, ни у Риддла не нашлось времени, чтобы меня учить. Я поняла, как сильно сердилась на них обоих из-за того, что они вечно проводили с Шун больше времени, чем со мной. Я хотела уцепиться за этот гнев и сделать его глубже, сильнее. Но еще больше я хотела ощутить память о маме в той комнате, где буду спать сегодня ночью.

Я проговорила, уставившись в пол и ненавидя надрыв в своем голосе:

– Пожалуйста, сейчас же отдай мои вещи. Я хочу спрятать их у себя в комнате.

– Так и поступим, – сказал отец и встал.

Я не протянула руку, он не попытался ее взять. Но я вышла вслед за ним из комнаты, которая когда-то была моей, – из комнаты, где умерла бледная посланница.