22. Персивиранс

Постоянное нытье Шун, чтобы все переделывали по ее вкусу, в те дни полностью занимало внимание моего отца и Риддла. Обещанные мне уроки верховой езды так и не начались. Утром, когда я вернулась с прогулки, Риддл повез леди Шун в город в двуколке, чтобы она смогла поглядеть, какие там продаются ткани на рынке, и купить новые одеяла. Меня мало утешило что двуколка подпрыгивала и тряслась на обледенелых выбоинах на дороге и что Шун, можно было не сомневаться, ожидало разочарование. Она сцапала Риддла, присвоила его. Я поняла, что ревную не из-за себя, но из-за сестры. Я знала, что Риддл в каком-то смысле принадлежит Неттл, и мне не нравилось, как Шун заставляет его тратить время на себя. Если кто и помнил, что мне обещали уроки верховой езды, о них даже не упомянули вслух. А когда Риддл и Шун вернулись, они почти сразу отправились в куда более дальнее путешествие, чтобы купить столько вещей, что отцу пришлось послать с ними две повозки. Никто и не подумал спросить меня, хочу ли я поехать в город и не желаю ли купить чего-нибудь на рынке.

Следующие дни были полны шума и суеты. В Ивовый Лес прибыла новая волна рабочих. По подъездной дороге туда-сюда ездили тяжелые телеги, запряженные огромными лошадьми. Мужчины выгружали доски и камни, носили их через весь дом. В одной из стен обнаружили гниль, и простой ремонт сильно усложнился. Стук молотков, визг пил, топот рабочих и их громкие разговоры как будто заполнили каждый угол в моем доме. Я пообещала отцу, что всячески постараюсь не путаться под ногами, и сдержала слово. Я по-прежнему спала в маминой гостиной. Сундуки с одеждой переместили туда и заполнили моими выстиранными вещами. Их оказалось намного меньше, чем было. Наверное, Ревел решил что-то сжечь.

И тогда я решила отправиться на конюшню сама. Я не очень-то хорошо знала эту часть имения. Большие животные повергали меня в ужас, ведь я была так мала по сравнению с ними. Даже пастушьи собаки казались мне огромными, а под брюхом у рослой лошади я могла бы пройти, не нагибая головы. Тем не менее я не только добралась туда, но еще и разыскала кобылу, которую отец так давно выбрал для меня. Серую в яблоках, с одним белым копытом. Я нашла табурет, подтащила его к стойлу, забралась и стала смотреть. Кобыла оказалась не из робких: почти сразу подошла, понюхала мою туфлю, потом потрогала губами край туники. Я протянула ей руку, и она стала лизать мою ладонь. Я сидела спокойно и не мешала ей, потому что так я могла как следует рассмотреть ее опущенную голову.

Но тут кто-то сказал:

– Э-э, госпожа, не позволяйте ей так делать. Понимаете, она просто любит слизывать соль с кожи. Из-за этого у нее может появиться привычка кусаться.

– Не появится, – заверила я, понятия не имея, правда ли это.

Мальчик, глядевший на меня, был на пару лет старше, как мне показалось, но намного выше меня ростом и шире в плечах. Мне понравилось смотреть на него сверху вниз. В его черных волосах запуталась солома, а жесткая ткань рубашки истончилась от многократной стирки. Нос и щеки у него раскраснелись от ветра и мороза, руки были загрубевшими от работы. У него был прямой, крупный нос, а зубы казались чуть великоватыми. Он прищурился, заслышав мой дерзкий ответ.

Я убрала руку из-под языка кобылы.

– Это моя лошадь, – сказала я, оправдываясь, и мне не понравилось, как это прозвучало.

Лицо мальчишки посуровело.

– Ага. Я вроде как догадался. Вы, значит, леди Би.

Пришел мой черед прищуриться.

– Я Би, – сказала я. – Только и всего.

Он бросил на меня осторожный взгляд:

– Я Пер. Ухаживаю за Серой-в-яблоках и гоняю ее на корде.

– Серая-в-яблоках, – повторила я.

Я даже не знала, как зовут мою собственную лошадь. Почему мне от этого сделалось стыдно?

– Ага. Глупое имя, правда?

Я кивнула:

– Так можно назвать любую лошадь этой масти. Кто дал ей такое дурацкое имя?

Он пожал плечами:

– Да никто… – Мальчишка почесал голову, и соломинка упала на плечо. Он ее даже не заметил. – Она сюда пришла безымянной, и мы просто о ней говорили: «Вон та, серая в яблоках», – а потом ее стали так называть.

Наверное, в этом была моя вина. Я заподозрила, что отец дожидался, когда я приду сюда и познакомлюсь с ней, дам ей имя. Я этого не сделала. Я боялась лошадей, потому что они такие большие. Я боялась себе представить, что лошадь может сделать, если не захочет, чтобы я сидела на ее спине.

– «Пер» – тоже странное имя.

Он бросил на меня косой взгляд:

– Персивиранс, госпожа. Но звать меня так все время слишком длинно выходит, так что меня зовут просто Пер. – Он посмотрел на меня и вдруг признался: – Но однажды я стану Толлестменом Верзилой. Дед мой был Толлмен Дылда, а отец оказался еще выше ростом, и все слуги стали называть его Толлермен Орясина. Так и зовут до сих пор. – Он выпрямил спину. – Я сейчас не очень-то высокий, но еще вырасту, наверное, и в конце концов сделаюсь выше папули. Я буду Толлестменом Верзилой. Не Персивирансом.

Он замолчал и сжал губы, как будто призадумавшись о чем-то. Его откровенность была чем-то вроде моста, и теперь настала моя очередь пойти навстречу. Он ждал, пока я что-то скажу.

– Как давно ты ею занимаешься?

– Вот уже два года.

Я перевела взгляд с него на кобылу:

– Как бы ты ее назвал?

Я кое-что знала. Он уже придумал ей имя.

– Я бы ее назвал Капризулей. Потому что она вся такая привереда по поводу кой-каких вещей. Не любит, когда копыта грязные. И седло должно сидеть тютелька в тютельку, потник весь ровный, ни единой складочки. Она у нас неженка.

– Капризуля, – повторила я, и кобыла шевельнула серыми ушами. Она знала, что это слово обозначает ее. – Хорошее имя. Намного лучше, чем Серая-в-яблоках.

– Да уж, – легко согласился Пер. Опять почесал голову, потом нахмурился и провел пятерней по волосам, вычесав из них солому. – Хотите, чтобы я ее для вас подготовил?

«Я не умею ездить верхом. Я боюсь лошадей. Я даже не знаю, как садиться на лошадь».

– Да, пожалуйста, – сказала я, сама не понимая зачем.

Я сидела на краешке стойла и наблюдала за работой Пера. Его движения были быстрыми, но точными, и я подумала, что Капризуля знает каждый его шаг наперед. Когда он опустил седло ей на спину, на меня повеяло конским запахом. А еще промасленной кожей и застарелым потом. Я напряглась – по спине пробежала дрожь. Я сумею. Она ласковая. Вон как спокойно позволила себя оседлать и взнуздать.

Я спустилась со стойла, когда Пер открыл калитку и вывел Капризулю. Я посмотрела на нее снизу вверх. Такая высокая…

– У входа в конюшню есть мостик для посадки. Вон там. Идите рядом, не позади нее.

– Она лягается? – спросила я с растущим ужасом.

– Она будет спокойнее, если сможет вас видеть, – сказал он, и я решила, что это вполне может означать «да».

Забраться на мостик для посадки было нелегко, и даже когда я встала на нем, спина лошади все равно оказалась слишком высоко. Я посмотрела в небо.

– Похоже, будет дождь.

– Не-а. До вечера не будет. – Наши взгляды встретились. – Подсобить?

Я напряженно кивнула.

Пер забрался на мостик рядом со мной.

– Я вас подниму, а вы перекидывайте ногу, – велел он.

Поколебавшись мгновение, он положил руки мне на талию. Поднял меня, и я едва не рассердилась из-за того, как легко это у него вышло. Но я перекинула ногу через спину кобылы, и он опустил меня в седло. Я затаила дыхание, когда Капризуля шевельнулась подо мной. Она повернула голову и с любопытством покосилась на меня.

– Она ко мне привыкла, – объяснил Пер. – Вы ж намного легче, получается. Она, видать, удивляется – есть ли вообще кто-то в седле?

Я прикусила губу и ничего не сказала.

– До стремян достаете? – спросил он.

В вопросе не было злобы или насмешки над моим ростом. Я пощупала ногой. Он взял меня за лодыжку, направил мою ногу в стремена:

– Слишком длинные. Сейчас подтяну. Поднимите ногу.

Я так и сделала – и следила за ним, пока он возился сначала с одним стременем, потом с другим.

– Попробуйте теперь.

Ощутив под сводом стопы стремя, я вдруг почувствовала себя увереннее.

Пер прочистил горло и скомандовал:

– Берите поводья.

Я взяла, внезапно ощутив, что я одна и далеко от всего, на что привыкла полагаться. Теперь я во власти Капризули, и если ей захочется умчаться прочь со мной в седле, скинуть меня на землю и затоптать, она так и сделает.

Пер снова заговорил:

– Я буду ее вести. Вы держите поводья, но не пытайтесь ее направлять. Просто сидите в седле и чувствуйте, как оно ходит под вами. Но спину выпрямите. На лошади надо сидеть прямо.

Этим мы и занимались весь первый день. Я сидела на Капризуле, а Пер ее водил. Он мало разговаривал. «Выпрямите спину». «Большие пальцы держите сверху на поводьях». «Пусть она почувствует, что вы там есть». Длилось это не мало, но и не долго. Я помню момент, когда наконец-то расслабилась и позволила себе полностью выдохнуть.

– Вот и все, – сказал Пер, и мы на этом закончили.

Он не помог мне спуститься. Просто подвел Капризулю обратно к мостику и стал ждать. Когда я спешилась, он сказал:

– Завтра вам лучше бы надеть ботинки.

– Да, – сказала я. Не «спасибо». Ибо я не чувствовала, что он сделал что-то для меня. Мы кое-что сделали вместе, втроем. – Завтра, – прибавила я и тихонько, незаметно вышла из конюшни.

Чтобы все обдумать, я отправилась в свое тайное убежище. Хотелось побыть одной и проверить, как там мое самое ценное имущество. Я больше не входила туда через отцовский кабинет, отдавая предпочтение тайной двери в кладовой. Я все еще ужасно боялась крыс, но все эти неугомонные молотки и шум их на время прогнали. Навещать плащ стало для меня привычным делом. Я каждый день после завтрака ускользала как можно скорее, чтобы поиграть с ним.

Я быстро выяснила, на что он годится, а на что нет. Я не могла его надеть и пройтись невидимкой по коридорам. Ткани требовалось время, чтобы перенять цвета и тени того места, где он лежал. Свои опыты я проводила очень осторожно, чтобы не уронить его «бабочкиной» стороной вниз, – тогда бы я его никогда не нашла. Поэтому я испытывала его тайком, укрывая пенек в лесу, драпируя статую в оранжерее Пейшенс и даже расстилая на полу маминой гостиной. Пенек сделался пятном мха посреди леса. Я могла его нащупать, но глаза мои не верили, что он остался на прежнем месте. Статуя исчезла схожим образом, а будучи расстеленным поверх ковра, плащ изобразил его узор. Сложенный, он делался очень маленьким, его можно было засунуть за пояс и носить с собой. Сегодня, спрятав плащ таким образом, я вынесла его в рощицу берез, что росли вдоль подъездной дороги. Забралась на одну из них и стала смотреть на дорогу, благо оттуда она отлично просматривалась.

Надежно завернувшись в плащ так, что только один глаз выглядывал наружу, я была уверена, что меня не найдут. Мне было видно, как разные рабочие входят и выходят из моего дома. Я уже не в первый раз так сидела и смотрела. Плащ, хоть и тонкий, был на удивление теплым. Это означало, что мне не приходилось заворачиваться во много слоев шерсти, чтобы защититься от зимнего холода. Если я видела, что приехал кто-то, за кем хотелось последить, то могла быстро спуститься со своего насеста, пробраться обратно в дом, спрятать плащ и появиться, одетая так, словно я и не покидала особняк.

И вот, в тот день, притаившись на березе, я увидела, как к особняку по подъездной дороге приближается угрюмый молодой человек на лоснящейся вороной лошади. С ним был мул на поводе, навьюченный корзинами с вещами. Всадник был одет тепло, по погоде: темно-зеленые шерстяные штаны в тон плащу, плотному и отороченному волчьей шерстью. Его темные, от природы вьющиеся волосы не были собраны в воинский хвост, но свободно падали на плечи. В одном ухе у него было две серебряные серьги, с мочки другого свисал блестящий красный камень. Он проехал под моим деревом так близко, что я ощутила его запах – точнее, аромат его духов. Фиалки. Я и не думала, что мужчина может пахнуть фиалками. По его дорогой одежде я сразу догадалась, что это и есть мой наставник. Я смотрела на него во все глаза, стараясь совместить детское воспоминание об опасном мальчике с мужчиной на дороге подо мной. Интересно, что же с ним случилось по пути сюда? Оба его глаза были подбиты и почернели, а на левой стороне лица виднелись багровые и зеленоватые синяки.

Несмотря на следы побоев на лице, он выглядел самым красивым из всех людей, кого я знала. У него были широкие плечи, в седле он сидел прямо. Синяки не могли скрыть его прямой нос и волевую челюсть.

Я проследила за тем, как он подъехал ко входу, держась очень чопорно. Меня терзали противоречивые чувства. Я была готова страшиться и ненавидеть его. Теперь я не знала, что и думать. У него не было слуги, который бы бросился вперед, и он не крикнул, чтобы кто-то подошел и забрал его лошадь. Вместо этого он быстро спешился. Тихонько охнул от боли, когда ступня коснулась земли, и, оказавшись на земле обеими ногами, уперся головой в седло, еле дыша. Выпрямившись, немного постоял, поглаживая шею лошади и озираясь по сторонам. Я решила, что он в ужасе. Он прибыл сюда не как наставник, приглашенный учить маленькую девочку, но как тот, кого изгнали из одного мира в другой. Да по своей ли воле он явился? Мне вспомнилось кое-что из прочитанного в отцовских записях.

– Чейд, старый ты паук… – прошептала я чуть слышно и была потрясена, когда юноша метнул взгляд в мою сторону.

Я замерла, поджав ноги под себя, всматриваясь через маленькую щель между полами плаща. Он скользнул по мне взглядом. И все же я боялась шевельнуться, даже дышать не решалась. Он снова повернулся к двери особняка. И продолжал медлить.

Вдруг появился слуга и любезно спросил:

– Могу ли я вам помочь, сэр?

Оказалось, голос Фитца Виджиланта был все еще мальчишеским.

– Я новый писарь, – объявил он так неуверенно, будто сомневался в собственных словах. – Я приехал, чтобы учить леди Би.

– Ну конечно, мы вас ждали. Входите же, прошу. Я позову мальчика, чтобы он забрал вашего скакуна и мула, и позабочусь о том, чтобы вещи отнесли в вашу комнату. – Слуга отошел в сторону и взмахом руки предложил гостю войти.

С нарочитой неторопливостью человека, испытывающего боль, мой наставник осторожно поднялся по ступенькам.

Дверь закрылась за его спиной. Я сидела неподвижно и смотрела на место, где он стоял. Мной овладело такое чувство, словно в моей жизни произошло что-то очень важное. Я смутно осознавала, что надо побыстрее вернуться в дом и придать себе приличный вид. Наверняка отец позовет меня, чтобы познакомить с наставником. Я забеспокоилась. Неужели это страх? Нетерпеливое желание встретиться с ним? Он ведь сделается частью моей жизни на много лет.

Если не убьет меня.

Когда здравый смысл возобладал, я спустилась, аккуратно сложила плащ и засунула под тунику, после чего побежала ко входу для слуг. На цыпочках пробравшись мимо двери в кухню, я припустила по коридору. Добежав до кладовой, скользнула внутрь.

Кто-то меня там ждал. Я замерла на месте, вытаращив глаза.

Он сидел посреди кладовой, чинно обвернув надломленным хвостом свои черно-белые лапы.

– Как ты сообразил сюда прийти? – прошептала я.

Во взгляде его зеленых глаз плясали чертики.

– Идем, – велела я ему. Опустилась на колени и проползла за сложенными ящиками с рыбой.

Он последовал за мной, но, когда я повернулась, чтобы закрыть потайную дверь, тотчас же выскочил обратно в кладовую.

– Заходи же, – велела я.

Он вошел. Я потянулась к двери. Он выскочил.

– Я не могу оставить ее открытой настежь.

Он сел у входа и уставился на меня с упрямым терпением. Я ждала. Но он знай себе сидел, дожидаясь, пока я устану ждать. В конце концов я сказала:

– Я оставлю ее открытой шире, чем обычно. Но только в этот раз. Пока ты не научишься мне доверять.

Я снова заползла в шпионский коридор, и он последовал за мной. Я не стала закрывать потайную дверь. Я редко закрывала ее до конца, поскольку так и не выяснила, как она открывается со стороны кладовой. Удаляясь от двери, я скорее чувствовала, чем видела, что кот идет следом.

Как бы мне ни хотелось изгнать из своих владений мышей и крыс, я жалела, что он пришел именно сегодня. У меня были другие дела. Моя черно-белая тень шла по моим следам, пока я пробиралась через лабиринт внутри стен. Теперь я шла на ощупь и по памяти, и он без малейших сомнений следовал за мной во тьме, как призрак.

Когда мы добрались до моего логова, я спрятала плащ в укромное место. В миске на полке были припрятаны печенья. Я достала их из миски и наполнила ее водой из бутылки с пробкой, которая теперь у меня там хранилась.

– Вот вода, – сказала я ему. – Что бы ты ни делал, не мяукай и вообще старайся не шуметь. И я оставила дверь в кладовой открытой, – если захочешь уйти, сможешь это сделать без труда. Но смотри, чтобы повариха или кто-то из кухонных служанок не застукал тебя в кладовке с мясом. Они тебя отделают метлой!

Во тьме ничто не шелохнулось. А здесь ли кот? Потом меня тихонько боднули в лодыжку, и он завертелся вокруг моих ног. Я нагнулась и ощутила ладонью его гладкую шерсть. Присела на корточки, и со второго раза он разрешил мне погладить свои бока. Он был амбарным котом-подростком, длинным и худым, с торчащими ребрами. Он повернулся и вдруг прихватил мою руку зубами.

– Рыбы и мяса я тебе тоже принесу, – пообещала я. – Чтобы ты не объелся мышей.

Он ткнулся в меня головой в знак согласия. Я вдруг поняла, что он оказал мне некую честь. Продолжая сидеть на корточках, я поразмыслила, потом сказала ему:

– Тебе нужно имя.

Я молча кивнула, понимая, что если бы он захотел, чтобы я придумала ему имя, то дал бы мне знать. Кот очень осторожно положил лапу мне на ногу. Как будто я была деревом, которое могло оказаться недостаточно крепким, чтобы на него вскарабкаться, забрался мне на колени. Я сидела совершенно неподвижно. Он положил передние лапы мне на грудь и обнюхал мое лицо, в особенности рот. Я подумала, что это грубо, но не шелохнулась. Через пару секунд он завершил свой бесцеремонный осмотр, спустился, свернулся клубочком и заурчал, засыпая.