11. Последний шанс

Догадка твоя верна. Я не рассказал всего, что знаю о том событии, ограничившись лишь тем, что счел безопасным для Чейда. А потому то, что я повторю здесь, предназначено только для мастера Силы. Хоть мы оба и питаем к старику теплые чувства, нам известно, что он склонен рисковать собой в погоне за знаниями.

Первое, что следует помнить: сам я по-настоящему там не был. Мне снился сон, и в том сне я совершил переход при помощи Силы. Но ты и сама наделена талантом к снам Силы и лучше других поймешь: то, что я там видел, я видел глазами короля Верити.

В моем сне мы были в разрушенном городе. В нем все еще жили воспоминания, и теперь нам известно, что с некоторыми городами Элдерлингов такое случается. Я видел его прошлое – изящные башни, устремленные к небесам, и грациозные мосты, а также необыкновенных людей в яркой одежде. Но еще я видел город таким, каким его воспринимал Верити: холодным и темным, с неровными улицами, где каждая стена превращалась в препятствие, которое мы вынуждены были преодолевать. Дул злой песчаный ветер, и Верити, опустив голову, пробирался к реке.

У реки я осознал, что вижу не воду. Там текла Сила – в виде жидкости, похожей на расплавленное золото или, скорее, поток раскаленного докрасна железа. В тот миг мне показалось, что она как будто источает черное сияние. Впрочем, во сне все происходило зимней ночью. Был ли у Силы вообще какой-то цвет? Я сам не знаю, что тебе сказать.

Точно помню, как мой король, худой, точно пугало, опустился на колени на том берегу и без колебаний скинул руки по самые плечи в странное вещество. Я разделил его боль, ибо, клянусь, оно разъело плоть и мышцы на его костях. Но когда Верити высвободился из плена течения, его руки по плечи были серебряными от чистой Силы, магии в ее самой что ни на есть могущественной форме.

Должен еще рассказать тебе, что помог ему не броситься в поток. Я наделил его волей, которая потребовалась, чтобы отойти назад. Окажись я там во плоти, не думаю, что сам смог бы устоять перед искушением утопиться в чистой магии.

И потому я рад, что не знаю дороги туда, – для меня это только к лучшему. Понятия не имею, как Верити пробрался в тот город; мне неизвестно, как он попал оттуда в каменоломню. Подозреваю, он использовал монолиты Силы, но какие и что за символы на них были, – мне неведомо, и я не желаю этого знать. Несколько лет назад Чейд попросил меня отправиться с ним через монолиты к Каменным Драконам, а оттуда – в каменоломню, чтобы разобраться, какие колонны мог использовать король Верити. Я ему отказал, и отказывал потом раз за разом.

Ради общего блага молю, чтобы ты ни с кем не делилась этим знанием. Уничтожь этот свиток, если сможешь, или спрячь там, где только ты сумеешь его найти. Я правда надеюсь, что это место очень, очень далеко и добраться туда можно, лишь проходя сквозь монолиты много раз подряд, на что никто из нас не отважится. Малого количества Силы, распоряжаться коим мы научились, должно нам хватить. Давай не станем искать магию, для владения которой мы недостаточно мудры.

Из неотправленного свитка от Фитца Чивэла Видящего, адресованного мастеру Силы Неттл

Есть завершения. Есть начала. Иногда они совпадают, и конец чего-то одного отмечает начало чего-то другого. Но иной раз после конца просто наступает долгая полоса – время, когда кажется, что все завершилось и ничто другое уже не начнется. Когда моя Молли, хранительница души моей с той поры, как я был мальчишкой, умерла, так и случилось. Она закончилась, но ничто другое не началось. Ничто не могло вывести мой разум из разверзшейся пустоты, ничто не могло утешить мою боль, ничто не могло придать ее смерти смысл. Хуже того, ее смерть превратила все другие завершения, какие мне случалось испытывать, в свежие раны.

В дни, последовавшие за ее смертью, я был бесполезен. Неттл приехала почти сразу, и ночи не прошло, и привезла с собой Стеди и Риддла. Уверен, она путешествовала через монолиты, как и они. Сыновья Молли и Баррича вместе с женами и детьми прибыли так быстро, как только смогли. Появились и другие скорбящие – и мне следовало встретить этих людей, поблагодарить их за участие. Возможно, я так и поступил. Не помню, что я делал в те долгие дни. Время как будто не шло, а ползло еле-еле. Дом был полон людей, они разговаривали и ели, ели и разговаривали, плакали, смеялись, делились воспоминаниями о тех днях, когда я не был частью жизни Молли, и в конце концов я уходил в свою спальню и запирал дверь на засов, чтобы остаться в одиночестве. Но отсутствие Молли было заметнее присутствия других. Каждый из ее взрослых детей скорбел по ней. Чивэл плакал, не стыдясь. Свифт бродил с пустым взглядом, а Нимбл просто сидел. Стеди и Хирс много пили, что опечалило бы Молли, увидь она это. Джаст сделался угрюмым молодым человеком, и темная аура одиночества, очень напоминающая о Барриче, витала вокруг него. Тем не менее именно он взял на себя заботу о братьях и сестре. Риддл также был рядом, призраком витал где-то на заднем плане. Мы однажды поздно ночью поговорили, и он из лучших побуждений попытался сказать, что моя скорбь в конце концов пройдет и жизнь начнется заново. Я хотел его ударить, и, думаю, мое желание читалось по лицу. После мы друг друга избегали.

Дьютифул, Эллиана, принцы и Кетриккен находились в Горном Королевстве, так что я был избавлен от их присутствия. Чейд никогда не появлялся на похоронах, потому я его и не ждал. Почти каждый вечер я чувствовал его на краю разума – он приглашал к общению, но первым его не начинал. Это напоминало то, как он открывал потайную дверь в свою башню и ждал меня, когда я был мальчишкой. Я не тянулся к нему в ответ, но он знал, что я его чувствую и благодарен за его осмотрительность.

Перечисляя, кто приходил и уходил, я не хочу сказать, будто заметил их или мне было до них дело. Наоборот. Я жил своей скорбью; я спал, завернувшись в грусть, питался печалью и пил слезы. Все прочее игнорировал. Неттл заняла место своей матери, управляя делами с кажущейся легкостью, – на самом деле она советовалась с Ревелом, чтобы убедиться, что гостям будет где спать, а все, что касалось еды, оговаривала с поварихой Натмег. Она позаботилась о том, чтобы всем, кому надо, сообщили о смерти Молли. Джаст взял на себя роль хозяина дома: он распоряжался конюхами и слугами, приветствовал гостей и прощался с ними. Всем, что не требовало особых указаний, занимались Ревел и Риддл. Я им позволил. Я не мог помочь им своей скорбью. Я ничего не мог сделать ни для кого, включая самого себя.

Каким-то образом все необходимое было сделано. Я обрезал волосы в знак траура, и кто-то, видимо, остриг моего ребенка. Когда я увидел Би, она походила на щетку для копытного масла – тонкая палочка, завернутая в черное, с пушистой щетиной волос на головке. Ее светло-голубые глаза казались мертвыми. Неттл и мальчики настояли на том, что мать хотела быть похороненной. Как Пейшенс до нее, Молли желала не костра, но скорейшего возвращения в землю, взрастившую все то, что она любила. И вот ее должны были закопать в эту землю. Мне было от этой мысли холодно. Я не знал. Я никогда не говорил с ней о таких вещах, не думал и не воображал себе время, когда ее не будет. Жены всегда живут дольше мужей. Все об этом знают. Уж я-то знал, я на это рассчитывал. И судьба меня обманула.

Хоронить ее мне было трудно. Мне было бы легче видеть, как она горит на погребальном костре, – знать, что ее нет, совсем нет, и до нее не дотянуться, – чем думать о том, как она будет лежать под гнетом влажной почвы, завернутая лишь в саван. День за днем я возвращался к могиле, жалея, что не коснулся ее щеки еще раз, перед тем как ее закопали в темную землю. Неттл посадила цветы на месте упокоения матери. Каждый день, навещая могилу, я видел отпечатки маленьких ног Би. Ни один сорняк там даже не пророс.

Не считая следов Би, я почти ее не видел. Мы избегали друг друга. Сперва я чувствовал себя виноватым из-за того, что погрузился в пучину скорби и бросил своего ребенка. Я попытался ее найти. Но стоило мне войти в комнату, как она оттуда выходила. Или удалялась от меня как можно дальше. Даже приходя в мое личное логово поздно ночью, она искала там не меня, но уединения, которое эта комната даровала нам обоим. Она входила в наше общее святилище точно маленький призрак в алой ночной рубашке. Мы не разговаривали. Я не предлагал ей вернуться в бессонную постель, не обещал впустую, что все в конце концов наладится. В моем логове мы держались обособленно, как обжегшиеся волчата. Я знал, что не смогу вернуться в кабинет Молли. Наверное, Би чувствовала то же самое. В той комнате отсутствие ее матери ощущалось сильней, чем где бы то ни было. Почему мы избегали друг друга? Лучшее объяснение, какое приходит мне на ум, заключается в сравнении. Когда держишь обожженную руку возле огня, боль вспыхивает с новой силой. Чем ближе я подходил к Би, тем острее делалась моя боль. В том, как морщилось ее личико и дрожала нижняя губа, я читал те же самые чувства.

Через пять дней после похорон Молли скорбящие большей частью собрали вещи и покинули Ивовый Лес. Нед не приехал. Ему удалось устроиться на лето менестрелем в далеком Фарроу. Не знаю, как известие дошло до него так быстро, но в ответ он прислал письмо с птицей. Она прилетела в Олений замок, и оттуда письмо мне доставил гонец. Было хорошо получить весточку от Неда, но я все же порадовался, что мой приемный сын не приехал. Разными путями приходили и другие письма. Одно – от Кетриккен из Горного Королевства, простая записка на обычной бумаге, написанная ее собственной рукой. Дьютифул соприкасался со мной разумами и знал, что говорить нечего. От леди Фишер, некогда бывшей для меня просто Старлинг, пришло письмо, написанное элегантным почерком на отличной бумаге и полное прочувствованных слов. От Уэба я получил более сдержанное послание. Во всех письмах говорилось о том, о чем обычно говорится в таких посланиях. Может, другим слова помогают в скорбные времена; для меня они оставались только словами.

У мальчиков Молли были фермы, работа и семьи, о которых надо было заботиться. Летом никто из тех, кто зарабатывает себе на жизнь трудом на земле, не сидит без дела. Было много слез, но также милых воспоминаний и нежного смеха. Неттл тихонько попросила меня выбрать каждому из братьев какие-нибудь подарки на память. Я попросил ее этим заняться, сказав, что не справлюсь с таким заданием без женщины, ибо принадлежавшие Молли вещи мало что значат для меня. Лишь потом я осознал, каким эгоистичным было это решение, какой груз я переложил на плечи старшей дочери.

Но в то время я был оцепенелым и оглушенным, не мог думать ни о ком, кроме себя самого. Молли была моей защитой, моим домом, моей сутью. Когда ее не стало, я почти в прямом смысле развалился на куски, я чувствовал себя так, как будто ядро мое взорвалось и осколки разбросало во все стороны. Почти всю мою жизнь где-то существовала Молли. Даже когда я не мог быть с ней и мучительно следил издалека, как она дарит свою жизнь и любовь другому, – даже та боль была бесконечно лучше, чем ее полное отсутствие в моем мире. В годы, которые мы проводили врозь, я всегда мог мечтать о том, что однажды… Теперь мечтам пришел конец.

Через несколько дней после ее смерти, когда в доме не осталось гостей, и дополнительные слуги, нанятые Ревелом, тоже ушли, в мой личный кабинет пришла Неттл. Ее обязанности в Оленьем замке не терпели отлагательств. Она должна была вернуться, и я ее не винил, ибо знал, что здесь она уже ничего не изменит к лучшему. Когда Неттл вошла, я поднял взгляд от листа бумаги и аккуратно отложил перо. Записывать свои мысли всегда было для меня способом обрести спокойствие. Тем вечером я писал страницу за страницей и каждую сжигал почти сразу же после завершения. Ритуалы не обязаны иметь смысл. Возле очага на сложенном одеяле свернулась клубочком Би, похожая на котенка. Она была в своей красной ночной рубашке и меховых тапочках. Ее согнутая спина была обращена ко мне, лицо – повернуто к огню. Была уже поздняя ночь, а мы так и не сказали друг другу ни слова.

Судя по виду Неттл, ей полагалось отправиться ко сну много часов назад. От слез у нее покраснели веки, и, поскольку от великолепной гривы черных кудрей осталась лишь курчавая шапочка, круги под ее глазами выглядели темней, а худое лицо казалось костлявым. Простое голубое платье на ней висело, и я понял, как сильно похудела моя старшая дочь.

Голос у нее был охрипший.

– Мне придется отправиться в Олений замок завтра утром. Риддл меня сопроводит.

– Знаю, – с трудом выговорил я.

Не стоило признаваться, что для меня будет облегчением остаться одному и оплакать Молли так неистово, как только понадобится, без свидетелей. Я не стал ей говорить и о том, что чувствую, как необходимость соблюдать приличия сдерживает и сковывает меня, не позволяя выражать мои мучения. Вместо этого я сказал:

– У тебя наверняка есть вопросы. Ты знаешь, что я вернул Шута в мир живых. Должно быть, ты спрашиваешь себя, почему я позволил твоей матери умереть.

Я думал, мои слова пробудят ее скрытый гнев. Однако они привели Неттл в ужас.

– Это последнее, чего я хотела бы! Последнее, чего она могла бы захотеть! У каждого создания есть срок, и, когда он истекает, мы должны отпустить того, кто нам дорог. Мы с матерью однажды об этом поговорили без обиняков. Я пришла к ней из-за Олуха. Ты знаешь, какой он, как у него болят суставы. Я попросила мазь, которую Баррич делал для мальчиков, когда они растягивали мышцы, и мама приготовила для меня немного… Милостивая Эда, вот еще одна потеря! Почему я так и не записала рецепт? Она столько знала, он столько знал, и все это они забрали с собой в могилу…

Я тогда ей не сказал, что этот рецепт мне известен не хуже, чем кому-то другому. Несомненно, Баррич передал свою мудрость и своим сыновьям. Но сейчас не время было говорить об этом. Я заметил на своем правом мизинце чернильное пятно. Я вечно пачкался в чернилах, когда писал. Я взял перочистку и стер его, а потом осмелился спросить:

– Что Молли сказала про Олуха?

Неттл взяла себя в руки – она как будто преодолела долгий путь в густеющей тьме.

– Лишь то, что милосердие заключается в том, чтобы помочь вынести боль, но не в том, чтобы принудить кого-то жить, когда в его теле больше нет сил. Она предупреждала, чтобы я не продлевала ему жизнь с помощью магии. Я ей сказала, что Олух в этой области куда сильнее меня и что он более чем способен обратить свой талант к собственной пользе, если пожелает. Он этого не сделал. Значит, я буду уважать его выбор. Но я знаю, что Чейд воспользовался этой магией с выгодой для себя. Он все такой же деятельный, каким был, когда я впервые с ним встретилась.

Она замолчала, но я подумал, что услышал невысказанный вопрос, и ответил без обиняков:

– Я этого не делал. Я никогда не желал остаться молодым и смотреть, как время отнимает у меня твою мать. Нет. Если бы я мог состариться вместе с ней, Неттл, так бы и поступил. Это все последствия того безумного исцеления Силой, которое устроил наш круг. Если бы я мог, остановил бы его. Оно обновляет меня, когда я этого не хочу. Я растяну плечо, занимаясь какой-нибудь работой, – и той же ночью похудею, когда мое тело сожжет себя, восстанавливая повреждение. Потом проснусь изголодавшимся и неделю буду чувствовать себя усталым. Но мое плечо исцелится. – Я бросил последний исписанный лист в огонь и кочергой запихнул его подальше. – Вот. Теперь ты знаешь.

– Я и так все знала, – с горькой насмешкой сообщила она. – Думаешь, моя мать была не в курсе? Фитц, прекрати. Никто тебя не винит в ее смерти, и ты не должен чувствовать вину за то, что не последовал за ней. Она бы этого не хотела. Я люблю тебя за то, что благодаря тебе мама была счастлива в последние годы. Когда отец… когда Баррич умер, я думала, она больше никогда не улыбнется. А когда она узнала, что ты, чья «смерть» заставила ее пролить так много слез, все еще жив, – о, я думала, она никогда не перестанет гневаться на тебя. Но ты вернулся к ней, и тебе хватило терпения, чтобы вновь завоевать ее. Ты подходил ей, и она прожила свои последние годы в точности так, как мне бы хотелось, чтоб она прожила всю жизнь.

Я со свистом втянул воздух, и мое горло как будто что-то сдавило. Я хотел поблагодарить мою старшую дочь, но не мог найти слов. Они и не требовались. Она вздохнула и потянулась ко мне, чтобы похлопать по плечу.

– Ну так вот. Значит, мы уедем утром. Я слегка удивилась тому, что у Би нет пони и она совершенно не умеет ездить верхом. Это в девять-то лет! Баррич посадил меня на лошадь, когда мне было… ну, я попросту не могу припомнить время, когда бы не ездила. Когда я попыталась посадить Би в седло, она вырвалась из моих рук и спустилась с другой стороны от животного со всем возможным проворством. Так что, я думаю, путешествие в Олений замок выйдет интересным. Она маленькая – посажу ее в корзину вьючной лошади и для равновесия наполню вторую ее одеждой и игрушками. Все не поместятся, конечно. Просто поразительно, сколько у малышки игрушек и одежды, – я никогда такого не видела!

Мне показалось, что я бегу за Неттл, но никак не могу догнать.

– Би? – спросил я. – С чего вдруг тебе забирать Би в Олений замок?

Она бросила на меня раздраженный взгляд:

– Куда еще я могу ее отвезти? Чивэл и Нимбл предложили ее взять, хотя у Нимбла даже нет жены, которая помогла бы с малышкой. Я обоим отказала. Они понятия не имеют, за что собрались взяться. У меня, по крайней мере, есть опыт с Олухом. Думаю, со временем я сумею проникнуть сквозь туман, окружающий ее разум, и хоть как-то ее понять.

– Туман, окружающий ее разум, – с глупым видом повторил я.

Моя старшая дочь уставилась на меня:

– Ей девять. Она уже должна разговаривать. Но не разговаривает. Она что-то бормотала маме, но я в последнее время и этого от нее не слышала. Теперь, когда мамы нет, кто поймет бедняжку? Я гадаю, сознает ли она даже, что мама умерла. Я пыталась с ней об этом поговорить, но она просто отворачивается от меня. – Неттл тяжело вздохнула. – Хотела бы я знать, сколько она вообще понимает. – Она склонила голову набок и, поколебавшись, сказала: – Знаю, мама бы этого не одобрила, но я должна спросить. Ты когда-нибудь использовал Силу, чтобы попытаться коснуться ее разума?

Я покачал головой. Я не следил за ее размышлениями. Я пытался связать все воедино.

– Молли не хотела, чтоб я это делал, и я не делал. Я открыл опасности применения Силы к маленьким детям много лет назад. Ты разве не помнишь?

Это вызвало у нее слабую улыбку.

– Мы с Дьютифулом оба это хорошо помним. Но я думала, что после нескольких лет молчания дочери ты бы хоть попытался проверить, наделена ли она разумом.

– Ну конечно, наделена! Она умная малышка. Иногда от этого тревожно. И она говорит, когда хочет. Просто не очень четко. И не так часто, как можно было бы ожидать.

Я и не подумал о том, что Неттл никогда не видела, как ее младшая сестра вышивает клочок ткани, сидя у матери на колене, или стоит на столе и вынимает свечи из форм. Она видела Би в свои краткие визиты лишь как робкого эльфийского ребенка, тихого и осторожного. А теперь моя младшая дочь была немым клубочком у камина. Я встал, прошел через комнату и склонился над ней.

– Иди сюда, Би, – отрывисто проговорил я, но стоило моей руке коснуться ее спины, как малышка сделалась прямой и одеревенелой, словно высушенная на солнце рыба, а потом отпрянула и опять свернулась клубочком, спрятав лицо.

– Оставь ее в покое, – твердо сказала Неттл. – Фитц, давай поговорим друг с другом откровенно. Ты мужчина, охваченный глубокой скорбью, и ты прямо сейчас не можешь думать об остальном мире. Даже до того, как это случилось, ты не очень-то… обращал внимание на свою дочь. Ты не сможешь о ней заботиться. Если бы я не знала тебя лучше, я бы сказала, что она тебя боится. Но я знаю, что ты не способен проявить жестокость к ребенку. Так что я лишь отмечу, что она не хочет, чтобы ты к ней прикасался. И как же тебе о ней заботиться? Ей придется завтра отправиться со мной. В Оленьем замке много нянек, и, как я поняла за эти дни, на самом деле она нуждается лишь в незначительном уходе. Будучи одетой, она сама ест, не гадит под себя и, если ее оставить в одиночестве, спокойно сидит и смотрит в огонь. Думаю, одна из женщин, присматривавших за Олухом, подойдет, в особенности такая, которая сейчас уже пожилая и ищет простой работы.

Неттл подтащила кресло ближе к огню и села. Наклонилась, чтобы коснуться сестры. Девочка увернулась от нее, и Неттл не стала упорствовать. Би отыскала свое любимое место у очага и скрестила ноги под ночной рубашкой. Я видел, как ее маленькое тело расслабилось, когда она сложила руки и устремила взгляд на пляшущие языки огня. Тут она была в безопасности. В Оленьем замке все будет по-другому. Отпустить ли ее с сестрой? Эта мысль мне не нравилась. Но не себялюбие ли заставляет меня удерживать ее подле себя? Я и сам не знал.

– С ней там будут жестоки, – медленно выговорил я.

– Я не найму женщину, которая способна на жестокость! Неужели ты такого низкого мнения о моих суждениях? – Неттл разгневалась.

– Я не о няньке. Дети в замке. Когда она отправится на уроки, они будут издеваться над ней из-за того, что она маленькая и бледная. Щипать ее за обедом. Отнимать сладости, гоняться за ней по коридорам. Насмехаться над ней. Из-за того, что она другая.

– Другие дети? Уроки? – недоверчиво повторила Неттл. – Открой глаза, Фитц. Уроки чего? Я ее люблю сильней, чем кто бы то ни было, но уютная и безопасная жизнь – это лучшее, что мы можем ей предложить. Я не отправлю ее учиться и не посажу за стол, где ее могут дразнить или щипать. Я буду держать ее в безопасной отдельной комнате, рядом с собственной. Она будет сытой, одетой и чистой, со своими простыми маленькими игрушками. Это лучшее, что мы можем ей предложить и чего она может ожидать от жизни.

Я уставился на нее, потрясенный этими словами. Как же она могла думать, что Би такая?..

– Ты считаешь ее дурочкой?

То, что я это отрицал, поразило Неттл. Потом она взяла себя в руки и ожесточилась:

– Это случается. Она не виновата. Ты не виноват. Нам от такого не скрыться. Моя мать была пожилой, когда родила ее, и она появилась на свет маленькой. Разум у таких детей, как правило… не растет. Они остаются младенцами. И остаток ее жизни, будь она короткой или длинной, кто-то должен за ней присматривать. Так что лучше, если…

– Нет. Она останется здесь. – Я был непреклонен и неприятно удивлен тем, что Неттл могла предлагать иное. – Что бы ты ни думала, невзирая на свое странное поведение, она обладает ясным разумом. И даже если бы она оказалась дурочкой, мой ответ был бы тем же. Мир, который она познала до сих пор, ограничен Ивовым Лесом. Она знает дороги по дому и прилегающим землям, и слуги ее принимают. Она не дурочка, Неттл, не скудоумная. Она маленькая и… да, она другая. Может, она нечасто разговаривает, но умеет это делать. И другие вещи умеет. Шить, ухаживать за ульями, полоть сорняки, писать в своей маленькой тетрадке. Она любит гулять снаружи. Она любит, когда ей позволяют делать, что хочется. Она повсюду следовала за Молли.

Старшая дочь уставилась на меня во все глаза. Кивком указала на Би и недоверчиво спросила:

– Эта кроха шьет? И умеет ухаживать за ульем?

– Разве мать не писала тебе… – Я не договорил.

Письмо было непростой задачей для Молли. И сам я лишь в последний год увидел в моем ребенке яркие проблески разума. С чего я решил, что Неттл об этом знала? Я с ней не поделился открытием, как и с Чейдом или кем-то другим в Оленьем замке. Сперва я не хотел спешить с радостным известием. А после игры в запоминание был слишком осторожен, чтобы поделиться с Чейдом новостью о талантах своей дочери. Я все еще был уверен, что он быстро придумает, как ее можно использовать.

Неттл качала головой:

– Мама чрезмерно полюбила свое младшее дитя. Она хвасталась мне вещами, которые… Ох! Ясно же, она отчаянно желала, чтобы Би сделалась… – Голос Неттл затих, она не сумела заставить себя произнести слова вслух.

– Она способная маленькая девочка. Спроси слуг, – посоветовал я, а потом задался вопросом, что из способностей Би они видели. Вернулся к столу, рухнул в кресло. Все это не имело значения. – В любом случае она с тобой не отправится, Неттл. Она моя дочь. Будет правильно, если она останется со мной.

Как же эти слова прозвучали из моих уст… Неттл глядела на меня, медленно сжимая губы. В эту минуту она едва не сказала что-то жестокое. Я увидел, как она решила этого не делать. Я бы взял свои слова обратно; если бы мог, я бы выразил свою мысль иначе. Вместо этого я честно прибавил:

– Один раз – с тобой – мне не удалось исполнить свой долг. Это мой последний шанс все сделать как надо. Она остается.

Неттл немного помолчала, а потом ласково проговорила:

– Я знаю, ты поступаешь так из лучших побуждений. Ты хочешь быть правильным отцом. Но, Фитц, я попросту не уверена, что ты сумеешь. Все так, как ты и сказал: тебе ни разу не приходилось заботиться о таком маленьком ребенке, как она.

– Нед был моложе, когда я его взял к себе!

– Нед был нормальным.

Не думаю, что она хотела произнести это слово так жестко, как оно прозвучало.

Я встал и твердо проговорил, обращаясь к старшей дочери:

– Би тоже нормальная. Она останется здесь, Неттл, и ее маленькая жизнь будет течь по-прежнему. Здесь, где живут воспоминания о ее матери.

Неттл заплакала. Не из скорби, но потому что она так устала и все же знала, что собирается бросить мне вызов и это причинит мне боль. Слезы потекли по ее лицу. Она не всхлипывала. Я видел, как она стиснула зубы, и понимал, что она не отступит. Но еще я понимал, что не позволю ей забрать у меня Би. Кто-то должен был сломаться; мы не могли оба победить в этом противостоянии.

– Я должна обойтись с моей малышкой-сестрой по справедливости. Мама бы этого от меня ждала. И я не могу позволить ей остаться, – сказала Неттл. Она посмотрела на меня, и в ее глазах я прочитал глубокое сопереживание тому, что я, как ей было известно, испытывал. Сопереживание, но не милосердие. – Может быть, если я найду для нее хорошую няньку в Оленьем замке, они смогут время от времени приезжать в гости, – прибавила она с сомнением.

Я ощутил, как внутри просыпается гнев. Да кто она такая, чтобы подвергать сомнению мои умения в таком деле? Ответ обрушился на меня, словно ведро ледяной воды, опрокинутое на голову. Она дочь, которую я бросил, чтобы служить своему королю. Дочь, которую вырастил другой мужчина. Она, как никто другой в целом мире, имеет право считать меня неумелым отцом. Я отвернулся от обеих своих дочерей.

– Если ты заберешь ее, я останусь здесь один. – В этих моих словах было столько жалости к себе, что я с радостью взял бы их назад.

Неттл проговорила тише и нежнее, чем заслуживало такое себялюбивое заявление:

– Тогда ответ ясен. Закрывай Ивовый Лес. Пусть слуги им занимаются. Собери вещи. Возвращайся со мной в Олений замок.

Я открыл рот, чтобы что-то сказать, и не смог ничего придумать. Я даже не рассматривал идею о том, что могу однажды вернуться в Олений замок. Часть моей души встрепенулась при этой мысли. Нет нужды пересекать залив одиночества. Я могу от него сбежать. В Оленьем замке я снова встречусь со старыми друзьями, увижу залы, кухни, бани, конюшни, крутые улочки Баккипа…

Так же внезапно мое воодушевление испарилось. Я ощутил пустоту. Ни Молли, ни Баррича, ни Верити, ни Шрюда. Ни Ночного Волка. Зияющая пещера одиночества разевала пасть все шире, и каждая смерть, о которой я вспоминал, была похожа на удар острого лезвия.

Шута там тоже не будет.

– Нет, – сказал я. – Не могу. Там для меня ничего нет. Только политика и интриги.

Сопереживание исчезло с лица Неттл.

– Ничего, – сдавленно повторила моя старшая дочь. – Только я. – Она прочистила горло. – И Чейд, Дьютифул, Кетриккен и Олух.

– Речь не об этом. – Внезапно я ощутил себя слишком усталым для объяснений, но все равно попытался. – Олений замок, каким я его знал, давно исчез. Жизнь там шла без моего присутствия слишком долго. Не знаю, как мне теперь в нее вписаться. Не в качестве Фитца Чивэла Видящего, это уж точно. Не в качестве тайного убийцы и шпиона королевской семьи. Не в качестве Тома Баджерлока, прислужника. Однажды я приеду с визитом на неделю или, может, на месяц и со всеми повидаюсь. Но не останусь, моя дорогая. Я больше никогда там не останусь. И уж точно не сейчас. Сама мысль о том, чтобы куда-то отправиться сейчас, встречаться со старыми друзьями, есть и пить, смеяться и болтать… нет. У меня духу не хватит.

Она встала и подошла ко мне. Остановилась позади моего кресла, положила руки мне на плечи.

– Я понимаю, – сказала моя дочь. В ее голосе было прощение за сорвавшиеся с моих губ слова. Было в Неттл такое свойство – способность легко прощать.

Понятия не имею, где она этому научилась. Мне стало стыдно: я знал, что не заслужил такого.

Неттл продолжила:

– Я надеялась, что все случится по-другому, но я понимаю. Может, весной ты будешь чувствовать себя иначе. Может, к тому времени ты будешь готов приехать и немного побыть с нами.

Она вздохнула, в последний раз сжала мои плечи и по-кошачьи зевнула:

– Ох. Надо же, как поздно. Надо было уложить Би в постель много часов назад. Нам рано выезжать, а я все еще не придумала, как с удобством устроить ее во вьючной корзине. Мне надо сейчас же идти спать.

Я ничего не ответил. Пусть отправится в постель и немного поспит. Утром, когда она попытается забрать Би, я просто скажу нет. Но сегодня вечером пусть все идет как идет. Трусливое решение…

Би сидела, скрестив ноги, все еще глядя в огонь.

– Идем, Би, пора спатеньки, – сказала Неттл и наклонилась, чтобы подхватить сестру.

Би передернула маленькими плечами – это движение было мне знакомо – и не дала Неттл взять себя на руки. Моя старшая дочь попыталась опять, и девочка снова ее стряхнула.

– Би! – гневно воскликнула Неттл.

Би повернула голову и посмотрела куда-то между Неттл и мной:

– Нет. Я остаюсь с папой.

Ни разу я не слышал, чтобы она говорила так четко. Это потрясло меня, и я с трудом подавил свои чувства, не выдав их ни лицом, ни Силой.

Неттл застыла. Потом медленно присела рядом с сестрой и вперила взгляд ей в лицо.

– Остаешься с папой? – Она произнесла каждое слово медленно и осторожно.

Би резко отвернулась и ничего не сказала. Она смотрела теперь в сторону от нас обоих, в темный угол комнаты. Неттл недоверчиво взглянула на меня. Я понял, что это, скорее всего, первый раз, когда младшая сестра у нее на глазах произнесла целую фразу. Неттл снова обратила все внимание на ребенка.

– Би, пора отправляться в постель. Утром нам очень рано вставать. Ты отправишься со мной на прогулку, долгую прогулку, мы поедем в место под названием Олений замок. Это будет так весело, увидеть новые места! Так что давай я отведу тебя в спальню и уложу в кроватку.

Я увидел, как плечи Би напряглись. Она опустила голову и прижала подбородок к груди.

– Би, – предостерегающе сказала Неттл и снова попыталась взять сестру на руки.

Та опять вывернулась и придвинулась ближе ко мне, но я знал, что не стоит и пытаться подхватить ее. Вместо этого я обратился к ней без обиняков:

– Би, ты хочешь остаться здесь, со мной?

Ни единого слова; только резкий кивок.

– Пусть останется, – сказал я Неттл, и моя старшая дочь со вздохом встала.

Подвигала плечами, потянулась и прибавила со вздохом:

– Может, так и лучше. Пусть устанет и уснет. Когда мы ее завтра посадим на вьючную лошадь, она сможет спать на ходу.

Неттл не приняла ответа сестры. Мне нужно было расставить все по местам. Я наклонился к младшей дочери:

– Би? Ты хочешь завтра отправиться в путешествие с Неттл, в Олений замок? Или хочешь остаться в Ивовом Лесу, со мной?

Би повернула голову, и бледный ее взгляд скользнул мимо нас обоих. Она посмотрела на темный провал потолка. Ее глаза метнулись ко мне и снова уставились куда-то еще. Моя девочка тяжело и устало вздохнула. Заговорила, произнося каждое слово отчетливо:

– Я не хочу отправляться в Олений замок. Благодарю тебя, Неттл, за добросердечное приглашение. Но я останусь дома – здесь, в Ивовом Лесу.

Я посмотрел на Неттл и развел руками:

– Она говорит, что хочет остаться здесь.

– Я слышала, – резко ответила моя старшая дочь.

Она выглядела потрясенной тем, что Би разговаривает, но я сохранял внешнее спокойствие. Я бы не признался в том, что столько слов девочка обычно не произносила и за неделю и уж точно не выговаривала их так четко. Я почуял, что мы с Би в этом деле заодно. Мы союзники. И потому я глядел на Неттл спокойно, как будто происходящее совсем меня не удивляло.

Неттл сделалась очень похожей на свою мать в те минуты, когда та собиралась устроить скандал. Я посмотрел на нее, и сердце мое сжалось. Почему я так часто провоцировал Молли на такое, когда она была жива? Разве я не мог быть добрее, нежнее? Разве так трудно было мне чаще позволять ей все делать по-своему? Во мне всколыхнулось чернейшее, чистейшее одиночество. Меня замутило, как будто эта пустота была чем-то таким, что следовало выблевать.

Неттл проговорила тихим голосом:

– Она не способна самостоятельно принимать такие решения. Подумай о днях, что ждут впереди. Как ты будешь заботиться о ней, если последние две недели и за собой-то едва следил? Думаешь, она может обойтись без еды, как ты? Думаешь, она может бодрствовать до зари, поспать пару часов, а потом весь день принуждать себя к труду, как ты? Она дитя, Том. Ей нужно регулярно питаться, ей требуются постоянство и дисциплина. И да, ты прав, ей надо учиться. И первый урок таков: нельзя вести себя странно! Если она может говорить, как только что доказала, тогда ее надо научить говорить чаще, чтоб люди знали, что у нее на уме. Она должна выучить все, в чем нуждается. И ее надо поощрять разговаривать чаще, а не позволять всем вокруг считать ее немой или дурочкой! Она нуждается в заботе, не просто в еде и одежде – каждый день, месяц за месяцем, год за годом ее надо учить и растить. Она не может просто бегать по Ивовому Лесу, как бездомный котенок, пока ты утопаешь в старых книгах и бренди.

– Я могу ее учить, – заявил я и спросил себя, так ли это.

Вспомнил часы, которые проводил с Федвреном и другими детьми Оленьего замка. Хватит ли мне терпения и силы воли, как хватило ему, пока он нас учил? Что ж, придется постараться, решил я для себя. Неда ведь удалось выучить, верно? Мысли мои перескочили вдруг к предложению Чейда. Он сказал, что пришлет Фитца Виджиланта. Он пока что не сообщил, что время пришло, но оно точно должно было вскоре наступить.

Неттл качала головой. Ее глаза покраснели от слез и усталости.

– Ты еще кое о чем забыл. Она выглядит шестилетней, но ей девять. Когда ей исполнится пятнадцать, будет ли она по-прежнему выглядеть намного младше? Как это повлияет на ее жизнь? И как ты ей расскажешь о том, что значит быть женщиной?

А ведь и в самом деле – как?..

– До этого еще много лет, – заявил я со спокойствием, какого не чувствовал.

Я осознал, что возвел вокруг себя крепкие стены Силы, – значит, Неттл не могла почувствовать мои сомнения. Но непроницаемость стен сама по себе должна была подсказать ей, что я что-то скрываю. Ничего не поделаешь. Мы с ней разделяли магию Силы и могли читать друг друга еще с той поры, когда она была маленькой девочкой. Сила дает не знающий преград доступ в чужие мечты, и именно поэтому я воздерживался от использования Силы, чтобы познать разум Би. Теперь я взглянул на нее и потрясенно понял, что малышка смотрит прямо на меня. Наши взгляды встретились дольше, чем на мгновение, чего не случалось еще никогда.

Я инстинктивно опустил глаза и сам удивился своему поступку. Где-то в лабиринте моего сердца старый волк предупредил: Глядеть кому-то прямо в глаза – грубо. Не нарывайся на драку.

Миг спустя я снова посмотрел на Би, но она тоже отвела взгляд… и все же как будто продолжала поглядывать на меня искоса. Это было так похоже на повадки дикого существа, что меня охватил страх. Неужели она унаследовала Дар? Я не касался ее разума, но вместе с тем во многих смыслах оставил его беззащитным. А если в своей невинности она уже сковала себя узами с животным? Может, с одной из кухонных кошек? И все же ее поведение не напоминало кошачье. Нет. Если уж она кому и подражала, то волчонку, а такие узы были невозможны. Мой необычный ребенок преподнес мне еще одну загадку.

– Ты меня слышишь? – требовательно спросила Неттл, и я вздрогнул.

Ее темные глаза метали молнии в точности как материнские.

– Нет. Прости, я не слушал. Я думал обо всем, чему должен ее научить, и это меня отвлекло.

Теперь у меня было еще больше причин удерживать Би в Ивовом Лесу, рядом со мной, в безопасности. Я припомнил случай с лошадью и похолодел. Если Би обладает Даром, то нет для нее более надежного места, чем дом. Отношение к Одаренным сделалось уже не столь открыто враждебным, как когда-то, но старые привычки живучи. В Оленьем замке по-прежнему хватает тех, кто считает, что Одаренного ребенка надо повесить, сжечь и изрубить на куски.

– А теперь ты слушаешь? – настойчиво спросила Неттл.

С усилием я оторвал взгляд от Би и посмотрел в глаза старшей дочери:

– Да.

Она поджала нижнюю губу и прикусила, сосредоточенно размышляя. Она собиралась предложить мне сделку, условия которой ей не очень-то нравились.

– Я вернусь через три месяца. Если увижу, что ей хоть как-то пренебрегали, заберу с собой. И дело с концом. – Ее тон смягчился, и она прибавила: – Но если ты раньше поймешь, что взял на себя ношу не по силам, сообщи – и я тотчас же пошлю за Би. Или можешь сам привезти ее в Олений замок. Обещаю не говорить: «Я же тебя предупреждала». Я просто приму ее под свою опеку.

Я хотел сказать Неттл, что этому не бывать. Но с годами я научился не искушать судьбу, ибо мне всегда казалось, что я в итоге совершал как раз то, что обещал не делать никогда. Так что я кивнул своей грозной дочери и мягко ответил:

– Это справедливо. А тебе надо отправляться в постель и немного поспать, раз уж ты собираешься рано уехать.

– Надо, – согласилась она. Протянула руку к младшей сестре. – Идем, Би. Нам обеим пора в постель, и не спорь.

Би понурила голову с явным нежеланием подчиняться. Я вмешался:

– Я сам ее уложу. Сказал же, что могу позаботиться о ней во всех смыслах. В самый раз начать прямо сейчас.

Неттл поколебалась:

– Я знаю, что ты сделаешь. Ты позволишь ей оставаться здесь, пока она не заснет у очага, и тогда просто укроешь ее там, где она лежит.

Я посмотрел на нее, зная, о чем мы оба вспоминаем. Я не раз засыпал у очага Баррича в конюшне, сжимая в руках какую-нибудь деталь упряжи или простую игрушку. И всегда просыпался под шерстяным одеялом на топчане возле его кровати. Я заподозрил, что он так же поступал и с Неттл, когда она была маленькой.

– Никто из нас от этого не пострадал, – сказал я ей.

Она быстро кивнула, ее глаза наполнились слезами. Моя старшая дочь повернулась и ушла.

Я проследил за ней взглядом, и глаза мои затуманились. Неттл шла, опустив плечи, ссутулившись. Она потерпела поражение. И осиротела. Она теперь была взрослой женщиной, но ее мать умерла почти так же внезапно, как мужчина, который ее вырастил. И хотя отец Неттл стоял перед ней, она чувствовала себя одинокой в целом мире.

Ее одиночество усилило мое собственное. Баррич… Внезапно я ощутил, как сильно мне его не хватает. Будь он жив, именно к нему я бы отправился, его советам я бы доверился, пытаясь справиться со скорбью. Кетриккен слишком сдержанна, Чейд – слишком прагматичен, Дьютифул – слишком молод. Шут давно покинул меня.

Я собрал всю силу в кулак, чтобы не увязнуть в былых утратах. Уж таков был один из моих пороков, и Молли иногда упрекала меня в том, что я ему потакаю. Если случалось что-то плохое, я немедленно связывал это с каждой неприятностью, что происходила со мной за последнюю неделю или могла произойти на следующей. И когда я печалился, то склонен был барахтаться в своих горестях, громоздить огорчения друг на друга и сидеть на них, распластавшись, как дракон на золоте. Нет, нужно сосредоточиться на том, что у меня есть, а не на том, что я потерял. Нужно помнить, что наступит завтра и я только что взял на себя ответственность за чей-то еще завтрашний день.

Я посмотрел на Би, и она немедленно отвернулась. Хоть сердце у меня и болело, я улыбнулся и сказал ей:

– Нам надо поговорить.

Моя младшая дочь глядела в огонь, неподвижная точно статуя. Потом медленно кивнула. Ее голос был тихим и тонким, но четким и со взрослыми интонациями.

– И в самом деле, нам надо поговорить. – Она бросила на меня короткий взгляд. – Но с мамой мне никогда не приходилось разговаривать. Она просто все понимала.

По правде говоря, я не ожидал, что Би ответит. Кивок и последовавшая за ним короткая фраза превосходили чуть ли не все наше с ней общение до этого дня. Она со мной и раньше разговаривала – обращалась с простыми просьбами: например, дать бумаги или подточить ее перо. Но это… это было совсем другое. Я смотрел на свою маленькую дочь, и мной овладевало леденящее душу осознание. Она была совершенно не такая, какой я ее считал. Ощущение было очень странное: все, что я знал, у меня отняли, и я провалился в неведомое. Пришлось напомнить себе, что это мой ребенок. Дитя, о котором мы с Молли так долго мечтали. С момента рождения Би я пытался примириться с тем, кем она, как мне казалось, была. Девять лет назад в одну ночь я перестал считать любимую жену сумасшедшей и сделался отцом крошечной, но безупречной малышки. На протяжении первых месяцев ее жизни я позволил себе дикие мечты, на какие способен любой родитель по отношению к своему ребенку. Какой она станет умной, доброй и красивой. Как научится всему, чему мы с Молли сможем ее научить. Как в ней расцветет чувство юмора, любознательность и живой нрав. Как она будет скрашивать наши дни, пока будет расти, и – какая банальность! – станет нам утешением на старости лет.

Но шли недели, месяцы и годы, Би не росла и не разговаривала, и мне пришлось признать, что она не такая, как все. Как червяк, медленно вгрызающийся в яблоко, это осознание вошло в меня и опустошило мое сердце. Она не росла, не смеялась, не улыбалась. Я уверился, что Би никогда не станет тем ребенком, какого я себе представлял.

Хуже всего было то, что я уже отдал свое сердце выдуманному ребенку, и оказалось ужасно трудным простить Би за то, что она им не стала. Я столько вложил в свои мечты о ней. Убить мою надежду было нелегко. Пока моя дочь медленно овладевала навыками, которые другие дети постигли бы несколько лет назад, надежда, что вот сейчас она каким-то образом станет нормальной, то и дело снова вспыхивала во мне. Каждый крах этой тщеславной надежды был тяжелее предыдущего. Глубокая печаль и разочарование иногда уступали место холодному гневу на судьбу. При всем этом я льстил себе, думая, что Молли не знает о моих двойственных чувствах к нашему ребенку. Чтобы скрыть, как мне трудно принять Би такой, какая она есть, я превратился в ее яростного защитника. Я не выносил, если кто-то говорил о ее отличиях и недостатках. Я давал ей все, чего она желала. Я никогда не заставлял ее делать то, чего ей не хотелось. Молли была в безмятежном неведении о том, что Би во всех смыслах проигрывала воображаемому ребенку, коего я сотворил. Молли казалась довольной нашей дочерью и даже обожала ее. Мне так и не хватило смелости спросить, не желала ли она другого ребенка, когда смотрела на Би. Я не хотел и думать о том, задавался ли я сам в глубине души вопросом: что, если бы она так и не родилась?..

Я спрашивал себя, что станет с Би, когда она вырастет, а мы постареем. Я думал, ее немногословность означала, что она в каком-то смысле слабоумная, и обращался с ней соответственно, пока однажды вечером она не поразила меня во время игры на запоминание. Лишь на протяжении последнего года я нашел в себе мудрость радоваться ей такой, какой она была. Я наконец-то расслабился и стал получать удовольствие от того, как Молли хорошо с дочкой. Ужасные бури разочарования уступили место спокойному смирению. Би такая, какая есть.

Но теперь дочь заговорила со мной внятно, и во мне проснулся стыд. Раньше она обращалась ко мне с короткими фразами, берегла свои малопонятные слова, как золотые монеты. Сегодня я ощутил такой всплеск облегчения, когда она сказала, что хочет остаться со мной. Пусть она была крохой, но умела говорить. Так откуда взялся стыд? Я устыдился того, что внезапно мне стало намного легче ее любить, чем когда она была немой.

Я вспомнил старую притчу и решил, что у меня нет выбора. Схвачу крапиву. И все-таки надо действовать осторожно.

– Тебе не нравится разговаривать?

Би коротко покачала головой.

– Так ты молчала в моем присутствии, потому что…

Опять быстрый взгляд бледно-голубых глаз.

– С тобой не нужно было разговаривать. У меня была мама. Мы так много были вместе. Она слушала. Даже когда я не могла говорить понятно, она разбиралась в том, что я хотела сказать. Ей не нужно было столько слов, сколько тебе, чтобы понять.

– А теперь?

Беспокойно ерзая, она отодвинулась от меня:

– Пришлось. Ради безопасности. Но раньше было безопаснее помалкивать. Быть тем, кем меня привыкли считать слуги. Большей частью они относятся ко мне хорошо. Но если я вдруг заговорю с ними, как с тобой, если они подслушают, что я с тобой вот так разговариваю, они станут меня бояться. И сочтут угрозой. Взрослые тоже сделаются опасными для меня.

«Тоже?» – подумал я и сделал вывод.

– Как и дети.

Кивок. И только. А как же иначе? Ну разумеется…

Она была такой не по годам развитой. Этот тоненький голосок говорил с такими взрослыми интонациями. И меня охватывал леденящий душу страх, когда я слушал, как она оценивает ситуацию, словно передо мной был Чейд, а не моя малышка. Я надеялся, что она заговорит со мной простыми фразами; я бы с радостью принял немудреную логику ребенка. Вместо этого маятник качнулся в другую сторону, и от смирения с тем, что моя дочь – немая слабоумная, я вдруг перешел к ужасу от того, что ее разум неестественно сложен и, возможно, склонен к обману.

Би уставилась на мои ступни:

– Ты сейчас меня немного боишься.

Она наклонила голову и сложила ручки на скрещенных ногах, словно ожидая, что я солгу.

– Мне не по себе, но я не боюсь, – с неохотой признался я. Попытался подыскать правильные слова, но не смог. Осторожно продолжил: – Я… удивлен. И слегка сбит с толку тем, что ты можешь так хорошо говорить, а я и не догадывался, что ты способна так мыслить. Я в растерянности, Би. И все же я люблю тебя куда больше, чем боюсь. И со временем я привыкну к тому… какая ты на самом деле.

Маленькая розовая головка, окруженная дымкой белокурых волос, медленно кивнула.

– Думаю, ты сможешь. Не уверена, что Неттл смогла бы.

Я обнаружил, что разделяю ее опасения, но почувствовал себя обязанным защитить старшую дочь:

– Ну, несправедливо требовать от нее обратного. Или даже от меня! Почему ты сдерживалась? Почему не начала говорить, пока училась, а предпочла молчать?

По-прежнему пряча глаза, она дернула плечом и покачала головой. Я и не ждал ответа. По правде говоря, я понимал, в чем смысл таких секретов. В детстве я на протяжении многих лет прятал от Молли тайну своего незаконного происхождения, притворяясь, что я всего лишь подручный писаря. Не ради обмана, но потому что не хотел выделяться. Я слишком хорошо знал, что чем дольше хранишь подобный секрет, тем сложней потом его раскрыть, не показавшись обманщиком. Как я мог этого не понять? Как мог не уберечь ее от повторения моих ошибок? Я попытался обратиться к Би, как следовало отцу:

– Ну что сказать, ты хранила странную тайну. И я советую тебе это прекратить. Начни разговаривать с другими людьми. Не так, как мы с тобой разговариваем, но – по паре слов тут и там. Называй вещи, которые тебе нужны, когда указываешь на них. Потом переходи к простым просьбам.

– Хочешь, чтобы я попрактиковалась в новой разновидности обмана, – медленно проговорила Би. – Хочешь, чтоб я притворилась, будто лишь сейчас учусь говорить.

И я понял, что говорил с ней скорее как наставник убийцы, чем как любящий отец. Я дал ей совет, какой мне дал бы Чейд. От этой мысли мне сделалось не по себе, и я продолжил более твердо:

– Ну что ж… Да. Видимо, ты права. Но раз уж ты начала обманывать, придется выпутываться при помощи другого обмана. Зачем, скажи на милость, притворяться, будто ты почти не можешь говорить? Почему ты скрывала свой дар речи?

Она ближе подтянула колени к груди, обхватила их руками, потом обняла себя за плечи, сделавшись маленькой. Я догадался – она прячет свой секрет. Сомнения тяжелым камнем легли мне на душу. Здесь крылось что-то еще, чего я не знал. Я нарочно отвел от нее взгляд. Нельзя пялиться. Ей всего девять. Насколько большую тайну может прятать такой маленький человечек? Я вспомнил себя в девять и мысленно окаменел.

Она не ответила на вопрос. Вместо этого спросила:

– Как ты это сделал?

– Сделал что?

Она качнулась, кусая губу:

– Ты сейчас все сдерживаешь. Не расплескиваешь повсюду.

Я потер лицо и решил: пусть она ведет разговор, даже если тем самым меня заносит на болезненную почву. Пусть привыкнет со мной разговаривать… а я привыкну слушать.

– Хочешь сказать, я был слишком печален? А сегодня не плачу?

Она нетерпеливо тряхнула головой:

– Нет. Я про все, – и опять изогнула шею, опять взглянула искоса.

Я мягко, взвешивая каждое слово, проговорил:

– Тебе придется объясниться поподробнее.

– Ты… кипишь. Как большой котел в кухне. Когда ты приближаешься, идеи, образы и то, о чем ты думаешь, выходит из тебя, как пар. Я чувствую твой жар и обоняю то, что варится внутри тебя. Я пытаюсь защититься, но оно захлестывает меня, обжигает. А потом, когда приехала моя сестра, ты вдруг накрыл все крышкой. Я все еще чувствую жар, но ты удерживаешь пар и запахи… Вот! Прямо сейчас! Ты прижал крышку плотнее, и жар ослабел.

Она была права. Я так и сделал. Пока Би говорила, меня все сильней охватывал ужас. Она не думала о Силе как я, но образы, которые она использовала, нельзя было применить ни к чему другому. И в тот момент, когда я понял, что она могла читать мои мысли и чувства, я поднял вокруг себя крепкие стены Силы, спрятался за ними, как Верити научил меня много лет назад. Верити умолял меня возводить стены покрепче, потому что юношеские мечты о Молли внедрялись в его сновидения и мешали отдыхать. А теперь я отгородился от своей маленькой дочери. Я окинул мысленным взором не только тот вечер, но все дни и ночи прошедших девяти лет, спрашивая себя, что она услышала и увидела в отцовских мыслях. Я вспомнил, как она всегда деревенела, стоило мне ее коснуться, как отводила глаза, чтоб не встречаться со мной взглядом. Так же она поступила и сейчас. Я полагал, что она меня не любит, и горевал из-за этого. Мне и в голову не пришло, что она знает все, что я о ней думаю, и у нее есть полное право не любить меня – человека, который ее не принимает, который всегда желал, чтобы его дочь стала кем-то другим.

Но теперь она с опаской посмотрела на меня снизу вверх. Наши взгляды встретились и задержались на кратчайший миг – короче, чем нужно, чтобы моргнуть.

– Так гораздо лучше, – негромко проговорила она. – Намного спокойней, когда ты сдерживаешься.

– Я понятия не имел, что мои… мои мысли так… донимают тебя. Постараюсь держать стены поднятыми, когда ты рядом.

– Ой, а так можно? – проговорила она с мольбой и явным облегчением. – А Неттл? Ты можешь попросить, чтобы и она поднимала стены, когда оказывается рядом со мной?

Нет. Я не мог. Сказать ее сестре, чтоб она поднимала стены Силы повыше, когда рядом Би, означало выдать то, насколько малышка чувствительна к этой магии. А я был не готов к тому, чтобы Неттл задала себе тот же вопрос, какой пришел на ум мне самому: насколько сильна Би в магии Видящих? Насколько она может быть полезной? Я вдруг сделался Чейдом и увидел перед собой ребенка – на вид очень маленького, но на самом деле на много лет старше и наделенного Силой. Розмари была отличным ребенком-шпионом. Но Би могла ее превзойти, как солнце превосходит свечу. Держа стены поднятыми, я не выдал ей своей тревоги. Ни к чему сейчас обременять этим. Я потревожусь за нас обоих.

Я спокойно проговорил:

– Я попрошу Неттл об этом, но не прямо сейчас. Может, когда она приедет в следующий раз. Надо правильно подобрать слова.

Я не собирался ни о чем сообщать Неттл, пока сам не решу, как лучше поступить. Я мучительно гадал, как бы спросить Би о том, почему она скрывала свой ум и дар речи, но тут она вдруг встала и посмотрела на меня снизу вверх. Огромные голубые глаза, красная ночная рубашечка ниспадает до обутых в тапочки ног. Мое дитя. Моя маленькая девочка, сонная и с невинным личиком. Сердце мое сжалось от любви. Она была единственным, что осталось от Молли, – сосудом, который моя покойная жена наполнила своей любовью. Би была странным ребенком, тут уж не поспоришь. Но Молли всегда удавалось хорошо судить о людях. Я вдруг понял, что если она доверила свое сердце Би, то я могу без страха сделать то же самое. Я улыбнулся дочери.

Ее глаза расширились от удивления. Потом она отвела взгляд, но на ее губах расцвела ответная улыбка.

– Я хочу спать, – тихонько проговорила она. – Я иду в постель.

Она посмотрела в сторону темного дверного проема за пределами круга света из камина и ламп. Расправила маленькие плечи, готовясь войти во мрак.

Я взял лампу со стола.

– Я провожу тебя до кровати, – сказал я Би.

Почему так вышло, что за девять лет жизни моей дочери ее укладывала спать только Молли? Молли приносила ее мне, когда я работал с книгами или рукописями, я желал ей спокойной ночи, и жена уносила ребенка прочь. Частенько Молли и сама отправлялась в постель без меня, зная, что я присоединюсь к ней, как только мысли мои окажутся в плену на бумаге. Я вдруг спросил себя: ну и на что я потратил все те часы, которые можно было провести с ней? Почему я не уходил с ними, чтобы послушать сказку на ночь или колыбельную? Чтобы быть рядом с Молли, и пусть бы она засыпала в моих объятиях?

Горе захлестнуло меня так, что я не смог говорить. Без единого слова я проводил дочь; она шла первой по обшитым деревянными панелями коридорам особняка, принадлежавшего ее бабушке и дедушке. Мы миновали портреты наших предков, гобелены, висевшее на стене оружие. Ее маленькие тапочки шуршали по ступеням большой лестницы, пока мы поднимались на второй этаж. В коридорах было прохладно, и Би, обхватив себя маленькими ручками, дрожала на ходу. Теперь объятия матери не могли ее согреть.

Ей пришлось тянуться к дверной ручке, привстав на цыпочки. Вот она распахнула дверь в комнату, озаренную лишь угасающим пламенем очага. Слуги приготовили ее спальню много часов назад. Они зажгли для Би свечи, но те давно сгорели.

Я поставил лампу на столик возле ее кровати под пологом и подошел к очагу, чтобы снова разжечь огонь. Она стояла и молча наблюдала за мной. Когда я убедился, что поленья хорошо горят, то снова повернулся к ней. Би торжественно кивнула в знак благодарности и при помощи низенькой табуретки вскарабкалась на высокую кровать. Она наконец-то переросла маленькую, которую мы для нее смастерили, но эта кровать все еще была намного больше, чем ей требовалось. Би скинула тапочки и позволила им упасть рядом с кроватью. Я видел, как она дрожит, заползая между холодными белыми простынями. Прямо как маленький щенок, пытающийся отыскать уютный уголок в большой собачьей конуре. Я подошел к ее кровати и подоткнул одеяло вокруг нее.

– Скоро комната согреется, – пообещал я.

– Знаю.

Взгляд ее голубых глаз скользнул по спальне, и я впервые подумал о том, каким странным ей должен казаться этот мир. Комната была громадной по сравнению с Би, все в ней было сделано по размерам взрослого человека. Может ли она хотя бы окинуть взглядом вид из окна? Поднять тяжелую кедровую крышку сундука с одеялами? Мне пришла на ум моя первая ночь в спальне в Оленьем замке, после того как я много лет спал в уютной каморке Баррича на чердаке конюшни. По крайней мере, на здешних гобеленах были цветы и птицы, а не золотоглазые Элдерлинги, которые сердито глядели на потрясенного ребенка, пытавшегося заснуть. И все же я понимал, что в комнате надо многое изменить, чтобы Би стало удобно, – и любой мало-мальски благоразумный отец сделал бы это давным-давно. Меня охватил стыд. Казалось неправильным оставлять ее одну в таком просторном и пустынном помещении.

Стоя над постелью дочери во тьме, я пообещал себе, что больше не совершу никаких промахов. Потянулся погладить бледную щетину на ее голове. Она сжалась, уходя от моего прикосновения, и прошептала, глядя мимо меня:

– Пожалуйста, не надо…

Нож в сердце, но я целиком и полностью это заслужил. Я убрал руку и отказался от мысли поцеловать дочку на ночь. Сдержал тяжелый вздох.

– Ладно. Спокойной ночи, Би.

Взял лампу и был уже на полпути к двери, когда она робко спросила:

– Ты не мог бы оставить короткую зажженную свечу? Мама всегда оставляла мне одну.

Я сразу же понял, что она имела в виду. Молли часто оставляла возле нашей кровати зажженную короткую и толстую свечку, которая наполняла комнату ароматом, пока Молли засыпала. Я бесчисленное множество раз приходил в нашу спальню и обнаруживал, что она крепко спит, а на утопающем в воске фитиле пляшет последний язычок пламени. Глиняное блюдце на прикроватном столике Би ожидало такой свечи. Я открыл чуланчик под столом и обнаружил там штабели свечей. На меня пахнуло их сладким ароматом, словно сама Молли вошла в комнату. Я выбрал лаванду, дарующую покой. Зажег свечу от лампы и поставил на положенное место. Задернул полог кровати, представляя себе, как пляшущий огонек будет просвечивать сквозь ткань, чтобы озарить мягким свечением замкнутое пространство.

– Спокойной ночи, – сказал я опять и взял лампу, направился к двери, и меня настиг ее шепот, мягкий как пух:

– Мама всегда пела мне песню.

– Песню? – глупо переспросил я.

– Ты не знаешь песен, – предположила Би, и я услышал, как она повернулась ко мне спиной.

Я сказал, обращаясь к пологу кровати:

– Вообще-то, знаю…

Мне на ум самым бестолковым образом пришла баллада «Жертва Кроссфайер», воинственная и трагичная история, никак не подходящая на роль колыбельной. Я подумал о других песнях, которые знал, о мелодиях и рифмованных стишках, благодаря которым учился и которые усвоил, пока взрослел. «Молитва отравителя» – список смертоносных растений. «Точки крови» – музыкальный перечень мест, куда следует ударить ножом, чтобы вызвать большую кровопотерю. Да уж, под такое вряд ли уснешь.

Она снова зашептала:

– Знаешь песню «Двенадцать исцеляющих трав»?

– Знаю.

Баррич научил меня ей, а леди Пейшенс заставила как следует вызубрить. Я прочистил горло. Когда в последний раз мне доводилось петь, когда мой голос был самым тонким? Целую жизнь назад. Я набрал воздуха, но вдруг передумал.

– Эту песню я выучил, когда был намного моложе тебя. Она о лошадях и о том, как выбрать себе хорошего коня.

Я снова прочистил горло и отыскал нужный тон.

Коль одно копыто бело – покупай.
Коли два копыта белы – испытай.
Коли три – подумай денек.
Коль четыре – уходи, куманек.

Благодарностью за мои старания была недолгая тишина. Потом она сказала:

– Как-то жестоко, по-моему. Из-за того что все четыре копыта белые, ты не станешь покупать лошадь?

Я улыбнулся во тьме и повторил слова Баррича:

– Потому что у нее копыта мягкие. Так бывает. Белые копыта могут оказаться мягче черных. Плохо, если у лошади легко появляются трещины в копытах. Правило действует не всегда, но напоминает о том, что надо проверять копыта у лошади, прежде чем покупать.

– А-а. – Пауза. – Спой еще раз, пожалуйста.

И я спел. Четыре раза, пока моя слушательница не перестала просить спеть еще. Потом взял лампу и тихонько вышел в коридор, оставив позади аромат лаванды и мягкий свет свечи. Я оглянулся на кровать под пологом, такую большую по сравнению с человечком в ней. Такая кроха, и никто ее не защитит, кроме меня. Потом я аккуратно прикрыл дверь и отправился в собственную холодную и пустую спальню.

Утром я проснулся на заре. Лежал неподвижно и глядел в окутанные тенями углы потолка спальни. Я проспал всего пару часов, но сон покинул меня. В чем дело?

Волчонок.

Я резко втянул воздух. Такое случалось – иногда я слышал голос моего волка в мыслях так ясно, словно он был еще жив. Этим я был обязан своему Дару: подобное происходит с людьми, которые так долго были связаны с животными, что, когда те умирают, некие отголоски сохраняются. Прошло уже почти двадцать лет, как я потерял Ночного Волка, но в ту минуту он был рядом, и я почувствовал его нетерпение так отчетливо, словно он залез холодным носом под одеяло. Я сел и проворчал:

– Так ведь едва рассвело…

Но все же спустил ноги с кровати.

Нашел чистую тунику и штаны, оделся. За моим окном занимался красивый летний день. Я уронил занавеску и тяжело вздохнул. Оказывается, моя жизнь больше не принадлежит мне одному. Это открытие меня удивило. «Молли…» – подумал я. Мне казалось, я балую ее своим вниманием и подарками. На самом деле это она меня баловала, позволяя утром просыпаться и думать о том, что мне самому нужно сделать на протяжении дня, а не о том, что должен сделать кто-то другой.

Мой внутренний волк оказался прав. Когда я тихонько постучался в дверь Би и вошел, услышав ее приглушенное разрешение, оказалось, что она уже не спит и размышляет над одеждой, которую вытащила из своего сундука. Ее белокурые волосы стояли торчком.

– Помощь нужна? – спросил я.

Би покачала головой:

– Не с одеждой. Но мама всегда стояла по другую сторону кровати, когда мы заправляли ее каждое утро. Я пыталась, но у меня не получается все разгладить.

Я взглянул на результат ее попыток. Наверное, для нее это было все равно что в одиночку поднять парус на корабле.

– Ладно, с постелью я справлюсь.

– Мы должны заправить ее вместе, – с упреком сказала Би. Тяжело вздохнула и расправила маленькие плечи. – Мама говорила, мне надо уметь заботиться о себе самой, потому что в этом мире мало кому будет дела до того, что я маленькая.

Да. Молли должна была об этом подумать.

– Что ж, давай все сделаем вместе, – согласился я и прислушался к ее очень точным указаниям, что и как следует делать.

Я не стал ей говорить, что мог бы просто позвать одну из горничных и поручить ей это дело отныне и впредь. Я не собирался ломать то, что Молли бережно вложила в нашу малышку-дочь.

Потом Би вежливо выставила меня из комнаты, чтобы переодеться. Я стоял за дверью и ждал ее, когда услышал шаги ботинок Неттл по каменному полу. Она замерла, увидев меня, и мне не очень-то польстил тот факт, что старшая дочь явно не ожидала этой встречи.

– Доброе утро, – поприветствовал я ее, и не успела Неттл ответить, как дверь открылась и показалась Би, одетая и готовая начать свой день.

– Я причесалась, – сообщила она, как будто я об этом спросил. – Но волосы слишком короткие и непослушные.

– Мои тоже, – заверил я ее, как будто и впрямь пытался их пригладить.

Она бросила на меня взгляд и спросила:

– А тебе нетрудно подстричь и бороду?

Неттл рассмеялась, позабавленная словами сестры и моей растерянностью.

– Нет, не трудно, – угрюмо признался я. – Мне просто было все равно.

– Я тебе помогу перед отъездом, – предложила Неттл, и я спросил себя, знает ли она, что этим частенько занималась Молли.

Би мрачно посмотрела на меня. Покачала головой:

– Тебе больше нет нужды носить бороду. Просто сбрей ее.

От этого я вздрогнул. Как она узнала? Неужели Молли ей рассказала, что я отрастил бороду, пытаясь выглядеть соответственно своему настоящему возрасту?..

– Может, позже. А сейчас пора завтракать, потому что твоя сестра хочет уехать пораньше.

Би шла между нами и за столом обратилась к слугам с несколькими словами – большей частью бормоча себе под нос. Но это было начало, и, я думаю, даже Неттл поняла, насколько мудрым будет позволить ей раскрыться постепенно.

Прощание оказалось трудным для всех нас. Би стерпела объятие Неттл, но сам я подержал бы старшую дочь подольше в своих руках, если бы она это позволила. Ее глаза блестели, когда она пожелала нам счастливо оставаться, и я пообещал себе почаще с ней связываться. Она посмотрела на Би и дала ей задание:

– Выучи буквы и пиши мне письма, Би. Я рассчитываю, что вы с папой будете одинаково стараться, чтобы все получилось.

Я порадовался тому, что Неттл не заметила, как мы с Би обменялись заговорщицкими взглядами у нее за спиной.

Риддл стоял молча и смотрел, как мы расстаемся. Он подошел ко мне с мрачным видом, и я думал, что услышу от него неловкие слова. Вместо этого он вдруг обнял меня так крепко, что у меня едва не затрещали ребра.

– Мужайся, – сказал он мне на ухо, а потом разжал объятия, направился к своему коню, прыгнул в седло, и они уехали.

Мы стояли на подъездной дороге Ивового Леса и смотрели, пока Неттл и ее спутники не скрылись из вида. После мы еще немного задержались. Управляющий Ревел и несколько слуг тоже пришли попрощаться с Неттл. Они постепенно уходили, пока не остались только мы с Би. Из леса доносились птичьи крики. Легкий утренний ветерок колыхал листья белых берез, росших вдоль подъездной дорожки. После долгого молчания Би произнесла единственное слово:

– Итак…

– Да. – Я посмотрел на нее сверху вниз. Что же мне делать с этой малышкой? Я прочистил горло. – Я обычно начинаю дневные дела с обхода конюшни.

Она посмотрела на меня и быстро отвела взгляд. Я знал, что она боится больших животных. Пойдет ли она со мной? Едва ли я мог винить ее за отказ. Но я ждал. Через некоторое время она кивнула.

И в тот день мы начали жить по-новому. Мне хотелось подхватить Би на руки, но я знал, что она страшится моего прикосновения, и понимал, в чем дело. Так что Би семенила за мной следом, и я сдерживал свои шаги, чтобы она не отставала. Мы прогулялись по конюшне и поговорили с Толлерменом Орясиной. Он заметно успокоился, когда гости уехали и жизнь вошла в привычную колею. Лин-пастух взглянул на мою малышку, и мы с ним побеседовали, пока его собака с серьезным видом тыкалась носом в подбородок Би, напрашиваясь на ласку.

Виноградник можно было объехать только верхом. Когда я сказал об этом Би, она надолго призадумалась, а потом сообщила:

– Я уже несколько дней не проверяла мамины ульи. У меня ведь, знаешь ли, есть и свои дела.

– Я не смогу помочь тебе с ульями, не умею с ними обращаться, – признался я.

Она вскинула голову и опять расправила маленькие плечи:

– Я знаю, что делать. И я сильнее, чем выгляжу.

И потому мы разделились, но встретились опять во время обеда. Я сообщил ей, что виноград дал отличные завязи и много пчел трудятся над ним. Она с серьезным видом кивнула и ответила, что с ульями все в порядке.

После обеда я удалился в кабинет Ивового Леса, чтобы просмотреть счета, – перед этим я их надолго забросил. Среди счетов обнаружился список от Ревела с вопросами по содержанию имения, которые, как он считал, требовали нашего внимания. Рядом с предложениями кое-где были небольшие приписки рукой Молли. Мне было невыносимо на них смотреть. Она их сделала по меньшей мере два месяца назад, и я ей обещал, клятвенно обещал, что летом мы займемся тем, что уже нельзя больше откладывать. Но я этого не сделал. Я выкинул все из головы, уверенный, что когда будет надо, она заставит меня действовать.

Не заставит. Больше никогда.

На моем столе были и другие бумаги – счета за доставленную из окрестных ферм провизию, ожидающие оплаты. Надо было как следует вникнуть в расчеты с людьми, работавшими на сенокосе в обмен на сено. Была и записка о том, что следует нанять побольше работников для уборки винограда и, если нам нужны люди посмышленее, лучше договориться с ними сейчас. Всеми этими делами надо было заняться немедленно.

И был еще один список, написанный корявым почерком и с ошибками. Я уставился на него, и, наверное, на моем лице отразилось замешательство, потому что Би подошла и взглянула на листок из-под моего локтя.

– А-а. Думаю, это написала Натмег. Она всегда спрашивала маму, что готовить на следующей неделе, чтобы убедиться, что у нее есть все припасы под рукой. Мама составляла для нее список всего, что нужно купить в городе.

– Понятно. А это?

Она некоторое время хмуро разглядывала написанное:

– Точно не знаю. Кажется, это слово «шерсть». А это, наверное, «сапожник». Мама говорила о том, что нужна шерстяная ткань для зимней одежды слуг и новые ботинки для тебя и меня.

– Но сейчас лето!

Би взглянула на меня искоса:

– Это как с садом, папа. Надо планировать сейчас то, что хочешь получить через три месяца.

– Наверное, да… – Я глядел на неразборчивые каракули и гадал, смогу ли каким-то образом убедить Ревела перевести это и разобраться. Столько забот вдруг свалилось на мои плечи. Я все отложил и встал из-за стола. – Пойдем-ка взглянем на яблони.

И мы глядели на них до вечера.

Дни шли мучительной чередой, и мы потихоньку создавали для себя новые ритуалы. Каждый день – хоть в том и не было нужды – отправлялись осматривать конюшни, загоны для овец и виноградники. Я не окунулся в работу с головой – не мог сосредоточиться, – но счета все же не забросил, а Ревел почти вздохнул с облегчением, когда ему поручили планирование меню. Меня не волновало, что окажется в моей тарелке, – еда превратилась в повинность. Сон ускользал от меня, а потом настигал за столом, в середине дня. Все чаще и чаще Би по вечерам приходила в мой личный кабинет, где развлекалась, притворяясь, будто читает выброшенные мной бумаги, прежде чем на обратной стороне нарисовать изобиловавшие деталями картинки. Мы мало разговаривали, даже когда играли вместе в какие-то игры. Вечера, как правило, заканчивались тем, что она засыпала на полу. Я относил ее в постель, укладывал, а потом возвращался к себе. Я слишком многому позволил уйти из своей жизни. Иногда казалось, что мы оба чего-то ждем.

Однажды вечером я понял, что жду возвращения Молли, – и, уронив голову на руки, горько и беспомощно разрыдался. Я пришел в себя, лишь ощутив мягкое похлопывание по плечу и услышав голос:

– Ничего не изменить, дорогой. Ничего не изменить. Отпусти свое прошлое.

Я поднял голову и посмотрел на свою маленькую дочь. Я думал, она спит у очага. Она впервые прикоснулась ко мне по собственной воле. Ее глаза были бледно-голубыми, как у Кетриккен, и иногда ее взгляд казался не слепым, но устремленным мимо меня, в какое-то иное место. Слова, которые она произнесла, я не ожидал услышать от ребенка. Это были слова Молли – она могла бы такое сказать, чтобы успокоить меня. Мое маленькое дитя пыталось ради меня быть сильным. Я сморгнул слезы, прокашлялся и спросил:

– Хочешь, научу тебя игре в камни?

– Конечно, – сказала она, и, хоть я знал, что это неправда, игре ее все же обучил, и мы играли почти до утра.

В тот день мы оба спали почти до полудня.

Послание мне доставили обычным способом, когда осень близилась к завершению. Я сел за стол, чтобы позавтракать с Би, и увидел большой коричневый желудь с двумя дубовыми листочками. Однажды я вырезал такой мотив на крышке ящичка, в котором хранил яды – мой набор тайного убийцы. Ящичка давно уже не было, но символ сохранил свое значение. Чейд хотел со мной встретиться. Я нахмурился, увидев этот желудь. Сколько я жил в Ивовом Лесу, столько мой прежний наставник устраивал такие фокусы. Никто из слуг не признался, что положил желудь на стол, не запер дверь на засов или окно на задвижку. Вот оно, напоминание от моего учителя: каким бы умным и осторожным я ни считал себя, он все равно может пробраться сквозь мои укрепления, если пожелает. Чейд сообщал, что будет ждать меня вечером в трактире «Дубовый посох» на перекрестке возле Висельного холма. Два часа верхом; если я отправлюсь на эту встречу, вернусь очень поздно. А если разговор окажется непростым, то и до утра не вернусь. И Чейд не сообщил мне при помощи Силы, в чем дело. Значит, никто из королевского круга тоже не знает. Опять его проклятые секреты…

Би наблюдала за тем, как я разглядываю желудь. Когда я положил «послание» обратно на стол, моя дочь взяла его и принялась рассматривать. Она начала обращаться к слугам с простыми фразами: «Пожалуйста, еще хлеба» – или просто: «Доброе утро». Ее детская шепелявость не была полностью притворной, но я сам не знал, испытываю ли гордость или смятение от того, насколько безупречна актерская игра моей Би. Последние несколько вечеров мы играли в запоминание, а также в камни, и в обеих играх она показала себя необычайно одаренной. Я цокал языком от отеческой гордости и напоминал себе, что каждый родитель считает своего ребенка самым умным и самым красивым. Она показала мне страницу из травника, которую усердно скопировала по моей срочной просьбе. Она унаследовала талант матери к рисованию. И она написала короткую записочку Неттл, почти без клякс и почерком, так похожим на мой, что оставалось лишь гадать, не сочтет ли моя старшая дочь это послание поддельным. Последние недели, проведенные вместе, были точно бальзам на раны. Ненадолго моя боль ослабела.

Но я не мог обойти вниманием вызов Чейда. Он опять прибегнул к тайным средствам связи, какие использовал в мои юные годы, лишь когда намеревался поделиться со мной чем-то чрезвычайно щекотливым. Чем-то личным или слишком опасным? От этой мысли у меня упало сердце. Ну что еще случилось? Что могло произойти в Оленьем замке такого, чтобы стоило затевать тайную встречу? Во что Чейд пытается меня втянуть?

И как я мог устроить Би на этот вечер? Если я отправлюсь на встречу с Чейдом, то не смогу уложить дочку в постель. Мы выстраивали отношения друг с другом, и я не хотел этим пренебрегать. Как и предупреждала Неттл, ежедневная забота о ребенке оказалась сложнее, чем я предполагал, но не была и такой трудной, как она изобразила. Я наслаждался обществом дочери, даже когда мы просто работали в одной комнате молча и сосредоточенно. Ее последним пристрастием был набор кисточек и краски. Она делала тщательные и аккуратные копии иллюстраций. Правда, всякий раз хмурилась, но стоило мне заметить, что Неттл должна увидеть, на что способна ее младшая сестра, и работа оказывалась сделанной. Однако меня по-настоящему очаровывали причудливые, детские образы, которые Би создавала, будучи предоставленной самой себе, наедине с кистями и чернилами. На одном ее рисунке маленький человечек раздувал щеки – Би сказала, что он выдыхает туман. На другом рисунке была маленькая лодка, запряженная морскими змеями, а ведь Би никогда не видела моря и кораблей. На третьем – ряд цветов с человеческими лицами. Она показывала мне такие работы робко, и я чувствовал, что Би впускает меня в свой мир. Я не хотел оставлять ее на попечение горничной. Равно как и тащить с собой туда, где придется ночевать. Приближалась осенняя гроза.

Би с любопытством глядела на меня, пока я взвешивал варианты.

– Что это? – спросила она своим высоким детским голосом, показывая желудь.

– Желудь. Семя дуба.

– Знаю! – сказала она, словно удивленная тем, что я мог подумать иначе. И поспешно замолчала.

Из кухни пришла Тавия с кастрюлей каши, над которой поднимался пар. Она поставила кастрюлю на стол и щедро наполнила наши миски. На столе уже были кувшинчик со сливками, горшочек меда, и буханка свежеиспеченного темного хлеба. Одна из молоденьких кухонных помощниц, Эльм, пришла следом за ней с маслом на блюдце и тарелкой слив. Я заметил, что она не смотрит на Би. Не ускользнуло от меня и то, как Би застыла и затаила дыхание, когда девочка прошла за ее стулом. Я кивнул Тавии в знак благодарности и подождал, пока они с дочкой уйдут в кухню, прежде чем заговорить.

– Сегодня вечером я должен отправиться в короткое путешествие. Возможно, меня не будет всю ночь.

Я ощутил, как взгляд Би скользнул по моему лицу – она пыталась прочитать мои мысли. Такая у нее появилась новая привычка. Она по-прежнему не смотрела мне в глаза, но иногда я чувствовал ее взгляды. Теперь, когда я постоянно сдерживал Силу, она вела себя более расслабленно, однако при этом я сделался для нее более непредсказуемым. Оставалось лишь гадать, сколько она успела прочитать во мне за девять лет своей жизни. От этой мысли повеяло тоской, и я выкинул ее из головы. Би ничего не сказала.

– Попросить Тавию, чтобы уложила тебя спать сегодня ночью?

Она быстро покачала головой.

– Может, Майлд? – Другая кухонная служанка была моложе, лет двадцати с небольшим. Возможно, она бы лучше подошла Би.

Би уставилась в свою тарелку с кашей и покачала головой – медленнее. Ну вот, ни одно из моих легких решений не годилось. Можно было все устроить как-нибудь и просто приказать ей, чтобы потерпела, но пока что я не был готов так строго вести себя с дочерью. А буду ли готов когда-нибудь? Не хватало еще стать одним из тех отцов, кто балует своих детей, потакая их капризам. Пообещав себе, что найду выход из положения, я на время выкинул заботу из головы и принялся обдумывать обычные дневные дела.

Потребности Ивового Леса ничто не отменяло, даже смерть. Я быстро обнаружил, сколько подводных камней таилось в управлении имением, пусть Ревел и помогал с большей частью из них. Раньше им всегда руководила Молли. Вместе они обсуждали меню и сезонные работы, повседневные дела, наем помощников. Я ничего этого не видел, и теперь управляющий с его настойчивым желанием встречаться каждый день после обеда, чтобы обсудить дела, почти сводил меня с ума. Он был добрым малым и хорошо справлялся со своей работой, но всякий раз, когда он стучался в мою дверь, я вспоминал о том, что Молли нет и она его не перехватит. Дважды Ревел заговаривал о начатом ремонте, который надо было бы закончить до зимы. Он передал мне аккуратные и подробные заметки с предложениями относительно мастеров, материалов и сроков; я был ошеломлен. Все это накапливалось поверх моей обычной работы. Сегодня я уже опоздал рассчитаться со слугами, и, хотя они как будто понимали мое горе, я знал, что их жизни продолжаются. Как с этим справиться? Нанять еще одного человека, чтобы и он докучал мне весь день? Я страшился мысли о том, что придется искать кого-то, достойного доверия, и мое сердце еще больше потяжелело, когда я понял, что мне по-прежнему надо отыскать няню или наставника для Би. Готов ли Фитц Виджилант? А ведь для маленькой девочки больше бы подошла женщина… Она могла бы спать в примыкающей к ее комнате спальне для слуг. А когда Би вырастет, няня стала бы ей горничной. При мысли о том, чтобы привести в жизнь Би женщину, которая отчасти заменит ей мать, горе охватило меня с новой силой. Но я знал, что другого выбора нет. Встреча с Чейдом – первый случай, когда я вынужден ее оставить, но точно не последний.

Вот только где искать служанку, чтобы отвечала столь высоким требованиям?

Я молча поел, ломая голову над этими вопросами, и молча встал из-за стола. Не в первый и не в последний раз я задумался о том, что в силу странных жизненных обстоятельств оказался в стороне от местной жизни. Для землевладельцев и малого дворянства вокруг Баккипа мы с Молли не были ни аристократами, ни простолюдинами, но застряли между классами. Садовники и конюхи, работавшие на меня, разговаривали со мной вежливо и принимали мой опыт в их занятиях, но не считали другом. А помещики, чьи имения располагались в непосредственной близости, знали нас как «помещика Тома и леди Молли». С их точки зрения, Молли была обязана свои нынешним высоким положением исключительно заслугам Баррича и благодарности короны за них. Соседи были достаточно милы при встрече, но нас никуда не приглашали и не стремились с нами общаться. Моя мудрая Молли и не напрашивалась. Мы проводили день за днем в компании друг друга, а случайные визиты родных привносили в нашу жизнь хаос и веселье. Этого нам обоим хватало.

Но теперь ее не было. Я осмотрелся и понял, насколько моя жизнь в Ивовом Лесу одинока без нее. Наши дети вернулись к собственным жизням, и я остался здесь один. Если не считать дочери. Я посмотрел на Би. Ребенок не должен расти в таком одиночестве.

Маленькие тапочки Би ступали почти бесшумно, когда она шла за мной по коридорам особняка, точно призрак. Я сказал:

– Мне надо в конюшню. И собирается гроза. Давай найдем тебе теплую одежду.

– Я могу это сделать сама, – проговорила она мягко, но настойчиво.

– Ты сумеешь дотянуться до всего? – Я нахмурился, задумавшись. Где ее зимние вещи, в каком-нибудь сундуке? Впору ли они ей?

Она немного поразмыслила, а потом кивнула с серьезным видом. Вскинула подбородок и мимоходом скользнула по мне взглядом:

– Я не такая маленькая, как выгляжу. Мне девять.

– Ну ладно. Буду ждать тебя в своем кабинете.

Она серьезно кивнула в знак согласия и поспешила вверх по лестнице. Я проводил ее взглядом. Для Би лестница была горой: на каждую ступеньку приходилось карабкаться. Я попытался представить, каково быть таким маленьким человеком в мире, созданном по мерке взрослых, и не смог. Она очень способный ребенок, сказал я себе, и подумал: а может быть, я ее недооцениваю? Опасно требовать слишком многого от ребенка, но требовать слишком малого – тоже. Тем не менее надо все устроить на тот случай, если я ей понадоблюсь, когда меня не будет рядом. Я принял решение.

Когда Би пришла в мой кабинет, она была в ботинках и теплых штанах, с зимней накидкой на полусогнутой руке. Ее волосы были стянуты на затылке в куцый хвостик. Я понял, что она причесалась сама, и не стал критиковать. Она окинула комнату взглядом, явно удивляясь, почему мы здесь в столь ранний час. Комната была меньше официального кабинета, но довольно милая: стены обшиты панелями из темного дерева, а очаг сложен из плоских речных камней. Это была удобная комната отдыха для мужчины, но я не поэтому избрал ее в качестве своего логова. Я все думал и сомневался. Би девять. Но ведь мне было столько же, когда со мной поделились секретом Оленьего замка.

– Пожалуйста, закрой за собой дверь, – сказал я, когда она вошла.

Би так и сделала, а потом взглянула мимо моего плеча, удивляясь странной просьбе:

– Я думала, мы идем наружу.

– Идем. Но не прямо сейчас. Я хочу тебе кое-что показать. И проверить, справишься ли ты с этим. Но сначала давай объясню. Сядь, пожалуйста.

Она вскарабкалась на одно из мягких кресел и уселась там, глядя на меня, но не в глаза.

– Это секрет, – предупредил я. – Он твой и мой, и больше ничей. Пейшенс поделилась им с твоей мамой и со мной, когда мы сюда приехали. Пейшенс с нами нет, а теперь нет и Молли… – Я подождал, сглотнул и продолжил: – Поэтому только я знаю о нем. И вскоре узнаешь ты. Он нигде не записан, и его ни в коем случае нельзя доверять бумаге. Ты не можешь его никому показывать. Поняла?

Некоторое время она сидела совершенно неподвижно. Потом медленно кивнула.

Я встал из-за стола, подошел к двери и убедился, что она на засове.

– Эту дверь надо полностью закрыть, – объяснил я Би и коснулся петель на массивной двери. – Погляди-ка. Висит на четырех петлях. Две сверху и две ближе к нижней части. Они все выглядят одинаково.

Я подождал, и она опять кивнула с серьезным видом.

– Эта, вторая снизу, фальшивая. Если вытащить штырек из ее верхней части, она превращается в ручку, за которую можно ухватиться. Видишь? Теперь можно сделать вот так…

Я вытащил бронзовый штырек, взялся за фальшивую дверную петлю и потянул на себя. Открылась высокая узкая дверь, замаскированная под деревянную стенную панель. Поперек входа натянулась и разорвалась паутина. На нас дохнуло темнотой. Я бросил взгляд на Би. Я полностью завладел ее вниманием, она прикусила нижнюю губу безупречными зубками.

– Это тайный ход.

– Да? – нетерпеливо проговорила она, и я понял, что сообщил очевидное. Почесал щеку и почувствовал, как сильно зарос.

«Так и не подстриг бороду, – пришло мне на ум, – и Молли меня не упрекнула». Волна утраты нахлынула вновь, затопила меня с головой, и на миг мой разум опустел.

– Папа? – Би потянула меня за манжету рубашки.

– Прости, – сказал я и опять втянул воздух.

– И ты прости, – сказала она. За руку меня не взяла, цеплялась только за рукав.

Я даже не заметил, как она спустилась с кресла и пересекла комнату, чтобы подойти ко мне. Она кашлянула, и я увидел на ее щеках блестящие дорожки. Я укрепил свои стены Силы, и она кивнула в знак молчаливой благодарности. Понизив голос, спросила:

– Куда он ведет?

И мы, вместе преодолев волну горя, двинулись дальше.

– Он ведет в маленькую комнату наверху. Там небольшое смотровое отверстие, чтобы можно было сидеть и смотреть, как люди приходят, уходят и беседуют здесь. – Я потер глаза. – А из той маленькой комнаты узкая лестница ведет в очень низкий лаз. По нему можно попасть к другим шпионским комнаткам в других частях особняка. – Я сглотнул и мой голос сделался почти нормальным. – По-моему, Видящие одержимы шпионством. Кажется, нам нравится иметь дома глазки для подглядывания и тайные местечки.

Она кивнула, глядя мимо меня на дверь. От небольшого сквозняка разорванная паутина колыхалась. На лице Би появилась улыбка, и она прижала к подбородку руки со сплетенными пальцами.

– Как здорово! Это для меня?

Вот уж чего я точно не ожидал! Я невольно улыбнулся в ответ.

– Да, для тебя. Есть еще два способа попасть внутрь. Один – из моей спальни. И еще один – через кладовую. Те двери трудно открыть, большей частью потому, что их очень, очень давно не использовали. Эта открывается легче. Но ее тоже не использовали уже давно. Так что внутри полным-полно паутины, пыли, мышей и пауков.

Би приблизилась ко входу в тайный лабиринт. Помахала ручкой сквозь болтающуюся паутину и стряхнула с пальцев лохмотья, не испугавшись маленьких многоногих созданий. Бросила взгляд в мою сторону.

– Можно мне войти сейчас? Можно взять лампу?

– Пожалуй, да.

Ее восторженность застигла меня врасплох. Я лишь хотел сегодня заронить семя, показать ей место, где можно спрятаться, если она когда-нибудь окажется в опасности, а меня не будет рядом, чтобы защитить ее. Я запер дверь кабинета на засов, чтобы никто не смог войти. Взял лампу со стола. Потом запер тайную дверь и вставил на место штырек.

– Ну-ка, попробуй открыть.

Штырек был непослушным, и Би пришлось попыхтеть, прежде чем она его вытянула.

– Хорошо бы смазать, – выдохнула она, а потом выпрямилась, чтобы открыть панель. Посмотрела на меня. – Можно мне взять лампу и пойти первой?

Если она упадет и уронит лампу, пролитое масло и огонь спалят Ивовый Лес дотла…

– Будь осторожна, – предупредил я, вручая ей светильник. – Держи обеими руками. И не упади.

– Не упаду, – ответила Би, но, едва лампа оказалась у нее в руках, я усомнился в мудрости своего решения.

Девочка была явно очень возбуждена и думала лишь о неизведанном лабиринте впереди. Она без колебаний вошла в узкий темный коридор. Я нагнулся и последовал за ней.

Шпионские ходы в Ивовом Лесу и близко не были такими замысловатыми, как те, что пронизывали Олений замок. Думаю, если бы их создателем был мой отец, он бы позаботился об удобстве для более высокого человека. Подозреваю, они появились во время первой перестройки дома, когда к нему добавили южное крыло. Я часто спрашивал себя, нет ли в особняке других секретных ходов. Ведь какие-то потайные двери могли забыться по мере того, как в доме менялись обитатели.

Коридор начинался с короткой площадки, за ней начинались крутые ступени. На вершине лестничного пролета была еще одна площадка, откуда ход уводил влево. Там было чуть просторнее. Еще шесть ступеней вверх, потом прямо до самой каморки рядом с очагом. Я не мог выпрямиться в маленьком помещении, но раньше в нем кому-то было удобно. Там стоял невысокий крепкий табурет, чтобы сидеть, пока шпионишь, маленький шкафчик из темного дерева с надежно запертыми дверцами и полочка, на которую Би поставила свою лампу. Чутье не обмануло ее: я лишь теперь заметил небольшой козырек вокруг глазка, чтобы свет лампы не пробивался наружу, в комнату. Она села на табурет, не стряхнув с него пыль, наклонилась, чтоб заглянуть в мой кабинет, а потом выпрямилась и заявила:

– Мне нравится. Здесь все как раз по мне. Ох, папа, спасибо!

Она встала и подошла к шкафчику, легко дотянулась до ручки. Заглянула внутрь.

– Погляди! Тут чернильница! Она высохла, но я могу налить в нее чернил. И старое перо, объеденное до самой ости. Мне понадобится новое. Смотри! Полка раскладывается, и получается маленький письменный стол! Как здорово! Это все правда для меня?

Комнатка, тесная даже для щуплого шпиона, ей подходила как нельзя лучше. В месте, которое я считал укрытием на крайний случай, Би увидела убежище – может, даже комнату для игр.

– Здесь ты будешь в безопасности. Можешь приходить сюда и прятаться, если покажется, что тебе что-то угрожает, а меня нет рядом. Или если я тебе скажу, что нам что-то угрожает, – тогда ты убежишь и спрячешься тут.

Она устремила на меня искренний и серьезный взгляд бледных глаз – не прямой, но блуждающий по лицу.

– Понимаю. Ну конечно. Что ж, тогда мне понадобятся свечи и трут. И что-нибудь, чтобы держать воду, и что-то с плотной крышкой, чтобы положить туда черствый хлеб. Тогда я не проголодаюсь, если придется прятаться долго. И подушка с одеялом, чтобы не мерзнуть. И наверное, несколько книг.

Я ошеломленно уставился на нее:

– Нет! Нет, Би, я бы не оставил тебя тут на несколько дней кряду! Погоди… «несколько книг»? Ты что, уже умеешь так хорошо читать?

У нее сделалось такое удивленное лицо, словно я спросил, умеет ли она дышать.

– Конечно. А разве это не все умеют?

– Нет. Обычно людям приходится учиться. Я знал, что мама показала тебе буквы, но не думал…

Я смотрел на Би с изумлением. Я видел, как моя дочь забавляется с пером и тетрадкой, но думал, что она просто вырисовывает отдельные буквы. Записка, которую она написала сестре, была простой – всего лишь несколько строчек. Теперь я припомнил, что она попросила бумагу, чтобы записывать сны; я думал, речь о ее странных рисунках. Я совладал с внезапным желанием узнать, что она записывает, что ей снится. Придется подождать, пока она сама со мной не поделится.

– Мама мне читала. Ту большую красивую книгу о травах и цветах, что ей подарила леди Пейшенс. Она читала ее очень медленно, показывая каждое слово. Она учила меня буквам и звукам. А я запоминала.

Молли поздно научилась читать, и далось ей это ценой больших усилий. И я тотчас же понял, какую книгу она читала Би, – ту, где страницы были не из бумаги, но из тоненьких дощечек; текст и узоры были выгравированы на них, а травы и цветы – вырезаны и раскрашены в правильные цвета. Это был мой подарок Пейшенс, и она очень дорожила им. А Молли по нему учила нашу дочь читать.

– Папа?

Я прекратил витать в облаках и посмотрел на нее.

– Что случилось с леди Пейшенс? Мама мне много историй про нее рассказывала, но я так и не узнала, чем они закончились.

– Чем закончились… – Я был там в тот день, когда история моей мачехи закончилась. Я вспомнил об этом, и внезапно случившееся предстало передо мной в совершенно ином свете. Я прочистил горло. – Ну что ж. Это случилось ранней весной. Сливовые деревья начали просыпаться после зимы, и леди Пейшенс хотела их обрезать до того, как бутоны превратятся в цветы. К тому времени она была уже очень пожилой дамой, но продолжала беспокоиться из-за своих садов. И она настояла на том, что высунется из окна на верхнем этаже и будет выкрикивать наставления работникам, занимающимся обрезкой деревьев.

Я невольно улыбнулся, вспомнив об этом. Би почти смотрела на меня, лицо ее выражало напряженный интерес, лоб сморщился.

– Она выпала из окна?

– Нет. Удивительное дело, но нет, не выпала. Однако ей не понравилось, как делали обрезку. И она заявила, что пойдет и заставит работников делать все, как ей хочется, и еще принесет в дом обрезанных ветвей, чтобы они зацвели в вазах на столе. Я предложил сходить за ними, но она удалилась в свою комнату, а потом вернулась, неуклюже топая в своих ботинках и теплой шерстяной накидке. И вышла наружу.

Я помедлил. Я все помнил так четко… Синее небо, порывы ветра, и глаза Пейшенс, пылающие негодованием оттого, что команда садовников не прислушивается к ее указаниям.

– И что потом?

– Ее не было какое-то время. Я был в маленькой столовой, когда услышал, как хлопнула дверь. Леди Пейшенс звала меня прийти и забрать обрезанные ветки. Я вышел в холл и увидел, как она идет с большой охапкой, на ходу роняя веточки и кусочки мха. Я собирался взять ее ношу, как вдруг она замерла. На что-то уставилась, приоткрыв рот, и ее щеки, розовые от холода, вспыхнули еще сильнее. Потом она воскликнула: «Чивэл! А вот и ты!» И раскинула руки, и ветки разлетелись во все стороны. Она широко-широко развела руки и сделала два быстрых шага куда-то мимо меня. И упала.

У меня на глазах выступили слезы. Я сморгнул их, но не смог остановить.

– И умерла, – прошептала Би.

– Да, – хриплым голосом сказал я и вспомнил, каким безвольным было тело Пейшенс в моих объятиях, когда я схватил ее и повернул лицом к себе. Глаза у нее были мертвые, открытые, но на губах все так же цвела улыбка.

– Она приняла тебя за своего мертвого мужа, когда увидела.

– Нет. – Я покачал головой. – Она на меня не смотрела. Она смотрела мимо меня, на что-то в коридоре за моей спиной. Не знаю, что она увидела.

– Она увидела его, – решила Би с великой убежденностью и кивнула самой себе. – Он наконец-то к ней пришел. Это хороший конец истории. Можно, я буду держать здесь ее книгу, ту, что о травах?

Я спросил себя, придет ли ко мне Молли когда-нибудь. В душе моей встрепенулась надежда. Потом я вернулся к реальности, к маленькой комнате и моей дочери, сидевшей за откидным столом.

– Ты можешь хранить здесь книги, если захочешь. Можешь хранить тут все, что пожелаешь. Я разрешаю тебе взять свечи и трут, если ты пообещаешь мне быть с ними очень осторожной. Но помни, эта комната и вход в нее – секрет, и его нужно хранить. Только ты и я знаем о том, что они существуют. Важно, чтобы это осталось нашей тайной.

Она кивнула с серьезным видом и спросила:

– Можешь показать мне, куда идет другой коридор, мимо которого мы прошли, и как открывать другие двери?

– Может, завтра. Прямо сейчас надо все плотно закрыть и идти к человеку, который заботится об овцах.

– К Лину, – мимоходом напомнила Би. – Овцы на попечении пастуха Лина.

– Да. К Лину. Нам надо с ним поговорить. – Мне в голову пришла идея. – У него есть сын, по имени Бож, он со своей женой и маленькой дочкой живет в том же доме. Может, ты хотела бы с ними познакомиться?

– Спасибо, но нет.

Ее жесткий ответ убил во мне надежду. Я знал: она что-то от меня скрывает. Я терпеливо молчал и ждал, пока Би возьмет лампу, чтобы первой пройти по узкой лестнице. На перекрестке с другим коридором она мечтательно приостановилась, подняла лампу, чтобы вглядеться во тьму, но потом с коротким вздохом повела нас обратно в мой кабинет. Я держал лампу, пока Би закрывала панель и закрепляла ее. Потом я задул лампу и раздвинул шторы, чтобы впустить серый свет. Шел дождь. Я моргнул, пока глаза привыкали, и понял, что ночью, должно быть, лег иней. Листья берез изменились, осень вызолотила их прожилки и края. Приближалась зима. Я все никак не мог заговорить.

– Я не нравлюсь другим детям. Им от меня не по себе. Они видят перед собой младенца в девчачьем наряде, а потом, когда я начинаю делать разные вещи – ну, например, чищу яблоки острым ножом, они думают… не знаю я, что они думают. Но когда я захожу в кухню, сыновья Тавии оттуда выходят. Раньше они приходили каждый день, чтобы ей помогать. Теперь не приходят. – Она отвернулась. – Эльм и Леа, кухонные служанки, ненавидят меня.

– Ох, Би, они тебя не ненавидят! Они тебя едва знают. А сыновья Тавии в таком возрасте, что им уже пора работать с отцом, учиться тому, чем он занимается весь день. Ты тут ни при чем, Би. – Я смотрел на свою маленькую дочь с сочувственной улыбкой.

Она скользнула по мне взглядом, на миг задержав его, и голубое пламя ярости в ее глазах меня обожгло.

Она уставилась в пол, напрягшись всем телом.

– Наверное, сегодня я не стану выходить из дома под дождь, – заявила она тоненьким голоском с ледяными интонациями. – Подходящий день, чтобы побыть в одиночестве.

– Би… – начал я, и опять она метнула в меня гневный взгляд, как стрелу.

– Ненавижу, когда ты врешь. Ты знаешь, что другие дети станут меня бояться. А я знаю, что они меня ненавидят. Я не притворяюсь. Все взаправду. Не лги мне, чтобы я решила, будто сама несправедливо их осуждаю. Лгать плохо, и без разницы, чьи уста произносят ложь. Мама прощала тебе такие вещи, но я не стану.

И малышка ростом мне по колено скрестила руки на груди с дерзким и сердитым видом.

– Би! Я твой отец. Ты не можешь разговаривать со мной в таком тоне.

– Если не хочешь, чтобы я была с тобой честна, то я вообще разговаривать с тобой не буду. – В эти слова была вложена вся сила ее воли.

Я знал, что Би не составит труда снова надолго замолчать. Мысль о том, что я лишусь единственной компании, которую нашел после смерти Молли, напугала меня, и только тут я осознал, как крепко успел привязаться к дочери. А потом меня словно молнией шарахнуло: я понял, как опасно будет для нас обоих, если я начну поступаться отцовским долгом из страха потерять ее расположение.

– Ты можешь быть со мной честной и одновременно уважать меня. Я с тобой буду себя вести так же. Ты другая, Би. Из-за этого некоторые стороны твоей жизни очень трудны. Но если каждый раз, когда тебе что-то не нравится в мире, ты будешь говорить себе: «Это потому, что я не такая, как все», то погрязнешь в жалости к себе. Не сомневаюсь, что мальчикам Тавии твое общество неприятно. Но еще я знаю, что ни одному из них не нравилось работать в кухне, так что отец забрал их на мельницу, чтобы посмотреть, не выйдет ли из этого больше толку. Дело не всегда только в тебе. Иногда ты просто часть от целого.

Би опустила глаза, но руки по-прежнему держала скрещенными на груди.

– Надевай пальто. Мы идем проведать Лина. – Я отдал приказ уверенным тоном, сдерживая мучительную боль при мысли о том, что делать, если она не подчинится.

Когда Старлинг привела ко мне Неда, он так настрадался, что был благодарен просто за крышу над головой и еду. Стычки по поводу моего авторитета начались между нами, когда ему было уже далеко за десять лет. Мысль о том, чтобы применить силу к такому маленькому существу, как Би, наполнила меня отвращением. И все же я должен был победить в этой битве.

Я скрыл свое облегчение, когда она взяла плащ и принялась одеваться. Я ничего не сказал, чтобы не ранить ее самолюбие; мы вышли из кабинета и отправились наружу. Я старался не шагать широко, пока мы шли к пастбищам и сараям. И все же Би приходилось поторапливаться, чтобы не отставать.

Лин меня ждал. Он показал трех овец, которых отделил от стада, когда у них появилась сыпь и животные до мяса расчесали себе бока о деревья и заборы. Я мало знаю об овцах, но Лин занимался ими с юных лет, и его волосы теперь сделались такими же серыми, как шерсть у большинства его косматых подопечных. Так что я послушал, покивал и попросил его сообщить, если и другие овцы заразятся. Пока мы говорили, он то и дело переводил взгляд с меня на мою маленькую спутницу и обратно. Би – возможно, все еще раздраженная из-за моего нравоучения – стояла вся такая маленькая и напряженная и молчала. Пока мы разговаривали, собака Лина, Ромашка, подошла и обнюхала ее. Би отступила на шаг, Ромашка приветливо завиляла хвостом и рассмеялась по-собачьи, вывалив язык:

Загнать тебя в стадо совсем нетрудно!

Я нарочно не обращал внимания на то, как Ромашка вынуждает мою дочь отступить в угол, где тыкается в нее носом, продолжая вилять хвостом. Лин нерешительно взглянул в их сторону, но я подошел к какой-то овце и спросил пастуха, сколько ей лет. Когда он приблизился, я поинтересовался, не могла ли сыпь появиться из-за клещей, и Лин, нахмурив лоб, наклонился и стал раздвигать шерсть овцы в поисках насекомых.

Краем глаза я заметил, что Би протянула руку и ласково потрогала шелковистое маленькое ухо собаки. Ромашка села и прислонилась к ней. Би запустила озябшие руки в густую золотистую шерсть, и я вдруг понял, что они с Ромашкой знакомы и им вместе хорошо. То, как она попятилась от собаки чуть раньше, было не испугом, но приглашением поиграть. Я вполуха слушал, как Лин перечисляет ранние признаки болезни.

Когда Лин решил, что рассказал мне все свои тревоги и поведал обо всех делах, наша встреча закончилась. Мне никогда не нравились овцы, и я мало занимался ими, пока рос в Оленьем замке, так что полагался на Лина так же, как Баррич полагался на сокольничих, которые ухаживали за ястребами. Я нашел хорошего человека, который знал об этих четвероногих тюках шерсти больше, чем я мог бы когда-нибудь узнать, и доверил ему отары. Но чтобы его выслушать как следует, требовалось немалое время, а я чувствовал, как мое утро утекает сквозь пальцы.

Когда я огляделся по сторонам в поисках Би, ее там не оказалось. Ромашка сидела спокойно. Сам не сознавая, что делаю, я потянулся к собаке и ее хозяину, спрашивая:

Где она? Куда подевалась моя дочь?

Котята, – ответили они одновременно. Выходит, Лин обладал Даром, а Ромашка была его животным-спутником – но он никогда мне об этом не рассказывал, а сейчас мне было не до расспросов. Я считал его одним из многих не-Одаренных, которые ведут себя так, словно могут разговаривать с животными. Но меня волновала Би, а не эти двое.

– Котята?

– Возле яслей есть помет. Открыли глаза две недели назад и теперь начали изучать окрестности.

Так оно и было. Моя дочь лежала на животе во влажной соломе, позволяя четырем котятам взбираться на себя, чем они и занимались с восторгом путешественников-первопроходцев. Один, рыжий с белым, сидел у нее на спине и дергал за волосы, иголками-зубками вцепившись в ее куцый хвостик и напрягая маленькие лапки. Два пестрых устроились в изгибе ее рук под подбородком. Лишь черный с белым котик держался чуть поодаль – изогнул хвост крючком и пристально глядел на Би, а она отвечала ему таким же взглядом.

– Би, пора идти, – предупредил я.

Она медленно и неохотно кивнула. Я наклонился, чтобы выпутать рыжего котенка из ее волос, и он игриво ударил меня лапой. Я посадил его на солому рядом с Би и поторопил ее:

– Ну же, идем.

Она вздохнула:

– Мне нравятся котята. Никогда раньше их не держала в руках. Эти миленькие, но вон тот не позволяет себя трогать.

Лин сказал:

– О, тот черныш весь в папочку, экий живчик. Он будет хорошим крысоловом, но я бы его не выбирал, хозяюшка Би.

– Мы никого не выбираем, – поправил я его. – Она просто хотела одного подержать.

Лин взглянул на меня искоса. Ромашка тоже.

– Ну, я хотел только сказать, что, если захотите, она может взять любого. Они как раз в нужном возрасте, чтобы поселиться в новом доме. Наскучили матушке и начали охотиться. А маленький дружочек может быть очень кстати для маленькой девочки, сэр. Этакий теплый маленький приятель. – Он прочистил горло и прибавил: – Хоть я и думаю, что ей больше подойдет щенок.

На миг мной овладело раздражение. Котенок или щенок не исцелили бы мою дочь от скорби, вызванной смертью матери. Потом из глубин моей памяти всплыло воспоминание о щенке по имени Востронос. Другое юное существо могло бы стать ей другом, помочь. Весьма помочь. И возможно, совершенно неправильным образом. Я твердо проговорил:

– Спасибо, Лин, но нет. Может, когда она чуть повзрослеет, но не сейчас. Идем, Би. Нам надо вернуться в дом.

Я ждал, что она примется упрашивать меня. Но Би села, осторожно позволив паре пестрых котят соскользнуть на солому. На миг задержала взгляд на черном котенке. Пригрозила ему пальчиком, словно о чем-то предупреждая, а потом встала и последовала за мной к выходу из овечьих загонов.

Когда мы шли домой, я еще сильнее замедлил шаг и спросил Би:

– Ну и что ты слышала?

Она долго молчала. Я уже был готов подтолкнуть ее к ответу, как она призналась:

– Я не очень-то внимательно слушала. Что-то там про овец. Не про меня. И котята…

– Мы говорили про овец твоей сестры с человеком, который зарабатывает на жизнь, заботясь об этих овцах. Возможно, когда-нибудь тебе придется с ним беседовать о них – или с его дочерью, или с внуком. В следующий раз прислушайся. – Я помедлил, чтобы она осознала, а потом продолжил: – Ну хорошо, ты ничего не слышала в этот раз. А что видела?

Она удивила меня, истолковав мой вопрос неожиданным образом. Би проговорила нерешительно, с волнением:

– Ну… Ивовый Лес не принадлежит ни тебе, ни мне. Это дом Неттл, и овцы – собственность Неттл. Они никогда не станут моими. Как и виноградники, и сады. Ничто из этого на самом деле не мое. Неттл – старшая дочь мамы, и теперь все принадлежит ей. Но когда-нибудь, возможно, мне придется заботиться обо всем этом ради нее, как ты заботишься сейчас. – Она немного помедлила. – Папа, когда я вырасту, а ты умрешь, что же у меня будет своего?

Словно стрела вонзилась мне в сердце. Какое имущество достанется этому моему странному ребенку? Даже если я соберу для нее хорошее приданое, захочет ли кто-то на ней жениться? Найдется ли хороший человек ей в мужья? Как я найду его, как узнаю? Когда я умру, что с ней будет? Когда-то Чейд спросил меня о том же, и я сказал, что она всего лишь ребенок и еще слишком рано переживать. С той поры прошло девять лет. Еще девять – и она вступит в брачный возраст.

А я – дурак, склонный все откладывать на потом. Я проговорил, спеша прервать затянувшееся молчание:

– Уверен, что твоя сестра и братья никогда не допустят, чтобы ты в чем-нибудь нуждалась.

Я не сомневался, что говорю правду.

– Это не то же самое, что самой быть хозяйкой какого-то имущества, – тихонько возразила Би.

И она была права. Не успел я заверить ее, что попытаюсь сделать все возможное, чтобы ее обеспечить, как моя дочь снова заговорила:

– Вот что я видела. Я видела овец, овечий помет и солому. Я видела много шерсти на нижних перекладинах забора и много красно-черных паучков на нижней стороне перекладин. Я видела, как одна овца прилегла – и оказалось, что на крестце у нее вытерта вся шерсть и поранена кожа. Еще одна овца терлась бедром о столб забора, одновременно облизывая губы.

Я кивал, довольный ее наблюдательностью. Би взглянула на меня мельком, отвернулась и прибавила:

– И я видела, как Лин на меня смотрит, а потом отводит взгляд, как если бы я была чем-то, чего он лучше бы не видел.

– Он так делал, – согласился я. – Но не из неприязни. Он печалится из-за тебя. Ты ему так понравилась, что ему захотелось подарить тебе собственного котенка или щенка. Погляди, как он обращается со своей собакой, и ты поймешь, что ему бы в голову не пришло отдать щенка ребенку, который ему не по душе.

Би недоверчиво фыркнула.

– Когда я был мальчишкой, – спокойно сказал я, – мне жутко не нравилось быть бастардом. Я думал, что любой, кто на меня взглянет, об этом думает в первую очередь. И я уверился в том, что самое главное во мне – то, что я бастард. Встретившись с кем-нибудь, я в первую очередь думал, что же испытывает этот человек, видя перед собой бастарда.

Некоторое время мы шли в молчании. Я заметил, что Би уже устала, и невольно подумал, что надо воспитывать в ней выносливость регулярными тренировками, – а потом напомнил себе, что она не собака и не лошадь, а мое дитя.

– Иногда, – осторожно прибавил я, – мне казалось, что я не нравлюсь людям, еще до того, как у них появлялся шанс самим для себя это решить. И потому я с ними не разговаривал и не делал ничего, чтобы им понравиться.

– То, что ты бастард, со стороны незаметно, – сказала Би и взмахом руки указала на себя. – А это я не спрячу. Я маленькая и выгляжу младше, чем есть на самом деле. У меня бледная кожа, тогда как у большинства людей она смуглая. То, что я разговариваю по-взрослому, можно скрыть. Но ты сказал, что не нужно.

– Нет. Кое-что из твоих особенностей спрятать нельзя. Ты можешь потихоньку показать людям, что превосходишь умом большинство сверстников. Тогда они перестанут так сильно тебя бояться.

И опять ответом мне было пренебрежительное фырканье.

– Ты испугалась Ромашки? – спросил я.

– Ромашки?

– Пастушьей собаки. Она тебя напугала?

– Нет. Конечно нет! Она любит тыкаться в меня носом, да. Но Ромашка хорошая.

– С чего ты так решила?

Поколебавшись, Би ответила:

– Она виляла хвостом. И не боялась меня. – Пауза. – Можно мне завести щеночка?

Разговор свернул не туда, куда мне хотелось. Впрочем, это было неизбежно.

– Прямо сейчас мне сложно разрешить тебе иметь собаку.

Мое сердце все еще переполняло отчаянное одиночество. Я по-прежнему, сам того не желая, тянулся к любому существу, которое глядело на меня с сочувствием. Может, между мной и собакой и не возникнут узы, но ее потянет ко мне, а не к Би. Нет.

– Возможно, в будущем мы снова об этом поговорим. Но я хотел, чтобы ты поняла… Ты не устала? Тебя понести?

Би едва переставляла ноги, и щеки ее раскраснелись от усилий и холодного ветра.

Он выпрямилась и с достоинством ответила:

– Мне почти десять. Я слишком взрослая, чтобы меня носили.

– На отца это не распространяется, – заявил я и подхватил ее на руки.

Она напряглась, как всегда, но я не уступил. Я посадил ее на левое плечо и ускорил шаг. Она сидела там, молчаливая и прямая, как палка. Догадавшись, в чем дело, я собрался с духом и окружил себя более крепкими стенами. Это было нелегко. На миг я растерялся, словно вдруг лишился обоняния или ослеп. Дар используют инстинктивно, а Сила так и льется из тех, кто недостаточно умел. Но мои усилия были вознаграждены: Би слегка расслабилась, а потом воскликнула:

– Я вижу так далеко! Ты все время видишь так далеко? Ну да, наверное! Как это чудесно!

Она была так довольна, так восторгалась, что я не отважился продолжить свою нотацию. У нас еще будет возможность все обсудить. Би совсем недавно потеряла мать, и мы с ней лишь начали понимать, как жить друг с другом. Завтра я с ней поговорю опять – о том, как успокоить окружающих. А пока что буду наслаждаться тем редким моментом, когда она кажется обычным ребенком и я могу просто быть ее отцом.

Назад: 10. Мой голос

Дальше: 12. Разведка