Глава 14
Сентябрь 1944 года. — Приказано вновь явиться в главную ставку фюрера. — Обсуждения сложившейся обстановки у Гитлера. — Серьезные решения. — Встреча с Ханной Райч и генерал-полковником фон Граймом. — Критика Геринга. — Угроза потери Венгрии. — Мое задание. — Всеобъемлющая власть. — Будапешт как центр снабжения. — Приготовления в Вене. — Батальон фенрихов. — Тайные переговоры с Тито. — 650-миллиметровая мортира? — Отсутствие единого мнения. — Арест сына Хорти. — Короткий огневой бой. — Радиопослание венгерского правителя. — Начало акции «Панцерфауст». — Шесть часов утра 16 октября 1944 года. — Внезапное нападение на замок. — Удачное нападение врасплох. — Капитуляция коменданта. — Малые потери с обеих сторон. — Обеспечение дружбы. — Воспоминания о старой Австрии. — Поездка с венгерским правителем в Мюнхен. — Встреча в Нюрнбергском дворце правосудия. — С докладом в главной ставке фюрера
Напрасно мы с Фелькерзамом надеялись, что у нас наконец-то появится хоть немного времени, чтобы заняться нашими истребительными частями. Нам хотелось превратить их в ударные войсковые формирования не на словах, а на деле, которые могли бы осуществлять наступательные операции малыми силами.
Где-то 10 сентября 1944 года меня внезапно снова вызвали в главную ставку фюрера. «Волчье логово» находилось тогда уже не в глубоком тылу, как раньше, а намного ближе к линии фронта, которая приблизилась почти на сто километров. От генерал-полковника Йодля я получил указание в течение нескольких дней присутствовать у Гитлера на обсуждении сложившейся обстановки, касавшейся положения дел на юго-востоке, поскольку моим частям предстояло осуществить в тех местах важную специальную операцию.
Я впервые получил право присутствовать на так называемых расширенных совещаниях у фюрера. Однако мое участие в них, как уже говорилось, ограничивалось только вопросами, касавшимися положения дел на Юго-Восточном фронте, о чем докладывал, как правило, сам генерал-полковник Йодль. Тем не менее в эти дни мне удалось узнать многое о порядке подчинения, установленном в высших германских кругах. Прямо должен сказать, что меня это более чем смутило. Оказалось, что главное командование сухопутных войск занималось только Восточным фронтом, а главный штаб вермахта — остальными, включая и Балканский фронт. В свою очередь, командования военно-морскими силами и люфтваффе присылали на доклад фюреру своих офицеров. Вот и получалось, что над всем этим в качестве единственного координирующего органа стоял только сам Адольф Гитлер, который с 1941 года взял верховное командование на себя.
Доклады о текущей обстановке Гитлер принимал в бараке, находившемся во внутреннем охраняемом периметре на расстоянии примерно пятидесяти метров от бункера фюрера. Строительство последнего было закончено совсем недавно — железобетонные стены толщиной семь метров надежно защищали от бомб, а отсутствие окон компенсировала сложнейшая вентиляционная система, которая и отвечала за поступление в бункер свежего воздуха. Однако атмосферу в нем здоровой назвать было нельзя. Мне сказали, что бетон пока не полностью схватился и все еще выделял тепло.
В отличие от бункера барак для совещаний со своими широкими окнами выглядел куда веселее. Внутри его располагалось большое помещение, где и проходило заслушивание докладов по обстановке, а также имелись конференц-зал и небольшие комнаты для телефонных переговоров. Обсуждения обстановки проходили ежедневно в четырнадцать часов дня и в двадцать два часа вечера, во время которых и принимались все ответственные решения.
В главную ставку фюрера я прибыл из Берлина на курьерском поезде рано утром и в тот же день уже присутствовал на послеобеденном обсуждении обстановки. Помещение, где это происходило, занимало площадь примерно семь на двенадцать метров. Вдоль окон располагался массивный стол с картой обстановки, а возле двери, находившейся напротив окон по центру стены, стоял круглый стол с мягкими стульями.
Я зашел в зал, когда в основном все участники совещания — генералы и офицеры Генерального штаба всех видов и родов войск — были в сборе. Большинство из них были мне незнакомы, поэтому я представился. Вскоре прозвучала короткая команда, и в зал вошел Адольф Гитлер в сопровождении Кейтеля и Йодля.
Я увидел Верховного главнокомандующего, который с момента нашей последней встречи, состоявшейся около года назад, сильно изменился. Его вид потряс меня до глубины души. Передо мной стоял заметно постаревший согбенный человек. Даже его тихий голос звучал устало.
«Неужели фюрера поразила какая-нибудь тайная болезнь?» — с ужасом подумал я.
Левая рука Адольфа Гитлера тряслась так сильно, что он вынужден был, когда стоял на месте, поддерживать ее правой рукой. Я силился понять, являлось ли это следствием произошедшего 20 июля покушения на него, или фюрера просто согнул груз ответственности, который он взвалил на себя и на протяжении многих лет тащил его почти в одиночку?
«Как у этого пожилого, уставшего человека хватает еще энергии для принятия ответственных решений в столь тяжелое время?» — удивился я.
Адольф Гитлер пожал руки близстоящим господам, нашел несколько дружественных слов для меня, приказав мне присутствовать на каждом совещании, касавшемся Балкан, а затем приступил к заслушиванию докладов.
В торце стола заняли места два стенографиста, а все присутствовавшие остались стоять. Только для Гитлера возле стола был предусмотрен табурет, но пользовался он им редко. Непосредственно перед фюрером на столе прямо на карте лежали цветные карандаши и очки. Справа от него стоял генерал-полковник Йодль, а слева — фельдмаршал Кейтель. Доклад начал Йодль. Присутствующие следили за обстановкой по огромной карте Генерального штаба. Назывались номера дивизий, корпусов, танковых полков, показывались направления ударов русских и места, где эти удары были отражены контрударами. Меня поразило, сколько разных деталей и сведений держал в своей голове фюрер — он называл номера полков, число боеготовых танков, количество необходимого горючего и многое другое.
Назывались произошедшие изменения обстановки, и на карте показывались передвижения войск. Положение действительно оказалось тяжелым — линия фронта, за исключением отдельных вклинений противника, проходила уже по старой венгерской границе 1938 года. Я мысленно стал задавать себе вопросы: «Являлись ли названные дивизии боеспособными? Как обстояли дела с наличием у них орудий и средств тяги? Сколько они потеряли танков и самоходных артиллерийских установок с момента поступления последних данных?»
— Сегодня серьезные решения приняты не будут, — послышался шепот стоявших рядом со мной офицеров Генерального штаба.
Им было лучше знать, ведь они привыкли к тому, что здесь оперировали большими цифрами, корпусами, армиями и принимали решения стратегического характера.
Во время доклада обстановки офицером люфтваффе фюреру что-то не понравилось. Он распрямился, и я услышал прежний звучный голос Адольфа Гитлера, потребовавшего уточнить данные воздушной разведки. Похоже, привилегированному положению люфтваффе пришел конец — приведенные офицером данные о количестве задействованных боевых самолетов прозвучали как-то неубедительно. Фюрер прервал его коротким взмахом руки и отвернулся. В этот момент генерал-полковник Йодль сделал мне знак покинуть зал совещаний — настала пора для обсуждения дел на других участках фронта.
В вестибюле я постоял немного вместе с молодыми офицерами Генерального штаба. Подошедший ординарец предложил нам по бокалу вермута, и мы разговорились, касаясь положения дел на Восточном фронте. В Варшаве как раз отмечалось восстание подпольной польской армии, и, судя по всему, там проходили ожесточенные бои. Южнее Варшавы дела обстояли еще хуже, и оттуда поступали весьма тревожные сообщения.
— В таком виде эти сведения докладывать фюреру нельзя, — заявил один из офицеров. — Сначала их следует хоть как-то пригладить.
Три дня спустя меня оставили на обсуждении положения дел на других фронтах и я услышал доклад, из которого следовало, что обстановка везде складывалась, прямо скажем, отчаянная. Такая ситуация вызвала у Адольфа Гитлера ярость, и он в бешенстве закричал:
— Почему мне об этом не доложили раньше?
Гитлер нервно швырнул свои цветные карандаши прямо на карту с такой силой, что часть из них, подпрыгнув, скатилась со стола на пол. Фюрер обрушился с упреками на Йодля, на Главное командование сухопутных войск и на люфтваффе. Все смущенно молчали, а я под воздействием такого гневного напора медленно отодвинулся назад и спрятался за спинами офицеров. Ведь под этот гнев мог попасть и я. Еще хуже мне показалась внезапная смена настроения фюрера — он неожиданно успокоился и заговорил спокойным голосом, начав уточнять у другого генерала интересовавшие его вопросы.
— Имеются ли в наличии необходимые резервы? Возможно ли организовать своевременное снабжение? Есть ли поблизости саперные части? — расспрашивал Гитлер.
В результате вопросы, связанные с подтягиванием резервов и ремонтом путей подвоза, были решены, и мне показалось, что положение на том участке фронта должно стабилизироваться.
После обеда я навестил своих знакомых, находившихся в главной ставке фюрера, и никто из них не смог мне сказать что-либо утешительное. Тогда я решил часика на полтора отключиться от всех забот и посетить сауну. Что может быть лучше, когда тело начинает разомлевать под воздействием обжигающего пара, а потом подвергается тонизирующему массажу! После этих процедур я снова был бодрым и свежим, а также готовым к долгому ночному заседанию. Жаль только, что озера находились слишком далеко, ведь после жаркой парной купание в холодной воде пошло бы только на пользу!
Прогуливаясь по дорожкам главной ставки фюрера, я неожиданно встретил Ханну Райч. Мы дружески поприветствовали друг друга, и мне подумалось, что как хорошо, что во время короткого испытания «Фау-1» с этой смелой женщиной ничего не случилось. Она рассказала, что находится в ставке вместе с генерал-полковником фон Граймом, и, показав место, где она разместилась, спросила:
— Не желаете вечерком заглянуть к нам на огонек?
Я с удовольствием принял ее приглашение, заметив, что смогу прийти только после окончания вечернего обсуждения обстановки.
— Ничего, мы тоже долго не ложимся, ведь начались очень серьезные дела. Приходите! Ждем вас! — откликнулась она, и мы расстались.
После окончания вечернего доклада обстановки в кромешной темноте я еле нашел ее жилище. Была уже глубокая ночь, но Ханна не спала. В большом помещении, служившем одновременно и спальней и гостиной, она представила меня генерал-полковнику фон Грайму. Светлые ухоженные волосы красиво обрамляли его лицо с приятными, ярко выраженными чертами. Ниже Рыцарского креста красовался орден «За заслуги» Первой мировой войны.
Вскоре между нами завязался оживленный разговор о войне и роли в ней авиации. Я был буквально поражен, с каким подъемом и воодушевлением говорил этот генерал. Выяснилась и причина его пребывания в главной ставке фюрера. Рейхсмаршала Германа Геринга должны были отстранить от командования Верховным командованием люфтваффе, а на его место Гитлер хотел назначить фон Грайма. Пока не все вопросы были утрясены — кадровое ведомство хотело сохранить Геринга в составе люфтваффе, но с этим фон Грайм был не согласен. Фюрер же еще своего последнего слова не сказал.
Я провел две ночи напролет за разговорами с этими замечательными людьми. И Ханна и фон Грайм являлись идеалистами в лучшем смысле этого слова. Для меня было удивительно, хотя и не ново, с какой яростной критикой обрушился генерал на руководство люфтваффе и в особенности на Геринга.
— Люфтваффе слишком долго почивали на заслуженных лаврах 1939 и 1940 годов, не задумываясь о будущем, — утверждал фон Грайм. — На одних только утверждениях Геринга о том, что наша авиация является самой лучшей, быстрой и храброй, войну не выиграть.
Фон Грайм с горечью говорил также о том, как решались вопросы оснащения люфтваффе в последние годы. Сейчас я не могу с точностью передать содержание всех тех многочасовых разговоров, но кое-что осталось в моей памяти — на вооружение, хотя и с большим опозданием, должны были поступить новые реактивные истребители.
— Возможно, с их помощью нам удастся прекратить постоянные налеты вражеской авиации на немецкие города и хотя бы частично восстановить наше превосходство в воздухе, — предполагал генерал.
Мы искали и не находили ответы на мучившие нас вопросы. Почему эти реактивные истребители не поступили на вооружение гораздо раньше, если их разработка была завершена еще в 1942 году? Неужели и здесь мы сталкивались еще с одной досадной главой немецкой военной истории, озаглавленной словами «Слишком поздно»?
К сожалению, тогда генерал-полковник фон Грайм не стал главнокомандующим люфтваффе. Его назначили на эту должность только в последние дни апреля 1945 года, когда Берлин лежал уже в руинах. Во время облета окруженной столицы, в котором принимала участие и его верная спутница Ханна Райч, он был тяжело ранен, а две недели спустя под Кицбюэлем попал в плен к американцам.
Чтобы союзники не принудили генерала давать показания против его бывшего главнокомандующего Геринга, он покончил с собой. Этот человек чести унес с собой в могилу свидетельства о вине Геринга перед немецким народом.
На третий день после вечернего обсуждения обстановки мне было предложено остаться. На совещании присутствовали: Кейтель, Йодль, Риббентроп и приехавший в этот день в ставку фюрера Гиммлер. Мы заняли места за уже упоминавшимся круглым столом, и Адольф Гитлер еще раз коротко осветил положение дел на юго-востоке, подчеркнув, что стабилизировавшийся накануне фронт по границам Венгрии должен быть удержан любой ценой. На огромном выступе в сторону востока находилось более миллиона немецких солдат, которые в случае внезапного прорыва фронта были бы безвозвратно потеряны.
— Мы получили секретные сведения о том, что правитель Венгерского королевства адмирал Хорти пытается установить с врагами контакт с целью заключения сепаратного мира, что будет означать потерю наших армий, — продолжил фюрер. — Причем переговоры он пытается вести не только с западными державами, но и с Россией. Он готов подчиниться даже Кремлю.
Гитлер на секунду замолчал и посмотрел на меня.
— Вам, Скорцени, на случай, если этот правитель нарушит свои союзнические обязательства, надлежит подготовить военную операцию по захвату Замковой горы, — подчеркнул он. — Генеральный штаб предлагает осуществить там выброску воздушного десанта. Общее руководство всей операцией в Будапеште я поручаю недавно назначенному командиру корпуса генералу артиллерии Клеманну. На время проведения данной операции вы входите в его подчинение. Однако ее подготовку вам следует начать немедленно, поскольку штаб корпуса еще только формируется.
Закончил свою речь Адольф Гитлер примерно такими словами:
— Для того чтобы вам легче было преодолевать трудности, связанные с подготовкой операции, вы получите от меня письменный приказ, предоставляющий вам далекоидущие полномочия.
Затем генерал-полковник Йодль зачитал перечисленные в приказе воинские формирования, поступившие в мое распоряжение, а именно: один парашютный батальон люфтваффе, 600-й парашютно-десантный батальон войск СС и один мотопехотный батальон, сформированный из курсантов офицерского училища, располагавшегося в Винер-Нойштадте. Кроме того, в мое подчинение переходили две эскадрильи грузовых планеров.
— В ваше распоряжение на период проведения операции выделяется также один самолет из состава курьерской эскадрильи главной ставки фюрера, — закончил чтение приказа генерал-полковник Йодль.
Адольф Гитлер поговорил еще некоторое время с Риббентропом, интересуясь новостями, полученными из немецкого посольства в Будапеште. Они также свидетельствовали о том, что ситуация являлась крайне напряженной, и о том, что тогдашнее венгерское правительство нельзя было уже рассматривать как дружественное по отношению к странам оси.
После того как предназначенный для меня письменный приказ был подписан Адольфом Гитлером, его передали мне, и все начали расходиться.
— Я полагаюсь на вас и ваших людей, Скорцени! Удачи! — сказал фюрер и вышел.
Оставшись один, я перечитал врученный мне приказ и поразился тем, насколько большие возможности оказались в моих руках благодаря этому листу. Приказ был написан на так называемой государственной бумаге — в левом верхнем углу красовался тисненный золотом орел со свастикой, а ниже надпись: «Фюрер и рейхсканцелярия», набранная типографским шрифтом «Антиква». Дальше шел сам текст примерно такого содержания: «Штурмбаннфюрер резервных войск СС Отто Скорцени действует, выполняя персональный строго секретный приказ особой важности. Предписываю всем военным и государственным органам управления оказывать Скорцени всяческую поддержку и идти навстречу его пожеланиям». Я сказал «примерно» потому, что в водовороте событий 1945 года этот документ пропал, точнее, его украли вместе со всем моим багажом. Под текстом стояла дрожащая подпись главы германского государства.
«С таким документом в руках можно поставить на уши всю Великую Германию», — подумал я и тут же решил для себя, что буду использовать его лишь в случае крайней необходимости.
Честно говоря, я не очень верил в слепое послушание чиновников при виде «высочайшего» приказа. Мне больше нравилось понимание и, следовательно, добровольное исполнение моих требований. Забегая вперед, сразу скажу, что я воспользовался этой бумагой только один раз, а именно пару дней спустя в Вене. А дело было так.
Тогда у меня состоялся многочасовой разговор с одним подполковником из командования военным округом на предмет немедленной моторизации подчиненного мне офицерского училища в Винер-Нойштадте и других частей. Он потребовал просмотреть списки личного состава, сравнить грузоподъемность и многое другое, а меня мучил голод.
— Не могли бы вы организовать для меня пару сосисок или чего-нибудь мясного? — попросил я своего собеседника. — А то позже мне будет не до еды.
— Охотно, только дайте мне ваши талоны на получение мяса, — ответил он.
Когда я пояснил ему, что забыл такую «важную часть моего боевого оснащения», как талоны на питание, но очень хотел бы утолить свой голод и был бы ему весьма благодарен, если он раздобудет для меня пару венских сосисок без талонов, то услышал в ответ:
— Нет, к сожалению, это абсолютно исключено. Такое наша офицерская столовая позволить себе не может.
Вот тогда мне и захотелось испытать волшебную силу своих чрезвычайных полномочий, а особенно подписи на имевшемся у меня приказе. Без лишних слов я залез в свой портфель и положил бумагу перед офицером на стол. Лишь только взглянув на приказ, подполковник тут же изменился в лице.
— Конечно! Само собой разумеется! Сейчас все организуем! Унтер-офицер Л.! Немедленно принесите из офицерской столовой пару сосисок! — крикнул он в фойе.
Я, естественно, поделился этим перекусом, принесенным «по высочайшему повелению», с верным своему долгу подполковником.
Но эта история случилась уже позже, а тогда, после получения приказа, несмотря на то что часы показывали два часа ночи, мне предстояло решить несколько срочных вопросов. Еще два дня назад я на всякий случай перевел истребительную часть «Центр», бывший 502-й егерский батальон, в состояние полной боевой готовности и знал, что даже в такой поздний час гауптман фон Фелькерзам находится на связи в ожидании моего звонка. С Фриденталем меня соединили немедленно.
— Алло! Фелькерзам! Я только что получил новое ответственное задание. Записывайте! Усиленную первую роту надлежит сегодня же в восемь часов утра переместить на берлинский аэродром Гатов. С собой иметь тройной боекомплект. И не забудьте снаряжение для четырех саперных подрывных групп. Выдать сухой паек на шесть дней. Командование данным отрядом возлагаю на обер-лейтенанта Хунке. О месте назначения узнаете у командира эскадрильи Ю-52. Сам я вылечу отсюда как можно раньше и еще до десяти часов утра буду на производственном летном поле компании «Хейнкель» в Ораниенбурге. Там вы меня и подберете. Через два часа выдвигаемся дальше. Вы, Радл и Остафель летите со мной. Есть вопросы? Нет? Тогда до встречи! Наш девиз прежний — «Сделаем легко!».
Я знал, что с этой секунды во Фридентале все пришло в движение. Тогда мне и пришло в голову кодовое наименование предстоящей операции, которую захотелось почему-то назвать «Панцерфауст», а вот дать указание прихватить с собой это недавно введенное в войска новое оружие я забыл.
«Ничего, это поправимо», — решил я и оправил во Фриденталь телеграмму-молнию.
Трудно представить то приятное ощущение, которое я испытал, когда пару часов спустя на аэродроме главной ставки фюрера ко мне с докладом явился командир Не-111.
«Все-таки здорово иметь в своем распоряжении личный самолет», — подумал я.
Мне доставило большое удовольствие, устроившись рядом с командиром самолета, наблюдать за проплывавшим под нами ландшафтом. Однако мысли постоянно крутились вокруг предстоящей операции. Ведь на карту было поставлено очень многое — практически речь шла о спасении всех немецких войск вдоль венгерской границы! В случае выхода Венгрии из войны и потери, таким образом, венгерских частей, стоявших на Карпатах, германские соединения оказались бы в критическом положении. А если мы потеряли бы вдобавок и Будапешт как главный центр снабжения, то это означало бы настоящую катастрофу.
«Будем надеяться, что мы не опоздаем!» — подумал я.
И тут меня словно током ударило.
«Для чего мне подчинили эскадрильи грузовых планеров, а к ним вдобавок парашютный батальон люфтваффе и парашютно-десантный батальон войск СС? Как представляет себе Генеральный штаб воздушно-десантную операцию на Замковой горе?» — такие мысли вихрем пронеслись в моей голове.
Город Будапешт и его центр я знал достаточно хорошо. Единственным подходящим местом для высадки воздушного десанта являлся огромный плац для занятий строевой подготовкой. Но там нас, учитывая враждебное настроение венгров, перестреляли бы еще до того, как мы смогли бы сосредоточиться. По нас открыли бы огонь со всех четырех сторон.
«Значит, максимум, что мы можем сделать, — это высадить несколько специальных групп, — размышлял я. — Но такое возможно только с учетом складывающейся на месте обстановки».
По дороге во Фриденталь в машине я коротко проинформировал офицера оперативного управления моего штаба Гауптмана фон Фелькерзама о своих выводах.
— Что ж, в нашем очередном задании, как всегда, много неожиданных моментов, — откликнулся он. — Но оказать помощь нашим боевым товарищам на фронте — дело благородное. Ничего, справимся.
Далее Фелькерзам доложил, что погрузка на аэродроме Гатов прошла успешно.
— В качестве места сбора нам определили Вену, — продолжил он. — Будем надеяться, что там у вас выпадет пара свободных часов, чтобы навестить жену и ребенка. Вы их совсем не видите.
Но оба мы знали, хотя и предпочитали об этом не говорить, что свободного времени у нас не будет. Наши семьи должны были это понимать. Все же работали и сражались мы и за них тоже.
С собой в самолет мы взяли ящик с новой взрывчаткой, и сидеть на нем было очень удобно. Если, конечно, не думать о том, что сиденье под тобой может взорваться. А такое ввиду постоянных налетов вражеской авиации могло произойти в любой момент. Но и об этом мы тоже предпочитали не говорить. В уме у нас были только мысли о предстоящем задании.
Я предложил на всякий случай сразу же моторизовать все три батальона, хорошо понимая, что это будет нелегким делом. Мы знали, что тогда грузовики ценились уже буквально на вес золота — Восточный фронт, а теперь и Западный проглотили слишком большое число машин, и восполнить их дефицит было не под силу даже самой лучшей промышленности.
Из Асперна мы с Фелькерзамом и Остафелем сразу же отправились в Винер-Нойштадт, оставив Радла в Вене для того, чтобы он наладил контакт с разведывательными службами. Я рассчитывал, что, возможно, ему удастся раздобыть новые сведения.
В Винер-Нойштадте мы прибыли в старую военную академию, традиции которой восходили еще к временам Марии-Терезии. В коридорах с высокими потолками на нас с портретов взирали все бывшие начальники данного военного учебного заведения. Полковник X., тогда командовавший училищем, о нашем визите был извещен. Когда я коротко ввел его в курс дела, он лично пожелал участвовать в операции и вести батальон. Пришлось разъяснять ему, что при столь высоком его звании это было бы неправильно. Но полковник ничего не хотел слушать, желая принять участие в операции хотя бы в качестве простого бойца.
Затем к нам позвали определенного Генштабом командира батальона в звании майора и командиров рот. Это были бывалые фронтовики, переведенные в училище в качестве преподавателей. Пока я с ними знакомился, во дворе построились все годные для участия в операции фенрихи. Их было около тысячи человек.
Мое сердце переполняла радость, когда я вышел перед строем поприветствовать батальон, перешедший в мое подчинение. Такого числа отборных парней, собранных в одном батальоне, не было, пожалуй, ни в одной воинской части тогдашней Германии. Меня буквально распирало от гордости, что мне выпала честь командовать именно этим подразделением. И эта гордость, возможно, прозвучала в тех коротких словах, с которыми я обратился к фенрихам:
— Все вы наверняка слышали мою фамилию от ваших офицеров, а некоторые помнят о моей Итальянской операции. Однако не ждите, что я поведу вас навстречу приключениям. Предстоит серьезный, возможно, кровопролитный бой, во время которого будут решаться очень ответственные задачи. И мы выполним свой солдатский долг! И если мы будем верить в наше дело, то обязательно добьемся нашей цели, послужив тем самым своей родине и своему народу!
Между тем в район Вены прибыл и парашютный батальон, который вместе со своими офицерами произвел на меня хорошее впечатление. Мне оставалось только держать их в руках, поскольку я знал, что они предпочитают действовать по своему усмотрению. Это же могло попросту привести к срыву всей операции! А вот как ее осуществлять, мне и самому было пока не ясно, поскольку о том, как станут развиваться события в Венгрии, оставалось только гадать.
Парашютно-десантный батальон войск СС прибыл с Восточного фронта. Он оказался довольно потрепанным и поэтому не столь боеспособным, как другие подразделения.
Три дня ушло на решение вопросов, связанных с моторизацией и оснащением моих подразделений. Наконец подошло время самому осмотреться в Будапеште. Документы на имя некоего «доктора Вольфа» были уже изготовлены, и я переоделся в удобный гражданский костюм. Один мой знакомый порекомендовал меня своему приятелю в Будапеште, после чего можно было отправляться в путь.
В Будапеште нас встретил торговец Н. с гостеприимством, присущим, пожалуй, только мадьярам. Он даже выехал из своей квартиры, предоставив ее вместе со слугой и поварихой в полное наше распоряжение. Мне стыдно в этом признаться, но я никогда еще не жил так хорошо, как в те три недели. Наш гостеприимный хозяин сильно обижался, когда мы начинали скромничать при выборе еды. И это на пятом году войны!
Между тем в Будапешт прибыл и генерал, в подчинение которого я поступил на время проведения операции. Ему и без меня хватало забот, ведь требовалось как можно скорее создать работоспособный штаб и привести вверенные войска в состояние полной боеготовности. Поэтому я приказал Фелькерзаму и Остафелю поработать в штабе корпуса и принять деятельное участие в разработке плана действий наших воинских частей в самом Будапеште и вокруг него на случай чрезвычайной ситуации. Прежде всего следовало позаботиться о том, чтобы железнодорожные линии, вокзалы и узлы связи оставались под немецким контролем.
В то время нашей разведке стало известно, что сын венгерского правителя Миклош Хорти ведет тайные переговоры с представителем Тито. Речь шла об установлении контактов с русским Верховным командованием и заключении сепаратного мира. В этом отношении информация, услышанная мною в главной ставке фюрера, подтверждалась. Однако путь, который пытался проложить себе правитель Хорти через Тито, показался мне очень шатким.
«Как могло такое произойти, что правитель Венгерского королевства стал искать сближения с извечным врагом Венгрии — Югославией? Какую выгоду из этого он мог извлечь для себя и своего народа?» — не понимал я.
С руководством германской разведки в Венгрии мне удалось договориться о внедрении нашего агента в окружение сына Хорти. И одному хорвату это удалось. Он сблизился не только с Миклошом Хорти (младшим), но и с представителем югославской стороны и вошел в их полное доверие. От него мы узнали, что в ближайшее время ночью должны были состояться переговоры с самим венгерским правителем. Для нас эта новость явилась крайне неприятной, ведь мы ни в коей мере не хотели, чтобы глава венгерского государства хоть как-то скомпрометировал себя личным участием в данной афере. Однако это являлось уже головной болью органов военной разведки и полиции безопасности. У меня и своих забот хватало.
Чем чаще я поднимался на Замковую гору, чтобы переговорить с атташе военно-воздушных сил, германским посланником или командиром корпуса, тем больше меня начинал волновать вопрос, каким образом выполнить поставленную задачу на этой горе, которая представляла собой настоящую крепость, созданную самой природой. Если бы отданный мне приказ не был столь конкретен, то я ограничился бы только окружением всего правительственного квартала и самой горы. Тогда войсковую операцию по непосредственному захвату Замковой горы можно было бы провести лишь в ответ на враждебные действия в отношении Германии.
Как бы то ни было, я поручил Фелькерзаму тщательно проштудировать все доступные планы города и лично оценить обстановку путем неоднократного осмотра улиц, а также имевшихся на них строений. Во время проведения данной рекогносцировки нас каждый раз подстерегали все новые неожиданности. В частности, выяснилось, что под Замковой горой располагался подземный лабиринт, ходы которого были заминированы. В случае обострения ситуации это явилось бы для нас серьезным минусом. Пришлось разрабатывать новый план действий немецких войск в Будапеште, который предусматривал непосредственный захват Замковой горы силами вверенных мне подразделений. От возможности проведения воздушно-десантной операции пришлось отказаться полностью.
Я чувствовал, что подошло время подтягивания моих подразделений к месту предстоящих действий. На этом же настаивало и командование корпусом. Поэтому где-то в начале октября они вышли маршем из Вены и вскоре разместились в предместьях Будапешта.
В первых числах октября по приказу главной ставки фюрера в город прибыл обергруппенфюрер СС Бах-Зелевский и взял командование на себя. Он явился прямиком из Варшавы, где только что подавил восстание поляков, и всем своим видом показывал, что является сильным и решительным человеком.
— В случае необходимости я готов действовать столь же жестко, как и в Варшаве, — подчеркивал Бах-Зелевский.
Он привез с собой даже 650-мм мортиру, которая применялась всего дважды — во время осады Севастопольской крепости, а затем в Варшаве. Я расценил предложенный им метод ведения операции как излишне грубый и выразил мнение, что более утонченные средства приведут к цели надежнее и быстрее.
— Операция «Панцерфауст» и без поддержки этой мортиры даст такие же положительные результаты, — заявил я.
Появление Бах-Зелевского произвело на многих офицеров сильное впечатление, и мне показалось, что они его просто побаиваются. Я же старался не обращать внимания на суровый тон его высказываний, настаивал на своем мнении и поступал в соответствии с ним.
Мне было непонятно, почему секретные планы действий часто обсуждались на совещаниях в присутствии пятнадцати, а то и двадцати офицеров. Лично я понимал, что в результате такого подхода кое-какие сведения доходили и до венгерского правительства, что подталкивало его к принятию соответствующих решений. Как бы то ни было, нас не могли не тревожить полученные от разведки сведения о том, что командующий венгерскими войсками в Карпатах генерал-полковник М. якобы вступил в прямые переговоры с русскими. Эти донесения, естественно, поступали и в главную ставку фюрера, однако твердого решения о проведении необходимых контрмер там почему-то не принималось.
В Будапеште складывалась совершенно иная атмосфера по сравнению с той, что была в Италии. Тогда я имел дело только с генералом Штудентом и мог в целом заниматься подготовкой своей операции самостоятельно. Здесь же проходили совещание за совещанием. При этом командующий корпусом занимал позицию, несколько отличавшуюся от той, которой придерживалось посольство. А та, в свою очередь, не совпадала с мнением генерала полиции Винкельмана. Представители же разведки и определенные венгерские деятели высказывали совсем иную точку зрения. Меня радовало только то, что мне не приходилось координировать столь разные подходы. Однако в связи с порученным мне заданием я вынужден был присутствовать на многих совещаниях и выслушивать все эти позиции. Оставалось лишь надеяться, что какие-нибудь события приведут к желаемым переменам и стороны придут все-таки к единому мнению.
Ночью 10 октября 1944 года на одной вилле прошли переговоры между Миклошем Хорти (младшим) и югославским представителем. Немецкая полиция знала об этом, но не вмешалась. Следующие переговоры намечались на воскресенье 15 октября 1944 года в офисе одной торговой фирмы возле набережной Дуная. Еще до этого дня в Будапешт из главной ставки фюрера прибыл генерал Венк, чтобы в случае необходимости взять командование на себя и принимать решения на месте исходя из обстановки.
Полиция безопасности горела решимостью вмешаться в переговоры 15 октября и арестовать сына венгерского правителя вместе со всеми его собеседниками. Данную операцию планировалось осуществить под кодовым наименованием «Мышь». Самое интересное заключалось в том, что подобное название произошло из-за ошибки восприятия на слух имени Хорти (младшего) и ассоциации его с Микки-Маусом.
При планировании этой полицейской операции в основу был положен расчет, что венгерский правитель, дабы избежать публичной компрометации своего сына, пойдет на уступки и откажется от своих планов заключения сепаратного мира. Для того чтобы обеспечить успех, генерал Винкельман попросил меня выделить на утро 15 октября роту моих солдат, так как было известно, что и раньше переговоры Хорти-младшего проходили под защитой подразделений венгерской армии.
Если подобное произошло бы и на этот раз, то мои солдаты должны были выступить в роли противовеса. Я согласился оказать поддержку, но с условием, что решение о вводе в операцию моей роты буду принимать лично.
В субботу я получил срочную телеграмму из Берлина, и мне, к великому сожалению, пришлось немедленно отослать туда Карла Радла. Осыпая проклятиями все и вся, он был вынужден подчиниться приказу.
В воскресенье 15 октября стояла ясная осенняя погода, и в десять часов утра на улицах было пустынно. Моя рота, расположившись в закрытых грузовых машинах на боковой улице, находилась в полной боевой готовности. Связь с ней поддерживал гауптман фон Фелькерзам. Сам я, естественно, не мог появиться в военной форме, ведь для того, чтобы присутствовать на месте предполагаемых событий, мне необходимо было облачиться в какую-нибудь неприметную гражданскую одежду. Мой водитель вместе с одним солдатом люфтваффе устроился в сквере рядом с площадью.
Я же на своей легковушке подъехал к месту событий сразу после начала переговоров и, уже сворачивая на площадь, увидел у офиса венгерский военный легковой автомобиль повышенной проходимости, а также персональную автомашину, на которой, вероятно, приехал Хорти-младший. Недолго думая я припарковал свою машину вплотную к ним таким образом, чтобы воспрепятствовать их внезапному отъезду.
Часть полицейских под видом постояльцев еще накануне заняли весь этаж над помещениями офиса, где проходили переговоры. Другие полицейские в десять часов десять минут должны были зайти внутрь с улицы и произвести аресты.
В закрытом венгерском военном легковом автомобиле повышенной проходимости, спрятавшись от постороннего взгляда, сидели три офицера венгерской армии. Еще двое находились в сквере. Я же, когда операция началась, стоял возле своей машины, изображая, что у меня произошла поломка двигателя.
Не успел первый немецкий полицейский скрыться в проеме двери, как из военного легкового автомобиля раздалась автоматная очередь, ранив другого полицейского в живот. Тот рухнул рядом с машиной, а из сквера стали приближаться сидевшие там два венгерских офицера, стреляя из автоматов на бегу. Я едва успел укрыться за своей легковушкой, как оставшуюся открытой дверь прошила автоматная очередь. Становилось жарко!
Во многих окнах и на балконах домов, выходивших на площадь, появились фигуры венгерских солдат. Мой водитель вместе с солдатом люфтваффе после первых выстрелов поспешили ко мне, считая, что я ранен. Водителя ранили в бедро, но он остался на ногах. Тогда я подал знак задействовать мою роту, а сами мы втроем под непрерывным автоматным огнем начали отстреливаться из своих пистолетов из укрытия. Ситуация, прямо скажем, становилась опасной. Хорошо еще, что это продолжалось всего несколько минут — моя машина уже походила на решето. Отскакивавшие от булыжной мостовой пули с неприятным звуком свистели рядом с нами. Сами мы выглядывали из нашего укрытия лишь для того, чтобы выстрелить и держать таким образом противника на дистанции, не превышавшей десяти — пятнадцати метров.
Наконец я услышал топот солдат моей роты, выбегавших из боковой улицы. Фелькерзам мгновенно сориентировался и приказал первой группе занять позицию при входе на площадь. Другие с быстротой молнии взяли под контроль сквер и направили оружие вдоль фасадов домов. После первых выстрелов наших солдат стрелявшие по нас стали отходить к воротам соседнего дома, за которыми укрывалось достаточно много венгерских вояк. Как только стрельба стихла, мы сразу же оттащили двоих наших раненых в парадное, заметив при этом, что противник готовится к прорыву.
Недолго думая мы привели в действие взрывное устройство возле их ворот, забаррикадировав обрушившимися мраморными плитами и дверями им выход. На этом военная часть операции завершилась, заняв не более пяти минут.
Теперь со второго этажа офисного здания стали спускаться полицейские, ведя с собой четверых пленных — Миклоша Хорти (младшего), того самого «Микки-Мауса», его друга Борнемиссу и двух венгров. Этих двух венгров быстро упаковали в грузовик, а двух главных пленников, чтобы не привлекать внимания, полиция хотела было закатать по одному в ковры. Однако эта затея, насколько я мог судить, не вполне удалась, поскольку они отчаянно сопротивлялись. Когда грузовик с арестованными уехал, моя рота стала готовиться к отходу, так как мне хотелось избежать дальнейших столкновений, если противник вдруг снова соберется с силами. Возвращение моих солдат прошло без дальнейших происшествий.
Какое-то внутреннее чувство заставило меня последовать за грузовиком с пленными, и я воспользовался приготовленной второй автомашиной с водителем. Мы не отъехали от площади и ста метров, как под мостом Элизабетбрюке увидели не менее трех рот венгерских солдат, спешивших к месту недавнего столкновения.
«Надо их задержать, иначе может произойти бой с моими людьми, а этого следует избежать», — подумал я и, чтобы выиграть несколько минут, решил прибегнуть к блефу.
Я остановил машину и побежал к офицеру, командовавшему отрядом, крича на ходу:
— Остановитесь! Там наверху происходит что-то невообразимое! Никто ничего не понимает! Вам лучше сначала осмотреться самому!
Мой трюк сработал. Отряд остановился, а его командир в нерешительности застыл на месте, не зная, что ему предпринять. Хорошо, что он лишь немного понимал по-немецки. Во всяком случае, мне показалось, что смысл моих слов дошел до него не до конца. А может быть, он вообще ничего не понял. Как бы то ни было, несколько минут мне все же удалось выиграть — теперь мои солдаты наверняка уже погрузились на грузовики и уехали.
— Мне надо ехать дальше! — крикнул я озадаченному венгерскому офицеру, прыгнул в машину и помчался в сторону аэродрома.
Когда я приехал, оба главных пленника были уже в самолете, и через несколько минут он вылетел в Вену.
С аэродрома я направился в штаб корпуса, который располагался в отеле на одном из будапештских холмов, где наткнулся на генерала Венка и доложил ему о проведенной операции.
Все мы с напряжением ожидали дальнейшего развития событий, поскольку нам было известно, что уже несколько дней на Замковой горе шли определенные военные приготовления — гарнизон был усилен, а на подъездных дорогах заложены мины.
Между тем наступила среда, и из германского посольства, располагавшегося на Замковой горе в небольшом дворце, поступил телефонный звонок. Военный атташе сообщил нам, что гарнизон венгерских войск на Замковой горе официально перешел на осадное положение, а движение по подъездным дорогам и проезд через ворота закрыты. Атташе попытался было выехать оттуда на машине, но его развернули назад. Вскоре после этого телефонная связь была прервана, и больше звонков оттуда не поступало. В результате немецкие представительства, а их было на Замковой горе немало, оказались от внешнего мира отрезанными.
Это, выражаясь витиеватым дипломатическим языком, явилось первым «недружественным актом», и мы с напряжением ожидали, что будет дальше. Неопределенность должна была развеяться через несколько часов. Большинство офицеров штаба корпуса пребывали в некоторой нервозности, поскольку контрмер с нашей стороны еще не наблюдалось.
Пока инициатива принадлежала противоположной стороне. В четырнадцать часов по венгерскому радио передали чрезвычайное сообщение. В послании правителя королевства Венгрия адмирала Хорти говорилось, что заключила сепаратный мир с Россией! Теперь все стало на свои места и требовалось немедленно ввести в действие подготовленные контрмеры. План мероприятий по тревоге в отношении Будапешта был запущен.
Поступил приказ и о проведении операции против Замковой горы «Панцерфауст». Однако я посчитал, что время для ее осуществления еще не настало, и посоветовал несколько часов подождать. В качестве немедленных контрмер в ответ на венгерские мероприятия на Замковой горе мною было предложено охватить гору со всех сторон немецкими частями. Эту задачу решила 22-я дивизия войск СС. Предусматривавшийся планом действий по тревоге захват вокзалов и других важных объектов в городе прошел в послеобеденные часы без каких-либо инцидентов.
К командованию венгерских войск на фронте отправился немецкий генерал, которому было поручено в случае необходимости арестовать командующего венгерской армией. Однако он прибыл со своими людьми слишком поздно — генерал-полковник М. в сопровождении нескольких офицеров и служащих штаба перешел к русским. Поэтому для нас явилось несколько неожиданным то, что это и прозвучавшее по радио сообщение не привело к массовой сдаче противнику венгерских солдат — в целом воинские части венгерской армии остались на своих позициях. Большинство венгерских офицеров не последовало примеру своего командующего. Они не бросили своих солдат и продолжали сражаться дальше. Однако следовало немедленно принять меры, чтобы венгерское военное министерство, располагавшееся рядом с горой, не отдало приказа о капитуляции.
На совещании, состоявшемся уже ближе к вечеру, было принято решение о начале операции «Панцерфауст» не позднее утра 16 октября. Такой подход мне очень понравился, поскольку я ожидал, что в течение нескольких последующих часов произойдет нечто такое, что существенно облегчит мою задачу. По моему решению время начала операции было назначено на предрассветные часы, точнее, на шесть часов утра. Мне хотелось максимально использовать элемент внезапности, а для этого выбранное время казалось наиболее подходящим. Оставшиеся часы мы с Фелькерзамом просидели над картой Замковой горы, и постепенно план проведения утренней операции стал вырисовываться.
Я хотел провести атаку концентрическим способом и одновременно попытаться создать точку приложения основных усилий в центре, вдоль улицы Винерштрассе. Здесь и должен был в полной мере сыграть свою роль момент внезапности. Мне хотелось проследовать Венские ворота без боя и без особого шума, а затем внезапно появиться со своим отрядом на площади перед крепостью, где, собственно, скоро все и могло решиться. Если бы удалось сразу ворваться вовнутрь крепости, предположительно являвшейся центром восстания, то бой вскоре прекратился бы, а это позволило бы избежать ненужного кровопролития с обеих сторон.
Мы распределили задачи среди наших подразделений с учетом того, что нам на усиление придали роту танков «Пантера» и роту танкеток «Голиаф». (Маленькие танкетки «Голиаф» являлись еще малоизвестными новыми разработками. Это были низкие, юркие и дистанционно управляемые самоходные гусеничные машины с мощным взрывным устройством в передней части. Мы могли их использовать для преодоления баррикады или подрыва ворот, чтобы расчистить проход.)
Батальон фенрихов из Винер-Нойштадтского училища должен был наступать через сады по крутому южному склону Замковой горы с задачей подавить сопротивление и захватить крепость. Это являлось делом нелегким, так как мы знали, что венгры оборудовали там оборонительные позиции, пулеметные и легкие зенитные огневые точки.
Взводу истребительной части «Центр», усиленному двумя танками, была поставлена задача атаковать гору вдоль западного выезда с тем, чтобы взять под контроль тыловой выход.
Взвод 600-го парашютно-десантного батальона войск СС должен был взять под контроль подвесные мосты подземного туннеля внутри Замковой горы, захватить вход в лабиринт и по нему проникнуть в здания военного министерства и министерства внутренних дел.
Остальные взводы роты истребительной части «Центр», большую часть 600-го парашютно-десантного батальона войск СС, шесть танков и роту танкеток «Голиаф» я оставил в своем распоряжении, а парашютный батальон люфтваффе — в резерве на случай непредвиденных обстоятельств.
Мы разработали детальные приказы для каждого подразделения, участвовавшего в операции, и в полночь они заняли исходное положение позади опоясывавших Замковую гору частей 22-й дивизии СС.
Жизнь на улицах Будапешта не изменилась — население практически не обратило внимания на мероприятия, проводившиеся как венгерскими, так и немецкими частями. В кафетериях по-прежнему было полно народу, и они закрывались в поздние ночные часы. Без изменений работали и вокзалы железной дороги, по которой из Германии беспрепятственно шло снабжение фронта.
Миновала уже полночь, когда командованию корпуса доложили о прибытии высокопоставленного офицера из венгерского военного министерства. По поручению своего министра он приехал для проведения переговоров, проследовав из Замковой горы по неизвестным нам дорогам. С нашей стороны было заявлено, что до того момента, пока венгерский правитель не откажется от своего заявления, в переговорах нет никакого смысла. Кроме того, мы подчеркнули, что расцениваем удержание на Замковой горе под фактическим арестом сотрудников германского посольства и других немецких инстанций как «более чем недружественный шаг». По моему совету венгерской стороне был выдвинут ультиматум, предписывавший до шести часов утра исправить сложившееся положение. До того же времени мы потребовали убрать различные заграждения и разминировать улицу Винерштрассе, которая вела к немецкому посольству. Если бы это произошло, то наша задача по проведению внезапной операции по захвату Замковой горы с минимальными потерями сильно облегчалась.
Манера поведения венгерского офицера создала у нас впечатление, что внезапный разворот венгерского правителя, направленный против Германии, не нашел одобрения ни у этого человека, ни в самом венгерском военном министерстве. В словах парламентера содержался прямой намек на то, что далеко не все венгры на Замковой горе согласны со скоропалительным решением и радиообращением правителя. В целом разговор с венгерским офицером прошел в дружественном тоне, и в два часа ночи он уехал.
Около трех часов ночи я прибыл на командный пункт у подножия Замковой горы, припарковал свою машину повышенной проходимости и вновь собрал всех офицеров. Ночь была очень темной, и ее прорезали только слабые лучи карманных фонариков, освещавших карту с нанесенной обстановкой — требовалось уточнить последние детали проведения операции. Офицеры хорошо подготовились и отлично изучили все особенности местности. Нам принесли термос с горячим кофе, который мы разлили по крышкам наших полевых фляжек и с удовольствием выпили. Обжигающий напиток хорошо подействовал, согрев нас и сняв нервное напряжение.
Между тем у меня созрел окончательный план собственных действий. Он заключался в том, чтобы попытаться теми силами, которые я оставил себе, маршевой колонной просто подняться на гору, делая вид, что это в порядке вещей и ничего особенного не происходит. Солдатам надлежало оставаться в своих машинах, поскольку внешне все должно было походить на обыкновенный марш. Я понимал, что сильно рискую, поскольку в случае неприятельской атаки мои люди в машинах в первые минуты оказывались почти беззащитными. Но если я хотел закончить все быстро, то такой маневр мог себя с лихвой оправдать.
Я довел до своих офицеров свой план, отметив, что если он удастся, то тогда они смогут рассчитывать на мою скорую поддержку изнутри неприятельской обороны с вершины горы.
Затем я построил свою маршевую колонну с тем расчетом, что после того, как она проследует через Венские ворота и достигнет вершины Замковой горы, ей предстояло разделиться и на максимальной скорости устремиться по обеим параллельным улицам к площади перед замком. Подозвав к себе командиров рот и взводов, я еще раз строго предупредил их о необходимости соблюдения дисциплины открытия огня.
— На огонь неприятеля не отвечать, а постараться достичь указанных мною мест, — приказал я. — В своих действиях вам надлежит исходить из того, что венгры не являются нашими врагами.
Я сам возглавил колонну на своей машине, стоявшую в готовности к выезду на улицу Винерштрассе. Было около пяти часов тридцати минут утра, и начинался рассвет. За мной в колонну построились два танка, за ними взвод роты танкеток «Голиаф», а потом грузовики с солдатами, посаженными в машины повзводно. Оружие было поставлено на предохранитель, и люди, откинувшись на скамейках в кузовах, воспользовались короткой паузой и задремали. У этих бывалых фронтовиков нервы были просто стальными, и они, как всегда перед опасной операцией, не преминули воспользоваться возможностью, чтобы немного вздремнуть. Из осторожности я на всякий случай послал в штаб корпуса своего начальника штаба, чтобы он выяснил, не произошло ли каких-либо изменений. Вскоре он вернулся и доложил, что все оставалось по-прежнему. Время начала операции то же — шесть ноль-ноль.
До момента выдвижения оставалось всего несколько минут, и я направился к своей машине, в которой, наряду с Фелькерзамом и Остафелем, уже сидело пятеро моих проверенных в операции на Гран-Сассо бойцов — четыре унтер-офицера и один фельдфебель, — составлявших мою собственную ударную группу. У каждого из них на поясах были прикреплены ручные гранаты, а в руках, наряду с автоматами, они держали по панцерфаусту — новому средству поражения танков. Всех нас разбирало любопытство, как они справятся с подтянутыми на Замковую гору венгерскими бронемашинами, ведь в случае необходимости им предстояло познакомиться с эффективностью действия снарядов наших танков и панцерфаустов.
Я взглянул на наручные часы — до начала операции оставалась всего одна минута — и сделал правой рукой круговое движение, означавшее команду «Заводи!». Затем, уже стоя в своей машине, я несколько раз выбросил руку вверх, давая знак к началу движения.
Машины медленно тронулись с места и поползли наверх. Мне оставалось только надеяться, что ни одна из них случайно не напорется на мину. Ведь такое неизбежно привело бы к остановке колонны и могло нарушить мой прекрасный план. Я непроизвольно прислушивался, не раздастся ли позади меня взрыв. Наконец показались Венские ворота. По нашему указанию венгерские солдаты их открыли, с удивлением и любопытством взирая на нас. Мы добрались до плато.
— Постепенно увеличивайте скорость! — тихо скомандовал я своему водителю.
По правой стороне дороги располагалась венгерская казарма.
— Будет неприятно, если сейчас по нас откроют фланговый огонь, — пробурчал сидевший рядом со мной Фелькерзам.
Перед зданием казармы виднелись два пулеметных гнезда, а впереди — баррикады из сложенных мешков с песком. Однако никакого подозрительного движения мы не заметили. Сзади нас слышалось лишь рычание танковых моторов. Я свернул вправо на улицу, на которой располагалось немецкое посольство. Моя машина увеличила ход, но так, чтобы не оторваться от танков, следовавших за нами со скоростью примерно тридцать пять — сорок километров в час.
До крепости оставалось не более тысячи метров, и большую часть пути мы уже благополучно преодолели. На Замковую гору нам удалось добраться без единого выстрела. Наконец слева показалось массивное, стоявшее особняком здание венгерского военного министерства. Вдали послышалось несколько взрывов. Скорее всего, это было дело рук наших людей, захватывавших внизу вход в туннель. Наступали решающие минуты всей операции.
Мы миновали здание военного министерства и оказались на площади перед крепостью. День еще не наступил, и было довольно темно. Тем не менее на площади различались три венгерских танка. Моя машина промчалась мимо первого из них, и он поднял свою пушку вверх в знак того, что стрелять не будет.
Перед воротами крепости нас встретила баррикада, сооруженная из камней и высотой не менее метра. Я отъехал немного в сторону и подал сигнал, чтобы следовавший за мной танк со всей своей мощью обрушился на завал. Сами мы спешились и побежали вслед за ним. Натиска тридцатитонной машины баррикада не выдержала и развалилась. Танк перекатился через булыжники и направил свою длинную пушку на крепостной двор, не обращая внимания на шесть направленных на него противотанковых орудий.
Перепрыгивая через развороченные камни возле танка, мы устремились через выбитые ворота. Путь нам попытался преградить полковник венгерской гвардии с пистолетом в руках, но один из моих солдат выбил оружие у него из рук.
Справа от нас, похоже, был главный вход в замок, и мы бегом направились туда.
— Немедленно отведите нас к коменданту! — крикнул я венгерскому офицеру, попытавшемуся преградить нам путь.
Он повиновался и побежал рядом со мной наверх по широкой парадной лестнице, устланной красной ковровой дорожкой. На втором этаже мы свернули по коридору налево, и я сделал знак одному своему солдату, чтобы он остался и прикрыл нам тыл.
Венгр указал на одну из дверей, мы ворвались в небольшое фойе и увидели, что перед распахнутым окном на столе с пулеметом лежит какой-то человек и собирается открыть огонь по площади. Маленький и коренастый унтер-офицер Хольцер бросился к нему, схватил пулемет обеими руками и выбросил его в окно. Тот с громким стуком ударился о мостовую, а стрелок от удивления свалился на пол.
Справа виднелась дверь. Коротко постучав, я открыл ее, вошел в кабинет и увидел генерал-майора венгерской армии.
— Вы комендант? — спросил я его. — Я требую немедленной сдачи крепости и ответственно заявляю, что с этой минуты на вас ложится персональная ответственность за излишнее кровопролитие. Прошу вас объявить свое решение немедленно!
На улице послышались одиночные выстрелы, перекрывавшиеся отдельными пулеметными очередями.
— Вы сами видите, что сопротивление бесполезно, — продолжал напирать я, зная, что рота истребительной части «Центр» под командованием хладнокровного обер-лейтенанта Хунке последовала за мной и наверняка уже заняла все важнейшие узлы обороны венгерского гарнизона.
В этот момент появился и сам Хунке.
— Двор и главные подходы к нему заняты без боя, — доложил он. — Жду дальнейших распоряжений.
Тогда и венгерский генерал-майор принял наконец нелегкое для него решение.
— Я сдаю вам крепость и сейчас отдам приказ о немедленном прекращении огня, — заявил он.
Мы пожали друг другу руки и быстро договорились, что соответствующий приказ продолжающим сопротивление подразделениям гарнизона передадут два офицера — мой и венгерский. После этого я вышел в коридор, чтобы осмотреться. По моей просьбе меня сопровождали два венгерских майора, которые и потом оставались со мной в качестве офицеров связи.
Подойдя к расположенным поблизости апартаментам правителя Венгерского королевства, я с удивлением обнаружил, что они оказались пустыми. Мне объяснили, что около шести часов утра правитель уехал. Как стало известно позже, он отправился под защиту в располагавшийся на Замковой горе дом генерала войск СС Пфеффер-Вильденбруха, а семья правителя еще раньше нашла пристанище у папского нунция.
Однако это ничего не меняло, поскольку в наших планах предусматривалось только взятие под защиту резиденции правительства. Когда мы выглянули в окно, то у нас над головами просвистело несколько пуль. Позже Хунке доложил мне, что приказ о прекращении огня не был доведен до некоторых венгерских опорных позиций, но пары выстрелов из панцерфаустов хватило, чтобы и эти подразделения осознали, что благоразумнее было прекратить сопротивление.
Вся операция заняла не более получаса, и на Замковой горе вновь воцарилась тишина. Жители Будапешта, проживавшие в близлежащих кварталах, могли спокойно продолжить свой сон. Я связался со штабом корпуса по специальной линии и доложил об успешном завершении нашего предприятия. При этом мне показалось, что на другом конце провода раздался вздох облегчения — видимо, там не очень надеялись на мой план, который был рассчитан на внезапность.
Затем ко мне поступили доклады из венгерского военного министерства и министерства внутренних дел. Там тоже все прошло благополучно, только в военном ведомстве произошла короткая перестрелка.
Один за другим ко мне прибывали с докладами командиры боевых групп. Выяснилось, что тяжелые бои произошли только со стороны садов. К счастью, мы понесли лишь небольшие потери — у нас насчитывалось четверо убитых и двенадцать раненых. Тогда я попросил уточнить у коменданта крепости потери венгерской стороны. Венгры потеряли трех человек убитыми и пятнадцать ранеными. Оставалось только порадоваться, что обошлось без больших жертв.
Солдаты располагавшихся на Замковой горе батальонов регулярной венгерской армии, батальона гвардии и королевской стражи сложили свое оружие во дворе крепости, а офицеры по моему распоряжению оставили свои пистолеты при себе. Я попросил их собраться в одном из залов и обратился к ним с краткой речью, обратив внимание офицеров на то, что на протяжении столетий венгры не сражались с немцами и что мы всегда являлись верными товарищами по оружию.
— То, что произошло сегодня, не должно служить поводом для раздоров, поскольку речь идет о будущем новой Европы, — подчеркнул я. — Однако она может возникнуть только тогда, когда Германия будет спасена.
Мой австрийский акцент, судя по всему, придал дополнительный вес моим словам, что почувствовалось во время рукопожатий, которыми я обменялся с каждым из венгерских офицеров. После обеда они прошли торжественным маршем во главе своих подразделений мимо нас и отправились в места постоянной дислокации, а на следующий день принесли перед зданием военного министерства присягу новому правительству.
Командование корпусом отдало приказ, согласно которому моим подразделениям следовало и дальше оставаться на Замковой горе, и мне пришлось заняться размещением моих солдат. Когда Фелькерзам попросил камердинера венгерского правителя принести нам завтрак, то он скорчил такую рожу, что привел моего верного офицера в бешенство. Но мы отчаянно голодны и, несмотря на откровенное нежелание этого слуги нас обслуживать, добились своего и съели все с большим удовольствием.
Вечером я поприветствовал своих офицеров в одной из столовых крепости, где присутствовал также и начальник Винер-Нойштадтского военного училища. Он явно гордился тем, что его «орлы», как полковник любил называть своих фенрихов, так доблестно сражались. Мы явно вели себя гораздо скромнее, чем это было принято здесь раньше, хотя и пребывали в прекрасном расположении духа — с фронтов стали поступать хорошие новости. К тому же нам тоже удалось предотвратить тяжелый удар для германских армий в Венгрии.
Я наслаждался давно забытым покоем, нежась в широкой кровати, а после утренней горячей ванны с удовольствием приступал к дальнейшей работе. Конечно, при таких условиях можно было все организовать самым лучшим образом! Оставшееся тяжелое оружие, противотанковые и зенитные орудия я приказал собрать. Следовало также расположить посты охраны во всех важных местах и обучить их новым условиям несения службы. Необходимо было организовать охрану гауптвахты, а также телефонных и иных линий связи, обеспечить пропускной режим на воротах. Надлежало наладить повседневную работу на конюшнях, в садах и оранжереях, а также в других местах. Требовалось не дать разбежаться прежним венгерским служащим. В общем, дел хватало. Самое интересное заключалось в том, что даже в наиболее смелых мечтах я и представить себе не мог, что когда-нибудь стану комендантом Замковой горы в Будапеште!
Прибыл недавно назначенный венгерский военный министр Берегфи и выразил мне слова благодарности от имени нового правительства. На это я ответил, что счастлив тем, что бой оказался настолько коротким и что великолепным историческим зданиям не причинено никакого ущерба. При этом я с содроганием представил себе, какие разрушения могли нанести снаряды, выпущенные из 650-мм мортиры, привезенной грубым в своем поведении господином Бах-Зелевским.
Мы договорились о проведении совместной церемонии погребения погибших немецких и венгерских солдат. При этом официальную сторону вопроса взяло на себя венгерское правительство. И я был ему благодарен за эту идею, поскольку она искореняла последние остатки неприязни между нами и венграми.
О былых австро-венгерских временах мне напомнил визит пожилого господина, облаченного в форму фельдцейхмейстера.
— Привет! — поприветствовал он меня. — Я слышал, что ты родом из Вены! Это очень радует. К тому же тебе удалось провернуть дельце с Муссолини! Прекрасно! Прекрасно!
Честно говоря, меня такой напор несколько ошеломил, и тут Фелькерзам шепнул мне на ушко, что это не кто иной, как эрцгерцог Фридрих из династии Габсбургов. Я попросил посетителя присесть и спросил, нет ли у него каких-либо пожеланий.
— О да! — заявил эрцгерцог. — У меня есть одна просьба. Мои лошади содержались здесь в дворцовой конюшне. Они могут там остаться?
— Ну конечно, ваше императорское высочество! — заверил его я. — Все останется по-прежнему! А мне можно как-нибудь взглянуть на ваших лошадей?
Несколько позже мне посчастливилось увидеть этих прекрасных скакунов в заполненной до отказа конюшне. Признаюсь, что если бы не визит данного милого господина, явившегося словно из далекого славного прошлого, то мне никогда бы не пришла в голову подобная идея, и я мог бы пропустить столь важную достопримечательность Будапешта.
В тот же вечер из главной ставки фюрера пришел приказ, согласно которому на следующий день, 18 октября, на специальном поезде мне надлежало доставить венгерского правителя в качестве гостя фюрера в замок Хиршберг возле города Вайльхайма в Баварии. На меня же возлагалась и ответственность за безопасность этого поезда. Так что с прекрасными денечками в Будапеште приходилось распрощаться.
Для обеспечения безопасности я приказал сопровождать поезд роте истребительной части «Центр», а своему курьерскому самолету, стоявшему на будапештском аэродроме, — перебазироваться на аэродром Мюнхен-Рим. Мне хотелось вернуться как можно раньше, чтобы присутствовать на погребальной церемонии погибших во время взятия Замковой горы немецких и венгерских солдат.
На следующий день я поехал в штаб генерала войск СС Пфеффер-Вильденбруха, который по всей форме представил меня венгерскому правителю адмиралу Хорти в качестве коменданта поезда. Тогда я и узнал, что помимо членов семьи правителя должны были сопровождать венгерские генералы Брунсвик и Ваттай.
На вокзал мы поехали на машине, и надо сказать, что немногочисленные прохожие на улицах даже не обернулись вслед своему правителю, много лет управлявшему Венгрией. Перед вокзалом же стояло довольно много народу, но никто не поднял руки в знак его приветствия. Какое печальное прощание со своей столицей!
В поезде с нами ехал также высокий чин из германского министерства иностранных дел, который пригласил меня в салон-вагон правителя и представил супруге адмирала Хорти, а также его невестке, облаченной в одеяние сестры милосердия Красного Креста. Поездка проходила спокойно, и я проводил время в вагоне-ресторане в обществе обоих генералов, которые постоянно вспоминали далекие дни своей молодости.
— Все так и должно было произойти, — обращаясь ко мне, покорно говаривал один из них.
Между тем наступила ночь, и в Вене меня позвали к правителю, который заявил, что служащие германского министерства иностранных дел обещали ему посадить здесь в поезд его сына, и потребовал исполнить обещание. На это я честно ответил, что ничего не знаю и слышу об этом в первый раз. Справедливо рассердившись, адмирал повернулся и ушел к себе.
Из Мюнхена я постарался как можно скорее вернуться в Будапешт, а своих людей из роты истребительной части «Центр», которые ехали в поезде вместе с ранеными, отпустил во Фриденталь. На траурную церемонию 20 октября мне удалось приехать вовремя. Она проходила во дворе замка, послужившем весьма подходящим фоном для подобного мероприятия, а в почетном карауле стояло по роте немецкой и венгерской армий. Все семь гробов были накрыты полотнищами национальных цветов Германии и Венгрии. После окончания траурного мероприятия останки наших погибших солдат были перевезены на родину.
Когда через восемь дней после описанных событий я вновь появился в Винер-Нойштадтском военном училище, то в кармане у меня уже лежал весьма ценный приказ главной ставки фюрера. Дело заключалось в том, что я попросил перевести ко мне в истребительные части СС двадцать фенрихов и моя просьба была удовлетворена.
Начальник училища построил на плацу весь свой личный состав. Я вышел перед строем, довел до фенрихов содержание приказа и попросил добровольцев сделать шаг вперед. Записаться в мои истребительные части пожелало почти девяносто процентов всех молодых солдат. Тогда при помощи начальника училища я подобрал из них двадцать человек, имевших фронтовой опыт и проходивших ранее службу в нужных мне родах войск. Надо было видеть, какое разочарование было написано на лицах тех, кто не попал в число избранных. В то же время все фенрихи искренне радовались за своих товарищей, когда я зачитал приказ о присвоении всем двадцати звания лейтенант с одновременным переводом их в истребительные части СС, на что соответственно был уполномочен.
С адмиралом Хорти мне довелось встретиться еще раз уже после войны. Случилось это в Нюрнбергском дворце правосудия, когда мы оба были пленниками американцев. На Нюрнбергском процессе адмирал сидел в партере на скамье так называемых добровольных свидетелей. Добираться до зала суда этому самому бодрому из многих пожилых свидетелей помогал какой-то немецкий фрегаттенкапитен. Он же оказывал ему помощь и в общей камере.
Когда меня из одиночной камеры хотели перевести в общую, а это было где-то в конце ноября 1945 года, адмирал Хорти сначала заартачился. Однако после нескольких дней промедления по приказу американского полковника Андруса, отвечавшего за безопасность, он все же согласился на мой перевод.
Фельдмаршал Кессельринг, который в камере играл роль «бывалого заключенного», посоветовал нам объясниться друг с другом, после чего состоялся более чем двухчасовой разговор, закончившийся полным взаимопониманием. Для меня же он принес еще и новую информацию.
Я честно заверил Хорти, что его персона в операции «Панцерфауст» не играла никакой роли. В свою очередь, и он поведал мне, что всегда старался проводить дружественную Германии политику, и рассказал о своих трудностях, которые к концу войны выросли до бескрайних пределов.
В общем, этот разговор еще раз подтвердил старую прописную истину, что для полного понимания дела всегда следует выслушать обе стороны.
Но все это было гораздо позже, а тогда, 20 октября 1944 года, мы с Фелькерзамом и Остафелем снова сидели в курьерском самолете, летевшем без всяких пересадок напрямую в Берлин. Там за прошедшие пять недель накопилось много вопросов, и никто кроме меня их разрешить не мог. Однако не успели мы приземлиться, как пришел приказ, предписывавший мне на следующий день явиться в главную ставку фюрера для отчета. Хорошо, что экипаж самолета согласился подождать до утра. На этот раз, идя навстречу пожеланиям Фелькерзама, я взял его с собой.
Мы вновь летели в Растенбург. На этот раз полет напоминал боевой вылет, поскольку русские уже сильно вклинились на территорию Восточной Пруссии. Автомашина доставила нас сначала в «Березовый лес» — штаб-квартиру Гиммлера, располагавшуюся примерно в тридцати километрах северо-восточнее главной ставки фюрера. Здесь все готовились к эвакуации, так как фронт находился уже всего в каких-то двадцати километрах. Гиммлер как раз ужинал и принял нас в своем командном поезде. Внезапно поезд тронулся и поехал в сторону Растенбурга. Мы едва успели закончить свой доклад о событиях, произошедших в Будапеште, как прибыли в главную ставку фюрера. Здесь мы вышли и направились назад в «Березовый лес», чтобы переночевать там, поскольку в главной ставке фюрера нас ожидали только на следующий день.
На эту ночь вся штаб-квартира Гиммлера была в нашем распоряжении — во всем барачном городке находились только два ординарца да мы с Фелькерзамом. Уже лежа в постели, я смог в спокойной обстановке поразмышлять. Мне не мешала даже приглушенная артиллерийская канонада, свидетельствовавшая, что фронт совсем рядом. Теперь война перекинулась уже на немецкую территорию — русскому колоссу все-таки удалось пересечь границу.
«Может быть, настало время собрать все последние силы немецкого народа и его солдат, чтобы наконец на деле осуществить столь долго пропагандируемую «тотальную войну»? — подумал я тогда. — Может быть, немцам, занимающим разные точки зрения, пора замолчать и объединиться, чтобы общими усилиями отогнать назад к границам Германии врага на Востоке и всеми средствами не дать противнику на Западе продвинуться дальше?»
Эта пустая и брошенная штаб-квартира на Востоке впервые вселила в меня легкое чувство пессимизма, которое я так и не смог побороть. И вновь на меня обрушились мысли: «Хватит ли у нас сил и резервов, чтобы противостоять натиску со всех сторон? В состоянии ли такие единичные успехи, как наши в Венгрии, вообще оказать хоть какое-то влияние на общий ход великих событий?»
