— Как дела, Гней? — ухватил бычка за лорику крепкий офицер в дорогой кирасе. — Или ты теперь зазнался и не узнаешь старых товарищей?
Гней Фурий Атилий, уже поставивший ногу в калигах на следующую мраморную ступеньку, замер и развернулся в сторону говорившего.
— Эбуций! Острый пилум мне… — начал центурион, но осекся, увидев проходившего мимо военного трибуна. — Раздери меня лев, Эбуций Гемин Руф! Ты еще жив?
— Еще как! — подтвердил здоровяк в шлеме с таким же поперечным плюмажем, как у Гнея. — Не только жив, но и бодр, несмотря на то, что постоянно вижу эти волосатые размалеванные варварские рожи на северной границе, только и ждущие, чтобы отрезать мне голову и прибить на стену своего дома.
— Зато ты можешь потрошить их, сколько хочешь, — ответствовал Гней с легкой завистью. — Я бы с удовольствием схлестнулся с галлами, у меня к ним старые счеты. Но на мою долю достались луканы.
— Да, ты прав, — кивнул Эбуций Гемин Руф, — галлы — дикие животные, которых надо истреблять, пока не убьешь всех. Мы стараемся удержать их в узде изо всех сил, но их очень много. Даже те, кто уже под нами, так и норовят взбунтоваться. Не успеваешь разбить одно племя, как из-за гор приходит еще несколько. И все начинается сначала.
— Ничего, — пообещал Гней. — Я слышал, наши консулы занимаются ими вплотную.
— Это так, — подтвердил Эбуций. — Но им не хватает воли. Они слишком миролюбиво управляют покоренными галлами. Вот если бы Марцелл снова стал консулом, он бы с них шкуру содрал. Легионы на севере помнят его подвиги.
Все это центурионы обсуждали, не стесняясь Чайки, внимавшего, между тем, во все уши. Разобрав по косточкам последние новости, друзья, наконец, распрощались. Гней повел Федора в таверну, где они получили давно обещанный завтрак, уже больше смахивающий на обед. В отличие от Квинта, центурион не призывал своего опциона поскорее идти к местным красоткам, да и красноречия после бурного общения со старым другом весьма поубавилось. Он молча ел и пил вино, а Федор делал то же самое, попутно размышляя о своем, благо никто не досаждал разговорами.
«Хорошо, что ее зовут Юлия, — думал опцион как-то отстранено, — а не Лукреция или, например, Агриппина. Не Цецилия какая-нибудь, опять же. Нормальное русское имя — Юлия — даже красивое. Хотя, какая она Юлия — совсем девчонка еще. Юлька, да и только».
Поев, центурион заторопился обратно на виллу сенатора. Но, увидев разочарованный взгляд Федора, все же решил задержаться и сделать небольшой крюк, показав опциону из Калабрии, впервые попавшему в столицу, несколько достопримечательностей, призванных поразить его деревенский ум своим великолепием. Первой был грандиозный храм Юпитера Капитолийского, стоявший в Риме, по словам Гнея, с древнейших времен, то есть, по прикидкам Чайки, ему стукнуло уже не меньше четырехсот лет.
Второй, по мнению центуриона, достойной внимания постройкой, оказался большой цирк. Этот цирк, построенный всего лет сто назад, значительно отличался от подобного заведения из прошлой жизни Федора. Прежде всего, он не имел круглой арены. И, по словам Гнея, здесь никогда не выступали клоуны, гимнасты и тем более дрессированные животные. Да и самим словом «цирк», как выяснилось, римляне называли большое пространство без углов, вокруг которого располагаются места для зрителей. Этот римский цирк имел арену продолговатой формы и почти таких же размеров, как и знакомый Федору в прошлой жизни стадион «Петровский», где выступал его любимый футбольный клуб «Зенит», уже несколько лет подряд тщившийся стать чемпионом России. Но в данном случае арена предназначалась исключительно для конных состязаний. Проще говоря, являлась ипподромом. И на нем вот-вот должны были начаться скачки наездников на колесницах.
Но Гней не проявил интереса к развлечениям. Он направил своего коня дальше, рассказывая по пути, что при цирках повсюду организованы особые клубы во главе с председателем для организации скачек. Различаются эти клубы по цвету одежды своих членов. Существуют клубы красных, белых, зеленых и даже голубых. А наездниками и возницами могут стать только римские граждане. Римляне, как сообразил Федор, никогда не представляли себе жизни без помпы. Еще до начала самих игр они устраивали торжественные шествия, в которых принимали участие сотни музыкантов и танцоров, а также юноши из сословия всадников верхом на лошадях. Все остальные граждане шли пешком, в основной колонне, причем украсить ее своим присутствием не считали зазорным ни группы сатиров, ни жрецы, несущие жертвенных животных и везущие статуи богов на колесницах, ни консулы в триумфальных одеждах, ни магистраты и даже суперзвезды того времени — наездники, участники предстоящих скачек.
Как понял Чайка из повествования центуриона, тот при любой возможности посещал скачки в Риме и неплохо разбирался в лошадях. Откуда у прибрежного жителя из Тарента такие увлечения, он не стал выяснять. Как-нибудь сам расскажет, если захочет. В забеге, как разъяснял Гней, указывая на оставшийся позади цирк, участвовало по одной или даже по три колесницы от каждого клуба, запряженные большим количеством лошадей. Их численность зависела от квалификации возничего — если высокий профессионал, запрягали сразу шесть, а если новичок, могли обойтись и всего двумя рысаками. Такие скачки могли длиться полдня, а то и больше.
По дороге к следующей достопримечательности, Федору повезло ознакомиться с несколькими крупными общехозяйственными сооружениями, протянувшимися через весь город и созданными не для богов, а для удобства простых жителей города. Первыми оказались огромная каменная сточная труба, даже целый подземный канал, именуемый Клоакой Максима, а также водопровод, названный в честь цензора Клавдия. Свежая вода подводилась в Рим акведуками. А в самом городе текла под землей на протяжении нескольких километров по деревянным, глиняным или свинцовым трубам со специальными отверстиями в верхних секторах. «Чтоб не задыхалась», — пояснил Гней. Система водоснабжения имела довольно разветвленную сеть артерий и питала как общественные здания, так и многие частные дома.
Но Клоака Максима произвела на Федора гораздо большее впечатление, чем водопровод. Да и воняло из нее — просто ужас! Местность в Риме была довольно болотистой, и поэтому его жители давно соорудили густую паутину каналов, отводивших воду, собиравшуюся в долинах между холмами, а также все городские нечистоты сначала в Клоаку Максима, а затем в Тибр. Клоаку, по словам Гнея, построили давно, несколько раз ремонтировали, но в целом она осталась с доисторических времен в неизменном виде.
Но для данного времени это был колоссальный прогресс, настоящая цивилизация. «Вот бы Квинт взглянул, — Федору страстно захотелось, чтобы приятель оказался рядом, — у них в Бруттии такое вряд ли есть». Гней напомнил ему и про мощеную дорогу из Рима в Капую, по которой они сюда прибыли — гордость римских строителей.
— А сколько дорог ведет в Рим? — с интересом спросил опцион, придерживая коня.
— Из Рима выходит сразу несколько отличных дорог, — охотно пояснил Гней, — по ним легко перебрасывать легионы туда, где появляются недовольные нашим порядком. Самую первую, Аппиеву — царицу дорог — ты видел, она вымощена квадратными каменными плитами, и по ней можно доехать не только до Капуи, но теперь и до самого Брундизия!
Федор молча кивнул. Это ему ничего не говорило. Хотя с трудом припомнил, что Брундизий находился где-то недалеко от того места на побережье, где его «спасли» римляне. То есть, на его «родине», в Калабрии.
— Вслед за ней между Тибуром и Корфинием, поперек полуострова, построили Валериеву дорогу. Ну, а в прошлом году цензор Гай Фламиний закончил строить новую дорогу между Римом и Аримином. Она проходит по Этрурии и Умбрии, до впадения в море небольшой речушки Рубикон.
Сказав последние слова, Гней плотоядно осклабился.
— Там живут галлы. И теперь по этой дороге легионы смогут часто наведываться к ним, чтобы новые подданные не забывали про наши порядки.
Слушая рассказ самодовольного центуриона, Федор разглядывал окружавшие его здания. На взгляд человека бог весть как занесенного сюда из двадцать первого века, Рим сейчас представлял собой поселение с нерегулярной планировкой, узкими улицами и домами из дерева и сырцового кирпича, самым большим достижением которого являлись водопровод и Клоака Максима.
Скоро они въехали в огромную толпу, целое море людей, и стали пробивать себе дорогу привычным способом. Это был центр местной жизни — Форум, главная площадь города. «Римский форум», как сообщил Гней. Он располагался между тремя холмами, их названия центурион не преминул повторить еще раз: Капитолийский, Палатинский и Эсквилин. По форме же напоминал неправильный прямоугольник.
Гней рассказал, что раньше здесь лежала болотистая долина, и чтобы осушить ее, пришлось рыть канал. Рядом с форумом Федор заметил какое-то странное место — небольшой холм со следами огромного костра.
— А это что? — поинтересовался Федор, разглядывая титаническое пепелище, и едва не сморозил чушь, потому что захотел спросить, не готовят ли здесь еду по случаю гуляний. Но, хвала Юпитеру, удержался.
— Это Вулканал, — ответил Гней. — Священное место.
И пояснил, уловив полное непонимание опциона.
— Храма Вулкана в самом городе нет, но здесь, в центре Рима, есть эта священная площадка — вулканал — где, словно у государственного очага, сенат иногда проводит совещания. А все храмы Вулкана, как божества, что повелевает огнем, находятся за пределами городских стен. Люди боятся пожара.
— Зато не боятся его жены, — не удержался Федор.
— Ты прав, опцион, — ухмыльнулся Гней.
Скоро они оставили это священное место позади, но на пересечении Форума и еще одной площади — Комиций, как уведомил Гней — морпех заметил огромный черный валун, рядом с которым стояли два каменных льва.
— Это самая древняя могила, — проговорил центурион, перехватив его взгляд и останавливая коня, — священная могила Ромула. Черным камнем древние отметили место, где похоронен основатель великого города.
Посмотрев некоторое время на могилу человека, заложившего в незапамятные времена Рим на этом месте, и убившего ради этого своего кровного брата, несогласного с ним, Федор тронул коня.
— А театры здесь есть? — поинтересовался он, когда Форум и Комиция исчезли за поворотом новой улицы, запруженной народом.
— Ты знаешь, что такое театр? — казалось, Гней удивлен не меньше, чем сам полагал поразить своего спутника, отсталого рыбака.
— Слышал, — соврал опцион. — К нам в Калабрию приезжали странствующие комедианты.
Театр в Риме, конечно, существовал, причем не один, но тот, который показал ему центурион, тоже не произвел на Чайку особого впечатления. Нет, представления в нем играли, но этот театр не походил на колоссальное многоярусное сооружение из камня, разделенное на сектора и способное вместить в себя тысячи поклонников прекрасного. Он был лишь примитивной деревянной площадкой с рядами скамеек возле нее. Федор долго переваривал ощущение убогости, навеянное этими неказистыми подмостками, вспоминая деяния еще не родившегося Помпея, запомнившиеся по нескольким историческим книгам.
Некоторое время ехали молча, пока не показалось следующее, привлекшее внимание Чайки строение. К его немалому удивлению, то, что он издалека принял за стадион, действительно являлось простейшей ареной для упражнений, размещенной на Марсовом поле. Правда, спустя пару сотен лет, насколько удалось припомнить Федору, ее реконструируют и сделают просто великолепной. В нынешние дни здесь тоже проходили бега с колесницами и разнообразные состязания по случаю ежегодных торжеств. Прикинувшись деревенщиной, бывший сержант попросил напомнить ему, о каких, собственно, праздниках идет речь, и Гней немедленно заглотил наживку:
— Ближайшие — «Великие Римские игры в честь трех Капитолийских богов», потом наступит сезон «Плебейских игр», а за ними — состязания в честь Цереры.
— А гладиаторы там будут? — спросил Федор, надеясь услышать отрицательный ответ. Колизея-то, как ни крути, еще не существовало.
Но центурион его огорчил.
— А как же! — ответил он. — обязательно! Что за праздник без боев. Несколько пар на «Великих римских играх» точно выставят.
Федор не стал развивать тему. Гладиаторы, значит, уже есть, и то ладно. Главное, не попасть в их ряды. И Чайка снова переключился на созерцание городских строений, стараясь не вдыхать местные запахи слишком глубоко.
Наблюдая культурный уровень жителей столицы, Федор понял, что в определенном смысле он ниже уровня некоторых завоеванных народов. Очень многое римляне позаимствовали у этрусков — любознательный сын профессора когда-то читал об этом — покоренных раньше остальных, особенно в строительстве. Но практически неоспоримым эталоном служили все-таки греки. На эллинских богов и мифы, пустивших крепкие корни на этой земле, можно и не отвлекаться. А портики, колонны и изваяния богов уже сейчас занимали примерно четверть Рима.
Времена империи, когда здесь один за другим начнут вырастать величественные здания — Форум Мира, Колизей, Арка Тита, колонная Траяна, не говоря уже о сотнях великолепных театров, еще не наступили. Судя по всему, нравы со времен Цинцинната еще не успели сильно измениться. Рим по-прежнему оставался большой деревней, окруженной сотнями обычных селений. Но одно обстоятельство прямо-таки бросалось в глаза — повсюду роилось множество народу. Несмотря на то, что Рим еще не вырос до своих гигантских размеров, им уже владела толпа. Ее дух витал над семью холмами. И этот дух уже готовился требовать крови и зрелищ.
— Сколько здесь солдат? — спросил Федор, когда они покидали Рим той же дорогой.
— Чтобы охранять такую крепость, нужно держать здесь много легионеров, — туманно заявил центурион. — Она способна вместить десятки тысяч человек.
— Десятки тысяч только для обороны Рима?
— Это сердце, — снисходительно ответил Гней, — и его нужно защищать.
В свитке, что привез главный центурион своему командующему, содержался приказ, обязывающий Памплония прервать свой приятный визит. Военный трибун немедленно, хотя и с кислой физиономией, отдал соответствующие распоряжения, а Гней сразу уведомил морпехов, что они получили новое задание: временно перебросить часть сил из морского корпуса Тарента на север для поддержки первого легиона и легиона союзников, стоявших в Цизальпинской галлии. У разведки появились свежие данные, что горные племена готовят новое вторжение на покоренные римлянами территории, и сейчас же началась подготовка к крупной карательной операции, имеющей задачу предотвратить новое восстание галлов. Флоту Тарента, оказавшемуся в относительной близости от Рима, неожиданно выпала роль морской поддержки первого легиона. Вероятно, остальные морские силы Рима оказались заняты, морпехи же Тарента со своей миссией справились раньше намеченного. Первый легион — тот самый легион союзников, где служил друг Гнея центурион Эбуций Гемин Руф. Узнав о содержании приказа, Гней откровенно обрадовался, чего нельзя было сказать о командующем.
Военному трибуну предписывалось немедленно приступить к выполнению приказа. Он и приступил. Но по-своему. Отправил Гнея за подкреплением в луканские земли, а сам остался нежиться в доме сенатора, дожидаясь, пока все корабли стянуться в гавань Остии.
На этот раз они скакали быстро и к вечеру спешились в гавани, где их поджидала флагманская квинкерема «Гнев Рима» и сопровождающие ее триеры. Гней Фурий Атилий во главе своей центурии поднялся на борт флагмана и передал приказ командующего капитану. А на рассвете следующего дня они уже плыли к берегам мятежной Лукании, подняв паруса и обгоняя грузовые караваны с зерном.
Прибыв в скором времени к осажденному порту, к тому моменту уже взятому и сожженному дотла, Гней Фурий Атилий вызвал к себе из лагеря, расположенного, как всегда, на берегу, офицера, руководившего боевыми действиями. А когда кривоногий Клавдий Пойдус Григ явился пред очи, то получил приказ немедленно грузиться на корабли со всем личным составом. Гней распорядился оставить в землях поверженных луканов лишь первый укрепленный лагерь и часть флота, находившуюся поблизости, а также отправить туда половину либурн для усиления. Все остальные корабли он забирал с собой. Основная ударная сила состояла теперь из тринадцати квинкерем, причем только три из них были укомплектованы гастатами — «Гнев Рима», «Сила Таррента» и «Хищник» — остальные же десять, в том числе и двухбашенные, с командами делили старослужащие. Флот дополняли пятнадцать остроносых триер с принципами, в скорости и маневренности этих кораблей Федор уже убедился. Он никогда еще не встречался с галлами, но пребывал в уверенности, что если поступит приказ заблокировать их побережье, то морпехи Тарента справятся с этим без особого труда. Ни одна лодка не проскользнет.
Проскучав у разрушенного луканского порта пару дней, они дождались подхода кораблей с первой стоянки и, наконец, подняв якоря, вся армада направилась в сторону Рима.
— А что если мятежники соберутся с силами и нападут на наш лагерь? — спросил Федор у центуриона, когда они отчаливали от берегов Лукании.
— Не нападут, их уже слишком мало, — заявил Гней Фурий Атилий, разглядывая скалистые, поросшие лесом берега. — Мы перебили многих на этом побережье, а с оставшимися скоро разберутся легионы консула. Луций Эмилий с помощью своих солдат и четвертого легиона союзников Прокула Постумия уже взяли большинство горных крепостей мятежников и пустили им кровь. Дни тех, кто восстал против Рима, сочтены. Так что мы можем заняться более сильным врагом — галлами. Вот кого стоит истребить до последнего ребенка, очистив наши северные окраины. Иначе они снова захватят Рим.
— Они так опасны? — удивился Федор.
— Очень, — признался Гней. — Они бесстрашны, сильны и живут битвой. Каждый галл стоит в открытом бою трех, а то и пяти римлян. И их с каждым годом становится все больше — приходят целыми племенами с той стороны Альп.
Чайка слушал, не перебивая.
— Но они бьются каждый за себя… Варвары, — Гней сплюнул в воду и ухмыльнулся. В его глазах сверкнул недобрый огонек. — Поэтому мы скоро разобьем их. Наша сила в едином строю. А перед строем римской пехоты ничто не устоит.
Сержант опять промолчал. У него уже сформировалось свое мнение, но не стоило сообщать его центуриону. Спустя положенное время караван военных кораблей снова прибыл в Остию, и Гней отправил Федора за Памплонием. Получив такой приказ, Чайка удивился и обрадовался одновременно, стараясь не отдавать себе отчета в причинах подобных эмоций. Из каких соображений Гней выбрал именно его, проблемы не составляло — с тех пор как Федор стал опционом, он по долгу службы чаще других общался с командиром манипулы. Квинт, конечно, завидовал, но поделать ничего не мог. Он был только тессерарием.
На сей раз Федор гнал коня по мощеной дороге во весь опор, обгоняя повозки, и на вилле сенатора Марцелла появился к вечеру. К его удивлению, первым человеком, увиденным им в имении, оказалась Юлия. Дочь сенатора прогуливалась по парку в сопровождении двух служанок и мальчика-раба, тащившего тяжелый кувшин с водой. Чайке хватило одного беглого взгляда, чтобы заметить — она выглядела великолепно. Красота ее подчеркивалась изящными платиновыми локонами, обрамлявшими высокую прическу, скрепленную элегантным золотым гребнем. Юлия, размышляя о чем-то, шла в сторону виллы по дорожке, пересекавшей главную аллею, ведущую к воротам. Служанки и мальчик с кувшином немного отстали от своей госпожи, видимо, повинуясь ее распоряжению.
И когда гонец и дочь Марцелла встретились почти у самых ворот, она, увидев легионера, остановила его, повелительным жестом вскинув руку. Федор повиновался, осадив взмыленного коня.
— Куда ты спешишь, солдат? — поинтересовалась дочь сенатора. — К моему отцу?
— Везу сообщение военному трибуну Памплонию, госпожа, — ответил Чайка, не спешиваясь.
— Он должен уехать? — догадалась девушка.
Федор промолчал, но в ответе она и не нуждалась. По всей видимости, Юлия даже обрадовалась. «Интересная у них будет семейная жизнь, — промелькнуло в голове опциона, — чистый расчет. А может, стерпится-слюбится?» Но интуиция подсказывала ему, что эта девушка не из утаивающих свои чувства. И вряд ли станет мириться с обстоятельствами.
Дочь сенатора, преградившая ему путь, всмотрелась пристальнее и вдруг сказала:
— А я помню тебя, солдат. Ты Чайка-аа! Самый высокий легионер Памплония. Ты не римлянин.
— Я из Калабрии, госпожа, — соврал Федор.
— Я бывала в Калабрии, там нет похожих на тебя, — продолжала гнуть свою линию Юлия.
Разговор затягивался, и Федор решил спешиться, чтобы не проявлять неуважения. Он спрыгнул на землю и взял лошадь под уздцы, бросив косой взгляд на служанок, остановившихся в десяти шагах от них и словно застывших перед невидимой магической линией. Но уши, скорее всего, они навострили. «Надо проявить осторожность, — подумал опцион, — а то донесут сенатору о нашем разговоре. Еще понакрутит невесть что, и придется заканчивать службу в гладиаторах».
— Моя мать из Калабрии, — осторожно сказал Федор, щурясь от солнечного зайчика, пробившегося сквозь листву, — но я не знаю, кто отец. Она не говорила.
Заинтригованная Юлия снова вперила в него проницательный взгляд, придумывая новый вопрос. Она была умна не по годам и сердцем чуяла несоответствие, оставленное без внимания военным начальством. Похоже, ей не терпелось вывести этого легионера на чистую воду.
«Хороша, чертовка, — думал Федор, невольно разглядывая дочь Марцелла, — но пора бы и в дом, а то Памплоний меня не поймет».
Однако, Юлия не торопилась. Видимо, дочь сенатора решила развлечь себя разговором с новым человеком, пусть и солдатом. И привыкла всегда доводить начатое до логического конца.
— Кем ты был до армии? — спросила девушка, глядя ему прямо в глаза.
— Рыбаком, госпожа, — схитрил Федор, едва не покраснев, чего с ним отродясь не случалось даже в прошлой жизни.
Юлия прищурилась. Ее девичья грудь стала вздыматься чаще.
— Для рыбака ты слишком долго размышляешь над каждым словом, — заявила дочь сенатора, закончив свои наблюдения и тряхнув локонами. — Но мне не верится, что ты тугодум. Твоя латынь оставляет желать лучшего. Ты не похож на калабрийца и ты не рыбак. Ты что-то скрываешь, Чайка-аа?
У Федора пропал дар речи. Вот это выводы. Прямо в цель. Дочь Марцелла рассуждала, словно прожженный контрразведчик. Правда, несмотря на молодые годы, Федор тоже неплохо разбирался в женщинах и верил в интуицию. Юлия скорее угадала его тайну, повинуясь своим подсознательным чувством, чем сопоставила факты. «И откуда такое внимание? — расстроился Федор. — Неужели из праздного любопытства? А может, Квинт все-таки прав? Но не признаваться же в том, что я из далекого будущего».
— Нет, госпожа, — ответил опцион, придерживая норовившую взбрыкнуть лошадь, — я настоящий рыбак. Просто я попал в шторм, тонул и почти потерял память.
Он думал, что Юлия рассмеется, услышав этот незамысловатый рассказ о его злоключениях. Но вместо этого в глазах девушки отразился сначала испуг, а потом жалость. На секунду ему даже показалось, что Юлия сочувствует ему, как простому рыбаку.
— Ты чуть не утонул в море? — спросила она, еще пристальнее вглядываясь в его лицо. — Наверное, это страшно, когда почти расстаешься с жизнью?
— Страшно, — согласился Федор, пытаясь завершить разговор, грозящий завести неизвестно куда, — Но я выжил. И теперь я солдат. Госпожа, разреши мне исполнить свой долг.
— Ах, да, великолепный Памплоний, — она вернулась в реальность, как показалось Федору, с некоторым сожалением. — Ступай, Чайка-аа, передай свое сообщение.
И направилась по дороге к дому. А Федор вскочил на коня и, по широкой дуге объехав дочь хозяина, оказался во дворе виллы. Уведомив слуг, среди которых было несколько чернокожих эфиопов, живописно смотревшихся в белых туниках, что он ищет гостя сенатора, Памплония, опцион остался у крыльца в ожидании. Коня подоспевшему конюху он не отдал, мало ли что решит военный трибун.
Марк Акций Памплоний показался на крыльце нескоро, прочитал свиток и приказал Федору переночевать в уже знакомом ему домике, с тем, чтобы наутро вместе отправиться в Остию.
По лицу военного трибуна при прощании с прекрасной Юлией легко читалось, что он остался недоволен первой встречей со своей прекрасной невестой, хотя это старательно скрывалось. Да и невеста весьма холодно обошлась с будущим мужем. Но, похоже, чувства предназначенных друг другу молодых — не главное для знатных римлян. Своего Памплоний добился. Марк Клавдий Марцелл его принял вполне радушно и подтвердил все договоренности. А потому, простясь со столичным сенатором, военный трибун с легкостью вскочил на коня. Федор бросил последний взгляд на Юлию, стоявшую рядом с отцом, и поскакал вслед за своим командиром.
Через четыре дня флот прибыл в Геную, лигурийский торговый город, как оказалось, всего пару лет назад захваченный римлянами и превращенный теперь в одну из морских крепостей великой нации. Однако Памплоний решил не ограничиваться морским патрулированием вполне безопасных берегов, отправив в дозор десяток триер, а приказал готовиться к выгрузке на берег. Предстояла сухопутная операция.
— Солдаты Тарента! — начал свою речь Памплоний перед выстроившимися в гавани морскими пехотинцами. — Вы отлично показали себя в первом бою с луканами, но теперь вас ждет новый враг — галлы, не жалеющие жить с нами в мире. Это сильный противник, но и вы уже не просто новобранцы. Наш долг помочь первому легиону усмирить этих животных.
Услышав об этом, Федор в очередной раз поймал себя на мысли, что в этой стране почему-то очень многие не желали жить в покое, просто подчиняясь римскому порядку. Видимо, что-то их не устраивало в таком образе жизни. И посещение столицы только усилило сомнения опциона в правильности сделанного им выбора. Правда, если разобраться, особого выбора у него не существовало изначально. Так сложилось. А осознанные действия в этой новой реальности, кажется, только начинались. Рим не собирался прощать тех, кто не принимал установленный им порядок. Строить отношения здесь предписывалось только по-римски. А галлы этого не хотели. Они привыкли жить по-своему.
Высадившись в Генуе, морпехи Тарента еще несколько дней шли форсированным маршем сквозь горы в глубь галльских земель, пока без особых происшествий не достигли верховий реки По, где им полагалось соединиться с силами первого легиона союзников. К сожалению Via Flaminia — та знаменитая мощеная Фламиниева дорога, недавно связавшая Рим и часть заселенного галлами Адриатического побережья — проходила по Этрурии и Умбрии значительно правее пути морпехов. А в окрестностях Генуи и дальше, особенно в горах, дорог практически не существовало. И то, что называлось дорогами тянуло не больше, чем на горные тропы. Так что Федор снова вспомнил марш-броски с полной выкладкой из прошлой жизни.
В день небольшая армия, не превышавшая двух с половиной тысяч человек, с несколькими осадными орудиями и обозами, в которых морпехи везли все необходимое для обустройства лагеря, проходила километров по тридцать. Иногда и больше. Шли довольно быстро, несмотря на то, что тропа все время поднималась в горы, но Гней Фурий Атилий все равно находил повод подгонять своих солдат.
— Не забывайте, что вокруг вас враг, — стращал он морпехов на очередном привале, — галлы храбры и могут напасть в любую минуту. Поэтому вы должны, как львы, всегда быть готовы к ответному прыжку.
Строить лагерь в горах гораздо сложнее, чем на равнине, но они продолжали делать это как заведенные каждый вечер, согласно накрепко усвоенному правилу. Порядок сворачивания лагеря тоже запомнился раз и навсегда. По первому сигналу трубы свертывались палатка трибуна. Затем солдаты складывали свои палатки и снаряжение. А когда раздавался следующий сигнал, тащили это все к обозу и нагружали вьючных животных. Третий трубный глас заставлял колонну морпехов выступать в путь.
Далеко не все везли на повозках. Помимо собственного снаряжения, каждый морпех, за исключением офицеров, нес связку кольев для изгороди. Поначалу это здорово отягощало, но потом привыкли. Несколько облегчало жизнь то, что тяжелые скутумы легионеров крепились кожаными ремнями на плече, а потому единственными предметами в их руках были дротики. Три или четыре кола легко связывались вместе и также вешались, но уже на другое плечо. Процедура повторялась каждое утро.
На второй день, пройдя несколько селений, они встретили в горах римскую конницу из первого легиона союзников, высланную по приказу военного трибуна Секста Навтия Медуллина. Сам трибун, по сообщению декуриона, ждал их в лагере у верховий реки По. Идти туда предстояло еще пару дней.
— Смотри, — сказал Квинт, увидев приближавшихся конников, — конные экстраординарии пожаловали. Правда, что-то маловато. Человек триста, не больше.
— Какие еще экстраординарии? — удивился Федор, уже привыкший называть всех конных воинов катафрактариями.
— Конница, что будет нас прикрывать, — кратко пояснил уставший Квинт, хоть и кичившийся своей выносливостью, но в горах немного сдавший.
Рассматривая прибывшее охранение, Федор с грустью вспомнил своего кроткого коня, несколько раз доставлявшего его по Аппиевой дорогое до виллы Марцелла и обратно. Поначалу морпех, конечно, усиленно преодолевал природный страх к лошадям, присущий ему от рождения. Но затем оценил удобство и скорость конного передвижения. Особенно сожалел он об отсутствии оного именно сейчас, когда на нем висел тяжелый щит, а ноги гудели от долгой ходьбы по камням. Хорошо еще колья он мог теперь не таскать, перепоручив это рядовым.
Все последующие дни экстраординарии, разбившись на авангард и арьергард, рассыпанным строем проводили разведку впереди колонны, возглавляемой Памплонием и манипулой Гнея, а также прикрывали обоз сзади. Когда к горной дороге, слишком часто походившей на тропу, вплотную подступала разросшаяся буйная зелень леса, командир экстраординариев высылал летучие отряды в стороны от направлния движения колонны. Федора сильно удивляло, что на завоеванной несколько лет назад территории римляне ведут себя, как на вражеской, постоянно ожидая нападения местных жителей.
К счастью, до самых верховьев реки По, где их поджидали основные силы легиона союзников, галлы никак себя не проявили. Вечером добрались, наконец, до лагеря. Памплоний тут же перепоручил их небольшое войско старшему центуриону, направившись с визитом в палатку своего временного командира, военного трибуна Секста Навтия Медуллина.
Гней же быстро разыскал приятеля. А Эбуций Гемин Руф указал им место для палаток у восточной стены лагеря. И Федор, как опцион, руководил теперь установкой палаток и расквартированием своих подчиненных, поскольку, едва повстречав друга, Гней Фурий Атилий исчез вместе с ним в неизвестном направлении. Лагерь первого легиона союзников, где расквартировали прикомандированных к нему морпехов из четвертого, располагался на высоком правом берегу реки По, неширокой в этом месте, но бурной. И оказался, естественно, выстроен по утвержденному раз и навсегда плану: Преторий, от которого под прямым углом расходились две улицы, форум, жертвенный походный алтарь, контора квестора, бани, мастерские по ремонту оружия, арсенал, склады и тюрьма. Несколько баллист и пару онагров, притащенных морпехами с самого побережья, разместили в местном осадном обозе.
Окруженный частоколом и рвом лагерь стоял на плоском прибрежном холме и тремя сторонами упирался в подошву высоких скал. На другом берегу реки тоже возвышались горы — из лагеря хорошо просматривались сразу две узкие, поросшие лесом долины, плавно уходящие меж отрогов вверх.
После того, как все морпехи включились в несение караульной службы, начатой манипулой гастатов Гая Флавия Кросса с квинкеремы «Сила Таррента», вновь появившийся Гней выстроил перед палатками личный состав и свирепо сообщил, что вчера разведчики видели недалеко от лагеря отряды галлов. И это значит, что утром будет предпринята карательная вылазка с прочесыванием местности на другом берегу, где до ближайшей горной гряды еще своя территория, правда, чисто условно, а на самом деле за отрогами уже хозяйничают инсубры — гальское племя. Ожидается, что другие племена галлов со дня на день предпримут массированное вторжение на северном направлении. Там, недалеко от городка Плаценции, стоит лагерем с первым и вторым легионами римлян консул Павел Марк Ливий по прозвищу Салинатор. А здесь, в полном соответствии с его приказом, силами первого легиона союзников и морпехов из четвертого следует вразумить распоясавшихся варваров, чтобы они не вздумали помогать своим соплеменникам в случае агрессии. Поэтому завтра морпехам предстоит навестить ближайшие селения инсубров.
Как именно надо вразумлять варваров Гней не разъяснил, а опцион не стал уточнять, он уже это видел. Скорее всего, в воспитательных целях придется вырезать всех. Поэтому, если у галлов не найдется сил для защиты, их селения обречены.
Караула в эту ночь его манипула не несла, поэтому Федору удалось выспаться, закутавшись в шерстяной сагум. Всю ночь уставшему опциону снилась Юлия, с которой он вместо Памплония гулял по бесконечному парку и трепался о разной ерунде. Красавица дочь Марцелла держала его под руку и от души смеялась в ответ на шутки. Слуг они отправили в дом, наслаждаясь встречей. А, забравшись в дальний уголок парка, где в увитой плющом беседке их никто не мог видеть, неистово целовались. И долго не могли расстаться. Пока Юлия, наконец, не произнесла: «Тебе пора, Чайка-аа».
А потом Федор неожиданно ощутил себя настоящей белоснежной птицей, парящей над морскими волнами. А где-то там, внизу, рассекала воды неизвестного моря огромная армада грозных квинкерем, направляясь под парусами к чужим берегам. А он просто парил, раскинув крылья и наблюдая за кораблями. И вдруг, выскользнув из облаков, на него налетел золотой орел, ударив острым клювом. Завязалась неравная схватка, хлынула кровь. Федор вздрогнул и проснулся.
Почти в тот же момент раздался звук горна, будивший легионеров.
— Что-то я размечтался, — произнес вслух Федор, вспоминая только что виденный сон, и стал натягивать кожаный панцирь. — И что бы это все значило?
Признаться он себе не хотел, хотя догадаться труда не представляло. Но следовало торопиться. Утро начиналось. Приближался визит в деревни галлов. Федор перебросил через плечо кожаный ремень, крепивший ножны меча, и вышел из палатки.
Но эти, скорее всего, являлись вождями. У большинства же кельтов не усматривалось даже худых доспехов… Только высокий, от земли до груди, щит. Зажатый в руке дротик. И невероятной длины меч, висевший справа на цепи, переброшенной через плечо.
Помимо этого Федор заметил в строю множество горнистов со странными трубами в виде кабаньих голов с языками, приспособленными под прямым углом к самому горну. И еще несколько человек в рогатых шлемах, державших в руках копья с широченными наконечниками и висевшими под ними небольшими пестрыми штандартами. Другие знаменосцы стояли, опершись о длинные копья с навершием в виде голов все тех же кабанов, волков и других диких зверей, которые иначе как тотемами отрядов было и не назвать. Сами же они держались очень гордо, как и подобает знаменосцам.
Федор испытывал крайнее удивление. Он ожидал увидеть простую толпу горных жителей, а перед ними стояла вполне организованная армия. Вообще, на первый взгляд, галлов здесь собралось немало. Во всяком случае, ничуть не меньше, чем самих римлян. А это, если вспомнить слова центуриона Эбуция о том, что каждый галл стоит троих римлян, приводило к неприятным выводам.
Внезапно один из галльских горнистов поднял свою длинную трубу и дунул в нее изо всех сил. Над горной долиной прокатился глухой рокочущий звук. Федор вздрогнул от неожиданности. Вскоре звук затих, но висевшая так долго тягостная тишина больше не вернулась. За первым горнистом второй издал тот же звук, а затем еще несколько огласили окрестности надсадным ревом.
То, что произошло следом, Федор запомнил на всю жизнь. Стоявшие смирно галлы вдруг вскинули вверх свои огромные щиты, выхватили длинные мечи и стали стучать ими друг о друга, издавая дикий шум. При этом они разом раскрыли свои глотки и заорали так, словно стремились добиться схода лавины с ближайшего ледника. Многие выскакивали из строя вперед и разведя руки в стороны, потрясали оружием, выкрикивая в сторону римлян какие-то оскорбления. Переводчик в данном случае не требовался. Особенно рьяных, добежавших едва ли не до первой шеренги римлян, оказалось человек десять. Они продолжали орать не переставая. А вскоре, побросав щиты на землю, вскинули вверх мечи и стали вращать ими над головой, как обезумевшие.
Это было так непохоже на поведение дисциплинированной римской пехоты, что Федор снова застыл в изумлении.
— Чего это они? — хрипло брякнул Федор, осмелившись нарушить тишину и задать вопрос стоявшему в двух шагах центуриону.
— Это зачинщики, — снизошел до ответа Гней, — вызывают на бой нашего лучшего воина. Хотят спеть свою последнюю песню.
— Песню? — не понял обескураженный Федор, разглядывая галлов, казалось, совсем не стремившихся сохранить собственную жизнь. — Какую песню?
Но на этот раз центурион не ответил. Вместо этого он вскинул руку вверх и крикнул, перекрывая рев галлов.
— Убить зачинщиков!
И тотчас из передней шеренги вылетело множество пилумов, пронзив ничем не защищенные тела. Остальные галлы мгновенно затихли, и на несколько секунд над долиной повисла глубокая тишина. Настолько мертвая, что Федор явственно услышал удары своего сердца. И вдруг галлы буквально взорвались ревом. Вскинув оружие, они бросились в атаку на стоявших неподвижно римских пехотинцев. И в первой лавине галлов бежал не один десяток полуобнаженных до пояса воинов, вообще отбросивших щиты. Они вращали над головой огромными мечами, а их стоявшие дыбом волосы мотались из стороны в сторону, словно львиные гривы.
«Боже, — взмолился Федор, — спаси нас от галлов!». Пару минут назад, еще до того, как были убиты зачинщики, Гней приказал своему опциону отправить четырех гонцов. Двое из них должны достичь соседней долины в поисках солдат кривоного Пойдуса. А двое других отправиться непосредственно в лагерь. Им приказано сообщить, что галлы настигнуты, но потребуется помощь. И Федор успел выполнить распоряжение — оставив тяжелые щиты, гонцы бросились в путь, исчезнув в лесу буквально в тот момент, когда галлы ринулись в атаку.
Нет, галлы — не луканы, хотя и тех трусами не назовешь. Впечатление было такое, словно на деревянный частокол наехал бульдозер. Размахивая своими мечами и не обращая внимания на взметнувшиеся навстречу пилумы — они казались заговоренными, поразить удалось лишь немногих — полуобнаженные галлы добрались до первой шеренги и обрушили на щиты легионеров удары своих мечей. Раздался звон и треск. Первая шеренга римлян полегла почти сразу, причем, как успел заметить Федор, манипула принципов сражалась ничуть не лучше гастатов. Внезапно все выпало из поля зрения. Кроме одного…
На него налетел здоровенный враг, с усатой рожей, размалеванной по всей ширине синей краской. От удара его меча скутум Чайки завибрировал, но не раскололся. Следующий удар обещал снести ему голову, если бы Федор не пригнулся, уходя вниз и в сторону. Его спасло лишь то, что меч, не найдя жертвы, по инерции заставил галла на мгновение развернуться к нему вполоборота, подставив ничем не прикрытый бок. И опцион, справившись с первым оцепенением, не стал упускать такого шанса. Коротким и точным движением он всадил свой меч галлу под ребра и мгновенно выдернул обратно. Горный воин издал вопль, но меча не выпустил, а лишь отступил на шаг назад, с удивлением воззрившись на свой распоротый бок, из которого ручьем лилась алая кровь.
Он оказался настолько силен, что даже вскинул меч над головой, чтобы уйти в мир иной вместе с противником. Но опцион и на этот раз не оплошал. Резкий выпад, и меч вонзился в шею, чуть выше золотой цепи из широких квадратных бляшек. Но и этот смертельный удар не остановил галла. Уже падая замертво, он все же нанес свой последний удар, но Федор легко отразил его, отведя длинное лезвие в сторону. Бросив быстрый взгляд по сторонам, опцион нагнулся, чтобы получше рассмотреть золотую цепь.
— Возьми себе эту торкву, — крикнул ему не без труда поразивший своего противника центурион, меч его алел кровью. — Это твоя добыча.
Но Федор не стал срывать золото с груди мертвого галла, его принципы не допускали мародерства. Пусть украшение останется на месте. Хотя, если победят римляне, этого точно не произойдет. Если цепь не заберет сам опцион, то ее сорвет другой легионер, первым добравшийся до убитого.
Чайка бросил новый взгляд по сторонам, оценивая обстановку. Лихо развалив три ровных шеренги морпехов первой линии, разъяренные галлы продолжали рубить римлян направо и налево, словно кололи дрова. Трупы римских солдат усеяли долину. Бой двух, уже вступивших в схватку манипул, почти рассыпался на отдельные схватки. Вернее, они выглядели водоворотами, в центре которых, как правило, находился бешено вращавший мечом галл, не перестававший орать на своих врагов, осыпая их проклятиями, а вокруг него прыгали римские морпехи, стараясь увернуться от ударов и достать его своими короткими мечами. Кое-как удерживали строй лишь последние шеренги.
Галлы были отважны, но римляне лучше вооружены. Единожды Федор увидел, как вражеский воин с размаху ударил мечом по щиту римлянина, но тот не раскололся. Даже наоборот. Морпех принял удар на верхнюю кромку щита, усиленную металлом, отчего меч атакующего весьма заметно погнулся. Галл тут же забыл про своего противника и, воткнув меч в землю, попытался ударом ноги выпрямить клинок, но налетевшие со всех сторон легионеры мгновенно искромсали свою жертву на куски.
И все же римляне проигрывали бой. Варвары теснили их по всему фронту, прижимая к лесу, где они уже не смогли бы держать строй. И каждый солдат понимал — строй, даже сильно прореженный и разбитый, их единственное спасение. Если морпехи побегут, то в лесу их перебьют, как зайцев. Один на один против такого врага не выстоять. Эти дикари, если надо, будут рвать их зубами.
Спустя почти час такой сечи погибла едва ли не половина римлян. Гней Фурий Атилий, раненый в ногу, продолжал бешено орать на своих солдат, вселяя в них уверенность. Окровавленный, в покореженном шлеме, устоявшем под ударом галльского меча, со щитом, почти изрубленым в куски, он, казалось, обратился в бога войны. Это помогало. Морпехи стояли насмерть. И все же поражение казалось неминуемым. По сигналу горна остатки почти уничтоженных подразделений первой линии расступились, и в образовавшиеся проходы выдвинулись сразу две свежие манипулы принципов.
Тут же затрубили карниксы галлов, и на римлян обрушилась новая лавина горных воинов. Федор бросил взгляд вперед, стараясь разглядеть, сколько бойцов осталось у противника. И с удивлением узрел четко организованные отряды, выстроившиеся прямоугольниками, со знаменосцами по правому краю.
На этот раз никто из них не бросил своих щитов. Во всяком случае, до того момента, пока не схлынула волна пилумов, прошивавших насквозь большие, но не очень прочные щиты с металлической полосой посередине. Выждав время, галлы отшвырнули их и сами стали метать копья и дротики в римлян, а затем врубились в ряды морских пехотинцев, стараясь развалить строй противника. Причем у многих варваров второй волны Федор заметил не только длинные мечи, но и огромные топоры в руках. Удар такого топора означал верный конец скутуму. Ну, может, и два удара.
«Нет, — пронеслось в мозгу опциона, сгонявшего своих солдат в шеренгу и заставлявшего их держать строй, как учили отцы-командиры, — эти ребята, хоть и дикие, но воюют тоже по науке. Правда, по своей».
Глядя на бесстрашно атакующих галлов, обходящихся совершенно без доспехов, он поймал себя на предательской мысли — эти дикие люди ему чем-то очень нравились. Правда, до тех пор, пока не стремились его убить. А это могло произойти очень скоро.
Новый удар варваров оказался ничуть не слабее первого. Оборона римлян трещала по швам. Стоявший чуть в стороне раненый Гней, поддерживаемый с двух сторон Квинтом и еще одним легионером, часто вглядывался в окрестные горы, словно ожидая, что произойдет чудо. Но Федор, пока еще не получивший ни единой царапины, на подмогу надеялся слабо.
Манипулы кривоного Пойдуса, втянувшиеся в соседнюю долину, вполне могли попасть в такую же западню. Кто знает, сколько галлов скрывается в этих горах. А вдруг консул Павел Марк Ливий по прозвищу Салинатор зря поверил своей разведке, и главный удар галлов наносится именно здесь. Вдруг манипулы Гнея наткнулись только на авангард галльских армий? Судя по тому, как бьются эти волосатые чудовища, они отличаются не только безумной храбростью и презрением к жизни, но и вполне подчиняются организации. Во всяком случае, их вожди совсем не такие безрассудные и глупые, как трубили римские полководцы на каждом углу. Еще немного, и они уничтожат все манипулы, направленные для их устрашения. Карательная экспедиция бесславно завершится.
Теперь Федор со всей ясностью осознал, что стратеги консула просчитались. Но бежать нельзя, значит, придется умирать во славу Рима. Он изо всех сил гнал прочь эти панические мысли, покрепче сжимая рукоять меча, которым сразил уже четверых галлов и обрабатывал пятого.
Этот полуобнаженный воин вращал над головой боевым топором. Первый удар пришелся на металлическую обивку верхней кромки щита, которым прикрылся опцион, но топор — не меч и он не погнулся. Наоборот, на этот раз покорежился металл канта, и щит треснул. От второго удара он раскололся — галл снес всю верхнюю часть — а от третьего рассыпалось все остальное. Федор отступил на шаг, отбросив ненужную ручку, а варвар, не перехватывая топора, просто повел им в обратную сторону и зацепил опциона за левую ногу. К счастью, удар пришелся на защитные поножи, иначе Чайка остался бы без конечности. Кельтский топор имел два лезвия и мог рубить в обе стороны. Несмотря на сильный удар и тупую боль ниже колена, ноги опцион не лишился, но зато потерял равновесие и рухнул на спину прямо перед галлом. Тот уже снова вздымал свой топор для окончательного расчета с поединщиком, когда поверженный опцион, не вставая, снизу воткнул свой меч ему в оголенный живот и провернул клинок. Гигант застыл, покачнулся, выронил массивный топор и рухнул вперед, подминая под себя Федора.
И вот тут чудо все-таки случилось. С ближайшего перевала, что нависал над левым флангом галлов, раздался звук рога. И следом покатилась вниз, сверкая пурпуром и золотом, змейка римской пехоты. Это спешили манипулы Пойдуса, переместившиеся в тыл врагам и ударившие в самый нужный момент. Еще немного, и спасение бы не состоялось.
Оттолкнув руками тяжелое тело мертвого воина, Федор с трудом поднялся и вскинул меч на случай нового нападения. Опцион тяжело дышал и был весь покрыт галльской кровью. При падении он потерял шлем, слетевший с его головы. Но атаки так не последовало.
Оставшиеся в живых галлы, разглядев манипулы Пойдуса, под звуки карниксов откатились назад и быстро выстроились в две линии, встав спиной к спине. Каждая линия насчитывала в глубину по четыре шеренги воинов, но теперь их оставалось очень мало. В несколько раз меньше, чем римлян, зажавших горцев с двух сторон.
Солдаты Пойдуса бросились в атаку, но их отбросили. Изможденные варвары отбили подряд три атаки свежих сил легионеров. Тогда римляне выстроились с обеих сторон оборонительного построения галлов, повинуясь крикам своих командиров. И в горцев снова полетели пилумы. Волна за волной. Впиваясь в щиты и полуобнаженные тела без доспехов. И когда их оставалось уже не больше нескольких десятков, Федор увидел завершающую атаку гордых дикарей.
Последний раз протрубили карниксы. Издав боевой клич, и окончательно отбросив ненужные теперь щиты, все галлы, от вождей до знаменосцев, бросились навстречу своей смерти. Так они и погибли. Все, до последнего. Ни один не дрогнул и не побежал. Ни один не попросил пощады.
После битвы ожесточенные римляне бродили между поверженных варваров и в бессильной ярости отрубали уже мертвым воинам головы или конечности, срывали золотые торквы. Они с радостью предали бы пленных жестоким пыткам и казням, но казнить оказалось некого. А потери морпехов Тарента выглядели ужасающими. Галлы начисто выкосили вторую центурию манипулы Гнея и две манипулы принципов, перебив всех командиров. Из центурии самого Федора выжило двенадцать человек. Гнея чувствительно ранили в ногу, Квинту отрубили три пальца на правой руке. И только Федор остался невредим, хотя и окровавлен, но то была кровь врагов.
Таких бесстрашных людей морпех еще не встречал на своем пути. И больше не хотел бы встречать. Не из собственного страха, нет. Бился он не хуже других римлян, и даже лучше. Но в этом бою опцион внезапно проникся уважением к новым противникам, защищавшим свою землю от захватчиков. И больше не хотел их убивать.
Сидя на земле с непокрытой головой, потрясенный Федор наблюдал за жестокостью своих солдат, грабивших мертвых галлов, но не мешал им. У него в душе что-то перегорело. Словно щелкнул выключатель, и загорелся яркий прожектор, высветив главное желание, в котором он давно боялся себе признаться. Он больше не хотел служить Риму.
— Интересно, как там Леха, — вдруг произнес опцион вслух по-русски, испустив вздох и насторожив стоявших рядом легионеров словами незнакомого языка.
Леха познаниями в географии не отличался, но главное понял — Иллуру не давала покоя память о великих подвигах предков. Его тянуло в дальний поход, когда можно собрать все силы скифов в единый кулак, сразиться с сильным врагом и победить его на поле брани, снискав себе громкую славу.
— Ну, может, еще все вернется, — попытался подбодрить кровного брата Леха.
— Я хочу этого больше всего, — воскликнул Иллур и даже привстал от возбуждения, — но сначала нам нужно разбить близких врагов, не дающих нам ощутить себя хозяевами всей этой земли.
В поход на Херсонес, начавшийся почти сразу по возвращении, Леха отправился во главе десяти бородатых конников. Как правильно выговаривалось его новое звание на местном наречии, он еще не запомнил, труднопроизносимое оказалось слово, поэтому величал себя просто десятником. Так понятнее. Не бог весть что, но уже командир отделения. Считай, сержант.
«Интересно, как там Федор поживает, — думал Леха, покачиваясь в седле и изредка посматривая, как его отряд продвигается среди колючих кустарников на юг полуострова в авангарде сборного войска, состоящего из орды Иллура и еще трех соединений, возглавляемых другими вождями, — наверное, как сыр в масле катается. Магон, небось, ему уже и виллу отгрохал за свое спасение, и медаль дал. Молодец, Федор. Но и у меня жизнь налаживается».
Колчан со стрелами мерно постукивал его по бедру. А на другом боку пристроился небольшой топорик с остро отточенным лезвием. Леха окрестил его «томагавком», вспомнив подходящее название…
Херсонес оказался скифам не по зубам. Новоиспеченный десятник не стал вдаваться в политические распри и не расспрашивать Иллура, почему нужно нападать на еще вчера дружественный город, ведущий со скифами активную торговлю. Политика дело тонкое, ну ее к бесу! Леха предпочитал воевать.
Скрытно спустившись со своим отрядом с горного перевала, он попытался разведать все подходы к городу, но вскоре напоролся на многочисленный разъезд греческих конных наемников и еле унес ноги. Иллур нисколько не удивился — греки хорошо охраняли свой город, выстроенный на берегу теплого моря. Он и не надеялся застать его защитников врасплох. Поэтому пришлось схлестнуться с ними еще на дальних подступах.
В открытом бою скифы превзошли греческих наемников, рассеяли их войско и отогнали к стенам Херсонеса, обложив его со всех сторон. Однако, штурм города, укрепленного высокой и крепкой каменной стеной с многочисленными башнями, оказался нелегким делом. Тем более, что на стенах находились метательные машины, поражавшие своими ядрами и стрелами даже быстрых скифских конников, появлявшихся в близи стен.
— Нам бы такие машины, — разочарованно бурчал Леха, глядя как греческие стрелки старательно выкашивают ряды скифов, сами оставаясь неуязвимыми.
Но осадных машин у скифов в этом походе почему-то не оказалось. Зато были корабли. И Леха уломал Иллура произвести атаку города с моря. Правда, и тут не вышло. Заблокированный по суше Херсонес продолжал получать продовольствие и подкрепление с моря, где постоянно курсировали его боевые суда, оберегая свои коммуникации от любого нападения.
План, предложенный Лехой, сложностью не отличался. Ночью, силами пяти крупных гребных кораблей, способных нести по полторы сотни солдат, и еще десятка суденышек поменьше, пробраться в гавань Херсонеса, чтобы устроить там переполох. Но, и на этот раз лихо не получилось. Греки заметили атаку с моря и забросали приближавшиеся крупные суда из своих метательных машин горшками с зажигательной смесью. А остальные корабли, ставшие заметными в отблесках огня, разгромили вышедшие на ночную охоту триеры противника. Сам автор проекта чудом избежал смерти, добравшись в плавь до скалистого берега.
Спустя месяц бесплодных попыток Иллур решил, что час еще не настал. Ограничившись демонстрацией силы, скифы опустошили окрестности, подожгли все встреченные селения и ушли восвояси.
Последним уходил отряд Лехи. Морпех остановил коня на перевале и, развернувшись в сторону греческого города, погрозил ему кулаком.
— Ну, погоди у меня, — пообещал он по-русски, — я сюда еще вернусь.
падало еще достаточно света, чтобы четко различать предметы. Федор перевел взгляд на неглубокий резервуар прямо под ним, явно предназначенный для стекающей с крыши воды. Вокруг этого небольшого бассейна, подпирая деревянный потолок, стояли колонны. А в специальных настенных нишах помещались какие-то шкафы. Раб открыл один из них, вероятно, что-то искал, и Чайка успел заметить искусно сделанные посмертные маски и бюсты. Скорее всего, это предметы имели отношение к предкам Марцелла и представляли собой его семейную родословную. Фотографии ведь еще не изобрели.
Федор скользнул взглядом по стенам. Они были покрыты штукатуркой, побелены и украшены фресками на различные сюжеты. В основном, на морпеха c них взирали многочисленные и грозные боги Рима, но иногда попадались сценки из охотничьей жизни. Пол устилали каменные плиты. Двустворчатые двери, сквозь которые он вошел, выделялись распахнутыми настежь половинками, впуская в раскаленный дом вечернюю прохладу. Бросались в глаза накладки из металла, явно служившие украшениями, а на одной из створок морпех даже заметил подвешенную к ним снаружи колотушку. Обнаружились здесь и засовы, правда, вертикальные, по одному за каждую створку.
Из мебели в атрии находились только небольшой круглый столик, несколько кресел с выгнутыми на греческий манер спинками, пара лежаков и стул, более похожий на обычный табурет, с сильно изогнутыми ножками, изготовленный, видимо, из слоновой кости. Этот странный стул поразил своим видом Федора, никогда не предполагавшего, что cтоль прозаические вещи могут быть сделаны из слоновой кости. Не менее вычурными выглядели и два спальных ложа — лектуса — стоявших у ближайшей стены, со спинками в изголовье и сбоку. Также роскошно украшенные слоновой костью, черепаховым панцирем, и золотом. На них виднелись небрежно брошенные расшитые матрасы, поверх лежало несколько подушек.
«Они здесь спят что ли?» — удивился Федор. Но потом вспомнил, о странной привычке римлян есть, писать и читать, лежа наподобие греков, и все встало на свои места. Он хорошо помнил, Марцелл являлся известным любителем всего греческого. Впрочем, Чайка и сам с удовольствием рухнул бы сейчас на один из этих лектусов и поспал, но сначала следовало выполнить поручение. Не по рангу ему еще расслабляться в атрии у сенатора.
Он так увлекся разглядыванием шикарных причиндалов, что не заметил, как вошла Юлия. Все рабы тотчас покинули помещение, словно находиться одновременно с хозяйкой им там запрещалось.
Провожая их взглядом, Федор поднял глаза и увидел дочь Марцелла. Юлия была прекрасна в своей белой столе. Никакие складки облачения не могли скрыть ее девичью грудь, по последней моде поддерживаемую кожаным ремнем, о котором Чайка, конечно, мог только догадываться. Ее изящная фигура казалась такой привлекательной, что Федор, видевший дочь сенатора последнее время только во сне, не смог оторвать глаз. Он стоял и молча смотрел на нее. Так долго, что, наконец, вызвал неудовольствие гордой римлянки, итак неизвестно почему терпевшей его невежливость.
— Ты слишком смело смотришь на меня, солдат, — произнесла Юлия подчеркнуто серьезно, делая тем не менее шаг навстречу. — Я могу приказать слугам схватить тебя, а потом попрошу отца, чтобы тебя казнили.
Пройдя еще несколько шагов, она оказалась рядом с легионером. Ошеломленный Федор, наконец, опустил глаза.
— Прошу простить меня, госпожа, но вы так прекрасны.
— Это грубая лесть, — произнесла Юлия и добавила, внезапно повеселев. — Но ты прощен. Сегодня у меня хорошее настроение, и я оставляю твою грубость без наказания. Что за известие ты мне привез?
— Я привез вашему отцу послание от военного трибуна Памплония, — Федор слегка поклонился и протянул девушке свиток.
Юлия взяла его и, даже не удостоив взглядом, бросила на стоявший в двух шагах небольшой круглый столик.
— Гельвеций! — крикнула она, и когда раб явился, приказала. — Отнеси этот свиток в таблинум отца и положи в ящик для важных посланий.
Когда же раб тихо исчез, чтобы исполнить распоряжение, Юлия шагнула к выходу.
— Не хочу сейчас ничего читать, — заявила дочь сенатора, — я хочу прогуляться по аллеям парка, и ты будешь меня сопровождать.
— Там уже темно, госпожа, — удивился Федор.
— На главных аллеях скоро зажгут факелы, — отмахнулась Юлия. — Или легионеры Памплония боятся темноты?
Опцион, молча проглотив оскорбление, вышел за дочерью сенатора. Юлия направилась по главной аллее в глубь парка размеренным шагом, никуда не торопясь, но, тем не менее, скоро вилла осталась позади. Никто из слуг не сопровождал их. Во всяком случае, оглянувшись назад, Федор никого не увидел.
— Где ты так долго пропадал, Чайкаа? — вдруг после затянувшегося молчания спросила Юлия таким тоном, словно он обещал ей вернуться еще неделю назад.
Федор не знал, что и ответить. Недавний сон не выходил из головы.
— Я воевал, госпожа, — выдавил из себя Федор. — В галльских землях.
— Ты убивал галлов? — Юлия на мгновение остановилась, повернувшись к нему.
— Да, — нехотя признался опцион.
— Но тебе это не пришлось по нраву, — дочь сенатора уловила смену настроения уставшего морпеха и неожиданно добавила. — Я вообще ненавижу войну. Почему римляне должны всех убивать и подчинять? Зачем лить столько крови. Неужели эти галлы так опасны?
— Да, опасны, госпожа, — ответил Федор первое, что пришло в голову. — Но они защищают свои дома. А я солдат и только выполняю приказы.
— Вот и мой отец такой же, — недовольно буркнула девушка. — У него в голове одна война. Он не может жить, не убивая кого-нибудь.
— Я могу, — заметил вполголоса Чайка.
Этот странный разговор затих ненадолго, чтобы вспыхнуть с новой силой. Они преодолели еще с десяток метров, разгоняя тишину парка шорохом своих шагов по выстланной каменными плитами аллее, где рабы еще не успели зажечь факелы в специальных подставках, а Юлия все не могла успокоиться.
— Если бы я могла заседать в сенате, то запретила бы войны, — вдруг заявила она, остановившись.
«С тебя станется, девочка, — подумал Федор, улыбнувшись, — Но вот войну ты вряд ли остановишь. Этого еще никто не смог. Люди — звери, им нравиться убивать».
— Ты не веришь мне? — Юлия снова встала перед ним, словно почуяв во тьме, что он улыбается. — Ты смеешься над дочерью великого сенатора Рима?
— Война кормит Рим, — осторожно заметил опцион. — И многим дает кусок хлеба. Ваш отец и военный трибун Памплоний это хорошо знают.
— Это так, — согласилась Юлия, глядя в сторону. — Иногда мне кажется, что они оба хищники и питаются кровью.
Федор промолчал. Сумерки сгустились уже до темноты. На огромный парк опустилась ночь.
— Пойдемте в дом, госпожа, — проговорил он, наконец. — Наверное, вам холодно.
— Ничуть, — Юлия тряхнула локонами, выбивавшимися из высокой прически, сооруженной, вероятно, мастером своего дела. — Пойдем дальше, Чайкаа, я хочу еще гулять и беседовать с тобой. Ты странный рыбак. И я желаю показать тебе одно здание.
Они прошли еще двести шагов, и Федор вдруг понял, что они приближаются к тому большому дому, похожему на казарму, где легионеры ночевали в прошлый раз. Сейчас это строение казалось пустынным. В нем не было ни души, даже слуг, лишь две жаровни с углями тлели у входа, излучая слабый свет.
— Вот здесь я впервые села на лошадь, — сообщила дочь сенатора, указав на площадку перед конюшней, — и здесь же с нее упала, едва не сломав ногу. Моя мать так кричала на меня тогда…
Морпех не стал спрашивать, что стало с ее матерью, но девушка поведала сама.
— Она недавно умерла, — пробормотала Юлия и вдруг прикоснулась к его руке.
Федор остолбенел.
— Не знаю почему, но мне хорошо с тобой, Чайкаа, — заявила девушка, глядя ему в глаза. — Я никогда еще такого не ощущала. Ни с кем…
— Но ваш будущий муж… — попытался отстраниться Федор, но какая-то сила словно толкала его к Юлии, заставляя молчать доводы разума.
— Я его не люблю, — просто ответила девушка, увлекая изумленного морпеха в дом.
Там, сразу за дверью, стоял огромный стол, на котором солдаты раскладывали и проверяли амуницию перед выходом. На нем сейчас лежало грубое покрывало и несколько походных плащей. Федор больше не боролся с собой, он легко поднял девушку и положил ее на этот стол, прямо на груду плащей. Сорвал с Юлии верхнюю одежду, сразу ощутив ладонями горячее тело, ждавшее его так долго. Именно его, теперь он в этом не сомневался.
Пока Чайка снимал с себя панцирь и прочие доспехи, она сама расстегнула застежки на кожаном ремне, поддерживавшем ее грудь, и Федор тут же припал к упругой плоти губами, лаская набухшие соски. «Господи, что я делаю, это же верная смерть», — вспыхнула в его мозгу паническая мысль, но всепоглощающие желания души и тела заставили ее бесследно раствориться.
Затем он сорвал с девушки повязку, прикрывавшую бедра, страстно прижал ее к себе, впившись в губы и до головокружения вдыхая запах ее волос. А Юлия обвила его шею ласковыми тонкими руками. И только потом, почувствовав, как дрожь сотрясла тело девушки, скользнул ниже. И вошел в нее.
Они любили друг друга всю ночь, неистово, словно боясь не успеть до рассвета. Позабыв обо всем, потеряв всякую осторожность. Простой солдат и дочь великого сенатора. И лишь однажды, когда они отдыхали в сладостной неге, Чайке показалось, что за дверями мелькнула чья-то тень, потревожив слабый свет, исходивший от жаровен. Но запах тела Юлии дурманил его, и Федор не обратил на эту тень внимания. Он снова и снова входил в нее, пока его силы не иссякли окончательно. И лишь перед самым рассветом они немного вздремнули, крепко обнявшись и накрывшись плащом. Ночи стояли теплые.
Их разбудил топот конских копыт, донесшийся издалека. Услышав его, Юлия вскочила, как подброшенная. Скользнула босиком к узкому окну в дальней комнате. Вернулась. Главное здание размещалось слишком далеко, отсюда, из глубин сада, разглядеть что-либо не представлялось возможным.
— Неужели это отец вернулся так рано? — прошептала она со страхом и, обернувшись к лежавшему неподвижно Федору, сказала. — Вставай, Чайкаа. Ты должен бежать.
— Зачем? — пробормотал он спросонья, не в силах избавиться от дурмана сладостной ночи. — Разве нам что-то угрожает?
— Если тебя увидят здесь, тебя убьют, — быстро ответила Юлия. — А может быть, и меня. Отец не простит, если свадьба сорвется. Он уже все рассчитал.
Дрема с него слетела моментально. Федор вскочил и стал одеваться, Юлия помогла ему зашнуровать панцирь и застегнуть застежки. Потом оделась сама. И когда он снова стал похож на легионера, а она на дочь сенатора, отрывисто произнесла, словно отдала приказ:
— Сейчас ты выйдешь отсюда и покинешь наш дом через дальние ворота парка.
— А как же мой конь? — вспомнил Федор. — Ведь он остался в конюшне. Да и слуги меня видели вчера.
Юлия задумалась на мгновение. На ее милом личике словно промелькнули тени обуревавших ее мыслей. А Федор не мог оторвать глаз от платиновых волос и до сих пор пребывал в каком-то расслабленном состоянии, несмотря на грозящую и вполне реальную опасность.
— Конюшни на дальнем краю виллы, — наконец сказала она, словно размышляя вслух, — туда можно подобраться незамеченным по аллее парка. Если отец будет в доме, то коня можно незаметно вывести, очень осторожно. Со слугами я разберусь. Другого выхода нет… Идем. Потом я что-нибудь придумаю.
— А как же ты? — вдруг всполошился Федор, — Если нас увидят вместе, что ты им скажешь?
Девушка помолчала.
— Теперь не знаю… Но…Чайкаа, время уходит. Идем.
Перед тем, как открыть дверь в парк, опцион снова притянул к себе возлюбленную и страстно поцеловал. Юлия попыталась тихонько оттолкнуть его, но потом сдалась. Они еще долго не могли оторваться друг от друга, а когда, наконец, это случилось, Юлия шепнула ему:
— Не забывай меня, Чайка, что бы не случилось… И я тебя никогда не забуду.
— О чем ты? — воскликнул морпех, поправляя шлем. — Никто ничего не узнает.
Но едва они вышли наружу, как впереди, на главной аллее, послышался конский топот. Федор увидел трех катафрактариев из личной охраны сенатора. Чуть позади спешил верный раб Гельвеций. Даже с такого расстояния Федор заметил мерзкую ухмылку, игравшую на лице раба. И ему все стало ясно.
— Обещай мне… — повторила Юлия, бросив на него полный муки взгляд, словно знала все наперед.
— Обещаю, — твердо ответил легионер, поправляя ножны меча.
Услышав желанный ответ, девушка улыбнулась.
Тем временем всадники приближались. Оказавшись на расстоянии десяти шагов, первый катафрактарий осадил коня и приказал, вперив тяжелый взгляд в Федора:
— Опцион Федр Тертуллий Чайка, отдай мне свой меч и следуй за мной.
— Как ты смеешь так говорить в моем присутствии, солдат! — вскрикнула Юлия.
Но это не произвело должного впечатления.
— А вам, госпожа, сенатор Марцелл приказывает немедленно явиться в дом, — ледяным тоном добавил катафрактарий, очевидно, считавшийся старшим. — В случае вашего нежелания мне разрешено применить силу.
Юлия остолбенела — ей приказывали в собственном доме. А всадник обнажил свой меч. Остальные двое к оружию пока не прикасались. Никто и не предполагал, что опцион вздумает сопротивляться приказам. Но солдата римской армии больше не существовало, и тот человек, что стоял сейчас перед охранниками сенатора, уже перешел невидимую грань.
— Только попробуй, — предупредил Федор, делая шаг вперед и прикрывая Юлию собой.
Катафрактарий правильно оценил угрозу и тут же вскинул меч, но морпех его опередил. Молниеносным движением он выхватил клинок и всадил его, вспарывая доспех снизу вверх, под ребро воину. Выронив оружие, тот охнул и свалился под копыта собственному коню. Юлия вскрикнула, отбежав в сторону.
Два других конника, державших в руках по копью, пустили своих коней с места вскачь, стремясь взять Федора в клещи. Один метнул копье в опциона, но промахнулся. Федор увернулся, и копье вонзилось в дерево. Зато ответный бросок кинжала прервал жизнь самого катафрактария. Он схватился за горло и рухнул с коня. Второе копье просвистело у самого виска Чайки, мгновением позже нырнувшего под стоявшую рядом лошадь, совершившего стремительный кувырок и оказавшегося позади римского всадника. Свирепый удар мечом в бок — и третий противник оказался повержен, и шарахнувшаяся лошадь унесла вглубь парка его мертвое тело, запутавшееся ногой в стремени.
Федор огляделся — поле битвы осталось за ним. Юлия смотрела на эту кровавую схватку обезумевшим взглядом. А по аллее поспешно улепетывал в сторону виллы верный раб Гельвеций. Долго не раздумывая, опцион вскочил на ближнего коня и в несколько секунд нагнал раба.
— Получи, гнида, — рявкнул Федор, рубанув раба по затылку.
Гельвеций противно хрюкнул и упал лицом на камни, заливая их кровью. Натянув поводья, морпех придержал коня, затем развернул его и споро приблизился к тому месту, где стояла Юлия. Спрыгнул вниз.
— Бежим со мной, — предложил он, махнув рукой в сторону парка. — Пока путь свободен.
Она отрицательно покачала головой, прикусила губу и положила ладошки ему на плечи.
— Нет, — прошептала Юлия, обнимая его, — ты должен бежать один, Чайкаа. Я останусь здесь. Отец пощадит меня. Обещай только, что не забудешь меня, что бы не случилось.
— Никогда, — Федор отыскал ее губы и застыл в долгом поцелуе. Потом с сожалением отстранил девушку и снова вскочил в седло. — Я вернусь за тобой, обещаю. Я ведь люблю тебя, госпожа.
И пришпорив коня, рысью ушел к дальнему краю парка. Аллея вывела его прямиком к воротам, у которых стоял еще один раб, но створки оставались открытыми, и морпех сделал вид, что не заметил соглядатая. А просто проскакал мимо. Вырвавшись на простор, он повернул направо и погнал коня к Аппиевой дороге, изредка оглядываясь назад в ожидании погони.
