Глава 7
– Господин баро-о-о-н!!!..а-а-ахр… – Вопль эконома прервался глухим звуком удара.
Я невольно поморщился. Не самое приятное в жизни дело – заниматься пытками, но иногда без этого не обойдешься.
Не хочет скотина признаваться, куда спрятал деньги. Мои стрелки чуть ли не весь его дом по камушкам разобрали, а ни полушки не нашли. Пришлось переместить эконома в пыточную…
Да, при всеобщем запустении моего замка в его подвале неожиданно обнаружилась отлично оборудованная темница на пять камер с образцово укомплектованной камерой пыток. Все железо, конечно, здорово поржавело, да и сама пыточная заросла пылью и паутиной под потолок, но это мелочи. Главное, инструментарий, позволяющий узнику по полной излить душу, остался вполне работоспособным.
– Давайте его в эту кроватку… – Я показал на пыточный девайс, представляющий собой наклонный стол с фиксаторами конечностей и даже головы.
Виллем Аскенс, отрядный профос на добровольных началах, совмещающий эту почетную должность с должностью обер-кузнеца, довольно гоготнул и вместе со своими подмастерьями живенько упаковал расхитителя баронского имущества. Звонко забрякали зажимы…
– Что смотрите? – рыкнул я на него. – Кто профос? Ты или я? Работайте, работайте…
Прошелся по камере пыток… Изобретательно… Пнул ботфортом какие-то гири, в рядок стоявшие вдоль стены, и взял в руки висевшую на крючке медную маску с присобаченной к ней в районе рта воронкой.
– Для чего эта хрень, Виллем?
– А?.. – Аскенс с увлечением копался в ящике, полном жуткого вида железяк. – А-а-а… Через эту штуку воду заливают в пасть неразговорчивым клиентам. Можно, кстати, попробовать!
Профос довольно заржал и от полноты чувств отвесил подзатыльник своему подмастерью Лосу по прозвищу Чурбак. Паренек чуть не рухнул на пол, и отыгрался на экономе, двинув толстяка по голове.
– Но это долго, – продолжил Виллем. – Щас жаровню притащат… оно побыстрей пойдет.
– Тебе видней, – повесил я палаческую приспособу на гвоздик. – Только шевелись, шевелись. Если через полчаса эта скотина не расколется до самого седалища, получишь по башке уже ты.
Эконом скосил глаза на орудия пыток, отчаянно забился и истошно взвыл:
– Не-э-эту-у-у… Ничего нету, милостивый господин! Я все прево отдавал! До грошика-а-а…ап…
Лос ловко воткнул ему в рот кляп и, довольный собой, мило потрепал эконома по щеке.
– Молодец. – Я похвалил пацана и сел за стол в углу. – Ну, где там эти угли…
– За мной несут. – В пыточную ввалился Тук и поставил на стол кувшин и пару бокалов. – Вино, кстати, тут неплохое, монсьор. Только его всего две бочки. Остальные пустые. А еще в одной, кажется, скисло. Кислятина жуткая.
– Что там Амбруаз с компанией делает? – Я отпил глоточек.
М-да… действительно неплохое вино. Скорее всего, на самом пике выдержанности. Удивительно, как еще эконом его не сбыл на сторону…
– До завтра с ними – всё… – Тук показал руками, в каком состоянии находятся бургундские чиновники, и тоже присел за стол. – Я приказал им прямо в винном погребе постелить, а поутру в разумных пределах похмелить и отправлять сразу к вам, монсьор.
– Молодец, братец… – брякнул я бокалом о бокал шотландца, – хорошо службу понимаешь.
– Ну дык… – Шотландец расплылся в улыбке и выхлестал свой бокал в два глотка. – Что, эта собака все молчит?
– Молчит.
– Дык, может, я?
– Опомнитесь, дамуазо Логан, – пришлось слегка прихлопнуть ладонью по столешнице, изображая гнев, – невместно благородному эскудеро благородного кабальеро такими вещами заниматься. Для этого есть специально обученные люди подлого сословия.
Тук еще больше возгордился и заорал:
– Где, мать вашу, эти чертовы угли? Почему капитан вынужден ждать!
– Да здесь уже… здесь…
В узкую дверь протиснулся единственный дойч в отряде. Адольф по прозвищу Дуб. Второй подмастерье кузнеца. Парнишка лет пятнадцати, но размерами похожий на тридцатилетнего богатыря. И еще: глядя на его лицо, можно было сказать с уверенностью, что он германец. Типичный. Каску рогатую и «шмайссер» в руки – и лучшего персонажа на роль фашистско-немецкого оккупанта не найдешь.
– О, это дело… – Виллем сразу засунул в тлеющие угли несколько страшного вида инструментов, а потом наградил и Адольфа подзатыльником.
«Значится, для парности, – мелькнуло у меня в голове, – чтобы никому из подмастерьев обидно не было. Однако педагог у меня кузнец…»
– Последнюю возможность тебе даю, сволочь, – для полной очистки своей совести я постарался воззвать к благоразумию эконома.
Ну в самом же деле: я не садист и не маньяк. Конечно, я здорово уже вошел в роль средневекового феодала, но пытать людей пока еще немного претит.
Подмастерье вытащил кляп из пасти толстяка.
– Скажу… все скажу… – обреченным голосом прошептал эконом, с ужасом смотря на жаровню. – Спрашивайте, господин.
Профос с помощниками и Тук разочарованно загудели, но мгновенно заткнулись, увидев мой кулак.
– Молодец. Давай по порядку. Кому сбывал товар, добытый пиратами?
– В Антверпене, евреям… – прошептал эконом.
– Во-о-от, а говорил, подлец, что в Брюгге. Это тебе за вранье, и чтобы далее неповадно было…
Я дал знак Виллему, и тот, выхватив из жаровни прут, закрученный на конце винтом, приложил его к пузу эконома.
От визга толстяка в углу камеры с грохотом осыпалась штукатурка, а Виллем от неожиданности выронил прут на пол и грязно выругался.
– Твою мать… – Я и сам от вопля эконома расплескал вино на стол. – Ну чего же так орать-то, скотина… Неужели больно?
– Молодой! Мо-олодой еврейчи-и-и-ик… – продолжил визжать эконом. – Рафа его зову-у-ут. Он сын богатого еврея Иофа… Иофеля… не помню я его проклятого жидовского имени-и… Они конверсос… Имена на наш лад взяли-и-и… Но отец его – большой человек среди своих… Очень большо-ой…
– Как сообщался с ними?
– Сын ездит сюда сам, сын… и сейчас поехал…
– Рабов тоже ему собрался продать?
– Да… помилуйте…
– Когда их ждешь?
– Завтра к вечеру. За-автра… у-у-уй…
– Да прекрати ты выть! – Я встал и подошел к эконому, но быстро вернулся обратно за стол. Вонь там – просто непереносимая. Обгадился, сволочь…
– Теперь такой вопрос. Где деньги, нажитые тобой в воровстве? Подумай, прежде чем отвечать, иначе мои люди опять возьмутся за тебя… И будет больно. Не так, как уже было, а очень больно.
– Нету ничего! – решительно ответил толстяк. – Хоть на куски порежьте – нету…
– Давай, Виллем… – Я махнул рукой кузнецу. – Только смотри, чтобы живой остался. А я пока другими делами займусь.
Нюхать запах горелой плоти и дерьма под визги этого ублюдка – удовольствие сомнительное, поэтому я, прихватив Тука, поднялся наверх. Есть еще чем заняться.
Почти весь первый этаж донжона занимала громадная трапезная, которую сейчас заканчивала освобождать от разного хлама и грязи команда маркитанток под руководством Матильды.
– Что тут у вас, kotik? – Я обнял за талию фламандку, с грозным видом надзирающую за суетящимися женщинами.
Матильда, пользуясь своим положением любимой женщины самого́ капитана, полностью захватила власть в женской составляющей нашей компании и правила в ней железной рукой. Не брезгуя рукоприкладством, наставляла провинившихся баб на путь истинный.
– Работаем, moj gospodin… – Фламандка кокетливо поправила прядь волос, выбившуюся из-под чепца, и с намеком сообщила: – Господскую спальню вот убрали уже. Могу показать…
– Нашу спальню… нашу… – шепнул я на ушко Матильде. – Веди, показывай.
– Ну, там же ничего пока нет… – притворно засмущалась фламандка.
– Вперед… – Я хлопнул ее по крепкой попке и обернулся к Туку. – Дамуазо Уильям, стройте компанию во дворе. Трубачи, знамя… все по уставу. Я через полчаса выйду к ним.
– Может, через час, ваша милость? – ухмыльнулся Тук. – А если не успеете?
– Через час? Давай через час… – И я направился к винтовой лестнице, ведущей к господским покоям.
Действительно, а если не успею? Прислушался к своему организму… Не… точно не успею!
Спальня уже сияла чистотой, но все равно представляла печальное зрелище. Ободранные стены, поломанные ставни на двух узеньких окошках. Из мебели только резное бюро и начищенная до блеска бронзовая ночная ваза, стоявшая прямо посередине комнаты. И все.
– Я там приказал ковры с корабля в замок притащить, и гобеленов трофейных в обозе хватает. Шкуры хорошие опять же есть… Можно сюда все…
Матильда закрыла мне рот ладошкой и подвела к бюро. Села на него и задрала юбки…
– Это мы что, спальню обновляем? Да? – хихикнула фламандка, прижимая меня к себе.
– Ну да… – Пояс с саблей, брякнув, шлепнулся на пол. – Так положено.
– Положено кем?.. – Девушка, тяжело дыша, нащупывала завязки моего гульфика.
– Мной… – Я подался вперед, войдя в горячее влажное лоно.
– А-ах… Ты такой! Такой… – Матильда вцепилась пальцами мне в спину и крепко обхватила ногами. – Продолжай…
– Ты с девками поговорила?
– Да, да, да-а-а… Еще…
– Ну и?
– Разобрали… Глубже, быстрее… ну что же ты-ы-ы…
– Все-ех? – Я удобнее подхватил ноги фламандки и прижал ее к стене.
– Да-а-а… Да, да, да-а-а-а… И даже Болдуина Молотка тоже…
– Да ты что? Он же старый…
– Зато ходок еще хоть куда… Ой-ой…
– Инвалиды все согласны?
– Да-а-а… Ох! Ох! Ох!
– Умница! Распределишь девкам должности дворовые по своему усмотрению…
– Уже… быстрее-э-э-э… Ну!
Угомонились мы только после того, как сломали старенькое бюро и обсудили все насущные дела.
Я задумал своих инвалидов переженить на женщинах, состоящих при компании, и всех скопом оставить их при замке. Добавить к ним еще десяток стрелков в качестве постоянной дружины. Патрулировать границы баронии и вешать неразумных браконьеров, забравшихся в мой лесок, тоже кому-то надо. Кандидатов в дружинники я уже подыскал. Из числа стрелков, имеющих постоянных походных жен среди маркитанток. Вот немного разберусь с делами и переженю их всех скопом. Матильда выступила в качестве свахи и, кажется, уже все уладила…
– Милый… – Матильда повисла у меня на шее, что-то захотела сказать, и неожиданно запнулась.
– Говори. – Я застегнул пояс с саблей и чмокнул фламандку в щечку.
– А как же я? – Девушка покраснела и потупилась.
– Ты? – Я ждал этого вопроса почти с самой нашей первой встречи, но Матильда ничего никогда не просила и никогда не задавала вопросов о своей роли в моей жизни.
– Да, я…
– Ты… – Я переспросил больше по инерции, а на самом деле уже все обдумал и решил, твердо решил.
– Ты будешь здесь хозяйкой и будешь вынашивать моих детей. Бастардов, которые получат все, что им положено, и станут настоящими благородными кабальеро. Надеюсь, ты родишь мне мальчиков?
– Не знаю… – Матильда попыталась улыбнуться и вдруг залилась слезами.
– Почему ты плачешь, дурочка? – Я ее обнял и прижал к себе.
– Все как в сказке… Но ты же в конце концов женишься на какой-нибудь бургундской баронессе… а то и графине швабской.
– И что? Ты все равно останешься самой любимой и желанной. И в твоей судьбе ничего не изменится.
– Я тебя очень люблю, Жан.
– Я тебя тоже… – ответил я и ни капельки не покривил душой.
Да, люблю. Но… но жениться на ней не могу. Время такое… мать его, это время, за ногу. Жена у меня будет равная мне по родовитости. Даже, возможно, родовитее. И выберет мне ее, скорее всего, Карл Бургундский – мой прямой сюзерен. Вот такие у него завихрения в голове. Любит он людей из своей свиты женить по своему государственному разумению, устраивая выгодные ему и Бургундии союзы.
– Ой! – Испуганный возглас совпал со звоном упавшей на каменный пол посуды.
Я обернулся и увидел, как в дверном проеме застыла испуганная девушка. Одна из той пары, подобранной нами в Германии. Вломилась в нашу спальню без стука и теперь в ужасе ожидала расправы.
– Иди… – Матильда погладила меня по щеке. – Я разберусь.
– Только не тягай ее за волосы… – шепнул я фламандке. – Узна́ю – получишь у меня…
– Не буду. – Девушка подтолкнула меня в спину.
Уже в коридоре я услышал звуки шлепков и ойканье. Не обманула… за волосы не тягает, а про шлепки я ничего не говорил. Но это не мое, по сути, дело. Девки между собой сами разберутся как-нибудь. Матильда либо приведет к повиновению всю дворню, либо вовсе сживет их со свету. Характер у нее тяжелый, властный.
– Компания построена, монсьор, – доложил запыхавшийся Тук, встретив меня на лестнице.
– Идем…
– Успели, монсьор?
– По башке сейчас получишь… – Сунул кулак под нос скотту и прошел к выходу.
Компанию я приказал построить для… Да в общем-то сейчас и узнаете, зачем.
Рутьеры выстроились в три шеренги.
С левого края – мосарабы с аркебузами в положении «у ноги». На их белых коттах вышит геральдический щит с обвившимся по его краям драконом, удерживающим в лапах такой же щит, но меньшего размера. Его серебряное поле пересекают две красные диагональные полосы. Это мой герб, как барона ван Гуттена – рыцаря ордена Дракона. Как я про себя шучу – дважды бастардный герб. Две косые перевязи слева направо. Все же, наверное, опознал меня Карл Смелый как бастарда д’Арманьяка, но сохранил мое инкогнито по каким-то своим соображениям… Сверху еще один малый щит. На нем, на синем поле – черная геральдическая лента, на ней серебром написано готическими буквами по-латыни: «Никто, кроме меня». Это мой герб, только уже как шевалье де Дрюона. Помимо герба, на коттах есть еще один знак. Небольшой красный крестик слева вверху на груди. Это уже знак принадлежности к компании. Ее герб и символ. Кровавый Крест.
Сержант аркебузиров Энвер Альмейда стоит впереди строя. На нем полусалад с пышным красным плюмажем. На левом плече сине-черный бант с блестящей бляхой, на которой выгравирована дымящаяся аркебуза. Знаки различия его должности.
Справа от мосарабов построились арбалетчики. Их сержант Якоб Бользен также впереди строя. Они одеты точно так же, только котты у них зеленого цвета, и держат на плечах арбалеты, а у сержанта на бляхе перекрещиваются арбалетные болты.
Отдельно стоят канониры со своими орудиями. На них котты уже кирпичного цвета, а у их командира – мэтра-сержанта-бомбардира Рафаэлло Пелегрини, на плече бляха с дымящейся гранатой.
Напротив строя стоят трубачи, знаменосец с развернутым знаменем и отрядный капеллан.
Все стоят и напряженно ждут, что я им скажу. Примерно догадываются, слухи о моем решении ходят уже давно, но официального объявления я еще не делал.
По сигналу Тука зазвенели трубы и резко смолкли.
– Братья… – Я сделал небольшую паузу после первого слова. – Братья, я не буду долго говорить. Не приличествует это настоящему мужчине. Скажу просто и прямо. Отныне и пока я жив, каждый наш брат, оставивший службу по невозможности ее исполнения, найдет приют в этом замке. У него будет кров, еда и посильная работа с достойной оплатой. Помимо этого, я назначаю им пенсию в размере одного патара в месяц. Запомните! Никогда и никого я не брошу. Обер-капеллан!
Гуус Бромель торжественно поднес мне на бархатной подушечке отрядное распятие.
– Клянусь вам в своих словах! – Я поцеловал распятие и вздернул его вверх. – Слава Кровавому Кресту!
– Слава-а-а-а! – взревела компания.
– Разойтись! Сегодня вечером будет праздник. Обер-интендант, озаботьтесь…
– Ура капитану-у-у!!! – Еще один одобрительный рев.
Ну а как? Без праздников никак: очень, знаете ли, способствует сплочению личного состава. Да и повод к тому же – не из рядовых. Да и самому нажраться хочется, аж сил нет. Барон я, ёптыть, или не барон в собственном замке?
– Ну красиво же получилось, монсьор… – После того как все разошлись, ко мне подошел Тук, смахивая из уголков глаз слезинки. – Я… я просто горжусь, что служу вам, ваша милость.
М-да… мой эскудеро по своей сути – отмороженный головорез, но одновременно и впечатлителен, как юная девственница. Хотя чему я удивляюсь: у самого от торжественности момента в глазах щемит.
– Братец… сделай-ка для меня одно важное дело. – Я вспомнил о давнем своем обещании.
– Все что угодно, монсьор. – Шотландец бухнул себя кулаком по груди.
– Бери пару стрелков и дуй о конь в деревеньку. Возьмешь там дорпсхоофта… старосту деревенского, в общем, и выясни у него, где живет семейка Гуутенов. Затем всех их вместе со старостой со всем бережением доставишь сюда. Понял? Со всем бережением! Это важно.
– Это Иоганна семья, монсьор? – догадался шотландец.
– Да. Мы должны для них что-то сделать. Поспеши. Кстати, священника деревенского тоже прихвати, до кучи.
– Монсьор, монсьор… – К нам подлетел мой паж Иост. – Там… там…
– Да что «там», рожай уж!
– Он… он… – Мальчишка никак не мог отдышаться.
– А ну угомонись! – Шотландец ловко поймал пажа за ухо.
– Мне велели передать, что эконом раскололся до самого седалища… – выпалил Иост единым духом. – Монеты в выдолбленной балке, над очагом в его доме.
– Вот кстати и заберешь. – Я хлопнул шотландца по плечу. – Давай мигом, а то дел невпроворот. Да, и успокой там пейзан, если волноваться будут.
После того как Тук и напросившийся с ним Иост умчались, я вернулся в замок. Спустился в пыточную, где еще немного поболтал по душам с экономом, выясняя все его коммерческие связи с антверпенскими евреями и прочие концы. Завтра, по прибытии, тех ждет небольшой сюрприз. Ну а дальше… дальше посмотрим. Либо в петлю торжественно промаршируют, либо будем сотрудничать. Взаимовыгодно. Больше я уверен в последнем. Еврейская нация в практичности опережает все другие на голову. Исторически так сложилось. Ну, право дело, если все и всегда будут тебя полтыщи лет притеснять, поневоле станешь умным, практичным и изворотливым.
Вышел на свежий воздух из подвала и приметил спасенных гениев архитектуры, сидящих на куче песка возле разрушенной замковой капеллы. На этот раз для разнообразия они о чем-то мирно беседовали и по очереди чертили щепкой на песке.
Архитекторы, заметив, что я подошел, дружно вскочили и отвесили мне по глубокому поклону.
– Сеньор барон…
– Господин…
– Чем вы это занимаетесь? Кстати, вас накормили?
– Не беспокойтесь, сеньор… – Пьетро похлопал себя по животу. – Я так уже три года не ел.
– Мое сосредоточие жизненной силы заполнено, – в свою очередь степенно сообщил Фен. – Очень благодарю вас, господин.
– Пустое. О чем вы тут беседуете? – Попутно я поманил к себе пробегавшего мимо нас ученика и послал его за вином и бокалами. – Так о чем вы так увлеченно шепчетесь?
Мастера переглянулись, и ответил ломбардец:
– Мы обсуждали, как можно не только восстановить, но и усовершенствовать ваш замок, сеньор барон.
– Очень вовремя, сами видите, в каком состоянии он мне достался. – Я обвел рукой замковый двор.
– Все не так печально, как выглядит. Главное, фундамент и основание в полном порядке. Мы с маэстро Феном взяли на себя смелость немного осмотреть его. Конечно, понадобятся еще исследования и даже опыты, но в целом уже могу сказать, что состояние терпимое, – убежденно заявил ломбардец.
– Я согласен с мастером Пьетро, господин, хотя мои знания с его мудростью несопоставимы, – добавил китаец и обескураженно продолжил: – Я даже представить себе не мог, до каких высот дошло архитектурное искусство вне Поднебесной.
– Ну так что, беретесь? – Я присел на принесенный учеником стул и сделал приглашающий жест присесть архитекторам.
Те послушно сели на кучи песка.
– Я почту за честь работать на вас, – немедленно согласился Фиораванти.
Поспешность его заявления не осталась мной незамеченной. Ага… а товарищ что-то не особо торопится домой. И дядя его в Москву свалил, времени не теряя. Очень будет мне интересно узнать их подлинную историю.
– Я буду просто счастлив помочь мастеру Пьетро и почерпнуть от него частичку его мудрости… – Фен в очередной раз мне поклонился. – Помимо этого, я буду счастлив еще каким-либо другим образом быть вам полезным, господин.
– Я даже знаю как, мастер Фен. – И мое лицо осенила довольная улыбка. – Меня интересует глазурованная черепица. Императорского желтого цвета – цвета вод великой реки Хуанхэ. Меня также интересует мелованная бумага, на которой пишут императорские писцы. Огненные стрелы, тушь… лапша длительного хранения для походов. Да много чего…
Китаец от изумления округлил свои глаза в типично европейские и потрясенно спросил:
– Господине, вы бывали в Поднебесной?
– Об этом и еще о многом другом мы с вами поговорим завтра, маэстро Фен, когда вы приведете себя в порядок, – не стал я отвечать на вопрос китайца и предложил архитекторам: – А пока составьте примерный список нужных для ремонта материалов и подумайте о цене ваших услуг. Завтра к обеду жду от вас этот список.
Архитекторы при упоминании мной оплаты их трудов дружно вскочили и глубоко поклонились с некоторым удержанием тела в крайней точке поклона. Ага… довольные рожи маскируют. Ну-ну… Я за свою монету с вас, творческие личности, выжму все по максимуму. Особенно с китайца. Дай бог только вспомнить, что они там наизобретали к этому времени в своей Поднебесной.
Посидел я с архитекторами еще немного, поговорив, в общем, ни о чем. Серьезно и конкретно я буду с ними разговаривать уже с каждым наедине. Когда определюсь со своими желаниями. А желаний с каждой минутой появляется все больше. Но обо всем этом – потом.
Вызвал обер-интенданта и потребовал организовать «праздник живота». Буду сегодня со своими сподвижниками и ближниками пировать. В трапезной замка будем упиваться, а то, что столов там пока нет, так мне наплевать. Хоть рожайте их, а пир будет там, где я сказал. Вот так…
Приметил, что на замковый двор робко входит группка крестьян под конвоем стрелков. Вот же Тук, зараза… Сказано же было – успокоить, а он еще больше жути нагнал конвоем своим.
– Монсьор, по вашему приказу оные сервы доставлены, – лихо отрапортовал шотландец и стал за спинкой моего кресла.
– Старосту ко мне! – подпустив в голос гнева, властно приказал я.
Ну а как еще? Господин я им или где? Понятно, что хозяин будет милостивым к своим холопам, но про́пасть в иерархии, во избежание появления в головах сервов крамольных мыслей, обозначить надо сразу и как можно резче.
Высокий худой старик, шаркая деревянными сабо, сделал пару шагов и упал на колени.
– Ты дорпсхоофт деревни Гуттен?
– Я, господин барон… – Старик нерешительно приподнял голову и посмотрел на меня.
Черт… как неудобно-то и даже где-то стыдно заставлять пожилого человека стоять на коленях… Эта современная мне прежнему толерантность из меня никогда не выветрится, хотя и понимаю вполне ясно, что в пятнадцатом столетии от нее ничего, кроме вреда, нет. В первую очередь, сами сервы не поймут. Примут мою доброту за мою слабость. Однозначно.
– Кто я такой, знаешь?
– Вы – господин наш… – Старик в ожидании неприятностей даже прищурил свои слезящиеся глаза.
Ага… чует кошка, чью мышку съела. Знает уже, что мне известны их пиратские шалости, да и самовольная распашка хозяйских земель минимум на виселицу тянет. Тиль Веренвен, конечно, успел ему шепнуть, что я милостив, но это дело такое… очень ненадежное. Тиля простил и возвеличил, а вот его лично могу и образцово-показательно наказать. Благо прегрешений хватает.
– Почему сам не явился ко мне с отчетом о вверенном хозяйстве?
Староста мгновение помедлил и потом, состроив скорбное и смиренное лицо, доложил:
– Ваша милость, почитай последние два года меня от моей обязанности эконом Михаэль Гудсмарк и вовсе отодвинул. Все в свои руки взял… – Голос старосты окреп, и он, видимо заранее сложив свою речь о непотребствах эконома, речитативом продолжил: – Оный эконом великое притеснение и поборы незаконные нам чинил…
– Знаю, – прервал я его. – Холоп этот уже понес наказание и понесет еще. Ответствуй мне, готов ли ты, Якоб Янсен, нести мне и дальше свою службу дорпсхоофта верой и правдой?
– Я? – Старик растерялся.
На иссеченном морщинами лице промелькнуло недоумение, и он невольно потянулся рукой почесать свою бороду.
– Ты!!! – рявкнул я, заставив его вздрогнуть. – Не испытывай терпения моего, серв, а ответствуй прямо и сразу.
– Буду! – вдруг твердо заявил Янсен.
Собственно, я решил оставить этого старика старостой после разговора с Веренвеном. Уважением у односельчан Янсен пользуется. Службу ранее, до того как эконом оборзел, нес исправно, да и мозгами, вижу, его Господь не обидел. Глаза умные, лицо волевое, достаточно хитроватое. Ну и какого рожна мне еще надо? Лучшего проводника моей воли не найти. Не справится – понятное дело, заменю. А пока все равно других кандидатов нет. А если и есть, то я их не знаю.
– Тогда принеси нам клятву верности! – торжественно возвестил я.
Старик, не вставая с колен, подполз к моему креслу и…
Млять… Как же мне уже опостылели эти клятвы и связанные с ними китайские церемонии… но до конца я его выслушал и сказал в ответ, что положено. И ручонку свою баронскую протянул для целования. Тьфу, мля… ну коснулся бы губами для проформы, так нет, все они целуют мои руки истово, со смаком и чмоканьем обляпывая слюнями мою баронскую длань.
Как представлю себе, что завтра поутру мне это самое фуа будет приносить минимум… мама дорогая! Все главы семейств… Это же почти сотня человек, если не больше! М-да… нелегка доля владетельного сеньора. Поставлю рядом бадейку с арманьяком и буду после каждого чмока руку в ней полоскать.
– Встань! – Я немного отмяк голосом. – Завтра поутру соберешь всех сервов у замка для принятия присяги и сам явишься с полным отчетом о вверенном тебе хозяйстве. Ты понял?
– Я понял вас, ваша милость. Будет в точности исполнено. – Янсен поклонился и опять речитативом стал докладывать: – А отчет я и сейчас могу дать. Значится, коровок у нас две сотни без трех штук, барашков четыре сотни и три десятка…
– Окстись, старик. Мне сейчас недосуг. – Я вальяжно махнул рукой. – Завтра и доложишь все людям, для того предназначенным. Отвечай, знал ли такого Иоганна Гуутена?
– Иоганна? – Староста поскреб бороду всей пятерней и наморщил лоб, так что кустистые брови стали дыбом. – Гуутена? Дык… Гуутены у нас есть. Вона их к вам доставили. Старик Йоррит и жена его Тильда, да дочурка ихняя Герда…
– Я жду! – подогнал его начальствующим рыком.
– Вспомнил, ваша милость! – Лицо дорпсхоофта прояснилось. – Вспомнил! Так сынишка у них был, Иоганном звали… Ох и пакостный был мальчишка, ваша милость… Дык ушел он. Как есть ушел от нас с шайкой разбойников. Давно уже… Я Йорриту, отцу его, всегда говорил: не выйдет из него добра. Неужто…
Старик ахнул, замолчал и потом умоляющим тоном заговорил:
– Ваша милость, неужто он чего страшного натворил? Так родители его почитай три десятка лет не видели. Ни при чем тут они…
– Зови их сюда и заткнись пока…
Старики и их дочка повалились на колени.
– Встаньте…
М-да… видно, достатка в их доме давно нет. Старик одет по фламандскому обычаю. Темная куртка из грубого сукна и короткие штаны пузырями. Полосатые вязаные чулки и деревянные сабо. Мать Иоганна – в темном глухом капоте и длинном черном платье, дочка в точно таком же – не отличишь. Одеты чисто, но одежонка потрепанная и латаная-перелатаная.
Да откуда у них достаток, старикам лет по шестьдесят, не меньше, уже особо не поработаешь… А с дочки какой прибыток? Расход один…
Черт, капитан был вылитый отец; конечно, с поправкой на возраст. Те же рубленые черты лица, тот же нос и те же глубоко посаженные глаза. А вот сестра Иоганна совсем на него не похожа: видно, пошла в мать. Миленькая. Пухленькие губки, чуть вздернутый носик. Волнистые светло-русые локоны выбиваются из-под капота. И фигурка ничего, такая пухленькая и ладненькая. Лет двадцать ей, не больше. И еще не замужем, получается… Интересно, почему?
Стоп… это я уже не о том думаю. Черт… как же мне их наградить? Ладно, начну, а там что-нибудь в голову само придет. Встал с кресла.
– Я, барон ван Гуттен, кондюкто лейб-гвардии его светлости Карла Смелого, герцога Бургундии, Фландрии и Брабанта…
Старики застыли в ожидании непонятно чего. Мать Иоганна вдруг вздохнула со глухим всхлипом и, покачнувшись, оперлась на своего мужа. Тот стоял, выпрямившись в струнку, и не выказывал взглядом особого страха, но тем не менее как-то обреченно смотрел на меня, нервно теребя подол своей куртки.
Млять… подождите, не падайте в обморок. Дайте договорить мне все эти чертовы титулы…
– … по велению своего сюзерена объявляю вам его волю. Ваш сын, капитан стрелков Иоганн Гуутен, погиб как герой во славу Бургундии. Великий князь Запада, желая отметить своего верного воина, оказавшего великую услугу Бургундии, жалует вам от своего имени пять золотых флоринов и пожизненный пансион в размере одного патара в месяц…
Герда, сестра Иоганна, слабо вскрикнула и пошатнулась, но ее вовремя подхватил под руку Альмейда, сержант мосарабов.
– Я же от своего имени жалую вам в полное владение дом, принадлежавший ранее Михаэлю Гудсмарку, и беру вашу дочь Герду в личные камеристки… – Я, пока договорил, чуть совсем не обессилел.
Ну не мое это – речи торжественные толкать. Я и в прежней ипостаси не очень велеречивостью отличался, а сейчас и подавно. Одни титулы надо полчаса выговаривать… Но справился – вроде все верно сказал и наградил по справедливости.
Хотел я их на волю отпустить, но в последний момент одумался. Не хочу создавать прецедент для остальных сервов. Тиля Веренвена я сдуру не помиловал, а освободил – и хватит. Освобождал-то я его от плена, а получилось, что от серважа. Так-то вот, следить надо за губой некоторым юридически неграмотным баронам. А что будет дальше… там посмотрим.
– Сколько денег у эконома нашел?.. – шепнул Туку.
– Сто пятьдесят… разной золотой монетой… – прошипел в ответ шотландец. – Серебра совсем мало.
– Ну так что стоишь… Выдай им пятерку флоринов…
Шотландец, весь такой внушительный в своих доспехах, торжественно вручил родителям Иоганна награду.
Аркебузиры без напоминания синхронно взяли на караул свои аркебузы.
После этого я лично подошел и сказал несколько добрых слов об их сыне. Ничего такого особенного: слуга царю, отец солдатам, герой, павший на поле брани… К моему удивлению, особого горя я в глазах стариков не увидел. Только безграничное удивление. Как все просто вдруг объясняется. Они его уже давно в мыслях похоронили и забыли, а тут – на́ тебе…
– Будешь служить мне? – Я улыбнулся сестре капитана и, не удержавшись, потрепал ее за пухлую розовую щечку.
– Всегда рада, ваша милость! – Девушка присела в книксене и отчаянно покраснела.
Вот и ладненько. Будет служить, никуда не денется, если, конечно, с Матильдой общий язык найдет.
После того как старики с дочкой ушли, я поинтересовался у старосты, почему Герда еще не замужем, ожидая от него получить некие сомнительные сведения про нее. Но оказалось все до банальности просто. Она была помолвлена с обычным рыбаком. Он как раз копил деньги на собственный дом и лодку, но не успел – сгинул при шторме ровно год назад. А так как особей женского пола в деревне имеется определенный переизбыток, Герда так и осталась без пары. Очень она убивалась по жениху, потом даже собиралась сбежать в город, но ее отговорили.
Выдать ее замуж, что ли? А что, молодцов у меня хватает. Как раз… Точно! Я старшим дружины, остающейся при замке, собираюсь сделать Торвальда Баумгартнера. Вот этой девушкой я его и к месту привяжу, и еще будет мне благодарен за милость. Жена-то у него получится личной моей камеристкой, считай, фигура в замковой иерархии у челяди… Ну и… можно и право сеньора на первую ночь на ней испробовать. Миленькая же… Нашел взглядом Матильду… и отказался от такой соблазнительной мысли. Оно мне надо? Моя валькирия, конечно, мне слова не скажет, были уже прецеденты, но вот девчушку при первой возможности в сортире утопит… бедняжку.
Черт, опять я голову ерундой занимаю. Солнышко к горизонту клонится, пировать уже пора. Стукнул своего верного эскудеро по плечу:
– Ну что, братец Тук, нажремся?
– А как жа, монсьор! Про нажраться – я так завсегда за… – Меж тем Тук пожирал глазами крутобедрую пышную бабенку, состоявшую при прежнем экономе замковой кастеляншей.
– Вот и я о том же… – задумчиво заявил я и заорал во весь голос: – Вашу мать, кто-нибудь принесет своему господину вина?
– Монсьор… – Тук скосил глаза на скромно стоявшего в сторонке пожилого священника в светлой сутане из грубого полотна.
– Вот че за… – ругнулся я и осекся.
Сам же приказал доставить батюшку… тьфу, опять… святого отца. Подошел к нему и стал на колено для благословения. И получив оное, представился:
– Барон Жан ван Гуттен, здешний сеньор; позвольте узнать ваше имя, святой отец.
Священник неторопливо перекрестил меня и пробормотал что-то на латыни. Затем взял за руку и поднял с колен. В глаза посмотрел прямо, без подобострастия.
– Вы можете называть меня фра Георг, барон. Я из ордена монахов-проповедников святого Доминика.
Я немного помедлил и хорошенько рассмотрел монаха. Лет пятьдесят, худой и, по-видимому, жилистый. Опрятный… и босиком. Это тоже о многом говорит. Лицо простоватое, но есть какой-то легкий налет фанатичности. И глаза… недаром говорят, что глаза – зеркало души: добрые, но с таким бушующим внутри пламенем истовой веры… М-да… чувствую, что я еще хлебну с ним… Не дай бог – фанатик…
– Я решил остановиться в своих странствиях в этой деревне и нести брошенным без духовного окормления рабам божьим свет веры… – продолжил монах. – Вот уже как два года…
– Я очень рад, фра Георг, что души моих сервов надежно окормляются… – сделал я легкий пробный комплимент и перекрестился.
– Я всего лишь исполняю свой долг… – Монах легким движением отфутболил мою лесть обратно и перешел в наступление: – Несомненно, вы захотите, господин барон, внести свою лепту в дело Матери нашей католической церкви. Храм в деревне находится в очень печальном состоянии…
М-дя… Я уже и должен ему? Лихой монах…
– Мы решим этот вопрос в свое время… – я согласно наклонил голову, постаравшись оттянуть пожертвование. – Но сейчас есть еще один вопрос, требующий вашего непосредственного участия, фра Георг.
– Какой же, сын мой? – Монах проткнул меня настороженным взглядом.
– Есть языческие души…
Доминиканец сразу стал похож на легавую собаку, почуявшую дичь, и мне реально привиделось, как из его глаз полыхнули огоньки фанатического пламени.
– …желающие вступить в лоно Матери нашей католической апостольской церкви.
– Сын мой, это благое дело! – Доминиканец осенил себя крестным знамением и вздел вверх правую руку с четками. – Но язычество суть происки диаволовы, и, возможно, их желание неискренне! Тогда…
– Фра Георг… – невежливо я перебил монаха, – они искренни в своих желаниях. Я хочу, чтобы вы их завтра окрестили.
– Сколько их? – деловито поинтересовался доминиканец.
– Три десятка душ. Они мавры и, несомненно, мы совершим благое дело…
– Об их душе пока говорить рано… – заметил монах. – Но я рад, барон, вашему усердию в делах веры. Я совершу обряд бабтизма завтра, в час пополудни. А сейчас я покидаю вас. Мне необходимо молиться, испрашивая Божьего соизволения.
Доминиканец резко развернулся и пошлепал босыми ногами в сторону выхода.
– М-да… – только и смог сказать я ему в спину.
Еще только фанатиков у меня во владениях не хватало…
– Ну, монсьор… – обиженно заныл Тук, – я и сам мог бы их окрестить…
– Следующие будут твои с Бромелем, – успокоил я его. – А в этом случае мне необходим образцово-показательный публичный обряд. Без тени сомнений.
Такой колючий мне монашек попался… но посмотрим… слишком колючие долго не живут…
– Эй! Мы будем пировать или нет?! – заорал я, подумав, что все проблемы следует решать по мере их поступления. А пока надо немного расслабиться… Ох и хлопотное это дело – быть владетельным сеньором.
