Глава 3
Одна из обаятельных особенностей горной архитектуры – ее постоянство. Сильно выступающие карнизы крутых двускатных крыш, деревянные балконы и окна со ставнями веками отличали жилища, расположенные в горах выше определенного уровня, – просто потому, что все это функционально обеспечивает наибольший комфорт и безопасность для людей, живущих среди снегов. Вот и «Белла Виста» выглядела точно так же, как любое другое горное шале – с аккуратной мозаикой дров, уложенных в поленницу, прислоненную к одной стене, с балконом-верандой и светлыми деревянными ставнями с вырезанными в них окошками-сердечками.
В холле – со стенами и полами из навощенной сосны цвета меда – мужчина в светло-синем пиджаке, пухленький, как каплун, с редкими тронутыми сединой волосами, тщательно зачесанными, чтобы скрыть лысину, приветствовал гостей сочным голосом:
– Позвольте представиться… Россати, Альберто… добро пожаловать в «Белла Висту», meine Herrschaften… о, рад снова видеть вас, полковник Бакфаст… господин Стейнз… не будете ли вы любезны расписаться в книге регистраций… вот здесь, bitteschoen… ваши паспорта, пожалуйста.
Один за другим гости расписывались в книге регистраций, сдавали паспорта и получали ключи. К этому времени привезли багаж, доставленный наверх в одной из двух грузовых гондол, прицепленных к канатному подъемнику. Наконец все были устроены по номерам, и Генри с Эмми оказались одни в своей спальне. Как и во всем здании, стены здесь были светлого дерева, пол – без ковра, но теплый благодаря огромной пышущей жаром батарее под окном. На массивной резной кровати вместо шерстяных одеял лежали два огромных пуховых – белых, пышных, стеганых, толщиной не меньше фута, но легких как перышко. Обстановку довершали вместительный платяной шкаф, простой туалетный столик из ели, умывальник и два стула с прямыми спинками.
Из разговора с горничной по-итальянски удалось выяснить, что ванная комната здесь, конечно, имеется, но ванну можно принять только за 500 лир.
– Это больше пяти шиллингов, – возмутился Генри.
– В горах принять ванну всегда стоит страшно дорого, – непринужденно сообщила Эмми. – Я никогда не рассчитываю больше чем на один раз в неделю. Но в данный момент даже фунт не показался бы мне слишком высокой платой.
Они оба позволили себе роскошь принять ванну, переоделись во все чистое и в четверть восьмого были готовы к встрече с внешним миром и к аперитиву.
Бар представлял собой помещение, тянувшееся вдоль всего здания. Одна его стена полностью состояла из окон, выходивших на веранду. Снаружи было темно – луна еще не взошла, – лишь снег тускло поблескивал под чернильно-черным небом. Обстановка состояла из маленьких столиков, покрытых льняными скатертями в красно-белую клетку, молочно-белых деревянных стульев и длинной хромированной стойки с табуретами, обитыми темно-красной кожей. Кофемашина «Эспрессо» шипела и пыхтела на стойке, словно котел со змеями. Тиббеты влезли на табуреты, и смуглая улыбчивая девушка подала им кампари с содовой. Кроме них, в баре находился только один посетитель – мужчина, сидевший за столиком в дальнем углу и вертевший в руке бокал с томатным соком.
Едва заметным движением головы указав на незнакомца, Эмми шепнула:
– По-моему, он совсем не похож на лыжника.
Генри полуобернулся и увидел маленького человека лет за пятьдесят; все в нем было округлым – от толстых небольших пальцев, ласкавших ножку бокала, до коротких пухлых ступней, форму которых не могли скрыть замшевые туфли с острыми мысами. Лицо у мужчины было розовым, круглым и доброжелательным, за толстыми линзами очков моргали маленькие глазки.
Несколько минут спустя в бар вошел синьор Россати, хозяин. Быстрым шагом он направился к человеку, сидевшему в углу, и тихо заговорил с ним по-немецки. Мужчина приветливо кивнул, опорожнил бокал, и, продолжая оживленно беседовать, оба вышли из бара. Они пересекли холл, и Генри услышал, как щелкнул замок закрывшейся за ними двери служебного кабинета Россати. Голоса смолкли.
– Кажется, наш хозяин двуязычен, – заметила Эмми.
– В этих краях почти все двуязычны, – ответил Генри. – Мы ведь отъехали всего ничего от австрийской границы, и эта провинция до тысяча девятьсот девятнадцатого года была частью Австрии. Сейчас официальный язык здесь итальянский, но для значительной части населения немецкий остается гораздо более привычным – особенно в небольших селениях.
– Интересно, вызывает ли это недовольство у местных жителей – то, что их произвольно передали Италии?
– Официально – нет. Неофициально – да, разумеется. Но это не принято демонстрировать. Ничто не должно отрицательно влиять на приток туристов. – Генри повернулся к барменше. – Вы говорите по-английски – parla Inglese? – спросил он.
Та фыркнула, покачала головой и сказала – нет.
– Tedeschi?
Ее лицо осветилось.
– Ja, ja.
Хлынул быстрый поток немецкой речи, но Генри лишь улыбался и отрицательно качал головой. Затем объяснил жене:
– Видишь? Я сделал вид, что не понимаю. Не хочу, чтобы наши английские друзья знали, что я говорю по-немецки и по-итальянски. Но ты слышала, что она сказала?
– Для меня она говорит слишком быстро, – призналась Эмми. – Ты же знаешь, мой немецкий не настолько хорош. Самое большее, что о нем можно сказать, так это то, что он лучше итальянского.
– Она сказала, что немецкий – ее родной язык, и она была бы счастлива общаться с нами на нем, если мы не знаем итальянского. Это было бы для нее большим облегчением, – перевел Генри.
Внезапно холл за дверью бара наполнился итальянской речью и бодрым топотом ботинок.
– Лыжи… лифт… финиш, – с трудом подбирая английские слова, объяснила барменша.
В открытую дверь инспектор увидел баронессу, вслед за Гердой и детьми поднимавшуюся по лестнице. Мужской голос произнес: «Мария Пиа…» – и она остановилась, отстав от шедших впереди. Смуглый молодой итальянец в чрезвычайно элегантных темно-синих брюках появился в поле зрения Генри. Стоя у подножья лестницы, он положил ладонь на руку баронессы, удерживая ее, и заговорил настойчиво, но тихо. Та мягко освободила руку и покачала головой, но он снова поймал ее запястье и потянул баронессу вниз, к себе. В этот момент за поворотом лестницы возникла Герда с бесстрастным выражением лица. Молодой человек резко отпустил руку Марии Пиа, сделал какое-то шуточное замечание и взбежал по лестнице мимо обеих женщин, перескакивая через две ступеньки. Герда что-то сказала баронессе, и они пошли дальше вместе. Тем временем Тиббет с любопытством заметил, что в холл вместе вошли полковник Бакфаст и Роджер Стейнз, в полном лыжном снаряжении, с налипшим на ботинки снегом.
– Signori Inglesi… очень много лыжи… уже сегодня, – стараясь изо всех сил, сказала барменша. – Пол-ков-ник Бак-фаст, он… лыжи molto… вы не кататься?
– Пока нет, – ответил Генри.
– На третьей трассе ужасное скольжение, ледяной наст, – говорил полковник. – Вы очень благоразумно выбрали первую.
– Первое, что я сделаю утром – это отправлюсь именно по третьей, – возразил Роджер. – Просто я подумал, вечером там освещение будет обманчивым.
– Очень разумно, – повторил полковник. – Не зная броду, не суйся в воду, – наставительно произнес он и, понизив голос, добавил: – Этот тип, Фриц Хозер, снова здесь. Помните? Я видел его в конторе у Россати, когда выходил. Не нравится мне этот парень.
– Хозер? Ах да, тот немец, коротышка… был здесь в прошлом году. В толк не возьму, зачем он приезжает, если не лыжник…
И они направились вверх по лестнице.
Ужин начался довольно приятно. Баронесса в умопомрачительных черных бархатных брюках и белой шелковой блузке сидела одна, но оживленно и громко переговаривалась со смуглым молодым итальянцем, тоже сидевшим за отдельным столиком. Герда, вероятно, ужинала наверху с детьми. Бакфасты (миссис Бакфаст облачилась в сиреневый креп) устроили целое представление из усаживания за «свой обычный» стол, который ничем не отличался от остальных, но якобы подчеркивал их превосходство. Генри и Эмми, следуя настойчивому приглашению Джимми, присоединились к троице молодых англичан за большим столом в центре зала. За другим центральным столом сидела явно немецкая семья: уютная пухлая блондинка лет за сорок, мужчина с землистым лицом, прямой спиной и глубоким шрамом на щеке и пышущая здоровьем девушка, предположительно их дочь, без малейших признаков косметики, с прической, которая совершенно не шла ей, – косами, закрученными на манер наушников. Девушка молчала. В углу в одиночестве ужинал Фриц Хозер, он ел быстро и сосредоточенно.
Роджер был переполнен впечатлениями после первой в нынешнем сезоне вылазки.
– Снег еще трудный, – тоном знатока заявил он. – И его пока недостаточно, к сожалению, – в прошлом году в это время было куда лучше. Тем не менее – ничего сложного, если вы знаете, как вести себя на такой трассе.
– Я, например, уж точно не знаю, – откликнулся Генри, – поэтому для начала собираюсь завтра же утром записаться на инструктаж.
Джимми и Каро поддержали его.
– Я пойду с вами, – пророкотал от своего стола полковник Бакфаст, который не мог позволить Роджеру перетянуть одеяло на себя. – Разумеется, лишь для того, чтобы вас представить. Я знаком со всеми. Чудесные ребята. Хорошо бы вам попасть к Джулио – это лучший здешний инструктор. Его брат Пьетро послабее будет. Оба – сыновья старика Марио, того, что управляет подъемником на верхней станции. Он сам когда-то был первоклассным инструктором, пока не доездился.
С умиротворенно любезным видом полковник откинулся на спинку стула, довольный тем, что продемонстрировал свою осведомленность в местных делах.
Прежде чем кто-нибудь успел вымолвить хоть слово, Мария Пиа тихо произнесла:
– Джулио погиб.
– Что?! – Роджер со стуком уронил ложку в тарелку с супом и, резко развернувшись, посмотрел на баронессу. Затем, почувствовав, что его собственные приятели с удивлением уставились на него, пробормотал: – Просто я довольно хорошо знал его. Джулио учил меня кататься, когда я приезжал сюда в прошлом году.
– Ну и ну… Мне чертовски жаль, – сказал полковник, лицо которого приобрело цвет красной смородины. Он выглядел искренне огорченным, однако Генри не мог бы сказать с уверенностью, по какой именно причине: то ли из-за смерти Джулио, то ли потому, что кто-то узнал о ней раньше, чем он.
– Как это случилось? – спросил полковник. – Он ведь был совсем еще юношей.
– Несчастный случай во время спуска на лыжах, так мне сказали в деревне, – ответила баронесса и после паузы добавила: – На прошлой неделе.
– Он был очень… безрассудным молодым человеком, – присоединился к разговору смуглый итальянец, тщательно произнося слова, отчасти потому, что говорил с глубокой искренностью, отчасти – из-за того, что затруднялся говорить по-английски. – Это неудивительно. Если бы не лыжи, то что-нибудь другое… Он и на автомобиле гонял как бешеный… никаких тормозов… он был обречен погибнуть.
– Джулио должен был участвовать в имменфельдской гонке. Имменфельд здесь рядом, сразу по ту сторону австрийской границы, – продолжила баронесса. – Там очень опасная трасса, и гонка наверняка была запрещена из-за состояния снежного покрова. Но именно потому, что это не было дозволено, Джулио не мог не попробовать. Таким он был. Его нашли на дне расселины. Одна лыжа осталась у него на ноге. Другую, как и палки, вообще не нашли.
Повисла неловкая пауза.
– Бедный старик Марио, – произнес наконец полковник, вытирая усы салфеткой.
Послышался стук дерева о дерево: это Фриц Хозер приподнялся и переставил стул поближе к столу. Только он и немецкое семейство казались совершенно не взволнованными этим разговором. «Может быть, они не понимают по-английски», – подумала Эмми.
Закончив ужинать, Хозер подошел к столу, за которым сидели немцы, что-то тихо сказал девушке и через весь зал направился к выходу. У двери он задержался, словно принял какое-то решение. Потом развернулся и, обращаясь ко всему залу, заявил на хорошем английском:
– Этот идиот Джулио мертв. И это его собственная вина. Он не подчинился установленному порядку. Пусть это послужит предостережением для других лыжников.
И, коротко отвесив забавный кивок, вышел.
– Злобный коротышка, – сказала Каро.
– Тем не менее то, что он сказал, справедливо, – ответила баронесса. – Если человек ведет себя разумно, опасаться нечего. Только глупость приводит к беде.
– Именно так я всегда и говорю, – произнесла миссис Бакфаст неожиданно и очень твердо. – Всегда требуется соблюдать осторожность.
Генри вдруг охватило необычное ощущение всеобщей напряженности, будто каждая произнесенная фраза таила некий скрытый подтекст, и все говорившие посылали какой-то намек – кому? Всем? Кому-то одному? Он огляделся. Каро, уставившись в тарелку, выглядела так, словно ей было неуютно. Роджер отодвинул еду и, похоже, был искренне расстроен. Полковник, опустив подбородок на грудь, о чем-то размышлял. Но так же быстро, как пришло, тревожное ощущение рассеялось и показалось нелепым. Баронесса заметила, что это большая трагедия, но такое случается, так что событие не должно омрачить им отдых, и добавила: поскольку лед теперь сломан, она хотела бы представить всем Франко ди Санти (смуглого итальянца) – скульптора из Рима, с которым познакомилась здесь в свой предыдущий приезд.
– Так что мы давние друзья, – сообщила она с ослепительной улыбкой.
Это вернуло разговор в нормальное русло, и когда все заверили, что счастливы познакомиться с Франко, Роджер спросил полковника, собирается ли он опробовать Галли – трассу, которая, как он объяснил остальным, является самым прямым, но также и самым крутым спуском к деревне. Полковник раздраженно ответил, что навел справки на этот счет и оказалось: эта трасса закрыта до дальнейших распоряжений из-за чрезвычайно опасного состояния снежного покрова. Побоявшись, что это известие вернет разговор к гибели Джулио, Эмми поспешила спросить Роджера, как гости «Белла Висты», находясь в полной изоляции, обычно проводят вечера. Роджер просиял и ответил, что в баре имеется чертовски хорошая радиола и почему бы им всем не пойти туда потанцевать?
– Как насчет этой бедной немочки? – спросил Джимми вполголоса, указывая на стол, где сидело немецкое семейство. – Давайте пригласим ее с нами.
– Да, давайте, – подхватила Каро драматическим шепотом. – Бедняжка, похоже, запугана так, что и говорить не решается.
Генри понадеялся, что немецкое семейство не понимает по-английски: разумеется, по их виду невозможно было догадаться, понимают ли они, что речь идет о них, потому что те продолжали флегматично есть сыр и поглощать корнишоны.
– Роджер, старик, спроси ты, – сказал Джимми. – Ты ведь мастер зубы заговаривать.
– Да, Роджер, дорогой, давай, – подхватила Каро.
С некоторой неохотой тот встал и направился к соседнему столу. Каро и Джимми видели, что молодой человек, излагая приглашение, мобилизовал все свое незаурядное обаяние, однако получил решительный отказ. Не успела девушка и рта раскрыть, как ее отец коротко проскрежетал что-то, и все трое, поднявшись из-за стола, чеканным шагом покинули столовую. Роджер вернулся к своей компании удрученный и сердитый.
– Очень мило, ничего не скажешь, – заметил он, плюхаясь на стул.
– Что этот старый боров тебе сказал? – озабоченно спросила Каро.
– Пробубнил, что об этом не может быть и речи, и потащил несчастную девочку прочь, не дав ей и слова сказать, – ответил Стейнз.
– Дева в беде… прелестно. – Джимми был чрезвычайно доволен собой, и его заговорщицкая улыбка оказалась заразительна. – Мы должны вырвать ее из когтей дракона. Кто знает, где ее комната?
Каро охотно сообщила, что видела, как девушка выходила из номера напротив ее собственного на верхнем этаже.
– Моя комната находится в глубине дома, значит, ее должна располагаться над входной дверью.
– Отлично, – сказал Джимми. – Подождем, пока они улягутся, а потом мы с Роджером заберемся к ней на балкон и споем серенаду…
– Не говорите глупостей, вас все услышат, – возразила мисс Уиттакер.
– Мы будем петь очень тихо, – не без сарказма пообещал Джимми.
– И тогда она уложит под одеяло валик, а сама тайком спустится по лестнице…
Продолжая с упоением развивать этот сюжет, все направились в бар.
– …а если старый мерзавец явится и устроит сцену, – продолжал молодой Пассденделл, – обещаю, что я…
И осекся на полуслове. Из бара доносилась мелодия сентиментальной неаполитанской песни о любви, которую исполнял роскошный тенор под аккомпанемент гитар; и в проеме двери они увидели «деву в беде», степенно вальсирующую с Фрицем Хозером, между тем как ее родители, сидя за столиком, потягивали кофе с итальянским бренди.
Эмми расхохоталась.
– Вот вам и «дева в беде», – сказала она.
На беднягу Джимми обрушился град добродушных подтруниваний, которые тот воспринял с обычной невозмутимостью. Вскоре танцевали все. Баронесса, потанцевав один раз с Роджером и несколько раз с Франко, объявила, что очень устала и хочет завтра пораньше встать, чтобы кататься на лыжах, после чего ушла; Генри и Эмми тоже решили, что пора спать, и Франко с ними согласился. Когда ушли и они, Роджер и Каро исполнили для Джимми ча-ча-ча; полковник Бакфаст между тем заказал еще бокал бренди – скорее всего, последний на сегодняшний день, а миссис Бакфаст пожаловалась, что итальянцы никогда не научатся варить хороший английский кофе.
Лежа в постели и протянув руку, чтобы выключить свет, Эмми заметила:
– Бедный Джимми. В роли сэра Галахада ему сегодня не повезло.
– Да. – Голос Генри был уже совсем сонным. – Хотя кто знает… возможно, ему еще раз доведется выступить в этой роли…
Эмми приподнялась на локте.
– Ты имеешь в виду, что ей не очень понравилось танцевать с Хозером?
– А тебе бы понравилось?
– Не знаю. Он кажется весьма разумным парнем, хоть и коротышка. Дорогой…
– М-м-м? – Генри уже спал.
– Дорогой, ты думаешь, что баронесса приехала сюда для тайной встречи с Франко ди Санти? Он потрясающе привлекателен и, я уверена, влюблен в нее…
– Ох, спи уже, – пробормотал Тиббет, уткнувшись в подушку.
В наступившей тишине снизу доносился слабый звук радиолы, ритмичный и назойливый. Последней мыслью Эмми перед сном была мысль о незнакомом молодом человеке по имени Джулио, одиноко лежащем на дне ледяного ущелья с лыжей, все еще пристегнутой к ноге.
