В Инсбруке компания лыжников, державшихся вместе с сáмого вокзала Виктория, вмиг распалась: гостиничные автобусы или маленькие горные поезда увезли их на разные австрийские курорты. Осталась только группа, направляющаяся в Санта-Кьяру, внезапно ощутившая себя брошенной и какой-то неуместной здесь в своих кричаще-ярких свитерах. Эдвард, в пути навлекший на себя не слишком комплиментарные высказывания пассажиров вагона Е6, теперь показался им последним – но, увы, вероломным – другом, который, быстро сдав отчетность, заспешил домой.

Как всегда в таких ситуациях, «чужаков» охватило чувство товарищества. Джимми принес миссис Бакфаст чашку кофе, полковник поднес чемоданчик миссис Тиббет до подземного перехода, Роджер (командуя на превосходном немецком языке) собрал все сданные в багаж вещи, а Эмми и Каро вместе отправились на поиски дамской комнаты. Генри, чувствуя себя немного не у дел, довольствовался тем, что купил достаточное количество английских журналов в книжной лавке, чтобы всей компании было чем занять себя до вечернего чаепития, ко времени которого им предстояло прибыть к месту назначения. В конце концов все семеро попутчиков вместе с багажом собрались на нужном перроне, чтобы сесть в экспресс Мюнхен – Рим, который должен был доставить их к предпоследнему пункту путешествия.

Очевидно, охотников сменить бодрящую солнечную погоду Инсбрука на сомнительные радости римского января было немного, потому что никто больше не ждал поезда, кроме пожилой четы, которая, как догадался Генри, приезжала в Инсбрук за покупками и, вероятнее всего, следовала не далее приграничного городка Бреннер. Однако за несколько минут до прихода поезда группа носильщиков с солидным багажом вынырнула из подземного перехода в сопровождении высокого и очень худого господина, одетого в норфолкский пиджак из ярко-зеленого твида с меховым воротником и темно-серые чрезвычайно узкие брюки. Его лицо, изрезанное глубокими морщинами, которые выдавали нетерпимость характера, казалось по-лисьи хитрым. Зеленая тирольская шляпа в сочетании с такой физиономией выглядела несуразно. С мужчиной была девушка поразительной красоты: с лицом рафаэлевой флорентийской мадонны и локонами цвета старого золота. На ней были серые лыжные брюки, явно скроенные мастером, и маленькая серая куртка с воротником из меха снежного барса, который окутывал ее шейку, словно облако. Косметика – в итальянском стиле – подчеркивала восхитительные темные глаза и медового оттенка кожу, прелестные губы лишь чуть-чуть были тронуты нежно-розовой помадой.

– Очень, очень дорого, – шепнула Эмми на ухо мужу, когда кортеж носильщиков проследовал мимо.

Миссис Бакфаст уставилась на вновь прибывших с откровенным любопытством; Каро казалась оробевшей, внезапно осознав, как выглядят ее измятые брюки, в которых она спала; мужчины невольно повернули головы в восхищении и были вознаграждены злобным взглядом из-под тирольской шляпы.

Когда поезд, строго по расписанию, подошел к перрону и компания расположилась в пустом вагоне, Тиббеты подошли к окну, чтобы бросить последний взгляд на Инсбрук. К их пущему удивлению, Тирольская Шляпа, судя по всему, никуда не ехал, он прощался с мадонной, которая стояла у двери купе первого класса, холодная и прекрасная. Поцелуи, заверения в любви, суета вокруг багажа – все это девушка воспринимала скорее с вынужденным смирением, нежели с энтузиазмом. В какой-то момент, когда ее сопровождающий вступил в пререкания с носильщиком, Генри поймал ее взгляд: красавица смотрела на Тирольскую Шляпу со смешанным выражением презрения и неприязни, таким пронзительным, что по спине детектива пробежал холодок. Наконец раздался свисток, и поезд тронулся. Последним, кого путешественники видели в Инсбруке, оказался этот мужчина, как-то жалко махавший вслед поезду зажатой в длинной тонкой руке тирольской шляпой.

В Бреннере, после краткого и дружелюбного общения с итальянской таможней, вся компания гуськом отправилась по коридору в вагон-ресторан. Молодежь оккупировала отдельный столик на четверых, Бакфасты – столик на двоих. Генри и Эмми, прибывших последними, улыбчивый официант проводил к самому дальнему столу, рассчитанному на четверых, но за ним сидела только одна пассажирка – мадонна из Инсбрука. Она сделала заказ на беглом итальянском языке. Девушка вела себя раскованно, непринужденно и оживленно – совсем не походила на холодную красавицу из Инсбрука. «Как девочка-школьница», – подумалось инспектору.

На протяжении восхитительного обеда, начавшегося с fettucini, продолжившегося fritto misto con fagiolini и закончившегося сливочным сыром bel paese, все были больше сосредоточены на еде, чем на разговорах. Но за кофе на путников, приятно сытых, снова снизошло расслабленное настроение; первый шаг сделала красавица, поинтересовавшись у Генри и Эмми на превосходном английском, из Лондона ли они и является ли целью их визита в Италию отдых. Тиббеты ответили на оба вопроса утвердительно.

– Вот и я тоже, – сказала девушка с очаровательной, совершенно счастливой улыбкой. – Видите ли, я итальянка. Но муж – австриец, и приходится жить в Инсбруке.

– Завидую вам, – сказал Генри. – Должно быть, это красивый город.

– Да, – лаконично ответила девушка. Потом с улыбкой продолжала: – А куда именно вы направляетесь. В Рим? В Венецию? Во Флоренцию?

– Вообще-то мы едем кататься на лыжах, – пояснила Эмми.

– О! Я тоже.

– Возможно, мы даже направляемся в одно и то же место, – предположил Тиббет.

– Уверена, что нет, – возразила красавица. – Вы-то наверняка в Кортину. Все англичане и американцы ездят туда.

– Нет, – сказал Генри. – Мы едем в маленькое местечко под названием Санта-Кьяра. Отель «Белла Виста».

К его удивлению, улыбка девушки вмиг померкла, по лицу пробежала тень настоящей паники.

– Санта-Кьяра, – повторила она почти шепотом. – Я… я тоже туда еду.

– Чудесно, – быстро подхватила Эмми. – Нам следует представиться: Генри и Эмми Тиббет.

– А я… – Красавица явно колебалась. Потом встряхнулась, как щенок, вышедший из воды, и на ее лице снова расцвела улыбка. – Я – баронесса фон Вюртберг. Но вы должны звать меня Мария Пиа. Когда я в Италии, то забываю, что стала австрийкой. – Она сделала короткую паузу и продолжила: – Мои дети уже в «Белла Висте» с няней. Ганси – восемь лет, а Лотти – шесть. Вы с ними познакомитесь.

– Буду ждать с нетерпением, – откликнулась Эмми, едва удержавшись от уже готового вырваться замечания о том, что баронесса выглядит неправдоподобно молодо для женщины, имеющей восьмилетнего сына.

– Как жаль, – рискнула заметить она, – что ваш муж не сможет побыть с семьей.

И снова паника читалась в огромных карих глазах.

– У него очень много дел. Он позволяет мне… то есть с радостью отпускает меня на родину каждый год, но сам Италию не любит.

«Ничуть не сомневаюсь, что не любит», – подумал Генри, припомнив грубые черты лица под тирольской шляпой. Ему стало жаль баронессу, но он не знал, как дать ей почувствовать свою симпатию, не показавшись дерзким, поэтому быстро оплатил счет и с дружескими заверениями в скорой встрече повел Эмми к выходу из вагона-ресторана. К собственному удивлению, инспектор почувствовал, что прекрасные глаза смотрят ему вслед. У двери он обернулся и встретил спокойный насмешливый взгляд баронессы. Глядя ему прямо в глаза, она едва заметно вздернула подбородок, как будто с вызовом. Генри, немного смущенный, улыбнулся и шагнул в раскачивающийся коридор.

В Кьюзе сделали последнюю пересадку. Огромный экспресс умчался на юг, к Вероне, оставив восьмерых путешественников на маленькой станции, освещенной солнцем. Со всех сторон горизонт был изломан очертаниями Доломитовых Альп с их нежно-розовыми вершинами – плоские и остроконечные скалы, обточенные ветрами и снегами до первозданных форм устрашающей мощи и долговечности, существовавшие с незапамятных времен и пребудущие до времен немыслимых.

От величия гор отвлек и вернул путешественников к реальности пронзительный гудок. На другом пути стоял самый очаровательный в мире поезд. К паровозику – крохотному, 1870 года выпуска, с высокой стройной трубой и сияющими медными деталями, – было прицеплено всего два вагона, сделанных из светлого, украшенного резьбой дерева, со смотровыми площадками на обоих концах, огороженными перилами фигурного литья. На готических окнах одного из вагончиков, обозначая его принадлежность к первому классу, висели занавески из вощеного ситца. Сиденья были сделаны из деревянных планок, над ними имелись полки для лыж.

Молодые англичане с восторженными криками с чемоданами бросились к поезду; непосредственно за ними следовали Генри и Эмми. Миссис Бакфаст заметила, что давно пора пустить по этой дороге современные поезда, деревянные сиденья – это просто позор. Баронесса в сопровождении всех носильщиков, имеющихся на станции, – следовавших за ней по пятам, – медленно перешла по настилу на другую сторону полотна, на лице ее сияло выражение абсолютного умиротворения. Когда багаж был загружен, поезд издал пронзительный гудок, и последний этап путешествия начался.

По прямой от Кьюзы до Санта-Кьяры – около двадцати миль, но поскольку железнодорожное полотно петляет между гор, реально получается больше тридцати. Тридцать миль мучительного, извилистого пути с разворотами на краю обрывов, задымленными тоннелями – каждый пятый с крутым уклоном – и с самыми захватывающими в мире видами. Почти сразу же они пересекли границу, за которой земля между соснами была покрыта снегом. Вскоре Кьюза уже виднелась внизу как горстка розовых и бледно-желтых домиков. Долины расстилались во всем своем великолепии, дома утрачивали итальянский облик, постепенно становясь все более альпийскими – с деревянными балкончиками и снежными «бровями», свисающими с крутых, далеко выступающих карнизов. Пыхтя и фыркая, паровозик тащил вагоны все выше и выше, к заснеженным полям и розовым пикам. На деревенских остановках женщины в белых фартуках забирались в вагоны с корзинками яиц и чудесных зеленых овощей. Потом появились первые лыжники. Из-за крутого поворота показался тянувшийся вдоль железной дороги сверкающий спуск для начинающих, усеянный крохотными фигурками. Волнение росло как на дрожжах. Поезд взбирался все выше, через три курортные деревушки, пока наконец в поле зрения не вплыл розовый луковичный купол церкви, стоявшей среди маленьких домиков.

– Санта-Кьяра, – объявила баронесса.

Все вытянули шеи и приникли к окнам. Деревня располагалась в конце длинной долины, расположенной на высоте более пяти тысяч футов над уровнем моря. Полукругом ее окаймляли горы, одновременно и защищающие, и грозные. Заброшенная в эту белую высь деревенька казалась очень маленькой и очень храброй.

Вокзала в строгом смысле слова здесь не было. Демонстрируя признаки усталости, поезд лязгнул и медленно остановился посреди заснеженной площади перед церковью: здесь, под небольшим зеленым навесом, носильщики из разных отелей со своими большими грузовыми санями ждали его прибытия, между тем как лыжники, возвращавшиеся в деревню к чаю, свободно переезжали через пути.

Едва баронесса вышла из поезда, на склоне вдруг поднялась небольшая суматоха, и двое миниатюрных лыжников ринулись вниз, пересекли железнодорожный путь и, идеально выполнив разворот на параллельных лыжах, подняв фонтаны снега вокруг себя, остановились как вкопанные возле поезда.

– Мама! Мама! – закричали они, и баронесса, выронив прямо в снег свой белый чемоданчик из свиной кожи, бросилась обнимать детей. Встреча была шумной, нежной и трогательной; не прошло и нескольких минут, как Генри заметил стройную темноволосую девушку в черном, которая подъехала к поезду вслед за детьми спокойно, но чрезвычайно мастерски и теперь стояла в нескольких шагах от них, молча наблюдая за излиянием чувств. Гувернантка была очень бледна, составляя резкий контраст с окружающими ее бронзовыми лицами, и совсем не пользовалась косметикой. Ее можно было бы счесть красивой, подумал инспектор, если бы она предприняла хоть элементарные усилия, чтобы выглядеть таковой; нынешний же ее вид, казалось, преследовал единственную цель – держаться в тени.

Когда с первыми приветствиями было покончено, баронесса, обняв детей за плечи, лучезарно улыбнулась темноволосой девушке и заговорила с ней по-немецки. Потом, обратившись к Эмми, сказала:

– Мы с Гердой и детьми идем пить чай. Носильщик проводит вас в «Белла Висту». Увидимся за ужином.

Она быстро по-итальянски дала указания дюжему носильщику в черной шапочке с вышитым на околыше золотыми нитками логотипом гостиницы «Белла Виста», а потом, смеясь и поддразнивая, стараясь не отставать, побежала вслед за детьми, медленно съезжавшими по склону к деревенской улице. Черноволосая Герда подождала, пока они доберутся едва ли не до низу, а потом с восхитительной плавностью движений поехала вперед и, постепенно набирая скорость, преодолела склон превосходно выполненной змейкой и остановилась как вкопанная; к тому моменту, когда остальные достигли подножья, она уже ждала их, молчаливая и неподвижная, как прежде.

Пока носильщик грузил его багаж на сани, полковник Бакфаст впервые после Инсбрука, насколько помнил Генри, заговорил с ним.

– Взгляните, – и он указал наверх.

Оба подняли головы. За железнодорожной линией горы возвышались во всем своем великолепии: к тому времени солнце уже ушло из деревни, но еще освещало розовые пики и снежные шапки у самых вершин. Высоко-высоко, там, где лес редел, на линии, разделявшей свет и тень, виднелось одинокое строение, на фоне окружающего пейзажа напоминающее муху, тонущую в молоке.

– «Белла Виста», – сообщил полковник почти благоговейно.

Мужчины помолчали.

– Я и не представляла себе, что отель так высоко, – тихо вымолвила наконец Эмми. – Как мы туда будем добираться?

– Добираться туда, – вступила миссис Бакфаст, – мы будем на дьявольской штуковине, которая называется кресельным подъемником. Каждый год даю себе обещание, что никогда больше не сяду на него, и каждый год Артуру удается уговорить меня снова. От одной мысли об этом меня начинает мутить. Идемте.

Канатная дорога «Монте Качча», как подчеркивается во всех рекламных буклетах, – одна из самых длинных в Европе. Подъем занимает двадцать пять минут, в течение которых кресла, подвешенные к прочному толстому тросу, плавно и безопасно ползут вверх – порой в каких-нибудь двадцати футах от земли, между соснами, которыми поросли крутые склоны, но чаще над узкими ущельями и лощинами, которые извиваются и обрываются вниз на сотни футов. Примерно раз в минуту мощный металлический кронштейн, соединяющий кресло с тросом, издает громкий лязгающий звук, проходя над платформой очередного массивного стального пилона, опирающегося на четыре огромных бетонных куба и оборудованного противопожарной системой и лопатой для снега – на случай чрезвычайной ситуации. Для удобства лыжников маршрут подъемника располагается над трассами скоростного спуска, чтобы пассажиры имели возможность с высоты птичьего полета оценить их сложность. Это один из самых холодных видов путешествия, известный человеку.

Генри был удивлен разнообразием реакций участников компании (в том числе и собственной реакцией), оказавшихся перед необходимостью воспользоваться подъемником, – новичков особенно потрясло то, что кресла вообще не останавливаются, а постоянно движутся по замкнутому кругу вверх, потом вниз, и человек должен успеть запрыгнуть в свое кресло, пока оно проплывает мимо него.

Полковник проделал это мастерски и, воспарив к небу, весело помахал спутникам рукой; миссис Бакфаст заняла свое место умело, но с видом вынужденного смирения и, ворча, приняла яркий красный плед, предложенный служащим. Каро, взглянув на кажущийся бесконечным транспортер, уходящий ввысь, заметно побледнела и призналась, что не предполагала, каково здесь будет на самом деле, и что у нее от высоты кружится голова.

– Не волнуйся, ты очень скоро привыкнешь, – бодро заверил ее Роджер. – Тут совершенно нечего бояться. Я поеду в кресле сразу за тобой. Просто опусти страхующую перекладину, расслабься и наслаждайся видом.

Каро не выказала никаких признаков удовольствия, однако без возражений заняла следующее кресло, опустила перекладину, с некоторым испугом уцепилась за вертикальную металлическую штангу, словно нервный ребенок на карусели, и кресло заскользило вверх. Роджер, прежде чем непринужденно усесться в кресло и, не опуская страхующей перекладины, отправиться вверх, успел перекинуться шуткой со служащим-итальянцем, узнать, что того зовут Карло и что подъемник заканчивает работу в семь часов вечера. Джимми, громко выдав какое-то остроумное замечание насчет игры со смертью, которое навело Генри на мысль, что юноша на самом деле побаивается, тем не менее игриво прыгнул на свое место; горлышко бутылки торчало у него из кармана брюк. Ожидание показалось инспектору вечностью, однако кресла двигались так быстро, что не прошло и минуты с момента отправления полковника, как он – лишь отчасти ободренный улыбкой Эмми – оказался первым в очереди, следя за спускающимся креслом, которому здесь, под навесом, предстояло обогнуть гигантское нижнее колесо транспортера. Секунда-другая – и момент настал, Тиббет ощутил под коленями край сиденья, и подъем начался.

Здесь, наверху, по дороге к «Белла Висте», было очень холодно, и, проплывая над некоторыми особенно глубокими ущельями, Генри предпочитал смотреть в точку, к которой стремился подъемник, а не вниз на заснеженные скалы. Но была и какая-то магия в этом медленном, ровном, беззвучном парении – беззвучном, если не считать металлического клацания, сопровождавшего прохождение каретки через контакты каждого очередного пилона. Однако нервирующий звук уравновешивался мимолетным ощущением безопасности, поскольку, осмотрев платформу пилона, проплывавшую в каких-нибудь восемнадцати дюймах под его болтающимися ногами, Генри заметил металлическую лестницу, которая спускалась от нее на землю, и испытал пылкую надежду на то, что, если подъемник вдруг сломается, то произойдет это в момент прохождения пилона, а не тогда, когда он, инспектор, будет висеть над глубоким ущельем.

Справа, на расстоянии футов десяти, тянулся трос, по которому вереница пустых кресел с исполненной достоинства меланхолией опустевшей карусели следовала вниз, к долине. Изредка кресло на спуске оказывалось занятым – чаще всего какой-нибудь дамой неопределенного возраста в мехах и неспортивной обуви. По наблюдению Тиббета, процесс напоминал езду на эскалаторе в лондонской подземке, когда, поднимаясь, ты на миг оказываешься лицом к лицу с тем, кто едет вниз, прежде чем неумолимый механизм унесет тебя дальше. Впрочем, если обратиться к окружающим видам, сходство исчезало. Вместо кричащей рекламы, которую лондонские транспортные компании размещают для развлечения пассажиров, здесь открывался вид на снежные просторы, горы и облака, на сосновые леса и розовые скалы, на туманные долины и освещенные солнцем пики. Наконец впереди, на открытой снежной площадке, окруженной деревьями, показалась маленькая будка-станция. Низенький худой мужчина с каштаново-коричневым лицом стоял, готовый подать Генри руку; он помог прибывшему неуклюже спрыгнуть с кресла за миг до того как оно, с лязгом обернувшись вокруг маховика, заскользило вниз.

Эмми безмятежно прибыла в следующем кресле, изящно покинула его, подошла к мужу и встала рядом.

– Ну вот мы и на месте, – сказала она. – Разве здесь не замечательно?

Далеко-далеко внизу виднелась Санта-Кьяра, напоминающая игрушечную деревеньку, выстроенную на полу детской комнаты: миниатюрные домики, разбросанные вокруг абрикосово-розовой церкви. Впереди, на склоне, где кончалась трасса подъемника, до следующей горной гряды раскинулось снежное поле, формой напоминающее неглубокое блюдце. А справа, за поворотом окаймленной сугробами тропы, располагалась гостиница «Белла Виста». Остальные гости уже направлялись туда, останавливаясь через каждые несколько ярдов, чтобы привлечь внимание друг друга ко все новым местным красотам. Генри и Эмми последовали за группой не спеша, держась за руки и пребывая в умиротворенном расположении духа.