Глава 6
Наркотик
I
Над дверью, ведущей из фойе «Метронома» в офис, висели часы с хромированными стрелками и цифрами. По мере того как шло время, внимание собравшихся в той комнате все больше притягивалось к циферблату, так что когда в час ночи минутная стрелка перескочила на цифру четыре, это заметили все. Слабый вздох и унылое беспокойство на мгновение всколыхнули каждого.
Оркестранты, пристроившиеся в углу фойе, подавленно сидели на золоченых стульях, принесенных из ресторана. Руки Сида Скелтона свисали между коленями, вяло постукивая друг о друга. Хэппи Харт развалился, вытянув ноги. Свет высветил пятна у него на штанах, где они лоснились от давления ног на нижнюю часть пианино. Четверо саксофонистов сидели, сдвинув головы, но уже некоторое время не разговаривали, и скорее инерция, чем интерес, удерживала их в позах заговорщиков.
Худой контрабасист, уперев локти в колени, опустил голову на руки. В самой середине группки «Мальчиков» ерзал, зевал, проводил руками по лицу и лихорадочно кусал ногти Морри Морено. Неподалеку от музыкантов сбились в кучку четверо официантов и светооператор, которых только что закончили допрашивать – совершенно бесплодно.
В противоположном конце фойе в креслах сидели леди Пастерн и ее гости. Из всех оставшихся она одна держалась прямо. Мышцы ее лица чуть обвисли, в проступившие морщины набилась пудра, под глазами залегли сероватые тени, но ее лодыжки и руки были сосредоточенно скрещены, а прическа – в незыблемом порядке. Справа и слева от нее девушки обмякли в креслах. Фелиситэ, курившая одну сигарету за другой, урывками возвращалась к насущным делам и часто доставала из сумочки зеркало, чтобы обиженно посмотреть на свое отражение и раздраженными жестами поправить помаду.
Карлайл, как всегда поглощенная деталями, отмечала мелкие нервные жесты своих спутников через все сгущающуюся пелену сонливости и лишь вполуха слушала, что они говорили. Нед Мэнкс слушал внимательно, словно старался запомнить все услышанное. Лорд Пастерн не мог усидеть на месте. Он развязно бросался в кресло, а мгновение спустя вскакивал как на пружине и бесцельно бродил по комнате. Он с отвращением смотрел на любого, кто бы ни решился открыть рот. Он гримасничал и прерывал. В сторонке, поодаль от двух групп, стояли Цезарь Бонн и Дэвид Хэн. Эти двое были насторожены и мертвенно-бледны. Подальше от любопытных взглядов, в главном офисе, доктор Кертис, позаботившись о выносе тела Риверы, набрасывал заметки к отчету.
В центре фойе за маленьким столиком расположился инспектор Фокс, развернув блокнот и водрузив на нос очки. Его ботинки стояли рядышком на ковре, костистые колени были сжаты. Подняв брови, он обдумывал свои заметки.
Позади Фокса стоял старший инспектор уголовной полиции Аллейн, и на него – в одних случаях урывками, в других поглощенно – было обращено внимание присутствующих. Он говорил уже около минуты. Карлайл, хотя и старалась вслушиваться в его слова, поймала себя на мысли, какой низкий у него голос и насколько его речь лишена манерности. «Приятный малый», – думала она, и по негромкому подтверждающему хмыканью, которое издал Нед Мэнкс, когда Аллейн сделал паузу, поняла, что он с ней согласен.
– …поэтому вы и сами понимаете, – говорил тем временем Аллейн, – что следует установить множество деталей и что мы должны просить вас остаться до их выяснения. Тут ничего не поделаешь.
– Будь я проклят, но не понимаю… – начал было лорд Пастерн и осекся. – Как вас зовут? – спросил он.
Аллейн назвался.
– Так я и думал, – бросил лорд Пастерн с таким видом, будто на чем-то его подловил. – Суть в том, вы полагаете, что я воткнул стрелку в этого парня или нет? Выкладывайте.
– В настоящий момент в том, что касается вас, вопрос не во втыкании, как вы выразились, сэр.
– Ну, в стрельбе. Не виляйте.
– Полезно быть точным в выражениях, – мягко сказал Аллейн.
Он повернулся к стоявшему на столе саквояжу Фокса. Оттуда он достал открытую коробку с оружием, которым был убит Ривера. Подняв коробку повыше, он наклонил ее к собравшимся.
– Будьте добры взглянуть.
Они посмотрели.
– Кто-нибудь узнает эту вещь? Леди Пастерн?
Она издала нечленораздельный звук, но, совладав с собой, безразлично сказала:
– Выглядит как часть зонта от солнца.
– Черно-белого зонта? – поинтересовался Аллейн, и один саксофонист резко вскинул голову.
– Возможно, – сказала леди Пастерн. – Я не знаю.
– Не будь идиоткой, Си, – вмешался ее муж. – Очевидно, она из той твоей французской штуковины. Мы ее позаимствовали.
– У тебя не было ни малейшего права, Джордж…
Тут вмешался Аллейн:
– Мы обнаружили, что в одном из зонтов, задействованных в номере «Человек с зонтом», не хватает нескольких дюймов рукояти. – Он глянул на второго саксофониста. – Кажется, у вас возникли с ним проблемы?
– Верно, – согласился второй саксофонист. – Я заметил, что он не открывается как следует, замок отсутствовал или вроде того.
– Вот именно, пять дюймов палки, на которых крепится застежка. Теперь посмотрите на эту пружинную застежку. Она украшена драгоценными камнями, изначально, разумеется, она не давала закрыться зонту. Сама ручка, или набалдашник, на собственной секции рукояти крепилась внутри основного ствола зонта. Сможете ее описать? – Он посмотрел на леди Пастерн, которая промолчала.
– Конечно, можешь, Си, – вмешался ее муж. – Чертовски глупая штуковина вроде птицы с изумрудными глазами. Французская.
– Вы уверены, сэр?
– Конечно, я уверен. Проклятие, я разобрал ее в бальном зале.
Подняв голову, Фокс уставился на лорда Пастерна со своего рода недоверчивым удовлетворением. Эдвард Мэнкс выругался себе под нос, женщины застыли в ужасе.
– Понимаю, – сказал Аллейн. – Когда это было?
– После обеда. Со мной был Морри. Правда, Морри?
Морри бешено дернулся, хотел отпрянуть, но все-таки кивнул.
– Где вы оставили детали, сэр?
– На рояле. С тех пор я их не видел.
– Зачем вы разобрали зонт?
– Забавы ради.
– Mon Dieu, mon Dieu, – застонала леди Пастерн.
– Я знал, что он раскручивается, и я его раскрутил.
– Благодарю, – сказал Аллейн. – Для сведения тех из вас, кто не рассматривал внимательно зонт, мне лучше описать его чуть подробнее. Оба конца этой трубки снабжены резьбой, одной на внешней поверхности для крепления с верхней частью, другой на внутренней поверхности, чтобы в него вошел главный ствол зонта. Она была удалена, а внешние секции скручены затем воедино. Теперь посмотрите на оружие убийства, которое было изготовлено из удаленной секции. Как вы видите, в нее вставлен стальной инструмент и укреплен пластилином. Кто-нибудь узнает этот инструмент? Я покажу его вам поближе. На нем запеклась кровь, поэтому его непросто разглядеть.
Он заметил, как пальцы Карлайл шевельнулись на подлокотниках кресла. Он увидел, как Морри потер тыльной стороной ладони рот, а лорд Пастерн надул губы.
– Довольно необычный, верно? – сказал он. – Широкий в основании и сужающийся к концу. Очень острый.
Похоже на вышивальное шильце. Не знаю. Узнаете его, леди Пастерн?
– Нет.
– Кто-то еще?
Лорд Пастерн открыл рот и снова его закрыл.
– Ладно, – пробормотал, помолчав, Аллейн. Вернув на стол коробку с орудием убийства, он взял револьвер лорда Пастерна и повертел его в руках.
– Если так вы, парни, работаете, – взвился лорд Пастерн, – то я о вас невысокого мнения. Откуда вам знать, может, на орудии убийства уйма отпечатков пальцев? А вы его лапаете.
– Отпечатки уже сняли, – безо всякого выражения отозвался Аллейн, после чего, достав карманную лупу, прищурясь, заглянул в ствол. – Вы, кажется, основательно его повредили.
– А вот и нет, – тут же возразил лорд Пастерн. – Он в отличном состоянии. И всегда был.
– Когда вы в последний раз заглядывали в дуло, сэр?
– Перед тем как приехали сюда. В моем кабинете и еще раз в бальном зале. А в чем дело?
– Джордж, – вмешалась леди Пастерн, – в последний раз предлагаю тебе послать за адвокатом и отказаться отвечать на какие-либо вопросы до его прибытия.
– Да, кузен Джордж, – пробормотал Эдвард. – Честно говоря, я считаю…
– Мой адвокат, – возразил лорд Пастерн, – старая развалина и круглый дурак. Я вполне способен сам о себе позаботиться, Си. Итак, весь сыр-бор из-за моего оружия.
– Ствол, – сказал Аллейн, – несомненно, испачкан. Это из-за холостых патронов. Но под пятнами, оставленными порохом, видны любопытные отметины. Как будто неравномерные царапины. Мы их сфотографировали, но мне бы хотелось узнать, не найдется ли у вас для них объяснения.
– Эй! – крикнул лорд Пастерн. – Дайте посмотреть.
Аллейн протянул ему револьвер и лупу. Отчаянно гримасничая, лорд Пастерн повернул дуло к свету и прищурился. Он издавал гневные звуки и фыркал, надувая щеки. Шепча неразборчивые проклятия, он осмотрел через лупу рукоять, а потом вдруг совершенно неожиданно захихикал. Наконец он бросил револьвер и лупу на стол и с шумом выпустил воздух.
– Надувательство, – только и сказал он и вернулся на свое место.
– Прошу прощения?
– Когда я осматривал пистолет у себя в кабинете, – с нажимом сказал лорд Пастерн, – он был чист как стеклышко. Чист, я повторяю, как стеклышко. Я выстрелил из него одним холостым патроном в моем собственном доме, а после заглянул в дуло. Оно было чуть испачкано, но и все. Вот вам. Съели?!
Карлайл, Фелиситэ, Мэнкс и леди Пастерн беспокойно шевельнулись.
– Дядя Джордж, – сказала Карлайл, – пожалуйста…
Лорд Пастерн глянул на нее свирепо.
– Следовательно, я повторяю, надувательство. Дуло, когда я принес оружие сюда, было без отметин. Кому, как не мне, знать? Оно было без отметин, когда я привез револьвер в ресторан.
Леди Пастерн не мигая смотрела на мужа.
– Ты идиот, Джордж, – сказала она.
– Джордж.
– Кузен Джордж.
– Дядя Джордж…
Шокированные голоса накладывались друг на друга, потом стихли.
Аллейн начал сызнова:
– По всей очевидности, вы отдаете себе отчет в том, насколько это важно. Когда я скажу вам, что орудие убийства – по сути, это стрелка или болт, так? – на полдюйма короче дула револьвера и чуть меньше его в диаметре…
– Ладно, ладно, – перебил лорд Пастерн.
– Думаю, – продолжал Аллейн, – мне следует указать, что…
– Вам незачем ни на что указывать. А вам, – лорд Пастерн повернулся к родственникам, – лучше бы придержать язык. Я знаю, к чему вы клоните. Дуло было без царапин. Господи, кому, как не мне, знать? И более того, когда мы с Морри были в бальном зале, я заметил, что этот кусок трубки подходит к дулу. Я сам ему на это указал.
– Эй-эй-эй! – бросился увещевать Морри. – Мне не нравится, к чему это идет. Послушайте…
– Кто-нибудь еще осматривал револьвер? – проворно вмешался Аллейн.
Лорд Пастерн указал на Скелтона:
– Он осматривал. Его спросите.
Облизнув губы, Скелтон вышел вперед.
– Вы смотрели в дуло револьвера? – спросил Аллейн.
– Мельком, – неохотно признал Скелтон.
– Вы заметили что-нибудь необычное?
– Нет.
– На дуле не было царапин?
Последовало долгое молчание.
– Не было, – ответил наконец Скелтон.
– Вот видите, – встрял лорд Пастерн.
– И не могло быть, – безжалостно добавил Скелтон, – учитывая, что его светлость еще не запихнул туда свой дурацкий снаряд.
Лорд Пастерн проронил короткое, нецензурное и исполненное удивления словцо.
– Спасибо, – отозвался Скелтон и повернулся к Аллейну.
– Можно вмешаться, Аллейн? – спросил Эдвард Мэнкс.
– Конечно.
– Очевидно, что вы полагаете, будто этой штукой выстрелили из револьвера. Также, на мой взгляд, очевидно, что вы правы. Как еще его можно было убить? Но равно очевидно, что человек, стрелявший из револьвера, ничего об этом не знал. Если бы он хотел застрелить Риверу, то прибег бы к пуле. Если бы по какой-то экстраординарной причине он решил воспользоваться ружейной гранатой, или стрелкой, или чем-то еще, он непременно нашел бы что-то менее фантастичное, чем штуковина, которую вы нам только что показали. Единственный резон пустить в ход кусок трубки от зонта, если он действительно был использован, таков: застежка, которая, кстати, украшена драгоценными камнями, закрепила бы снаряд в дуле, чтобы он не выпал, когда револьвер опустят дулом вниз, и, следовательно, человек, стрелявший из револьвера, не узнал бы о снаряде в дуле. Никто не стал бы без причины, – сказал с большим нажимом Эдвард, – мастерить такой сложный механизм, а такая причина и не может появиться, если стрелявший все время держал револьвер при себе и мог зарядить его в последний момент. Только неуравновешенный и эксцентричный… – Он осекся, поискал слова и наконец промямлил: – Вот что я имел в виду.
– Ваше соображение принято, – отозвался Аллейн. – Спасибо.
– Эй! – крикнул лорд Пастерн.
Аллейн обернулся к нему.
– Послушайте. Вам кажется, что царапины оставлены драгоценными камнями с застежки. Скелтон говорит, что, когда он осматривал револьвер, никаких царапин не было. Если бы кто-то был так глуп, чтобы пытаться убить кого-то этой штуковиной, он сперва сделал бы пробный выстрел, чтобы посмотреть, что получится. Наедине. Понимаете, к чему я?
– Кажется, да, сэр.
– Тогда скажите, – продолжал с визгливым смехом лорд Пастерн, – к чему тратить время, препираясь из-за царапин?
Он бросился в кресло.
– Кто-нибудь из присутствовавших при осмотре обратил внимание на то, как мистер Скелтон осматривал револьвер?
Все молчали. Скелтон побелел.
– Морри на меня смотрел, – сказал он и поспешно добавил: – Я был рядом с лордом Пастерном. Я не мог бы… то есть…
– Зачем вы его осматривали, мистер Скелтон?
Скелтон облизнул губы. Его глаза перебегали с лорда Пастерна на Морри Морено.
– Я… ну… мне было интересно. Лорд Пастерн сам изготовил холостые патроны, и я решил, что стоит посмотреть. Я пришел пожелать ему удачи. То есть…
– Почему ты ему не скажешь!!!
Морри вскочил на ноги. До того он зевал и ерзал на стуле. Лицо у него было залито слезами. Казалось, он не обращает внимания на происходящее, терзаемый невыносимым беспокойством. Своей неожиданностью его вмешательство поразило всех. Шаркая, он вышел вперед и улыбнулся Аллейну.
– Я сам вам скажу, – быстро заговорил он. – Сид это сделал потому, что я его попросил. Он мой друг. Я ему все сказал. Я ему сказал, что не доверяю его светлости. Я очень нервный человек. Я нервничаю, когда доходит до огнестрельного оружия. Я вообще нервный человек, если вы понимаете, о чем я. – Пальцами он ощупывал свои улыбающиеся губы. – Не смотрите на меня так! – Его голос сорвался на визгливый фальцет. – Все тут пялятся на меня, точно я в чем-то виноват. Глаза. Глаза. Глаза. О боже, дай мне сигарету!
Аллейн подал ему портсигар. Морри протянул было руку, но вдруг зарыдал.
– Чертов садист, – скулил он.
– Я знаю, что с вами, идиот вы эдакий, – обвиняюще сказал лорд Пастерн.
Морри погрозил ему пальцем.
– Вы знаете! Это все из-за вас. Вы почитай что убийца. Боже, вы и есть убийца.
– Повторите это еще раз, мой милый Морено, – с наслаждением отозвался лорд Пастерн, – и я притащу вас в суд по обвинению в клевете. Подам иск об очернении репутации, богом клянусь.
Морри диким взором обвел собравшихся. Его светлые глаза с огромными зрачками остановились на Фелиситэ. Он указал на нее дрожащей рукой.
– Посмотрите на эту девчонку, – сказал он, – посмотрите, как она красится и прихорашивается, когда человек, которого она вроде бы любила, лежит окровавленный в морге. Это отвратительно.
Ломая руки, подошел Цезарь Бонн.
– Я не могу больше молчать, – сказал он. – Если я погиб, значит, погиб. Если я не заговорю, это сделают другие.
Он посмотрел на лорда Пастерна, на Эдварда Мэнкса и на Хэна.
– Если это должно выйти на свет, – сказал Эдвард, – говорите, конечно. Будет только честно.
– Что должно выйти на свет? – спросил Аллейн.
– Пожалуйста, мистер Мэнкс. Скажите лучше вы.
– Ладно, Цезарь. Я думаю, – сказал он медленно, поворачиваясь к Аллейну, – вам следует узнать, что произошло до того, как прибыла полиция. Я сам только-только переступил порог внутренней комнаты. Тело лежало там, где вы его видели. – Он помедлил. Морри пристально наблюдал за ним, но Мэнкс не смотрел на Морри. – Происходила какая-то борьба. Морено скорчился на полу возле Риверы, а остальные старались его оттащить.
– Чертовски неприлично, – благонравно вставил лорд Пастерн, – обшаривать карманы покойного.
Морри заскулил.
– Если вы не против, мне бы хотелось услышать подробности. Когда именно это имело место? – спросил Аллейн.
Цезарь и Хэн заговорили разом, но Аллейн их остановил:
– Давайте попробуем проследить события с того момента, как мистера Риверу вынесли из ресторана.
Начал он с опроса четырех официантов, которые выносили тело. Они не заметили ничего необычного. И вообще они с ног сбились из-за путаницы, по какому варианту должно пойти представление и кого им выносить со сцены. Под конец они получили столько противоречивых распоряжений, что просто наблюдали, кто упадет, а когда он упал, подхватили носилки и вынесли тело. Грудь лежавшего покрывал венок. Когда они подняли его на носилки, Морри быстро сказал:
– Он ранен. Уносите его.
Они понесли прямо в офис. Когда они опускали носилки, то услышали, как он издал странный звук – резкое такое дребезжание. Присмотревшись поближе, они обнаружили, что он мертв. Они позвали Цезаря Бонна и Хэна, а затем перетащили тело во внутреннюю комнату. Потом Цезарь приказал им возвращаться в ресторан и чтобы кто-нибудь из них привел доктора Оллингтона.
Затем взялся рассказывать лорд Пастерн и сообщил, что после выноса Риверы, когда они были еще на сцене, Морри подошел к нему и озабоченно зашептал: «Бога ради, играйте. Что-то стряслось с Карлосом». Пианист Хэппи Харт сказал, что по пути Морри остановился у рояля и шепотом велел ему продолжать как ни в чем не бывало.
Дальше опять рассказывал Цезарь. Морри и лорд Пастерн пришли во внутреннюю комнату. Морри был в жутком состоянии, говорил, что видел кровь на Ривере, когда клал ему на грудь венок. Постояв вокруг Риверы, они поаккуратнее уложили тело на пол. Морри все лопотал про кровь, а когда увидел труп, отвернулся к стене, рыгая и обшаривая свой смокинг в поисках таблетки, и жаловался, что ему конец. Никто ничем ему не помог, и он ушел в уборную при внутреннем офисе, они слышали, как его там стошнило. Когда он вернулся, вид у него был ужасный, и он все бормотал о том, как ему скверно. Тут Цезаря прервал Морри:
– Я им сказал! – визгливо взвыл он. – Я им говорил! Это ужасный был для меня шок, когда он упал. Это был шок для нас всех, правда, мальчики?
«Мальчики» шевельнулись и забормотали хором, мол, это был очень большой шок.
– Когда он упал? – быстро спросил Аллейн. – Значит, он определенно не должен был упасть?
Все бросились объяснять разом и с большой готовностью. Репетировали два варианта, и было много споров, по какому играть. До самого конца ни лорд Пастерн, ни Ривера не могли решить, какой кто предпочитает. В одном варианте лорд Пастерн должен был четырежды выстрелить в Риверу, который бы только улыбался и продолжал терзать аккордеон. При каждом выстреле один из оркестрантов должен был сыграть ноту на тон ниже предыдущего и изобразить, что убит. Затем Ривера откланялся бы, и все пошло бы так, как видела сегодня публика в зале, вот только под конец лорд Пастерн для виду упал бы замертво. Морри положил бы на него венок, и его бы унесли. Во втором варианте падать должен был Ривера. Карлосу, объясняли «Мальчики», не нравилась идея падать на свой инструмент, так что в последний момент был принят первоначальный план.
– Когда я увидел, что он падает, – лепетал Морри, – я был адски потрясен. Я думал, он решил подложить нам свинью. Такой уж был человек наш бедный Карлос. Самую малость такой. Ему не хотелось падать, но и не нравилось, что весь успех достанется его светлости. Он в этом странный был. Такой шок для нас всех.
– Так что под конец вышла импровизация?
– Не совсем, – важно объяснил лорд Пастерн. – Я, разумеется, сохранил голову на плечах и следовал нужному варианту. Сложновато пришлось, но так уж положено, да? Официанты увидели, что Карлос упал, и, по счастью, у них хватило ума принести носилки. Чертовски неловко было бы, если бы они этого не сделали, учитывая, как все обернулось. Чертовски неловко. Я опорожнил магазин, как было условлено, и остальные «Мальчики» послушно попадали. Тогда я передал пушку Морри, он ею щелкнул, потом открыл магазин. Я всегда думал, что моя начальная идея, ну… пристрелить Карлоса – самая разумная. Хотя, конечно, понимаю, что это меня надо было бы выносить.
– А я думал, – сказал Морри, – что лучше бы мне возложить чертов венок на Карлоса, как мы изначально договаривались. Поэтому и возложил. – Его голос сорвался на фальцет. – Когда я увидел кровь, то сначала подумал, мне мерещится. А потом венок обо что-то зацепился. Честное слово, вы не поверите, но я подумал: «Господи помилуй, я вешаю его на крючок!» А потом я увидел. Я всем вам это говорил! Всем! Вы не можете утверждать, что я не говорил.
– Конечно, ты нам сказал, – согласился Цезарь, нервно глядя на него. – В офисе.
Морри издал обиженный визг и снова скорчился на стуле. Цезарь тем временем поспешил сообщить, что перед тем, как они услышали в главном офисе голос доктора Оллингтона, Морри метнулся к телу и, присев перед ним, откинул полу смокинга и запустил руку в нагрудный карман. Он сказал: «Я должен их получить. Они обязательно при нем», или что-то в таком духе. Всех его поведение страшно шокировало. Они с Хэном оттащили Морри, и с тем случился припадок. В этот момент объявился Эдвард Мэнкс.
– Вы согласны с их словами, мистер Морено? Случившееся изложено верно? – спросил, помолчав, Аллейн.
Пару секунд казалось, что какой-то ответ он все-таки получит. Морри смотрел на него исключительно сосредоточенно. Потом повернул голову так, словно у него затекла шея. Еще секунду спустя он кивнул.
– Что вы надеялись найти в карманах покойного? – спросил Аллейн.
Губы Морри растянулись в обычной его манекеновой улыбке. Глаза были пусты. Он поднял руки, пальцы дрожали.
– Ну же, – повторил Аллейн, – что вы надеялись найти?
– О боже! – раздраженно выдохнул лорд Пастерн. – Сейчас он снова заведет.
Это было еще мягко сказано. С Морри случилась форменная истерика. Он выкрикивал невразумительные протесты или мольбы, разразился бурным смехом и пошатываясь направился к выходу. У двери его задержал констебль в форме.
– Будет, будет, – сказал полицейский. – Полегче, сэр, полегче.
Из офиса пришел доктор Кертис и задумчиво уставился на Морри. Аллейн кивнул и приблизился к дирижеру.
– Доктор! Доктор! – рыдал Морри. – Послушайте. – Он обнял доктора Кертиса тяжелой рукой за плечи и таинственно заскулил ему в ухо.
– Думаю, Аллейн?.. – сказал доктор Кертис.
– Да, – согласился Аллейн, – в офисе, будьте добры.
Когда дверь за ними закрылась, Аллейн посмотрел на «Мальчиков Морри».
– Кто-нибудь из вас может сказать, как давно он принимает наркотики?
II
Надув щеки, лорд Пастерн произнес, ни к кому конкретно не обращаясь:
– Полгода.
– Вы об этом знали, милорд? – вскинулся Фокс, и лорд Пастерн свирепо ему ухмыльнулся.
– Не будучи детективом полиции, – сказал он, – я не должен ждать, пока наркоман устроит истерику и вырубится, чтобы понять, что с ним неладно.
Он самодовольно покачался на пятках, поглаживая затылок.
– Я интересовался сбытом дурмана, – добровольно поделился он сведениями. – Отвратительное дельце. Отравляет все общество, и ни у кого нет смелости с ним бороться. – Он свирепо уставился на «Мальчиков Морри». – Вот вы, ребята! – Он ткнул в них пальцем. – Вы что-нибудь предприняли? Черт бы вас побрал.
«Мальчики Морри» были смущены и шокированы. Они ерзали, прокашливались и переглядывались.
– Но разумеется, – мягко подбросил Аллейн, – вы догадывались. Он очень плох, знаете ли.
Они же растерялись. Хэппи Харт сказал, мол, они знали, что Морри принимает что-то от нервов. Какие-то особые таблетки. Раньше Морри устраивал так, чтобы какие-то люди покупали их ему в Париже. Он говорил, это успокоительное, неопределенно добавил Харт. Контрабасист сказал, что Морри был очень нервным типом. Первый саксофонист пробормотал что-то про амфетамины и стимуляторы. Лорд Пастерн сопроводил эти заявления лаконичным, но непечатным комментарием, и они воззрились на него обиженно.
– Я говорил ему, до чего дойдет, – объявил он. – Даже угрожал ему. Только так можно. Я даже пообещал, что передам всю историю газетчикам. «Гармонии», например. Честное слово, прямо так сегодня и пообещал.
У Эдварда Мэнкса вырвалось резкое восклицание, и, судя по его лицу, он тут же пожалел, что не сдержался.
– А кто обыскивал его в поисках треклятой таблетки? – вскинулся Скелтон, свирепо уставившись на лорда Пастерна.
– Шоу, – добронравно возразил лорд Пастерн, – должно продолжаться, верно? Не уходите от темы, мой дорогой осел.
Аллейн счел нужным вмешаться. Инцидент с потерянной таблеткой изложили. Похваляясь своей сноровкой, лорд Пастерн описал, как обыскал карманы Морри.
– Вы, ребята, называете это шмоном, – снисходительно объяснил он Аллейну.
– Это было сразу после того, как мистер Скелтон осмотрел револьвер и вернул его лорду Пастерну? – спросил Аллейн.
– Верно, – подтвердили два «Мальчика».
– После этого вы, лорд Пастерн, в какой-либо момент выпускали из виду револьвер, клали его где-либо?
– Определенно нет. Я держал его в боковом кармане с того момента, как Скелтон отдал его мне, и до выхода на сцену.
– Вы заглядывали в дуло после того, как мистер Скелтон вернул его вам?
– Нет.
– Так не пойдет, – громко сказал Скелтон.
Задумчиво посмотрев на него, Аллейн вернулся к лорду Пастерну.
– Кстати, вы что-нибудь нашли в карманах мистера Морено?
– Бумажник, портсигар и носовой платок, – самодовольно ответил лорд Пастерн. – Таблетка была в носовом платке.
Аллейн попросил подробнее описать эту сцену, и лорд Пастерн взялся с жаром рассказывать, как Морри стоял с поднятыми руками, держа над головой дирижерскую палочку, словно собирался подать знак к началу концерта, и как он сам изучил каждый карман с величайшим умением и дотошностью.
– Если, – добавил он, – вы думаете, что стрелка была при нем, то ошибаетесь. Ее на его теле не было. И что важнее, даже будь она у него, он не мог бы добраться до револьвера. И после он ничего не брал. В этом я готов поклясться.
– Бога ради, кузен Джордж, – с жаром сказал Нед Мэнкс, – думайте, что говорите!
– Бесполезно, Эдвард, – сказала леди Пастерн. – Он погубит себя из чистого самодовольства. – Она обратилась к Аллейну: – Должна вам сообщить, что, по мнению моему и многих его знакомых, в свете эксцентричности моего мужа любые его заявления совершенно ненадежны.
– Проклятие! – крикнул лорд Пастерн. – Я самый правдивый человек из всех, кого знаю! Ты идиотка, Си.
– Пусть так, – самым внушительным своим тоном ответила леди Пастерн и сложила руки на коленях.
– Когда вы вышли на сцену, – продолжал Аллейн, пропустив мимо ушей эту интерлюдию, – вы принесли с собой револьвер и положили под шляпу. Кажется, она была возле вашей правой ноги и позади барабанной установки. Совсем близко к краю сцены.
Открыв сумочку, Фелиситэ в четвертый раз достала зеркальце и губную помаду. Она сделала непроизвольное движение, дернув помадой, когда проводила ею по губам. Зеркальце упало к ее ногам. Она привстала. Открытая сумочка соскользнула на пол, и стекло разбилось под ее туфлей. Ковер был усеян содержимым сумочки и усыпан пудрой. Аллейн быстро двинулся вперед и подобрал тюбик помады, а также сложенный листок с отпечатанными на машинке фразами. Фелиситэ выхватила у него листок.
– Спасибо. Не стоит беспокоиться. Какая я растяпа, – задыхаясь, произнесла она.
Смяв листок в кулачке, она свободной рукой подобрала содержимое сумочки. Один из официантов, подобно автомату, двинулся ей на помощь.
– Совсем близко к краю сцены, – повторил Аллейн. – Поэтому давайте предположим, что вы, мисс де Суз, или мисс Уэйн, или мистер Мэнкс могли сунуть руку под сомбреро. По сути, пока пары танцевали, любой оставшийся за столом мог бы это проделать. Вы все согласны?
Карлайл остро сознавала движение мышц своего лица. Она ощущала на себе взгляд Аллейна, равнодушный и пристальный, как он останавливается по очереди на ее глазах, губах, руках… Она вспомнила, что заметила его – сколько часов назад это было? – за соседним столиком. Она услышала, как Эдвард потихоньку шевельнулся в кресле. Листок в кулачке Фелиситэ зашуршал. Раздался резкий щелчок, и Карлайл непроизвольно дернулась. Леди Пастерн открыла лорнет и теперь смотрела через него на Аллейна.
– Вы ведь были возле нашего стола, так ведь, Аллейн? – спросил Мэнкс.
– По чистой случайности, – любезно откликнулся Аллейн.
– Думаю, нам лучше повременить с ответами.
– Правда? – весело переспросил Аллейн. – Почему?
– По всей очевидности, вопрос о том, могли ли мы коснуться какой-то там шляпы или того, что лежало под ней…
– Тебе прекрасно известно, что это за шляпа, Нед, – вмешался лорд Пастерн. – Это мое сомбреро, а под ним лежал револьвер. Мы это уже проходили.
– …этого сомбреро, – поправился Эдвард, – как раз из тех, которые могут иметь опасные последствия для всех нас. Мне бы хотелось сказать, что помимо самой возможности – которой мы не признаем – того, что кто-то его касался, никто не сумел бы достать из-под него револьвер, затолкать в дуло часть трубки от зонта и вернуть револьвер на место так, чтобы никто этого не заметил. Если никого не обижу моим заявлением, сама мысль о таком маневре представляется мне нелепой.
– Ну, не знаю, – протянул с беспристрастностью судьи лорд Пастерн. – То и дело гас свет, качалась стрелка, и все, разумеется, смотрели на меня – знаете ли, если исходить из фактов, такое вполне возможно. За себя ручаюсь, что ничего бы не заметил.
– Джордж! – отчаянно прошептала Фелиситэ. – Ты хочешь нас подставить?
– Я хочу истины! – раздраженно крикнул ее отчим. – Некогда я был теософом, – добавил он уже тише.
– Ты был и остаешься полоумным, – сказала его жена, закрывая лорнет.
– Так-так, – произнес Аллейн, и внимание оркестрантов, служащих ресторана и его гостей, отвлекшееся было на семейную перепалку, снова сосредоточилось на нем. – Нелепый или нет, а я этот вопрос задам. Разумеется, вас ничто не заставляет на него отвечать. Кто-либо из вас трогал сомбреро лорда Пастерна?
Все молчали. Официант, собравший осколки стекла, распрямился с нервной улыбкой.
– Прошу прощения, сэр, – сказал он.
– Да?
– Молодая леди, – официант поклонился в сторону Фелиситэ, – запускала руку под шляпу. Я обслуживал их столик, сэр, и случайно заметил. Надеюсь, вы простите, мисс, но я действительно случайно заметил.
Карандаш Фокса шелестел по бумаге.
– Спасибо, – сказал Аллейн.
– Ну, это уж абсолютно слишком! – вскричала Фелиситэ. – Что, если я скажу, что это неправда?
– Не стоит, – посоветовал Аллейн. – Как указал мистер Мэнкс, я сидел рядом с вашим столиком.
– Тогда зачем спрашивать?
– Чтобы проверить, признаетесь ли вы открыто в том, что действительно запускали руку под сомбреро.
– Люди, – сказала вдруг Карлайл, – неохотно делают откровенные заявления там, где было совершено уголовное преступление.
Подняв глаза на Аллейна, она обнаружила, что он ей улыбается.
– Как же вы правы, – сказал он. – Вот почему расследование убийств так утомительно.
– Мы проторчим тут всю ночь, – вскинулся лорд Пастерн, – пока вы тут сплетничаете? В жизни не видел такого дилетантства. Просто тошнит.
– Разумеется, сэр, продолжим. Осталось совсем немного. Боюсь, будет необходимо обыскать всех вас, прежде чем отпустить.
– Всех нас? – быстро переспросила Фелиситэ.
С чем-то сродни благоговению они посмотрели на леди Пастерн.
– В дамской гардеробной ждет надзирательница, – пояснил Аллейн, – и сержант полиции в мужской. Кроме того, если будете так добры, нам понадобятся ваши отпечатки пальцев. Сержант Бейли этим займется. Начнем? Возможно, вы, леди Пастерн, пойдете первой?
Леди Пастерн встала. Ее фигура, туго затянутая в корсет, как будто увеличилась в размерах. Все тайком бросали на нее беспокойные взгляды. Она повернулась к мужу:
– Из множества унижений, которым ты меня подверг, – изрекла она, – это самое невыносимое. Этого я тебе никогда не прощу.
– Боже ты мой, Си, – отозвался он, – да что такого в обыске? Твоя беда в том, что у тебя грязные мысли. Если бы ты тогда в Кенте слушала мои лекции о Красе Тела…
– Silence! – сказала она и величественно удалилась в дамскую гардеробную.
Фелиситэ нервно хихикнула.
– Кто угодно может обыскать меня, – щедро предложил лорд Пастерн. – Идем.
Он первым направился в мужскую гардеробную.
– Возможно, мисс де Суз, вам захочется пойти с матушкой. Это вполне допустимо, если вы считаете, что она бы так предпочла.
Фелиситэ сидела, левой рукой сжимая сумочку, правой ее руки не было видно.
– Полагаю, она предпочла бы мученичество в одиночестве, мистер Аллейн.
– Может быть, вам пойти и спросить ее? Тогда вы пройдете свою часть программы, когда она освободится.
Он стоял совсем близко от Фелиситэ, улыбаясь ей сверху вниз.
– О, ладно, – сдалась она. – Если хотите.
Без малейшего энтузиазма и оглянувшись на Мэнкса, она последовала за матерью.
Аллейн тут же сел в ее кресло и обратился к Мэнксу и Карлайл.
– Интересно, – начал он, – не могли бы вы помочь мне с парой вещей, которые надо прояснить? Полагаю, вы оба были на обеде в доме лорда Пастерна – на Дьюкс-Гейт, так ведь? – перед сегодняшним шоу.
– Да, – сказал Эдвард, – мы там были.
– А кто еще? Морено, Ривера и, разумеется, лорд и леди Пастерн. Кто-нибудь еще?
– Нет, – сказала Карлайл и тут же поправилась: – Я забыла. Мисс Хендерсон.
– Мисс Хендерсон?
– Раньше она была гувернанткой Фелиситэ и осталась в роли своего рода подспорья домашним.
– Как ее полное имя?
– Я… честно говоря, не знаю. Нед, ты когда-нибудь слышал, как зовут мисс Хендерсон?
– Нет, – признал Эдвард, – никогда. Она просто Хенди. Кажется, Эдит. Подождите-ка. Знаю! Фэ много лет назад говорила, что как-то видела избирательные списки или навроде того. Петронелла Ксантиппа.
– Шутишь!
– У людей редко бывают имена, каких от них ожидаешь, – неопределенно пробормотал Аллейн. – Можете подробно описать вечер на Дьюкс-Гейт? Понимаете, поскольку Ривера был там, обед приобретает некоторое значение.
Карлайл думала: «Мы слишком тянем. Один из нас должен был ответить сразу».
– Мне бы хотелось, – сказал наконец Аллейн, – чтобы вы по возможности рассказали обо всем. Когда кто прибыл. О чем говорилось. Были ли вы вместе большую часть времени или, например, разошлись после обеда и находились в разных комнатах. Подобные мелочи.
Они заговорили разом и осеклись. Они неловко рассмеялись, извинились, и каждый предложил говорить другому.
Наконец Карлайл пустилась в бесцветный рассказ. На Дьюкс-Гейт она приехала около пяти, встретилась с дядей и тетей, а также с Фелиситэ. Разумеется, много говорилось про вечернее представление. Дядя был в превосходном настроении.
– А леди Пастерн и мисс де Суз? – спросил Аллейн.
Карлайл осторожно ответила, что они были в целом как обычно.
– И как же именно? – спросил он. – Веселы? Вы бы назвали это атмосферой счастливой семьи?
– Мой дорогой Аллейн, – беззаботно начал Мэнкс, – как большинство семей, они друг друга раздражают, не…
– Не доходя до взрыва, вы хотели сказать?
– Ну…
– Нед, – вмешалась Карлайл, – нет смысла делать вид, что дядя Джордж и тетя Сесиль самая нормальная британская пара. Надо полагать, мистер Аллейн читает газеты. Говоря «в целом как обычно», означает, что каждый вел себя в обычной своей манере. – Она повернулась к Аллейну. – Для себя самих каждый вел себя совершенно нормально.
– Если позволите, мисс Уэйн, – тепло откликнулся Аллейн, – вы, по всей очевидности, исключительно здравомыслящая женщина. Могу я умолять вас продолжать в том же духе?
– Не до той степени, чтобы позволить вам думать, что поводом для подозрений вам может послужить то, что для них является рутинной размолвкой.
– Они ссорятся, – добавил Мэнкс, – постоянно и бурно. Это ничего не значит. Вы и сами их слышали.
– И они, к примеру, ссорились относительно выступления лорда Пастерна в оркестре?
– О да! – ответили они хором.
– И из-за Морено или Риверы?
– Немного, – помолчав, сказала Карлайл.
– Торговцы буги-вуги, – добавил Мэнкс, – вообще не в почете у моей кузины Сесиль. Она, как вы могли заметить, больше по части grande dame.
Подавшись вперед на кресле, Аллейн потер переносицу. По мнению Карлайл, он походил на книжного червя, размышляющего над аргументом, возникшим в бесконечном споре.
– Да, – сказал он наконец. – Конечно, вы правы. Нетрудно увидеть очевидную и довольно эксцентричную mise en scene. Несомненно, все, что вы говорите, совершенно верно. Но суть, видите ли, в том, что вы собираетесь использовать очевидные эксцентричности как своего рода дымовую завесу, скрывающую более глубинные разногласия.
Они были изумлены и встревожены. Карлайл осторожно сказала, что не понимает.
– Вот как? – переспросил Аллейн. – Не важно. Продолжим? Морено намекнул на помолвку между Риверой и мисс де Суз. Такая помолвка существовала?
– Нет, не думаю. Было такое, Лайл?
Карлайл сказала, мол, тоже так не думает. Ни о чем подобном не объявлялось.
– А неофициально?
– Кажется, он хотел жениться на Фелиситэ. То есть, – поправилась Карлайл, чуть краснея, – я точно знаю, что он хотел. Но думаю, она не собиралась за него выходить. Уверена, что не собиралась.
– А что думал об этом лорд Пастерн?
– Кто знает, – пробормотал Эдвард.
– Думаю, его не слишком беспокоила, выйдет она за него или нет, – сказала Карлайл. – Он был слишком поглощен планированием своего дебюта.
Но в памяти у нее всплыла вдруг фигура лорда Пастерна, сосредоточенно извлекающего из патронов пули, и она мысленно услышала, как он буркнул: «Гораздо лучше предоставить дело мне».
Аллейн повел их шаг за шагом по всем происшествиям, случившимся за вечер на Дьюкс-Гейт. О чем говорилось перед обедом? Как разделились собравшиеся и по каким комнатам разошлись? Что они сами делали и говорили? Карлайл обнаружила, что ей приходится описывать свой приезд. Нетрудно было сказать, что ее тетя с дядей поссорились из-за дополнительных гостей к обеду. Труднее стало, когда он наводящими вопросами снова подвел ее к вероятности помолвки между Риверой и Фелиситэ, спросив, обсуждалась ли она и кем и доверялась ли ей Фелиситэ.
– Вопросы могут показаться вам бестактными, – сказал Аллейн, предвосхищая попытки такого возражения. – Но поверьте, я вовсе не стремлюсь копаться в их личной жизни. Неважные детали будут с большой благодарностью отброшены и забыты. Мы просто сужаем область расследования, вот и все.
И Карлайл показалось, что увиливать будет глупо и неправильно, и она объяснила, что Фелиситэ тревожилась и чувствовала себя несчастной из-за Риверы.
Она уловила неловкость Эдварда и добавила, что в ситуации Фелиситэ – Ривера не было ничего, решительно ничего.
– Фелиситэ всегда делает эмоциональных слонов из сентиментальных мух, – пояснила она. – Думаю, она получает от этого удовольствие.
Но, уже произнося эти слова, она сама осознала, что вспышка Фелиситэ была серьезнее, чем она дала понять, ее голос утратил искренность, и она догадалась, что и Аллейн тоже это услышал. Ее стала подавлять его неспешная настойчивость, и одновременно собственное пристрастие к деталям доставило удовольствие от такой точности. Еще она испытывала чувство сродни отвращения художника к неаккуратности или искажению. Опять же просто было описать минуты, которые она провела в одиночестве перед обедом в бальном зале. Едва она об этом заговорила, ее на мгновение пронзила острая ностальгия, и она поймала себя на том, что рассказывает Аллейну, что там состоялся бал по случаю ее выхода в свет и что она постояла у рояля, вспоминая его.
– Вы не заметили, зонты от дождя и солнца там были?
– Да, – быстро ответила она. – Заметила. Они лежали на рояле. Я узнала французский зонт тети Силь. Я вспомнила, как Фелиситэ играла с ним ребенком. Он развинчивается. – Она осеклась. – Но вам ведь и так это известно.
– И когда вы его видели, он был целый? Ничего в трубке не отсутствовало?
– Нет, нет.
– Вы уверены?
– Да. Я взяла его и открыла. Считается, что это приносит несчастье, верно? Тогда с ним все было в порядке.
– Хорошо. А после вы пошли в гостиную. Понимаю, это кажется бесцельной дотошностью, но что произошло потом?
Не успела она опомниться, как рассказала ему про журнал «Гармония», и как будто не было вреда повторить ее догадку, что одно из писем на странице НФД написано Фелиситэ. Аллейн никак не дал понять, что это представляет особый интерес. А вот Эдвард по неизвестной причине издал приглушенный возглас. «Я совершила оплошность?» – подумала Карлайл и поспешила перейти к рассказу о посещении кабинета дяди, где он извлекал из патронов пули. Аллейн небрежно спросил, как именно он это делал, и даже отвлекся от насущных проблем, позабавленный аккуратностью и сноровистостью лорда Пастерна.
Карлайл давно привыкла к вопросам о чудачествах дяди. Она считала его справедливой добычей и обычно развлекалась, составляя четкие, незлые скетчи о нем для своих друзей. Его дурнославность была такова, что она всегда чувствовала, что мешкать будет нелепо. И сейчас она поддалась этой привычке.
Тут перед ее мысленным взором вдруг предстал ящик, вытащенный из стола и поставленный возле его локтя. Ощутив, как у нее сжимается нутро, она резко остановилась.
Но Аллейн повернулся к Неду Мэнксу, и Нед сухо и размеренно стал отвечать на вопросы о его собственном появлении в гостиной. Какое впечатление на него произвели Морено и Ривера? Он не слишком много с ними разговаривал. Леди Пастерн отвела его в сторонку, чтобы показать ему свою вышивку.
– Крестом? – спросил Аллейн.
– И гладью. Как большинство француженок своей эпохи, она отлично вышивает. Поэтому я не обращал особого внимания на остальных.
Затем последовал сам обед. Застольная беседа, говорил Нед, была обрывочной, о всякой всячине. Он не помнит в подробностях.
– У мисс Уэйн зрение и слух истинного наблюдателя, – сказал, оборачиваясь к ней, Аллейн. – Возможно, вы вспомните? О чем вы говорили? Вы сидели… где именно?
– Справа от дяди Джорджа.
– А слева от вас?
– Мистер Ривера.
– Не вспомните ли, мисс Уэйн, о чем он говорил? – Аллейн протянул ей портсигар. Пока он давал ей прикурить, Карлайл глянула мимо него на Неда, который чуть заметно качнул головой.
– Боюсь, я нашла его ужасным, – сказала она. – Слишком уж он был неестественным, слишком напористым. Сплошь цветистые комплименты и манеры испанского гранда, такое непросто проглотить.
– Вы согласны, мистер Мэнкс?
– О да. Он был совершенно неестественным и довольно нелепым, как мне показалось.
– Почти оскорбительным, вы бы сказали?
Они не смотрели друг на друга. Эдвард сказал:
– Он просто превозносил себя до небес, если это назвать оскорбительным.
– Вы говорили о сегодняшнем выступлении?
– О да, – ответил Эдвард. – И должен признать, нисколько не удивлен, что официанты запутались, кого им следует выносить. Мне показалось, что и кузен Джордж, и Ривера хотели, чтобы все внимание и аплодисменты достались ему одному, и ни один не мог решиться отдать носилки другому. Морено явно был из-за этого на грани.
Аллейн спросил, как долго мужчины оставались в столовой. Неохотно – слишком неохотно, подумала Карлайл, ощутив все растущую опасность, – Нед сообщил, что лорд Пастерн увел Морри, чтобы показать ему холостые патроны.
– И вы с Риверой остались за портвейном? – спросил Аллейн.
– Да, ненадолго.
– Можете вспомнить разговор?
– Ничего он вам не даст.
– Никогда не знаешь наперед.
– Я разговору не способствовал. Он задавал самые разные вопросы об отношениях друг к другу членов семьи, и я его окоротил.
– Как он к этому отнесся?
– Наверное, никому не нравится, когда их ставят на место, но, полагаю, шкура у него была довольно толстая.
– Собственно ссора имела место?
Эдвард встал.
– Послушайте, Аллейн, будь я хотя бы в малой степени в это замешан, то последовал бы собственному совету и отказался бы отвечать на ваши вопросы до приезда моего адвоката. Я не замешан. Я не дурачился с револьвером. Я не повинен в смерти Риверы.
«А теперь, – с отчаянием подумала Карлайл, – Нед выдаст ему понюшку семейного темперамента. О боже, только до вспышки его не допусти!»
– Хорошо, – сказал Аллейн и подождал.
– Ну ладно, – великодушно согласился Эдвард и снова сел.
– Значит, ссора была?
– Я просто дал ему понять, – сообщил Эдвард, – что считаю его наглецом, и он вышел из комнаты.
– Вы говорили с ним после этого инцидента?
Карлайл вспомнила сцену на лестничной площадке.
Двое мужчин стояли лицом к лицу. Ривера прижимал ладонь к уху. Что именно сказал ему Нед? Что-то нелепое, как бойкий школьник… «Засунь ее в свою гармошку и радуйся!» – крикнул он с явным удовлетворением.
– Я задаю эти вопросы, – продолжал Аллейн, – только потому, что у малого ухо было разбито, и мне любопытно, кто его ему расквасил. Кожа поцарапана, а вы, как вижу, носите кольцо с печаткой.
III
В главном офисе доктор Кертис созерцал Морри Морено с настороженным удовлетворением.
– Сгодится, – вынес он наконец вердикт и, ловко отступив за спинку стула Морено, подмигнул Аллейну.
– Он, наверное, раздобыл где-то средство посильней лекарства, которое я ему вколол. Но пока сгодится.
Морри посмотрел на Аллейна и расплылся в своей знаменитой улыбке. Он был мертвенно-бледен и чуть потел. На лице у него застыло выражение облегчения, благополучия. Вымыв шприц в стакане воды на столе, доктор Кертис убрал его в саквояж.
Открыв дверь в коридор, Аллейн кивнул Фоксу, который встал и присоединился к ним. Вместе они вернулись к созерцанию Морри.
Фокс прокашлялся.
– Итак, – начал он осторожно и остановился. – Evidemment, – произнес он, – il y a un avancement, n’est ce pas?
Он помедлил, чуть покраснев, и скосил глаза на Аллейна.
– Pas grand’chose, – пробормотал Аллейн, – но, как говорит Кертис, для наших целей сойдет. Кстати, вы, Братец Фокс, продвигаетесь семимильными шагами. Акцент все лучше.
– Но мне все равно не хватает практики, – посетовал Фокс.
Морри, в полнейшей безмятежности смотревший на противоположную стену, довольно рассмеялся.
– Я чудесно себя чувствую, – добровольно поделился он.
– Он основательно накачался, – пояснил доктор Кертис. – Не знаю, что он принимал раньше, однако его, похоже, крепко пробрало. Но он в порядке. Он может отвечать на вопросы, вы ведь можете, Морено?
– Я в порядке, – мечтательно откликнулся Морри. – Лучше не бывает.
– Ну… – с сомнением протянул Аллейн.
– Faute de mieux, – добавил погребальным тоном Фокс.
– Вот именно, – согласился Аллейн и, подтянув стул, сел напротив Морри. – Мне бы хотелось, чтобы вы мне кое-что рассказали.
Морри лениво отвел взгляд от противоположной стены, и Аллейн поймал себя на том, что смотрит в глаза, которые из-за чудовищных размеров зрачков кажутся механическими устройствами, начисто лишенными разума.
– Вы помните, что делали в доме лорда Пастерна?
Ответа ему пришлось ждать долго. Наконец голос Морри, отстраненный и незаинтересованный, произнес:
– Давайте не будем говорить. Так приятно не говорить.
– Но и говорить тоже приятно.
Доктор Кертис отошел от Морри и прошептал, обращаясь в пространство:
– Заставьте его начать, и дальше он, вероятно, сам заговорит.
– Весело, наверное, было на обеде, – подбросил Аллейн. – Карлосу там понравилось.
Рука Морри лежала, согнутая, вдоль стола. С расслабленным вздохом он сполз на стуле ниже и пристроил щеку на сгиб локтя. Через минуту-другую его голос зазвучал снова – независимо и как будто без сознательного желания самого владельца он монотонно тянул слова из-за едва шевелящихся губ:
– Я говорил ему, что это глупо, потому что решительно ничего не меняет. «Слушай, – сказал я ему, – ты сумасшедший». Конечно, я был зол, что он так меня подвел, не принес мне сигареты.
– Какие сигареты?
– Он никогда не делал ничего, о чем я просил. Я был слишком добр к нему. Добрее некуда. Я ему сказал: «Послушай, – сказал я, – она такого не потерпит. Она зла как черт». А еще я сказал: «У тебя ведь и со второй девчонкой ничего не выходит, так какой смысл?..» Я знал, что быть беде. А еще я говорил, что и старому хрену это не нравится. Он делает вид, будто ему все нипочем, но это только видимость, потому что, конечно же, ему это не нравится. Без толку. Никто меня не слушает.
– Когда это было? – спросил Аллейн.
– Раз за разом. Почти все время, можно сказать. А когда мы сидели в такси и он рассказал, как тот малый его ударил, я сказал: «Ну вот, что я тебе говорил?»
– Кто его ударил?
На сей раз молчание тянулось дольше. Морри вяло повернул голову.
– Кто ударил Карлоса, Морри?
– Я и в первый раз вас расслышал. Но что за свора! Достопочтенный Эдвард Мэнкс за серьезной беседой за ленчем в «Тармаке» с мисс Фелиситэ де Суз, с которой, разумеется, состоит в родстве по материнской линии, – так, что ли, газеты писали. Ее отчим – лорд Пастерн-и-Бэготт, но, если спросите меня, это сдувшийся роман. Шерше ля фам.
Фокс поднял глаза от заметок с выражением безликого интереса.
– И женщина в данном случае… – подстегнул Аллейн.
– Смешное имя для девушки.
– Карлайл?
– На мой взгляд, самое что ни на есть дурацкое имя, ну и что? Но они сплошь и рядом такое выкидывают. Только представьте себе – иметь две фамилии. Пастерн-и-Бэготт.
Но я с обоими справлюсь, уж будьте уверены. Пытался меня надуть. Ха! Бранил меня. Говорил, что напишет в чертову газетенку. Махал своим револьверишкой, и где он теперь?
– Вас надуть? – тихонько повторил Аллейн. Он понизил голос до тона Морри.
Голоса их сплетались и стихали. Они казались двумя сомнамбулами, разговаривающими с кем-то, кого видят во сне, – безмятежно и с тайным взаимопониманием.
– Он, возможно, знал, – шептал Морри, – что я на такое не пойду, да сами посудите, очень ведь неловко вышло бы. Постоянный ангажемент. Большое спасибо. Как дела у хора? – Он слабо рассмеялся, зевнул и прошептал: – Прошу прошения, – и закрыл глаза.
– Засыпает, – сказал доктор Кертис.
– Морри, – громко сказал Аллейн. – Морри!!!
– Что?
– Лорд Пастерн хотел, чтобы вы дали ему постоянный ангажемент?
– Я ж вам сказал, он и его холостопорожние патроны.
– Он хотел, чтобы вы уволили Скелтона?
– Это все Карлос виноват, – сказал Морри довольно громко и чересчур жалобно. – Он это придумал. Господи, ну и разозлился же он!
– Кто разозлился?
Слабый голос шепнул с толикой коварства:
– Вот и подумайте.
– Это был лорд Пастерн?
– Он? Не смешите меня.
– Сид Скелтон?
– Когда я ему сказал, – слабо шепнул Морри, – вид у него сделался кровожадный, просто убийственный. Честное слово, я был весь на нервах.
Повернув лицо в сгиб локтя, он провалился в глубокий сон.
– Теперь часов восемь не проснется, – констатировал доктор Кертис.
IV
В два часа полиция впустила уборщиц в ресторан. Их появление очень расстроило Цезаря Бонна, который стал жаловаться, что газетчики, отосланные со скудным заявлением, дескать, Ривера потерял сознание и умер, станут подстерегать и допрашивать этих женщин. Он отправил секретаря Дэвида Хэна догонять уборщиц.
– Их надо заставить молчать любой ценой. Любой ценой, ты понимаешь?
Из ресторана теперь доносился гул пылесосов. Двое полицейских, находившиеся там уже какое-то время, теперь вернулись в фойе и, присоединившись к дежурящему на дверях констеблю, бесстрастно смотрели на сидевших.
Большинство музыкантов спали, неловко растянувшись на маленьких стульчиках. Смокинги у них были присыпаны пеплом. Окурки сигарет они тушили в пустых пачках, о подошвы ботинок, о коробки спичек и метко или не очень бросали их в урны. В самой комнате словно бы витал запах затхлого дыма.
Леди Пастерн казалась спящей. Она чуть откинулась на спинку кресла, глаза у нее были закрыты. На лице залегли серо-пурпурные тени, глубокие морщины протянулись от ноздрей к углам рта. Щеки обвисли. Она едва шевельнулась, когда ее муж, который довольно долго уже молчал, позвал вдруг:
– Эй, Нед!
– Да, кузен Джордж? – настороженно ответил Мэнкс.
– Я должен докопаться до сути.
– Вот как?
– Я знаю, кто это сделал.
– Правда? И кто же?
– Я решительно и категорически против смертной казни, – сказал лорд Пастерн, надувая щеки и глядя презрительно на группку офицеров полиции. – А потому оставлю мои мысли при себе. Пусть сами разбираются. Убийство – не для полицейских, а для психиатров. А что до судей, то они просто свора самодовольных старых садистов. Пусть сами стараются. От меня они помощи не дождутся. Ради бога, Фэ, перестань ерзать.
Фелиситэ свернулась калачиком в кресле. Время от времени она запускала руку во внутренности кресла, точно обшаривала пространство между подлокотником и сиденьем. Делала она это тайком, бросая исподволь взгляды на остальных, как бы они не заметили.
– В чем дело, Фэ? Что ты потеряла?
– Носовой платок.
– Возьми мой, бога ради, – сказал лорд Пастерн и бросил его ей.
Обыски велись медленно и неспешно. Карлайл, ценившая приватность, сочла испытание неприятным и унизительным. Надзирательница оказалась женщиной с волосами цвета соломы, большими вставными челюстями и крепкими ладными ладонями. Она была исключительно вежлива и бескомпромиссна.
Но теперь Сид Скелтон, последний из мужчин отправившийся на обыск, вернулся из гардеробной, и в тот же момент из офиса вышли Аллейн и Фокс. Музыканты проснулись. Леди Пастерн открыла глаза.
– В результате предварительного расследования… – громко объявил Аллейн («Предварительного!» – фыркнул лорд Пастерн), – мы, как мне кажется, собрали достаточно информации и можем позволить вам разойтись по домам. Мне крайне жаль, что мы задержали вас так надолго.
Все вскочили на ноги. Аллейн поднял руку:
– Но боюсь, есть одно условие. Надеюсь, вы все поймете и проявите уважение. Тех из вас, кто непосредственно общался с Риверой либо имел доступ к револьверу, из которого стрелял лорд Пастерн, равно как и тех, кто, как нам по веским причинам представляется, так или иначе имеет отношение к обстоятельствам, приведшим к смерти Риверы, проводят домой офицеры полиции. Мы позаботимся о получении ордеров на обыск помещений. Если подобная мера покажется необходимой, мы к ней прибегнем.
– Самая что ни на есть полнейшая чушь… – начал лорд Пастерн, но Аллейн его прервал:
– Из всех вас под это определение подпадает лорд Пастерн и его гости, мистер Морено и мистер Скелтон. Полагаю, это все. Благодарю вас, леди и джентльмены.
– Будь я проклят, если стану с таким мириться. Слушайте, Аллейн…
– Прошу прощения, сэр. Боюсь, я вынужден настоять.
– Джордж, – вмешалась леди Пастерн, – ты по множеству поводов вступал в прения с законом и всякий раз выставлял себя на посмешище. Поедем домой.
Лорд Пастерн с отстраненным видом рассматривал жену.
– У тебя сетка для волос выпросталась, – указал он, – и над талией что-то выпирает. Вот что бывает, когда носишь корсет, я всегда говорил.
– Я по крайней мере, – обратилась леди Пастерн к Аллейну, – готова принять ваше условие. И уверена, мои дочь и племянница тоже. Фелиситэ! Карлайл!
– Фокс! – сказал Аллейн.
С полным самообладанием она прошла к двери и там выжидательно остановилась. Фокс переговорил с мужчиной в штатском, который тут же куда-то вышел. Фелиситэ протянула руку Эдварду Мэнксу.
– Нед, ты поедешь, правда ведь? Ты побудешь с нами?
После минутной заминки он взял ее руку.
– Дорогой Эдвард, – сказала от двери леди Пастерн, – мы были бы очень признательны.
– Конечно, тетя Сесиль. Разумеется.
Фелиситэ все еще не выпускала его руку. Он посмотрел на Карлайл.
– Идешь? – спросил он.
– Да, конечно. Доброй ночи, мистер Аллейн, – сказала Карлайл.
– Доброй ночи, мисс Уэйн.
Они вышли, следом двинулись мужчины в штатском.
– На пару слов, мистер Скелтон, – сказал Аллейн. – Остальные, – он повернулся к «Мальчикам», официантам и светооператору, – могут идти. О дознании вас оповестят. Извините, что задержал вас так долго. Доброй ночи.
Официанты и электрик тут же удалились. Музыканты двинулись как единое целое.
– А как же Морри? – спросил Хэппи Харт.
– Он крепко спит, и его придется расталкивать. Я позабочусь, чтобы его отвезли домой.
Помявшись, Харт уставился на свои руки.
– Не знаю, что вы подумали, – сказал он, – но он в порядке. Я про Морри. С ним правда все путем. Я хочу сказать, он чересчур себя загоняет, если можно так выразиться. Он очень нервный тип, наш Морри. Страдает бессонницей. Даже принимал таблетки от нервов. Но он в порядке.
– Они с Риверой ладили?
Музыканты ответили хором:
– Да-да. Конечно. У них все было путем.
А Харт добавил, что Морри был очень добр к Карлосу и дал ему его большой шанс в Лондоне.
Все «Мальчики» пылко согласились с этим заявлением – за вычетом Скелтона. Последний стоял поодаль от коллег, а они старались на него не смотреть. Он был высоким и смугловатым малым с узкими глазами и острым носом. Рот у него был маленький и тонкогубый. Еще он малость сутулился.
– Ну, если это все, – неловко сказал Хэппи Харт, – мы прощаемся.
– Их адреса мы записали, так, Фокс? Хорошо. Спасибо. Доброй ночи.
И вереницей, с инструментами в руках, они вышли. В былые дни, когда клубы при ресторанах вроде «Метронома», «Квагса» или «Унгарии» закрывались не ранее двух ночи, «Мальчики» работали ночи напролет, а после иногда отправлялись играть в частные дома. Это были лондонцы, которые разъезжались по домам с бледными лицами и проступающей щетиной в тот час, когда вода веером разлетается из гигантских шлангов по Пиккадилли и Уайтхоллу. Единственно трезвые среди ночных гуляк, они ложились в кровать, когда позвякивали первые тележки молочников. Летом они раздевались на рассвете, когда только-только чистили перья воробьи. С таксистами, гардеробщиками, официантами и комиссарами полиции их роднила утрата всяческих иллюзий.
Аллейн посмотрел им вслед, потом кивнул Фоксу, на что тот обратился к Цезарю Бонну и Дэвиду Хэну, мрачно притулившимся у двери в контору.
– Возможно, джентльмены согласятся пройти внутрь, – предложил он.
Они покорно поплелись следом за ним, а Аллейн повернулся к Скелтону:
– Так вот, мистер Скелтон.
– С чего это вам взбрело, – сразу ощетинился Скелтон, – меня задерживать? У меня дом есть, как и у всех остальных. Хотя как я туда, черт побери, попаду, никого не интересует.
– Мне очень жаль. Знаю, вам очень неприятно, но ничего не поделаешь.
– Не понимаю почему.
Дверь открылась изнутри, и вышли двое полицейских, между ними расхлябанной марионеткой повис Морри Морено. Лицо у него было мертвенно-бледное, глаза полуоткрыты. Он тяжело дышал ртом и издавал жалобные звуки, совсем как обиженный ребенок. За ними на пороге показался доктор Кертис. Из офиса всю сцену наблюдали Бонн и Хэн.
– В порядке? – спросил Аллейн.
– Сойдет. Только наденем на него пальто.
Констебли поддерживали Морри, пока доктор Кертис не без труда запихивал дирижера в приталенное пальто. В ходе этой борьбы на пол выпала дирижерская палочка Морри. Выйдя из офиса, Хэн ее подобрал.
– Видя его таким, вы ни за что бы не подумали, – сказал он, печально ее рассматривая, – какой прекрасный он был дирижер.
Доктор Кертис зевнул.
– Эти ребята уложат его в постель, – сказал он. – Я поехал, если больше вам не нужен, Рори.
– Конечно, поезжайте.
Шаркающая процессия скрылась в фойе. Фокс вернулся в офис и прикрыл за собой дверь.
– Хорошо же отправляется домой дирижер первоклассного оркестра, – сердито сказал Скелтон. – В компании двух шпиков.
– Они будут крайне тактичны, – откликнулся Аллейн. – Присядем.
Скелтон ответил, что так насиделся, что у него заднее место онемело.
– Давайте уже к делу, бога ради. С меня хватит. Что у вас?
Аллейн достал блокнот.
– Мне нужна дополнительная информация. И думаю, вы можете ее предоставить. Но конечно, давайте сразу к делу.
– Почему я? Я знаю не больше других.
– Вот как? – неопределенно переспросил Аллейн. Он поднял глаза. – Как по-вашему, каков из лорда Пастерна барабанщик?
– Отвратительный. Ну и что?
– Остальные были того же мнения?
– Они знали. Разумеется. Это дешевая шумиха. Потрафить снобам. – Сунув руки в карманы, он начал расхаживать взад-вперед, погоняемый, по всей видимости, обидой. Аллейн ждал.
– Когда случается нечто, – громко объявил Скелтон, – вот тогда видно, насколько прогнило все общество. Я не стыжусь моей работы. И с чего мне, черт побери, стыдиться? Она мне интересна. Она не проста. Она требует труда, усердия, и если кто-то вам скажет, что шедевры в нашем жанре пустяк, несет околесицу. В нем что-то есть. Он лихой и умный, и надо крепко мозгами раскинуть прежде, чем хорошо сыграешь.
– В музыке я не разбираюсь, – дружелюбно признался Аллейн, – но могу себе представить, что с технической точки зрения ваша бывает почти чисто интеллектуальной. Или я глупости говорю?
Скелтон уставился на него свирепо.
– Вы недалеки от истины. Многое из того, что мы играем, конечно, пошлятина. Им, – он дернул головой в сторону пустого ресторана, – такое нравится. Но есть и другое, вот-вот, совсем другое. Будь у меня возможность выбирать, я играл бы в группе, которая делает что-то действительно стоящее. В стране, которой управляли бы почестному, я мог бы выбирать. Я мог бы сказать: «Вот на что я способен, и это лучшее, на что я способен», – и меня направили бы по нужным каналам. Я коммунист, – объявил он громко.
Аллейну внезапно и живо вспомнился лорд Пастерн, но он промолчал, и после паузы Скелтон продолжил:
– Я сознаю, что работаю на самую гнилую часть сбрендившего социума, но что поделаешь? Это моя работа, приходится принимать ее как есть. Но случившееся сегодня? Уйти со сцены и дать придурковатому старому лорду выставлять себя на посмешище за моим инструментом да еще позволить уйму заезженных эффектов подпустить… Что, похоже, что мне нравится? Где мое самоуважение?
– А как так вышло? – спросил Аллейн.
– Морри устроил, потому что… – Осекшись, он накинулся на Аллейна. – Эй! – взревел он. – Чего ради все это? Что вам надо?
– Как и лорду Пастерну, – беспечно ответил Аллейн, – мне нужна правда. Вы сказали, все устроил Морено… Из-за чего?
– Я же вам говорил – чтобы потрафить снобам.
– И остальные согласились?
– У них нет принципов. О да. Они-то руками-ногами уцепились.
– Ривера, скажем, против этой мысли не протестовал?
Скелтон ярко покраснел.
– Нет, – буркнул он.
Аллейн заметил, как его карманы оттопырились из-за сжатых в них кулаков.
– Почему?
– Ривера ухлестывал за девчонкой. Приемной дочкой Пастерна. Он всячески хотел выставить себя героем перед стариком.
– И вы из-за этого очень рассердились, так?
– Кто говорит, что я рассердился?
– Морено так сказал.
– Ха! Еще один продукт нашей так называемой цивилизации. Только посмотрите на него.
Аллейн спросил, известно ли ему, что Морри употребляет наркотики. Скелтон, похоже, разрываясь между желанием фанатика выложить все начистоту и смутной настороженностью, заявил, что Морри дитя своего времени и обстоятельств. Он побочный продукт, сказал Скелтон, циничного и лишенного идеалов общества. Фразы падали с его губ с размеренностью скандируемых лозунгов, а Аллейн слушал и наблюдал, чувствуя, как в нем пробуждается любопытство.
– Мы все знали, – говорил Скелтон, – что он глотает какие-то таблетки, чтобы не скопытиться. Даже он знал, я про старого Пастерна. Он как-то пронюхал и, надо думать, выведал, откуда они берутся. Сразу было видно. Морри чертовски переменился. По-своему он был неплохим малым. Немного шутник. Всегда нас разыгрывал. Он и с даго из-за этого поссорился.
– Вы про Риверу?
– Ну да. Морри раньше обожал розыгрыши. Запихивал пищалку в саксофон или прятал колокольчик в рояль. Ребячество. Он как-то добрался до аккордеона Риверы и натолкал клочков бумаги между клавишами, чтобы их заклинило. Только на время репетиции, разумеется. Ривера вышел во всем великолепии, напомаженный, набриолиненный, растянул аккордеон. И… ничего, ни звука. Морри расплылся в улыбке, так что чуть щеки не треснули, а «Мальчики» хмыкали. Трудно было не расхохотаться. Ривера чуть зал не разнес, вышел из себя и вопил, мол, сейчас же уходит. Морри пришлось адски потрудиться, его успокаивая. Та еще была проделка.
– Розыгрыши… – протянул Аллейн. – Странное увлечение, на мой взгляд.
Скелтон глянул на него проницательно.
– Эй, только не заберите себе чего в голову. Морри в порядке. Морри ничего подобного бы не выкинул. – Он коротко рассмеялся и с отвращением добавил: – Морри пришил Риверу! Маловероятно.
– Но наркозависимость… – начал Аллейн, и Скелтон раздраженно его прервал:
– Вот вам, пожалуйста! Я же говорил, мы все знали. По воскресеньям он отправлялся на вечеринки с какой-то компанией.
– Есть идеи, кто это был?
– Нет, я никогда не спрашивал. Мне неинтересно. Я пытался ему сказать, что он себя до беды доведет. Однажды пытался. Ему это не понравилось. Он мой босс, и я заткнулся. Я все бросил бы и ушел в другой оркестр, но привык работать с этими ребятами, а они играют лучше многих.
– Вы никогда не слышали, где он берет наркотики?
– Слышать-то никогда не слышал, разумеется.
– Но возможно, у вас есть догадки.
– Возможно.
– Поделитесь со мной?
– Я хочу знать, к чему вы клоните. Я должен защищать себя, верно? Я люблю, когда все начистоту. У вас вроде есть мыслишка, мол, раз я осматривал пушку Пастерна, то мог и затолкать в дуло кусок дурацкого зонтика. Не хотите перейти к делу?
– Перейду, – согласился Аллейн. – Я попросил вас остаться по этой причине и потому, что несколько минут вы находились наедине с лордом Пастерном в комнате оркестрантов. Это было после того, как ушли со сцены, и до его выхода. Насколько я понимаю, в настоящий момент нет никакой связи между вашим возможным соучастием в преступлении и тем фактом, что Морено принимает наркотики. Как офицер полиции, я озабочен распространением наркотиков и его каналами. Если вы в силах помочь мне любой информацией, я был бы благодарен. Так вам известно, откуда Морено получал таблетки?
Скелтон размышлял, сдвинув брови и выпятив нижнюю губу. Аллейн поймал себя на том, что строит догадки относительно его происхождения. Какое скопление обстоятельств, провалов и неудач именно данного человека привело к таким умонастроениям? Каким был бы Скелтон, сложись его жизнь иначе? Коренятся ли его взгляды, его язвительность, его подозрительность в искренности или в каком-то смутном ощущении, что он стал чьей-то жертвой? На что они способны его подвигнуть? И наконец Аллейн задал себе неизбежный вопрос: возможно ли, что перед ним убийца?
Скелтон облизнул губы.
– Торговля наркотиками, – сказал он, – сродни любому рэкету в капиталистическом обществе. Настоящие преступники – боссы, бароны, большие шишки. Их никогда к суду не привлекают. Ловят как раз маленьких людей. Вот и подумайте над этим. Глупые сантименты и большие слова не помогут. Я ни в грош департамент полиции вашей страны не ставлю. Да, машина-то эффективная, но не на тех работает. Но наркотики, с какой стороны ни посмотреть, скверная штука. Ладно. Тут я буду сотрудничать. Я скажу, откуда Морено брал дурь.
– И откуда, – терпеливо переспросил Аллейн, – Морено брал дурь?
– У Риверы! – рявкнул Скелтон. – Вот вам! У Риверы.
