Позднее, но еще до того, как наводнение окончательно схлынуло, Донт повез Риту на «Коллодионе» обратно к ее затопленному дому. Непосредственно до входа они доплыли на маленькой гребной лодке, и, когда Донт шагнул из нее на крыльцо, чтобы сильным толчком открыть заклинившую дверь, вода доходила ему до колен. Сырая полоса на стенах по периметру комнаты обозначала максимальный уровень паводка – на три фута выше нынешнего. Ниже этой линии краска пузырилась и отслаивалась. Отступая, река выложила на сиденье стула сложный – только что не осмысленный – узор из веточек, песка и еще невесть какого мусора. Хорошо еще, что Рита предусмотрительно поставила синее кресло на штабель ящиков: высокая вода добралась до его ножек, но подушки остались сухими. Красный коврик, казалось, пребывал в нерешительности, плавать ему или тонуть: малейшая волна нарушала этот баланс. И повсюду стоял тяжелый, неприятный запах.

Донт шагнул в сторону, пропуская Риту, и та вброд пересекла гостиную. Наблюдая за ее лицом, Донт дивился выдержке и спокойствию, с которым она оценивала нанесенный ущерб.

– Чтобы все здесь просохло, понадобятся недели, – сказал он. – А то и месяцы.

– Да, скорее всего.

– Но где вы будете жить все это время? В «Лебеде»? Марго и Джонатан будут рады вашему обществу, когда дочери разъедутся по своим домам. Или к Воганам? Они вас тоже охотно приютят.

Рита пожала плечами. Сейчас ее голова была занята другими, более важными мыслями, по сравнению с которыми затопленный дом казался несущественной житейской неприятностью.

– Начнем с книг, – сказала она.

Он добрел до шкафа и обнаружил, что все нижние полки пусты, а книги с них перемещены на полки выше уровня потопа.

– Я смотрю, вы успели подготовиться к паводку.

Она пожала плечами:

– Когда живешь рядом с рекой…

Он передавал ей книги небольшими стопками, а она через окно складывала их в лодку, край борта которой приходился чуть ниже подоконника. Работали молча. Один из томов она отложила в сторону, на сиденье синего кресла.

Когда с первым шкафом было покончено и лодка заметно просела под тяжестью груза, Донт поплыл к «Коллодиону» и там перенес книги в каюту. По возвращении в дом он застал Риту восседающей в кресле, которое по-прежнему стояло высоко на ящиках. Подушки местами потемнели от соприкосновения с ее мокрой юбкой.

– Всегда хотел сфотографировать вас в этом кресле.

Она оторвала взгляд от книги:

– Они прекратили поиски, не так ли?

– Да.

– Она уже не вернется.

– Нет.

Он знал, что это правда. Иногда ему казалось, что в отсутствие этой девочки весь мир запросто может исчезнуть вслед за ней. Каждый час тянулся мучительно долго, а когда он истекал, начинался столь же мучительный следующий час. Он не знал, сколько еще сможет это терпеть.

– Посмотрите, вы приложили так много усилий к спасению этого кресла, а теперь оно намокает от вашей одежды.

– Это уже не имеет значения. Вот что странно: до появления девочки мир казался таким цельным и завершенным. Потом появилась она. А теперь она исчезла, и в этом мире чего-то не хватает.

– В тот раз я обнаружил ее в реке. И у меня такое чувство, будто я однажды смогу это повторить.

Рита кивнула:

– Когда я сочла ее мертвой, мне так сильно захотелось, чтобы она была живой, что я не смогла просто взять и уйти. Я осталась там и продолжала держать ее за руку. И она ожила. Хочется сделать это еще раз, прямо сейчас. И еще я все время вспоминаю историю Молчуна – о том, что он сделал ради спасения дочери. Теперь я могу его понять. Я сама отправилась бы куда угодно, вытерпела бы любую боль, лишь бы вновь обнять свое дитя.

Она сидела в кресле над уровнем воды, а он неподвижно стоял в этой самой воде по колено. Оба не знали, что делать со своим горем. Потом, больше не обменявшись ни словом, продолжили выносить книги.

Второй шкаф был опустошен тем же манером, и Донт отправился в новый рейс к «Коллодиону».

Когда он вернулся, Рита была поглощена чтением ранее отложенной книги.

Хотя небо оставалось тускло-серым, внутри дома эту серость оживляли серебристые отблески воды, отчасти попадавшие и на Риту. Донт присмотрелся к ее лицу, то освещенному, то исчезающему в тени. Потом взглянул на зыбкую поверхность внизу, чтобы оценить четкость ее отражения. Он знал, что фотокамера неспособна уловить такие детали, доступные только живому человеческому глазу. И этот снимок стал одним из лучших в его жизни. Только место объектива заняла сетчатка его глаз, а любовь сыграла роль солнечных лучей, посредством которых это задумчивое лицо среди мерцающих отблесков запечатлелось в его душе.

Рита медленно опустила книгу на краешек кресла, но продолжила смотреть туда, где эта книга только что находилась, словно текст ее был начертан прямо в пронизанном водянистым светом воздухе.

– Что такое? – спросил он. – О чем вы думаете?

Она не пошевелилась.

– О гравийщиках, – наконец ответила она, все так же глядя в пространство.

Донт растерялся. Он никогда бы не поверил, что гравийщики способны вдохновить кого бы то ни было на столь глубокие размышления.

– Вы о рассказчиках в «Лебеде»?

– Да. – Она перевела взгляд на Донта. – Я вспомнила об этом прошлой ночью. Когда ребенок родился в рубашке.

– В рубашке?

– Так говорят о плодном пузыре. Младенец живет внутри его в период беременности. Обычно пузырь лопается при родах, но иногда – очень редко – этого не происходит. Прошлой ночью мне пришлось разрезать плодную оболочку, и младенец буквально выплыл из пузыря.

– Но при чем тут гравийщики?

– Все дело в странной истории, которую я услышала в «Лебеде». Там зашла речь о Дарвине и о происхождении человека от обезьяны, а один из них рассказал историю о том, что люди когда-то давно были подводными существами.

– Смешные выдумки.

Она покачала головой, подняла книгу и хлопнула по ней ладонью:

– Об этом написано здесь. Однажды, давным-давно, обезьяна стала человеком. И однажды, задолго до того, водная тварь выбралась на сушу и начала дышать воздухом.

– В самом деле?

– В самом деле.

– И что дальше?

– И вот однажды, двенадцать месяцев назад, маленькая девочка, которая должна была утонуть, почему-то не утонула. Она долго пробыла под водой и казалась мертвой. Вы ее достали из воды, и я установила, что у нее нет ни пульса, ни дыхания, а ее зрачки расширены. По всем признакам она умерла. Но потом оказалось, что она жива. Как такое возможно? Мертвецы не возвращаются к жизни. Допустим, погружение в холодную воду резко снижает пульс. Может ли мгновенное погружение в очень холодную воду настолько замедлить циркуляцию крови, что человек будет казаться мертвым? Звучит слишком неправдоподобно. Но если вспомнить, что каждый из нас проводит первые девять месяцев своей жизни погруженным в жидкость, такую возможность уже нельзя исключить безоговорочно. Теперь вспомним, что все мы, кто сейчас ходит по земле и дышит кислородом, в далеком прошлом произошли от подводных существ – что наши предки когда-то жили в воде, как мы сейчас живем на суше, – вспомним об этом, и тогда не станет ли абсолютно невозможное чуточку ближе к допустимому?

Она сунула книгу в карман и протянула руку Донту, чтобы он помог ей спуститься с высоты кресла.

– Вряд ли я смогу продвинуться дальше. Похоже, этой мой предел. Идеи, догадки, теории.

Рита упаковала свои лекарства, собрала в большой узел одежду, постельное белье и свою лучшую обувь, после чего они покинули дом, даже не попытавшись закрыть за собой дверь, и перебрались на «Коллодион».

– Куда теперь? – спросил он.

– Никуда.

Она растянулась на скамье и закрыла глаза.

– Хотя бы скажите, на каком берегу реки вас высадить?

– Ни на каком, Донт. Я предпочла бы остаться здесь.

Той же ночью на узкой постели в каюте «Коллодиона», под тихий плеск речных волн, Донт и Рита любили друг друга. В темноте его руки видели то, чего не могли видеть глаза: локон ее распущенных волос, округлость грудей, пологую впадину в области поясницы, крутой изгиб бедра. Его руки видели гладкость ее ног и нежную плоть в месте их схождения. Она откликалась на его ласки, а когда Донт вошел в нее, возникло ощущение, будто его самого изнутри стремительно наводняет река. Сначала он еще сдерживал этот внутренний паводок, но затем перестал ему противиться. Далее была только река и ничего, кроме реки; и эта река была всем – пока вслед за мощной финальной волной паводок не пошел на убыль.

После этого они лежали в обнимку и тихо беседовали о до сих пор не проясненных вещах: о том, каким образом жестоко израненный Донт сумел добраться от Чертовой плотины до «Лебедя» и почему, впервые увидев девочку, все приняли ее за куклу. Почему ее ноги были в столь идеальном состоянии, словно никогда не ступали по твердой земле? Каким образом паромщик может пересекать границу между мирами, чтобы вызволить свою дочь? И почему не было ни одной истории о том, как дети посещают иные миры в поисках своих родителей? Они гадали о том, что именно увидел Джонатан из окна комнаты, в которой лежал его мертвый отец. Они говорили о загадочных историях, которые Джо черпал из своих странствий между сном и явью во время приступов слабости, и о других историях, рассказанных в «Лебеде», и пытались найти связь между ними и солнцестоянием. При этом они неоднократно возвращались к двум вопросам: «Откуда явилась эта девочка?» и «Куда она потом исчезла?». Ни к какому выводу они так и не пришли. Размышляли они и о других вещах, не относящихся к делу, но оттого не менее важных. Река ненавязчиво чуть приподнимала и опускала яхту.

И все это время его рука лежала на животе Риты, а ее рука – поверх руки Донта.

А под их руками, во влажном сосуде ее чрева, новая жизнь устремлялась против течения, к истокам.

«Скоро, – подумали оба, – кое-что случится».