Делать было нечего

Фредди было скучно. Опять. Очень медленно он продолжил заталкивать себе в анус деревянные клинышки, чувствуя, как боль до основания пронизывает его позвоночник. Он не мог точно ответить, зачем он это делает, но делать-то все равно было больше нечего, да и к тому же это занятие хоть немного, но отвлекало от унылого анализа его скучной жизни. Он где-то читал, что при поимке Альберта Фиша, при ректальном осмотре, в его заднице обнаружили горсть толстенных 15-сантиметровых гвоздей. Фредди пытался, но не смог найти гвоздей такого же размера, но зато он разжился вполне себе длинными швейными иглами. Вот только ощущения от них даже близко не походили на те, что он получал от клинышков. От этих деревянных кольев жар охватывал все его тело. Но сегодня этот номер почему-то не прошел.

Фредди попробовал грызть ногти, но к сожалению, как таковых ногтей у него уже практически не осталось, как собственно и плоти на его наполовину съеденных пальцевых фалангах. Белые кости торчали из кончиков всех его обглоданных пальцев. Фредди начал жевать куски высохшей мертвой кожи с указательного пальца, вздрагивая всякий раз, когда его зубы царапали кость. В это самое время он услышал собаку; того самого пуделя-переростка, с хроническим полиартритом и астмой, с кровоточащими язвами и мерзким кашлем. Было ощущение, что эта шавка ошивалась здесь уже целую вечность и даже не думала умирать!

Фредди громко выругался и пару раз громко хлопнул в ладоши над ушами в попытке заглушить этот мерзкий звук. Но это не помогло – он все также продолжал слышать этот захлебывающийся мокротой туберкулезный кашель из соседней комнаты, сопровождающийся оглушительным хриплым лаем, что в конечном итоге провоцировал кашлевой рефлекс еще больше. Фредди хотел крикнуть на пса, что б тот наконец отхаркнул всю мокроту, вместо того чтобы ее проглатывать, но от одной мысли об этом ему становилось плохо.

Этот удушающий кашель был самым мерзким звуком, какой-только Фредди только мог себе вообразить. От него его желудок скручивался в приступе тошноты, а голова раскалывалась так, что хотелось кричать. В приступе бешенства Фредди начал с еще большим остервенением грызть свои кровоточащие заусенцы, не обращая внимания на острые приступы боли, что пробивали его плоть с каждым укусом.

В своем обсессивно-компульсивном поведении Фредди винил только этого пуделя-мутанта. Он начал изводить эту тварь еще много лет назад, но она до сих пор так и не сдохла. Мало того, псина все также продолжала нашептывать ему в уши каждую ночь то, что с пробуждением превращалось в навязчивые идеи типа… затолкать в зад клинышки или обгрызть пальцы до костей. Как же он ненавидел эту тварь.

Как-то раз Фредди проглядывал старый семейный фотоальбом и был несказанно удивлен заметив, что эта проклятая собакa засветилась практически на каждой фотографии, вплоть до снимков его прапрабабушки. Как он не старался, но в голову упорно лезли мысли о Дэвиде Берковитце, Сыне Сэма, что обвинял соседскую собаку в том, что она на самом деле тысячелетний демон, что приказывает ему убивать. Его бабушка и дедушка одно время жили по соседству с семьей Берковец. И жили они там как раз в то время, когда Сын Сэма орудовал на улицах Нью-Йорка, держа в страхе весь город. Мысль о том, что однажды этот пёс захватит над его сознанием абсолютный контроль и он тоже пойдет убивать людей, приводила Фредди в ужас. Он должен был убить эту тварь. Вчера он вогнал в нее кухонный нож по самую рукоятку, но псина, как ни в чем ни бывало, продолжала дышать, и лаять, и кашлять, и жрать, и засирать весь дом!

Намереваясь раз и навсегда положить конец господству пуделя над его жизнью, Фредди рывком встал с кровати, остро чувствуя, как клинышки в его заднем проходе продвинулись еще глубже. Он быстро и как мог аккуратно перебинтовал свои пальцы туалетной бумагой на манер бинтов, что моментально пропитывалась кровью. Никаких больше пистолетов, яда или ножей. Теперь Фредди были нужны железобетонные гарантии того, что это существо не выживет. Он собирался спалить её ко всем чертям!

Фредди открыл дверь спальни и вышел в коридор, громко матерясь в моменты, когда вступал ногой в вязкие, зеленые и вонючие испражнения, что были навалены кучами на полу по всему дому.

- Ебучая псина, - проворчал он себе под нос.

Ему пришлось прикрыть нос махровым полотенцем из ванны, так как отвратный запах прогнившей свинины, исходивший от больной полудохлой собаки смешивался с вонью экскрементов и ударной волной пробивался в ноздри, шел прямиком через гортань в его желудок, вызывая обильную выработку желчи и желудочного сока. Фредди на секунду остановился в попытке унять нарастающий приступ тошноты, что подкатывал к самой глотке. Спасло лишь то, что его желудок был пуст, и он смог противостоять вонючему штурму собачьего дерьма и продолжить свой путь на кухню, где, как он знал, в данный момент обитало это жуткое создание.

- Привет, мам, - сказал Фредди и добросовестно нагнулся, дабы поцеловать ее в иссохшую щеку.

Это движение потревожило полчища мух, что массово откладывали яйца ей в глазницы и питались коктейлем из физиологических жидкостей, что сочились из ее тела. Её волосы шевелились от копошащихся в них личинок и тех же самых мух. Ее туловище вибрировало от активности паразитов, что беспрерывно поедали ее плоть, обгладывая ее до самых костей.

Фредди громко вскрикнул и наподдал псу под зад, увидев, как тот отгрызает увесистый кусок с голени его матери, что каким-то образом еще оставался нетронутым. Пес взвизгнул и отбежал назад, волоча за собой метры синевато-пурпурных кишок, что болтались с прошлогодней попытки Фредди выпотрошить эту псину. Во время лая собачьи мозги ходили ходуном в её пробитой и скошенной на бок черепушке. Это Фредди как-то на Рождество пробовал оприходовать эту тварь бейсбольной битой. Ее затасканная и вонючая белая шерсть была вся пропитана высохшей кровью от многочисленных выстрелов, которыми Фредди пытался ее прикончить многие годы, и ножа для разделки мяса, которым он на днях пытался отрезать этой твари голову, и рукоятка которого до сих пор торчала из ее шеи.

Увидев его приближение эта, до смешного гротескная собачатина, зарычала, а после громко залаяла, убегая от него в другую комнату, хромая и спотыкаясь о собственные потроха, пачкая кухонный линолеум кровью и желчью, что и так был донельзя увожен кучами экскрементов, как от этой же псины, так и от мертвой матери Фредди. Он до сих пор помнил то извержение мочи и самого натурального говна, что хлынули рекой из трупа его матери, когда она попала под его горячую руку, защищая эту злоебучую шавку.

- Она всегда была членом нашей семьи! Ты не можешь ее убить!

- Я отлично знаю, что она десятилетиями жила в нашей семье, а ты не находишь в этом ничего странного? Эта проклятая тварь не может умeреть! Сама посмотри.

И он наставил револьвер “Смит и Вессон” на пуделя-мутанта-переростка, в то время как его мать резко вскочила, прикрыв собой эту псину. Пуля пронзила ее тело примерно между лопаток и вышла с фонтаном крови в районе солнечного сплетения. Тяжело дыша, она уселась за стол, и, не прекращая дымить эти дешевые вонючие самокрутки с запахом древесного угля, начала поносить его на чем свет стоит за то, что он не ребенок, а сплошное разочарование. Поток брани продолжался до тех пор, пока ее сердце не остановилось. Он терпеливо слушал всю эту оскорбительную тираду, каждое злобное слово которой буквально со вистом и хрипами выжималось из ее заполняющихся кровью легких, в которой она буквально тонула. Ее последними словами было что-то наподобие:

- Ты жалкое создание! Твоему отцу тогда следовало кончить на простыни, а не в меня! И даже думать не смей трогать мою собаку!

С того самого момента Фредди многократно усилил свои попытки убить эту тварь. И в данный момент эта собачатина пожирала единственного человека в этом доме, что любила её по настоящему всем сердцем.

- Неблагодарное сучье отродье! И она еще пыталась тебя защищать! - взвыл Фредди не своим голосом.

Вместо ответа собака как ни в чем не бывала начала вылизывать свой зад.

В кладовке у Фредди была припасена канистра с керосином, и он направился прямиком за ней. Собака начала громко выть и лаять, с перерывами на жуткий кашель, а после поковыляла к входной двери, где начала с остервенением царапать дешевый алюминий, в попытке вырваться на свободу. Она нутром чувствовала, что Фредди удумал что-то нехорошее.

В тоже время у Фредди была канистра с керосином, коробок спичек и дьявольский блеск в глазах. Он загнал животное в угол и начал основательно обливать ее горючей жидкостью.

“Не делай этого Фредди. Ты горько пожалеешь. Если ты от меня не отьебешься, то завтра я твой маленький хер на тёрке для сыра в порошок сотру, вот увидишь!”

Но Фредди уже давно привык к ее угрозам и ему было глубоко наплевать, что там тявкает эта псина. Её время было на исходе. Фредди бросил в пуделя зажженный спичечный коробок, а после наклонился в тумбу под раковиной в поисках огнетушителя, в то время как собака громко выла и визжала в неописуемой агонии. В этой псине определенно было что-то весьма странное. Нормальные псы ТАК не кричат и не разговаривают, точно также как они не живут после того, как их пронзают ножом, пристреливают, забивают битой или же потрошат.

Полыхая, собака пробовала кусать огонь. Её клыки были обнажены в угрожающем рыке, словно непосредственный источник боли был где-то поблизости. Пламя быстро распространилось по спине, истребляя на своем пути колтуны шерсти и пробираясь напрямую к тканям и органам животного. Та незначительная жировая прослойка, что таки имелась на её исхудавшем теле, послужила для огня отличным катализатором. Плоть пуделя начала покрываться пузырями и истекать соками словно шматок сырой свинины на сковородке. Её глаза шипели и трещали в глазницах, словно желтки у яичницы-глазуньи, а после громко лопнули.

Когда почерневший собачий скелет рухнул на пол, Фредди не смог сдержать крика радости, и как только тварь перестала двигаться, Фредди обдал ее тушу струей из огнетушителя. Также ему пришлось пройтись по стенам, так как огонь успел перескочить на обои. Минуя обгоревшие куски собачей плоти, он вышел из кухни и направился вниз по коридору до самой спальни, останавливаясь только для того, чтобы отключить пищащие дымовые датчики парой ударов бейсбольной биты. В доме стало непривычно тихо без мерзкого кашля и хриплого лая. Единственный шум издавали полчища жужжащих мух, облепивших труп его матeри, что был слышен даже через закрытую дверь ее спальни. Как бы странно это не было, но этот гул его успокаивал. Словно это жужжание было своего рода колыбельной, которой мама призывала его ко сну. Фредди лег в кровать и в ту же минуту груз тяжести всех последних лет улетучился в одно мгновение. Он провалился в глубокий и спокойный сон, в котором он снова был младенцем на руках любящей матери, пытаясь вспомнить каким на вкус было молоко из ее необьятных грудей.

Когда спустя несколько часов Фредди наконец проснулся, то услышал все тот же хриплый лай, в перемешку с удушающим кашлем туберкулезника, что будил его каждое утро его жизни. Его левое ухо наполняли слюни и сопли, сочившиеся из влажной пасти тысячeлетнего демона, того самого, что приказывал Девиду Берковецу направлять пистолет 44-го калибра на парочки на улицах Нью-Йорка, нашептывая ему это во сне. На изьеденном молью ковре, четко виднелись следы черного пепла от запертой двери в его спальню, прямиком к его кровати. Эта чертова тварь опять взломала его замок! Фредди громко выругался, когда обнаружил в своей руке терку для сыра, после чего начал с усердием тереть ею головку собственного члена. Он не был уверен по какой именно причине он это делает, но делать-то все равно было больше нечего.