– Подойди сюда, мальчик, дай на тебя взглянуть.

Эрнест сделал шаг вперед, потом другой – и посмотрел в лицо своему дяде.

Эрнест был симпатичным мальчиком лет тринадцати, с большими темными глазами, черными кудрявыми волосами и той особой печатью породы на лице, которая всегда отличает англичанина из хорошего рода.

Дядя, казалось, бросил на него рассеянный взгляд, однако это впечатление было обманчивым, на самом деле он оглядел мальчишку с ног до головы. Помолчав, он снова заговорил:

– Ты мне нравишься, мальчик.

Эрнест молчал.

– Насколько я понимаю, твое второе имя – Бейтон. Я рад, что они назвали тебя Бейтоном; это девичья фамилия твоей бабушки, добрая старая фамилия. Эрнест Бейтон Кершо. Кстати, ты когда-нибудь имел дело с другим твоим дядей, сэром Хью Кершо?

Щеки мальчика вспыхнули.

– Нет, никогда; и никогда не хотел этого.

– Почему же?

– Потому что, когда моя мама написала ему перед смертью, – тут голос мальчика дрогнул, – сразу после того, как банк лопнул и все ее деньги пропали, он ей ответил, что поскольку его брат – я имею в виду моего отца – женился на нежелательной особе, он не видит никаких причин заботиться о его вдове и сыне; впрочем, он послал ей пять фунтов. Она отослала их обратно.

– Узнаю твою мать; благородство у нее было в крови. Твой дядя, должно быть, мерзавец – кроме того, он солгал. Твоя мать происходит из куда более благородного рода, чем Кершо. Кардусы – одна из самых старинных семей в восточных графствах. Знай, мальчик, наша семья жила в Фенн-он-Линн много столетий, до тех самых пор, пока твой дед, бедный слабый человек, не был вовлечен в судебное разбирательство и не пустил семью по миру. Все на первый взгляд было по закону… но скоро, очень скоро все вернется. Кстати, у этого сэра Хью всего один сын. Знаешь ли ты, что если с ним что-то случится, то ты будешь следующим наследником? В любом случае ты станешь баронетом.

– Не нужно мне его титула, – хмуро ответил Эрнест, – и вообще ничего от него не нужно.

– Титул, мальчик, – это невещественное наследство, которым человек никому не обязан. Оно ему не достается – оно ему просто принадлежит. Однако скажи мне, когда в точности он прислал те пять фунтов – я имею в виду, за сколько времени до смерти твоей матери?

– Примерно за три месяца.

Мистер Кардус некоторое время молчал, нервно барабаня белыми пальцами по столу, а затем снова заговорил:

– Я надеюсь, моя сестра не умерла в нищете, Эрнест?

– За две недели до ее смерти у нас почти не осталось еды, – спокойно и прямо ответил мальчик.

Мистер Кардус отвернулся к окну, и тусклый свет декабрьского дня отразился от его совершенно лысой головы. Прежде, чем снова заговорить, он отступил в тень – возможно, чтобы скрыть нечто, похожее на слезы, переливающиеся в его добрых черных глазах.

– Почему же она не обратилась ко мне? Я бы мог помочь ей.

– Она говорила, что вы поссорились, когда она вышла замуж за моего отца, и что вы сказали ей никогда больше вам не писать и не обращаться к вам – и что она никогда этого не сделает.

– Тогда почему этого не сделал ты, мальчик? Ты ведь знал, как обстоят дела.

– Потому что однажды мы уже обратились за помощью. Я не хотел снова просить.

– Ну да, – пробормотал Кардус, – ты унаследовал семейный характер. Бедняжка Рози, голодающая, на пороге смерти – и я со своими нелепыми обидами… О мальчик, мальчик, когда станешь мужчиной, никогда не создавай себе идолов, ибо они затмевают здравый смысл. В таком храме больше нет места ничему другому, забыто все – обязанности, голос крови, иногда даже сама честь. Взгляни на меня: у меня есть такой идол – и он заставил меня забыть о моей сестре и твоей матери. Не напиши она перед самой смертью – я не вспомнил бы и о тебе.

Мальчик удивленно уставился на мистера Кардуса.

– Идол?

– Да, – все так же задумчиво сказал дядя, – именно идол. Идолы есть у многих людей, их обычно держат в шкафу, запертыми вместе с семейными скелетами; иногда это вообще одно и то же. У идолов много имен; чаще всего это имя женщины, иногда страсть, а вот добродетель – не часто.

– Как же зовут вашего идола, дядя? – спросил, заинтересовавшись, мальчик.

– Моего? О, это неважно.

В этот момент распахнулась дверь в углу, и в комнату вошла высокая костлявая женщина с пронзительными, похожими на бусины, глазами.

– Сэр, мистер де Талор ждет вас в конторе.

Мистер Кардус тихонько присвистнул.

– О, скажи, что я уже иду. Кстати, Грайс, этот юный джентльмен будет жить с нами, его комната готова?

– Да, сэр. Мисс Дороти позаботилась об этом.

– Хорошо. Где мисс Дороти?

– Она отправилась в Кестервик, сэр.

– О… а мастер Джереми?

– Он где-то здесь, сэр. Недавно я видела его с подстреленным хорьком за спиной.

– Скажи Сэмпсону или слугам найти его и прислать сюда, к мастеру Эрнесту. Это все, спасибо, Грайс. Ну, Эрнест, мне надо идти. Надеюсь, ты будешь здесь счастлив, мой мальчик, когда твое горе уляжется. Джереми будет тебе товарищем – он, конечно, неотесан и довольно груб, это правда, но все же это лучше, чем ничего. Кроме того, есть еще Дороти – тут голос мистера Кардуса явственно смягчился, – но она девочка.

– Кто такие Дороти и Джереми? – перебил его племянник. – Это ваши дети?

Мистер Кардус немного рассердился, и это было заметно. Густые белые брови сошлись в одну линию над темными глазами.

– Дети, вот еще! – довольно резко ответил он – У меня нет детей! Они мои подопечные. Их фамилия Джонс.

С этими словами он вышел из комнаты.

«Что ж, он крепкий орешек, – подумал Эрнест, оставшись в одиночестве. – Не думаю, что мне когда-нибудь доводилось видеть такую блестящую лысину. Интересно, а маслом он ее смазывает? Во всяком случае, он добр ко мне. Возможно, было бы лучше, если бы мама написала ему раньше. Тогда она могла бы остаться жива…»

Поспешно вытерев руками слезы, выступившие на глазах при мысли об умершей матери, Эрнест направился к большому камину и внимательно осмотрел его изнутри, а также внимательно изучил старинную голландскую плитку, которой камин был выложен. Потом мальчик надел свое пальто, чтобы согреться, и продолжил обследовать комнату. Она заслуживала интереса, самой примечательной ее особенностью были старинные дубовые панели на стенах. Они тянулись высоко вверх, до самого потолка, а тот поддерживался мощными стропилами из того же дуба; из дуба были сделаны и ставни на узких окнах, выходящих на море, и двери, и массивный стол, и даже каминная полка. Такое количество благородного дуба, безусловно, придавало комнате солидности и величия, однако веселой ее назвать было трудно – не делали ее жизнерадостнее даже многочисленные доспехи и сверкающее оружие, развешанные по стенам. Одним словом, это была замечательная комната, но на посетителей она производила несколько гнетущее впечатление.

Не успел Эрнест прийти к такому заключению, как обстановка в комнате заметно оживилась, поскольку двери распахнулись, пропуская здоровенного бультерьера довольно устрашающего вида, который немедленно стал устраиваться перед камином, где, очевидно, привык лежать. Увидев Эрнеста, он остановился и принюхался.

– Привет, – сказал Эрнест. – Хорошая собачка!

Бультерьер зарычал и оскалил зубы. Эрнест выставил вперед ногу, чтобы защититься от возможного нападения. Пес оценил этот дар, немедленно вонзив в ногу зубы. Эрнест почувствовал сильную боль, но постарался не показать страха, схватил кочергу и так сильно ударил пса по голове, что кровь заструилась из раны, и чудовище, оставив свою жертву, с воем умчалось прочь.

Эрнест все еще упивался своей победой, когда дверь снова распахнулась, на этот раз от яростного толчка, и на пороге появился мальчик. Примерно одного возраста с Эрнестом, чумазый и широкоплечий, с отросшими волосами и довольно невыразительным лицом, на котором, впрочем, сейчас пылали яростью огромные серые глаза. Увидев Эрнеста, мальчик насупился и шагнул вперед – в точности, как это недавно сделал бультерьер.

– Это ты ударил мою собаку? – спросил он.

– Я ударил собаку, но я… – вежливо и спокойно начал Эрнест.

– Мне не нужны никакие «но». Драться умеешь?

Эрнест поинтересовался, задан ли этот вопрос с целью получения общей информации или для какой-то конкретной цели. На это он услышал только нетерпеливое:

– Драться умеешь?!

Немного поразмыслив, Эрнест ответил, что при известных обстоятельствах он может сражаться, как дикий кот.

– Тогда берегись: я собираюсь проделать с твоей головой то же, что ты сделал с моей собакой!

Эрнест со всей доступной вежливостью возразил на это, что обороняться он будет всеми доступными средствами.

На это Джереми Джонс – а это был именно он – ответил уже действием, стремительно кинувшись на Эрнеста; его волосы развевались, как у свирепого краснокожего индейца. Он со всей силы ударил Эрнеста в левый глаз, и тот растянулся на полу. Немедленно вскочив на ноги, Эрнест вернул удар, и через секунду они оба покатились по полу, от всей души награждая друг друга тумаками и пинками. Было вполне очевидно, за кем, в конечном счете, останется победа, потому что Джереми даже в столь нежном возрасте обладал уже недюжинной силой, которая впоследствии и сделала его столь заметным персонажем этой истории, и неминуемо должен был сокрушить соперника. Однако Эрнест сражался столь отчаянно и с таким полным пренебрежением к последствиям этой драки, что ему все еще удавалось сдерживать напор Джереми. К счастью для него, Судьба решила вмешаться, пока чаши весов еще медлили склониться в одну или другую сторону. Вмешалась же она, приняв облик маленькой женщины – по крайней мере, выглядела она именно так, – которая внезапно появилась перед дерущимися с личиком, исполненным негодования, и грозно выставленным вперед указательным пальцем.

– Противные мальчишки! Что скажет Реджинальд, хотелось бы мне знать? Джереми, ты ужасный мальчик! Мне стыдно, что ты мой брат. Поднимайтесь сейчас же!

– Мой глаз! – прошепелявил Джереми, поскольку губа у него была разбита. – Это Долли!