Книга седьмая
Как выжить в век перфекционизма

Остин Хайнц стоял у окна своей квартиры, глядя на уличные огни Сан-Франциско, отражавшиеся в его глазах искрами разыгравшегося костра. Он был одет в свой обычный прикид из шлепанцев, синих джинсов и жилетки марки The North Face поверх рубашки, а его длинные, как у рок-звезды, волосы спадали на плечи. Когда он ходил в школу в Северной Каролине, его задирали, иногда жестоко – причиной тому было отсутствие в нем большой физической силы и социальной уверенности. Его прозвали Профессором. Он имел гениальную способность быстро усваивать огромный объем сложной информации, а когда приходил к собственному мнению (часто после долгого периода напряженного труда), то нередко заявлял о нем бесцеремонно и в провокационной форме. Остин плохо понимал людей. Он с трудом заводил друзей и страдал депрессиями. Но сейчас, в свои тридцать лет, он жил в паре кварталов от собственной лаборатории, в многоквартирной высотке в технологичном районе Сан-Франциско с панорамным видом на мост Бэй-Бридж, бейсбольный стадион и потрясающую гавань. Он принадлежал к классу «основателей» в Кремниевой долине, работая ради процветания и прогресса, ради решения общечеловеческих задач, талантливо и упорно, словно оживший герой Айн Рэнд. Его идее и компании – Cambrian Genomics – предстояло изменить все, в этом он не сомневался. Он всякий раз повторял инвесторам и журналистам, что разрабатываемые им инструменты однажды станут мощнее водородной бомбы.

Представьте, если бы можно было создать идеального человека. Этот процесс напоминал бы написание приложения, только вместо компьютерного кода вы бы программировали при помощи ДНК. Сам творческий процесс требовал бы только смартфона (и программы под названием Genome Compiler), а затем результат отправлялся бы по электронной почте в лабораторию Остина. Там они изготовили бы ДНК в соответствии с вашими требованиями и прислали вам почтой. В конце концов, ДНК – не живое существо. Это полимер, сочетание четырех химических веществ. Из этой ДНК теоретически можно было бы создать самые продвинутые формы жизни. Например, гения, невосприимчивого ни к каким болезням. Или бессмертного человека. Ведь мы стареем и умираем лишь потому, что такова заложенная в ДНК программа, прописывающая соответствующие процессы. Достаточно просто избавиться от нее. Переписать. Почему бы и нет?

И почему только люди? Можно было бы проектировать и создавать любые формы жизни, какие только вздумается. В будущем мы бы не оставляли это на усмотрение небрежной природы, вечно подмешивающей в ДНК сотни тысяч мелких изъянов, вызывающих скорби, болезни и смерть. Все бы синтезировалось, творилось ради определенной цели. Включая наших детей, включая нас самих. Нас сдерживали бы только наши собственные способности к программированию ДНК и воображение. В конечном счете исчезла бы даже потребность в дорогом оборудовании. Мы смогли бы сконструировать хоть Курозавра Рекса на экране компьютера и через несколько минут увидеть, как он выбегает из принтера. И не было бы даже никаких оснований ограничиваться перетасовкой уже имеющихся компонентов. Все живое состоит всего-навсего из двадцати аминокислот. Почему бы не расширить этот ассортимент? Придумать нечто новое? Добавить, скажем, металлы в растения и животных? Вы только вообразите перспективы. Представьте, какие проблемы удалось бы решить.

Если бы все планы Остина осуществились, мы получили бы не только «Парк Юрского периода», но заодно и «Терминатора». Однако из этого вовсе не обязательно следует, что будущее от Cambrian Genomics напоминало бы фильм-катастрофу. Искоренив все болезни, даровав людям вечную жизнь и решив некоторые из самых злободневных технических проблем планеты, не уничтожив ее при этом, мы могли бы значительно облегчить человеческую долю. Конечно, нельзя спорить с тем, что лишь безумец всерьез станет говорить о рае на Земле. Однако разве нужно быть сумасшедшим, чтобы прийти к выводу, что с такой технологией мы сумели бы, пусть на дюйм, а то и на милю, приблизиться к нему? Если Дуглас Энгельбарт был провидцем информационной эпохи, то, возможно, история однажды вознесет на пьедестал и Остина как одного из его наследников: неугомонного, оптимистичного, социально неадаптированного пророка грядущей синтетической эпохи, главная цель которой – изменить не человеческий интеллект, но самого человека.

Все началось в Университете Дьюка, когда, работая над исследовательским проектом в области синтетической биологии, Остин придумал новый и эффективный способ синтеза ДНК, обещавший на порядок сократить расходы – с десятков тысяч долларов до нескольких тысяч. «Все остальные синтезируют ДНК некорректно, а затем пытаются исправить ее, – говорил он. – Мы ничего не исправляем. Мы просто видим, что подходит, а что не годится, а затем используем нужные фрагменты». Это внушительное сокращение стоимости синтеза должно было позволить обращаться с ДНК как с информацией, то есть чем-то недорогим в производстве, готовым к пересылке электронной почтой и программируемым. Когда Остину было около 25 лет, он работал в Сеульском национальном университете в Южной Корее и разработал концепцию «ДНК-принтера» для осуществления выборки, а затем решил, что можно добиться большего прогресса в частном секторе. В двадцать семь он сжег несколько мостов и вернулся в США с 300 долларами в кармане. Тогда он был просто очередным умником с Западного побережья, которому не терпелось изменить мир.

Для проверки изобретенной технологии Остин вместе с коллегами решили создать светящийся куст, скопировав часть ДНК-кода светлячка и вставив его в клетки растения. Испытание прошло успешно. Растение-гибрид светилось в темноте. Они решили выставить его на продажу. Потраченные на рекламное видео 10 000 долларов, а за шесть недель – 484 013 долларов, после чего им поступило заказов почти на миллион. Остин основал Cambrian Genomics и привлек 10 млн долларов венчурного капитала, включая вложения миллиардера и сооснователя PayPal Питера Тиля. Cambrian Genomics начала сотрудничать с крупными международными компаниями, такими как Roche и GlaxoSmithKline, а также небольшими стартапами. Одним из них был Sweet Peach, который основала юная студентка биологического факультета Одри Хатчинсон, выигравшая престижную стипендию Distinguished Scientist в нью-йоркском Бард-колледже. Переболев несколькими болезненными инфекциями мочевыводящих путей, Хатчинсон заинтересовалась гинекологией. Узнав о работе Остина, она написала ему и поделилась идеей создания компании, которая бы применяла технологию Cambrian Genomics для изготовления вагинальных пробиотиков: клиентки присылали бы помазок для секвенирования генов, а после анализа вида определенной бактерии из вагинальной микрофлоры предполагалось проводить индивидуальный курс лечения. Остин сразу же согласился помочь – не только своими технологиями, но и деловым советом, а также приобрел десятую долю в ее компании.

Слава о работе Остина распространялась все дальше. Он встретился с Сергеем Брином из Google, Илоном Маском из Tesla и SpaceX, а также актером Джаредом Лето. Его пригласили на личный остров Ричарда Брэнсона, где, по слухам, он сильно впечатлил миллиардера и его гостей, обрисовав им картину спроектированного синтетического будущего. У него взяли интервью журналы Fortune и Wired,а телеканал CNN включил его технологию в свой список «Десять лучших идей, способных спасти жизни». Он стал частым гостем хайтек-конференций, одна из которых, под названием «Демо: новые технологии для решения больших проблем», прошла в Сан-Хосе в 2014 году. Остин выступил на ней в среду 19 ноября с презентацией «Создание собственных существ при помощи ДНК-печати». «Наша цель – заменить все, что существует в природе, синтетическими версиями», – говорил он, стоя на сцене, одетый, как всегда, в голубые джинсы, утепленную флисом жилетку и рубашку с расстегнутым воротом. «Написав нужные ДНК, мы можем все это улучшить. Мы можем создать более совершенных людей, более совершенные растения, животных и бактерий». Пусть проект светящегося куста покажется кому-то тривиальным, допускал он, но его значение огромно: «Если можно заставить растение светиться в темноте, то представьте, что еще его можно заставить делать. Можно создать растения, способные впитать всю двуокись углерода из атмосферы или дающие достаточно еды, чтобы накормить весь мир».

За день до конференции Остину, по-видимому, сказали, что вместо запланированных трех минут он получит целых десять. Чтобы заполнить оставшееся время в конце презентации, он решил кратко рассказать о некоторых компаниях-партнерах, решивших применять технологию Cambrian Genomics. Приглашая на сцену одного из партнеров – Гилада Гоме из компании Petomics, он рассказывал об идее изменить запах фекалий и кишечных газов и использовать его как сигнал, что человек заболел. «Когда запах ваших пуков изменится с цветочного на банановый, вам надо будет задуматься, а не подхватили ли вы кишечную инфекцию», – объяснил он. Затем он представил компанию Sweet Peach с похожим проектом. «Идея в том, чтобы искоренить инфекции мочевыводящих путей и молочницу и изменить запах вагины при помощи пробиотиков, – сказал он. – Их можно будет не только программировать, но и писать, менять их и персонализировать. Вы сможете контролировать все коды ДНК, связанные с вашим телом, от чего просто захватывает дух, ведь раньше мир живых существ был нам неподвластен. Лишь недавно, в последние десять лет, мы сумели его прочесть. Теперь наконец-то мы снизили себестоимость настолько, что кто угодно может писать эти коды на своих смартфонах. Так вот, идея в том, что ваша микрофлора может находиться в дисбалансе. Sweet Peach сбалансирует ее, улучшит запах, и все будут счастливы». Все человеческие запахи производятся бактериями, живущими внутри и снаружи вашего тела, продолжал он. «Мы считаем, что одно из важнейших прав человека состоит не только в том, чтобы знать свой код и код живущих в нем организмов, но и в возможности писать собственные коды и персонализировать их». Когда ведущий задал Остину и Гоме провокационный вопрос, не играют ли они в Бога, Остин ответил на него в изящной неолиберальной манере: «Мы выступаем за расширение личных прав. Мы не хотим, чтобы государство диктовало людям, что они могут на себе выращивать, какие у них должны быть дети и какие гены им разрешено менять. Мы хотим, чтобы каждый решал это для себя сам».

Один из сидящих в зале журналистов из Inc.com счел услышанное «неслыханным сексизмом». Как ни крути, на сцене стоял мужчина, написал он позже, разглагольствующий, «как сделать женские половые органы более эстетичными». Ему показалось, что Остин – просто один из этих «техномужланов… постоянно болтающих об изменении мира при помощи технологий и придумывающих при этом пустячные вещи». После презентации он задал несколько вопросов. Гоме объяснил репортеру, что изменение запаха не только поможет клиентам «лучше узнать себя», но и послужит показателем того, что продукт работает. «Так мы узнаем, где экспрессируется белок, – сказал он, шутливо добавив: – А что, вы бы предпочли, чтобы они светились?»

«Стартаперы хотят, чтобы женские половые органы пахли спелыми фруктами», – говорилось в заголовке статьи, вышедшей на сайте Inc.com в тот день. Эта история молнией пронеслась по интернету, и в результате бесчисленных перепостов гнев общественности быстро набрал силу. Вскоре «новость» подхватило американское интернет-издание Huffington Post: «Два ученых-стартапщика представили на этой неделе новую идею продукта: добавка-пробиотик, которая придаст женским вагинам запах персика». Интернет-таблоид Gawker назвал идею «разбазариванием науки» и заявил, что название Sweet Peach «звучит, как дешевая романтическая комедия с такими же ретроградными взглядами на приоритеты современной женщины». Затем очередную порцию масла снова подлил в огонь Inc.com: «Миссия компании, по версии этой парочки подростков-переростков, все еще одержимых письками, заключается в том, чтобы женские вагины пахли „приятно“». Аналогичные разгромные статьи начали появляться и в крупных новостных источниках, таких как Salon, BuzzFeed, Daily Mail и Business Insider.

Эти материалы были крайне несправедливы. Остина и Гоме выставляли женоненавистниками, решившими сосредоточить свои усилия на решении проблемы непривлекательных вагин. На самом же деле Остин бóльшую часть времени потратил, чтобы рассказать о фантастических возможностях его технологии, способных изменить весь мир. В названии презентации упоминались вовсе не вагины, а «создание собственных существ». Он говорил о растениях, способных помочь справиться с причинами глобального потепления или накормить голодных жителей планеты. Затем в качестве постскриптума он упомянул о других применениях, которые разрабатывались сторонними организациями. Возможно, слова Остина о «вагинальном запахе» были не совсем понятны, но произнесены они были в контексте обсуждения продуктов медицинского назначения. Да и вообще, устраивать разнос людям, работающим в такой специфической области, – это в лучшем случае чудачество; в аптеках уже долгие годы без рецепта продаются товары для устранения или маскировки вагинального запаха, и никто не обвиняет их производителей в женоненавистничестве. После презентации Гоме специально объяснил, что изменение запаха имеет целью продемонстрировать работоспособность продукта. Важно отметить, что большинство новостных источников, набросившихся на Остина и Гоме, были доступны в сети бесплатно, а значит, нуждались в большой аудитории для получения финансовой выгоды. Эти онлайн-издания, наживающиеся на возмущении моралистов, – квинтэссенция эпохи интернета.

Inc.com вскоре распалил моралистов еще больше, выпустив интервью с Одри Хатчинсон из Sweet Peach под заголовком «Основательница Sweet Peach заявляет: эти парни из стартапов ошибались насчет моей компании»: «На этой неделе мы писали о новой добавке-пробиотике под названием Sweet Peach, придающей женским вагинам фруктовый запах, и реакция интернет-сообщества была, естественно, гневной: кто, черт возьми, эти парни и какое они имеют право решать, как должны пахнуть женские тела?» Однако подлинная история, написал Inc.com, была «возмутительна не только с этой точки зрения». Мало того что стартаперы забыли представить Хатчинсон. Inc.com обвинял основателей в том, что они «ввели людей в заблуждение», описав Sweet Peach как средство для придания влагалищу фруктового запаха (чего они, конечно, не делали). «Гоме озвучил ошибочное представление о продукте Sweet Peach, – утверждал журналист, – после того как я специально спросил его, призвана ли эта добавка устранять нежелательные запахи или привносить новые, желательные, например аромат персика. Он ответил, что верно последнее, сравнив новый запах с маркером-красителем, помогающим потребителю узнать, что товар действует. „Только вместо цвета используется запах, аромат. Но очень классно, что этот запах приятный“, – сказал он». Хатчинсон призналась репортерам, что ей было тошно от произошедшего и якобы ее даже дважды вырвало. «Вагина должна пахнуть вагиной, – заявила она Huffington Post, – и любой, кто с этим не согласен, не заслуживает права рядом с ней находиться».

Остин пытался спасти ситуацию. Он извинился за то, что не пригласил Хатчинсон участвовать в его презентации, объяснив, что его проинформировали об удлинении его трехминутного выступления буквально накануне, из-за чего ему не хватило времени все тщательно спланировать. Гоме, по его словам, рассказал о Sweet Peach, потому что был в восторге от научной стороны вопроса. «Он микробиолог и любит говорить о перспективах». С характерным для него отсутствием такта он добавил, что, хотя для него эта огласка вылилась в потерю инвесторов, Хатчинсон она может пойти на пользу: «Это неверное толкование очень поможет Sweet Peach». Также он упорно объяснял Huffington Post, что «никогда ничего не говорил о том, чтобы придать вагинам аромат персика». Все это уже не играло никакой роли. 24 ноября Хатчинсон опубликовала несколько твитов в поддержку Остина: «Несмотря на весь этот хаос, я могу с уверенностью сказать: я все равно горжусь, что Cambrian Genomics является акционером Sweet Peach, – написала она. – Остин Хайнц из Cambrian Genomics всегда изо всех сил поддерживал мое стремление вывести Sweet Peach на рынок товаров для женского здоровья. Все это время он был другом, на которого можно было положиться, и он сыграл огромную роль в том, чтобы сделать мою мечту и мою компанию реальностью». Однако это заявление основательницы компании осталось практически незамеченным.

Ну а охота на ведьм продолжалась. «Два мужлана-стартапера исказили и присвоили себе достижения молодой основательницы компании, – говорилось в заголовке Huffington Post. – Нет, вам не показалось, эти братаны-стартаперы“ считают, что вагина, которая не пахнет как персик, это Большая Проблема, которую надо срочно решать». Daily Mail тоже напечатала статью («Женщина, глава компании по производству вагинальных пробиотиков, в ужасе от того, как ее коллеги-мужчины исказили информацию о ее продукте»); отметился и сайт BuzzFeed («эти двое представили компанию в совершенно неверном свете… она не производит персиковый аромат для влагалищ»). Guardian за три дня напечатала целых четыре негативных статьи. Журнал Slate вопрошал: «И кто только дает таким мужчинам слово?», а Daily Dot интриговал читателей вопросом: «Sweet Peach – афера или нет?»

«Было очень больно видеть, что СМИ так его мучают», – призналась мне Адрианна – сестра Остина. Адрианна работает психологом в клинике в центре Сан-Франциско (большинство ее пациентов – сотрудники хайтек-компаний Кремниевой долины), и мы разговаривали с ней в ее кабинете. «Все эти статьи, одна за другой, выходили с заголовками-приманками. Это было так отвратительно! Наверное, я до последнего момента не осознавала, какой вред они причиняли Остину. Он все время только об этом и говорил».

За кулисами перед выступлением Остин пытался убедить Хатчинсон добавить в ее продукт ароматический индикатор, но она не согласилась. Она понятия не имела, что он планировал рассказать о Sweet Peach, пусть даже и в качестве краткого отступления от своей основной речи. Тот факт, что он не упомянул ее имени, только усугубил проблему. Однако, по словам Адрианны, в его презентации не было злого умысла. Она назвала его «одним из самых убежденных феминистов, каких я знаю. Понимаете, он рос с двумя сестрами, которые им помыкали». Пытаясь исправить ситуацию, он только все испортил: «Он говорил совершенно не то, что следовало, – считает Адрианна. – Он никогда не отличался социальными навыками. Репортер был неплохим парнем, но он истолковал слова Остина абсолютно неправильно. Ему показалось, что он какой-то подонок».

Из-за шумихи в медиа инвесторы начали отказываться от участия в Cambrian Genomics. Один из консультантов Остина сравнил его репутацию в отрасли с репутацией Билла Косби. Сначала он пытался вновь заняться фандрайзингом, но вскоре понял, что ему придется начать увольнять людей. Все это случилось в самое неподходящее время: они как раз пытались решить трудности с работой лазера, и им требовалось как можно больше умных голов. «Технические вопросы можно было решить, – говорит Адрианна. – У него была блестящая команда ученых, а в худшем случае они могли продать бизнес другой компании, которая бы со всем этим разобралась, ну или они бы приложили все усилия и в итоге сами нашли решение. Проблема была в другом. Он потерял уверенность, что может найти деньги после этого скандала в СМИ».

К концу 2014 года Остин был физически истощен. «Он напоминал живой труп. Перестал есть и спать. Он был вечно погружен в раздумья, неотрывно следил за биржевыми котировками или твердил, что ему конец». Они подолгу разговаривали по телефону: «Иногда мне казалось, что наш разговор ему помог, но затем через пару дней он возвращался в то же самое состояние».

В марте Остин заказал в онлайн-магазине набор веревок и попытался повеситься в своей квартире. Попытка оказалась неудачной. Придя в себя, он позвонил Адрианне, которая в тот момент ехала домой с работы. «Я только что пытался покончить с собой», – сказал он ей. Семья отвезла его в винодельческий регион, где он мог бы отдохнуть, и однажды вечером, после ужина, попыталась устроить для него психотерапевтический сеанс. «Он все время повторял: „Мне конец, мне конец, мне конец“. Мы сказали: „Мы отвезем тебя в больницу. Тебе окажут помощь, в которой ты так нуждаешься“». Его записали в клинику в Сан-Диего.

Двадцать седьмого марта 2015 года сотрудник Cambrian Genomics открыл лабораторию после долгих выходных и обнаружил труп. Остин повесился. Ему был тридцать один год.

Незадолго до смерти Остин гостил у своего лучшего друга Майка Алфреда. «Ему казалось, будто весь мир против него, – рассказал мне Алфред. – Он слишком сильно принимал все на свой счет».

«А как же иначе? – спросил я. – Они называли его братаном-стартапером и сексистом».

«Да, все так, и он воспринимал это как удар по нему лично и очень расстраивался. Он каждый день говорил о самоубийстве».

Я спросил, могло ли то, что о нем говорили, частично быть правдой. Имелись некоторые свидетельства, что в прошлом он позволял себе проявления сексизма. Так, в 2009 году он самостоятельно издал полувымышленные мемуары, содержавшие неприятные юношеские разговоры о стриптизершах и оргиях. «Это полная ерунда, – сказал Алфред. – Он мог нелестно высказываться о глупых людях. Но пол никогда не был для него проблемой. Он определенно не был сексистом». Проблема, по мнению Алфреда, заключалась в том, что Остин был не слишком чутким к социальным проблемам. «Он вряд ли был человеком, который мог задаться вопросом: „Как бы мне поточнее выразиться, чтобы этот человек правильно меня понял?“ Он просто говорил то, что приходило ему в голову».

«Но разве это не распространенный тип поведения в хайтек-области?» – спросил я.

«Пожалуй, да. Там много очень талантливых людей, которым трудно понять окружающих».

Алфред вдобавок ко всему назвал Остина «измученной душой». С депрессиями тот долго боролся. После его смерти говорилось, что у него было биполярное расстройство, и это мнение как минимум отчасти основано на его полувымышленных мемуарах. Адрианна с этим не согласна: «Ему никогда не ставили диагноз „биполярное расстройство“, – сказала она, ссылаясь на его медицинскую карту. – Меня беспокоило, что это напечатают без какой-либо проверки. Единственным его официальным диагнозом было тяжелое депрессивное расстройство. Во взрослом возрасте Остин несколько раз обращался к психологам и психотерапевтам. Он не был душевнобольным и не страдал депрессиями всю жизнь. Случались черные полосы, и его депрессии обычно были продиктованы сложными обстоятельствами и стрессом». В конечном счете, считает она, именно нападки СМИ спровоцировали последнее ухудшение его состояния. «Никто не виноват в его смерти, – сказала она. – Но вместе с тем я точно знаю, что именно это вызвало тот эпизод депрессии».

Когда я спросил Адрианну, могла ли она бы назвать брата перфекционистом, она кивнула: «Он все делил на белое и черное, отчасти дело было в этом; сгущал краски („Я стану бездомным, все будут считать меня неудачником“), преувеличивал негативные мнения людей о нем. Поэтому, когда начались трудности, он просто застревал в таких изматывающих ловушках ума».

Во многих отношениях Остин стал жертвой эпохи перфекционизма. Пускай он был особенно чувствителен к сигналам неудачи внутри своей среды, но и среда, в которой он оказался, была жестока. Несмотря на все свои достижения, потрясающее видение будущего и вероятность того, что его работа могла бы сильно изменить мир, Остин оказался не тем человеком, не в то время, не с тем характером. Он не всегда был обаятелен и мог порой вести себя заносчиво и пренебрежительно. Однако он не заслуживал такого отношения со стороны медиа. Его травля была несправедлива и безжалостна.

Двое ученых, из тех, с кем я общался в процессе работы над книгой, упоминали об этом особенно неприятном аспекте нашего времени. «Это все чаще бросается в глаза, – подтвердил профессор Гордон Флетт, эксперт по части опасностей перфекционизма. – Когда публичная фигура допускает ошибку, происходит гораздо более сильная, острая и быстрая реакция. Поэтому современные дети видят, что происходит с оступившимися людьми, и очень этого страшатся». А вот мнение профессора Кипа Уильямса, специалиста по социальным проблемам: «Это наблюдается по обеим сторонам, как справа, так и слева, – говорит он. – Слишком велико давление, принуждающее к соглашательству, а несогласные сразу же сталкиваются с вмешательством в их жизнь и остракизмом». Ирония ситуации заключается в том, что успех нового цифрового мира, создавшего условия для подобных инцидентов, связан с некоторыми из наших самых древних свойств. Мы племенные животные, и в нас заложено стремление наказывать (порой жестоко) тех, кто нарушает кодекс поведения группы. Это мощные и опасные инстинкты, способные легко овладеть нами. В случае Остина они запустили череду событий, приведших к трагическому итогу.

История Остина позволяет сделать вывод, что «я» – продукт компромисса. Майк Алфред заметил, что в хайтек-сфере много талантливых людей, «которым трудно понять окружающих». В чем-то они очень успешны, но это происходит за счет нехватки чего-то еще. Они не похожи на тех героев из кульминаций наших легенд, героев, идеально сочетающих силу, энергию, участие и заботу. И это правило действует для всех. Как бы мы ни старались, есть вещи, которые нам не даются, есть аспекты бытия, которые нам неподвластны. Несмотря на все обещания, которые мы даем себе и своим близким, есть такие качества, которыми мы хотели бы обладать, но которые нам просто несвойственны.

Один из тезисов, описывающих нашу культуру, состоит в том, что мы можем быть кем угодно: чтобы прийти первым в неолиберальной гонке, нужно иметь мозги, мечту и жгучее желание для ее воплощения. Этот посыл доносится до нас отовсюду: из фильмов, из восторженных и вдохновляющих новостей и постов в социальных сетях, из рекламы, книг по саморазвитию, школьных классов и телевизора. Мы усваиваем его, делаем его неотъемлемой частью самоощущения. Однако этот посыл ошибочен. Точнее, это обман, занявший центральное место в эпохе перфекционизма. Я считаю, что это и есть причина бесчисленных страданий. Вот вам истина, которой с вами не поделятся книги-бестселлеры, популярные коучи-мотиваторы, консультанты по вопросам поиска счастья, гуру или сценаристы голливудских блокбастеров. Вы ограничены. Вы несовершенны. И вы ничего не можете с этим поделать.

Был выпускной день. Одна из студенток – чуть оторвавшись от шедших позади родителей – радостно подбежала к профессору психологии Брайану Литтлу. «Ой, мама! Папа! Знакомьтесь, это профессор Литтл. Он мой любимый учитель. Он преподал мне один урок, который полностью изменил мою жизнь. Он сказал: „Что бы ни случилось, ты всего сможешь добиться“». Вспоминая тот момент, Брайан сказал мне: «В моей голове крутилось два ответа. Один, который я и произнес, был: „Ну, надо же, как интересно“. А другой: „Что за чушь ты несешь? Ты явно не услышала ни слова из того, что я тебе говорил“».

Брайан Литтл, преподающий психологию личности в Кембриджском университете и Гарварде, возлагает часть вины за эту повсеместную веру во всемогущее «я» на культурных лидеров, таких как Джон Васконселлос. «Эта одержимость высокой самооценкой привела к некоторым крайне негативным результатам, – объяснил он мне. – Лекция, которую я читаю на эту тему, как правило, заставляет преисполненных энтузиазма студентов задуматься или опечалиться. Они разочаровываются, когда я рассказываю им о мифе безграничного контроля». В частности, одна его студентка мечтала стать гинекологом. «А мне хотелось прокричать ей: „Ради всех маток мира, не становись гинекологом!“»

Специалисты в области психологии личности, такие как Брайан, лучше всего известны своими исследованиями основных черт личности: открытости опыту, добросовестности, экстраверсии, доброжелательности и невротизма. Идея в том, что человеческую личность можно приблизительно описать сочетанием этих пяти качеств. Чтобы выяснить, какова моя личность, я прошел тест под названием Newcastle Personality Assessor. Я с радостью узнал, что я весьма открыт опыту (что предполагает любопытство, артистичность и авантюризм), ничуть не удивился низкой степени экстраверсии и доброжелательности (я ворчливый одиночка) и с интересом отметил, что у меня повышенный невротизм. Чтобы лучше разобраться в этой характеристике с тревожащим меня названием, я нашел книгу «Личность» профессора Дэниела Неттла – одного из создателей теста. Я читал ее, раскрыв рот, шагая взад-вперед по комнате и чертыхаясь про себя. В ней было написано, например, что «невротизм определенно вызывает у миллионов людей ужасную и длительную душевную боль, спрятанную за задернутыми шторами и закрытыми дверьми». Это не просто фактор риска, способствующий депрессии; невротизм «настолько тесно с ней связан, что их трудно четко разграничить». Самая неприятная особенность этой черты, говорилось в книге, заключается в том, что «беспокойным людям действительно приходится волноваться чаще, чем беззаботным. Целый ряд исследований показывает, что люди с высоким показателем невротизма не только сильнее реагируют на негативные жизненные события, но и чаще с ними сталкиваются».

Однако самое поразительное в этих исследованиях – то, что люди могут проходить этот тест неоднократно на самых разных этапах жизни, но их личности все равно остаются почти неизменными. Можно сказать, что они остаются такими, какие они есть, всегда. «Как бы соблазнительно это ни звучало, в том, чтобы желать для себя большей экстраверсии, не больше смысла, чем, скажем, в желании родиться в 1777 году», – пишет Неттл.

Я договорился о встрече с ним. Мы беседовали за обедом в шумном студенческом кафе в центре Ньюкасла. Он был бледен и худ, с морщинистым лицом и впалыми щеками, но глаза его горели. По пути к кафе я выразил свое удивление по поводу того, что эти идеи не очень хорошо известны. Он ответил что-то в том духе, что психология личности не слишком «престижна». Когда он заказывал салат с креветками, я спросил, что именно он имеет в виду. «Разве собранных данных недостаточно?»

«Данных море, но они никуда не годятся, – ответил он. – Все они взяты из опросников. Поэтому люди думают: „Ой, да ладно, у вас тут просто несколько вопросов, в которых чуть по-разному спрашивается об одном и том же, а вы делаете вывод о некой корреляции“. Но мне кажется, что сейчас ситуация меняется. Люди начинают думать иначе, например: „Какими отличиями внутри мозга обусловлены эти разные ответы?“ или иногда: „Что дают генетические отличия?“»

Гипотеза, в сущности, сводится к тому, что мы рождаемся не только с разными волосами, бедрами или голосами, но и с разными мозгами: наследуемые нами гены сильно влияют на то, как они функционируют. Они также регулируют химию мозга (например, серотониновая система к моменту рождения уже практически полностью сформирована), которая определяет не только то, как мы воспринимаем мир, но и то, как мы на него реагируем. Если теория верна, то эти вариации в устройстве наших мозгов можно разбить на пять личностных черт. «Взять, к примеру, экстраверсию, – объяснял Неттл. – Издана куча литературы о действующих в мозге механизмах поощрения, удовольствия и приобретения. Эти механизмы очень хорошо соотносятся с экстраверсией». Аналогично существует длинный список литературы о том, как серотонин и область мозга под названием амигдала (или миндалевидное тело) влияют на тревожность: «Это связано с невротизмом». Причины же вариаций в сочетаниях черт, скажем, открытости опыту и доброжелательности, остаются по большей части загадкой. Зато хорошо известно, что травмы мозга в тех или иных местах могут вызывать определенные изменения личности. Все что угодно, от деменции и опухолей до физических травм, способно превращать людей в убийц, воров или педофилов. «Многие из таких людей изначально были примерными гражданами, а преступления начали совершать спонтанно, – говорит Дэниел. – Это хороший пример изменения добросовестности, потому что если эта теория пяти черт верна, то должны существовать такие мутации или травмы, которые влияют только на одну из черт, но не на остальные четыре».

Впрочем, как мы видели, наша нервная система еще отнюдь не сформирована до конца, когда нас вытягивают из материнского чрева; основа нашей личности закладывается на ранних этапах жизни, пока мы, в сущности, беспомощны. Мы есть смесь природы и воспитания, ведь на нас влияют и биология, и культура, и опыт. Эта небиологическая составляющая может заставить вас думать, будто бы мы все-таки свободны. Но даже если оставить в стороне биологию, тип нашей личности определяется, главным образом, переживаниями детского возраста, которые нам неподконтрольны и почти необратимы. К тому времени, когда мы становимся достаточно взрослыми, чтобы осознать свойства своей личности и задаться вопросом о том, можно ли ее как-то изменить, основная часть этих процессов уже завершена.

Все это не добавляет оптимизма в плане наших возможностей повлиять на то, кем мы хотим стать. Я подумал о Джоне Придморе, который, даже находясь в самом апогее своего католицизма, был вполне узнаваемым Джоном Придмором, когда лупил человека, плюнувшего на его машину. Я подумал о Васконселлосе и его постоянной борьбе с гневом и депрессией, не отступавшими, несмотря на его заявления, что он якобы выпил волшебное зелье самоуверенности. Подумал я и о своем визите в Эсален. То, что я был столь тепло и охотно принят группой, временами, казалось, трансформировало меня, но правда вырвалась из моих уст, когда я машинально сердито огрызнулся на хиппи, назвав их «чертовыми идиотами». А затем последовала обескураживающая речь на конференции о «Духовной тирании»: «Даже у лучшего психолога глиняное сердце. Фриц был грязным старикашкой. Фрейд не мог бросить курить сигары. А Уилл Шутц не прыгает от радости». И разве можно забыть слова бывшей любовницы Майкла Мерфи, сооснователя института Эсален: «Он получил консультаций на миллион долларов от лучших психологов страны. И ни одна из них не помогла». Это похоже на константу или на архетип: гуру, утверждающий, будто он нашел самый главный ответ, но очевидно неспособный сам стать другим человеком.

Это, конечно, не означает, что мы совсем не меняемся или не можем измениться. Люди растут и взрослеют, учатся разным вещам, становятся более мудрыми и осведомленными о том или ином; травматические события могут причинить им вред, а их показатели невротизма снижаются, когда они преодолевают кризисную ситуацию. Считается, что психотерапевтическое вмешательство способно повлиять на черты личности (но не трансформировать их). Случаются также разнообразные предсказуемые сдвиги, когда мы стареем; например, вместе с завершением периода среднего возраста часто снижается открытость опыту. Перемены могут наступать и вследствие давления среды: культурные изменения иногда провоцируют у некоторых людей всплеск нарциссизма, а война вызывает рост тревожности. «Не следует понимать идею о стабильности личности так, будто мы ничего не способны изменить при среднем уровне, – уточняет Дэниел. – Люди в секторе Газа сверхтревожны. Но даже там одни люди тревожнее других». Однако верно то, что индивидуум не может одной лишь силой воли трансформировать свою фундаментальную природу. Хотя гены – не судьба или рок, они все же накладывают известные ограничения. Я поделился с Дэниелом своим соображением о том, что, прочитав его книгу, я начал представлять себе личность взрослого человека иначе: не как смирительную рубашку, а как тюремную камеру, в которой ты можешь, например, подойти к окну. «Возможно, ваша метафора не вполне удачна, – ответил он. – Вы можете очень постараться и, скажем, развить свои навыки социального взаимодействия или перестать быть трудоголиком, по крайней мере на время. Но привычки все равно возьмут верх. Вас будет как будто сносить течением».

«То есть тюремная камера с наклонным полом?»

Он пожал плечами, вроде бы соглашаясь.

Важно отметить, что эти пять черт – вовсе не какие-то тумблеры. Не бывает так, что в человеке полностью отсутствует то или иное качество. Скорее они подобны ручкам настройки, которые в каждом человеке выставлены на больший или меньший уровень. Однако даже тонкая регулировка этих параметров, происходящая в результате мельчайших изменений в тысячах генов, способна оказать поразительное влияние на нашу жизнь. Взять, к примеру, доброжелательность. Представьте только, сколько раз мы взаимодействуем с окружающими каждую неделю и в скольких из этих контактов мы можем получить отказ того или иного рода. Эти «отказы» варьируются от заметных проявлений агрессии до тончайших интерпретаций тона или языка тела. От вашей настройки доброжелательности зависит, сколько из этих инцидентов вы осознаёте и как вы на них реагируете. Один человек просто пожмет плечами и решит, что это, наверное, к лучшему, тогда как другой очень разозлится, станет подозрительным и мстительным. Ну а третий и вовсе не обратит внимания на большинство конфронтаций, за исключением лишь явных. Просто у него иная сигнальная система. У всех нас индивидуальные пороговые значения, при которых начинают звенеть наши колокольчики, и реагируем мы на их звон по-разному. Из-за небольших отличий в миндалевидном теле вы можете гневно реагировать всего лишь на один из десяти воспринятых сигналов больше, чем человек, который слегка более доброжелателен, чем вы. Однако одного лишнего конфликта в неделю может оказаться достаточно, чтобы вы совсем иначе ощущали свою жизнь в целом. Скорее всего, за вами закрепится другая репутация на работе, а также среди друзей и близких. Вам могут стать присущи иные убеждения насчет природы людей, власти или вашей социальной сферы. Вероятно, что эта настройка повлияет и на ваше отношение к самому себе. Таким образом, небольшого нюанса, связанного с работой вашего мозга, может хватить, чтобы взять и бросить вас в совершенно другую жизнь.

Через процессы «социального воплощения» и «социального отбора» эти различия могут формировать для нас такую среду, которая будет дополнительно усиливать наши естественные склонности. Наши личности в значительной мере создают миры, в которых мы живем. Мы склонны общаться с теми, кто похож на нас; нас притягивают подходящие нам сообщества и формы занятости. Пожалуй, не найти лучшего примера для иллюстрации этого процесса, чем монахи аббатства Пласкарден, и в частности отец Мартин, который, по-видимому, отчаянно нуждался в максимальной тишине и порядке и стал на удивление счастливым, когда обрел их. Наши личности также вызывают реакции в других людях с похожими темпераментами: ворчливость провоцирует ворчливость, а веселость вызывает ответную улыбку. Поскольку мы являемся в высшей степени социальными животными, наши миры характеризуются в первую очередь отношениями и взаимодействиями. Наши личности помогают задавать «текстуру» и «температуру» нашим социальным мирам. Повседневный опыт людей, живущих бок о бок с нами, порой оказывается совершенно непохожим на наш.

Эти социальные реакции, в свою очередь, влияют на то, что происходит с нами. Экстраверты действительно больше общаются и чаще получают приглашения на вечеринки, в результате чего возникает тенденция с положительной обратной связью. Ваша личность, словно попутный ветер, подталкивает мелкие ежедневные события в определенном направлении. Она также определяет широкий спектр значимых результатов в будущем: повышенный невротизм – серьезный прогностический фактор развода; нехватка добросовестности повышает риск смерти примерно на 30%; экстраверсия увеличивает вероятность промискуитета. Более того, особенности личности сказываются даже на нашей внешности и обстановке, в которой мы живем. Ряд исследований показывает, что экстраверты сильнее размахивают руками при ходьбе; люди, открытые опыту, часто неряшливы, а невротики чаще носят темную одежду и развешивают в офисе постеры с мотивирующими цитатами.

Своеобразие процессов в мозге оказывает и другие удивительные влияния на наши биографии. Одно масштабное исследование жизни шестисот американских мужчин показало, что трудное детство не является важным фактором развития алкоголизма. Авторы другой научной работы пришли к выводу, что к аддикции склонны люди, своеобразно реагирующие на алкоголь: выпивая, они, по биологическим причинам, испытывают чувство эйфории и меньше поддаются седативному воздействию. Те же, кому после употребления алкоголя хочется спать, реже становятся пьяницами. Генотип определяет и то, как на человека влияет насилие и жестокое обращение в детстве, а также влияет на вероятность успеха в неолиберальном мире. Индивиды, испытывающие большее когнитивное удовлетворение от победы, чаще входят в завидный один процент счастливчиков. «Не всякий склонный к конкуренции человек станет миллионером, – говорит Дэниел, – но любой миллионер склонен к конкуренции». Также отмечается положительная корреляция добросовестности с благосостоянием. То, насколько успешно мы достигаем своего образца совершенства, сильно зависит от нейронных механизмов, которые уже сформированы в нашем мозге и почти не меняются.

Еще одно открытие на тему структуры личности, опровергающее предрассудки нашей культуры, заключается в том, что, если не считать генетического наследия, родители не оказывают систематического влияния на личности своих детей. По словам Дэниела, это стало известно в том числе благодаря изучению разделенных при рождении однояйцевых близнецов, которые впоследствии все равно имели одинаковый темперамент. «И к тому же, – добавляет он, – воспитанные в одной семье братья и сестры удивительно сильно отличаются друг от друга». Это не означает, что родители никак не влияют на детей, – их роль подтверждает исследование чрезмерной похвалы и нарциссизма. Просто дело в том, что факторы среды, включая родительский стиль воспитания, приводят у разных детей к разным результатам в зависимости от устройства их нервной системы. «Возьмите двух детей, поместите их в спартанские условия, и не исключено, что каждый из них будет реагировать на них по-своему, – объясняет Дэниел. – Один может вырасти чрезвычайно мотивированным благодаря этому трудному раннему периоду, а другой, возможно, будет страдать от психологических проблем». Эти реакции настолько непоследовательны и непредсказуемы, что родители склонны сильно переоценивать, в какой мере они способны контролировать развитие своих детей. «К детям следует относиться хорошо из тех же соображений, из которых следует хорошо относиться к работникам магазина, где вы совершаете покупки, – говорит он. – Вам предстоит довольно часто видеть и тех и других».

«То есть глупо быть с ними милыми, надеясь, что они тоже вырастут милыми?»

«Возможно, что они все равно вырастут противными. Ваши дети, вероятно, окажутся испорченными, несмотря ни на что, поэтому не нужно беспокоиться, ваша это вина или нет».

Эта точка зрения позволяет лучше понять недавний всплеск нарциссизма. Как считает Дэниел, Джин Твендж и ее коллеги обнаружили изменение средних показателей, но при этом некоторые личностные типы, а именно те, для которых характерны высокая экстраверсия и одновременно низкая доброжелательность, гораздо острее реагируют на рост индивидуализма и стимулирование самооценки. Именно такие люди были бы более подвержены, в этом особом смысле, воздействиям среды, таким как чрезмерная похвала, на раннем этапе формирования их идентичности.

Некоторые скептики ссылаются на исследование, согласно которому мы можем быть разными людьми в разных контекстах: с матерью мы одни, с любимым человеком – другие и так далее. Но важно помнить, что это всего лишь разные варианты нас. Поведение есть результат сочетания ситуации и генов. Социальный мир подобен лабиринту из кривых зеркал, каждое из которых преувеличивает одну сторону «я» и преуменьшает другую, хотя ядро «я» остается неизменным. Средний уровень выраженности личностных черт может варьироваться от ситуации к ситуации, однако то, кем вы являетесь в данной ситуации по сравнению с остальными, обычно не меняется. Например, невротик и на американских горках будет одним из самых встревоженных людей. Но у нас также есть способность проявлять так называемые «свободные черты». Интроверт, очевидно, может проявить качества экстраверта, чтобы выступить с речью или, скажем, показаться коммуникабельным во время собеседования. Однако когда мы «идем наперекор своему характеру», мы это чувствуем. Вот что пишет Литтл: «Органически доброжелательная женщина, от которой начальство требует подавлять свою непринужденность и вести себя агрессивно, может испытывать признаки вегетативного возбуждения, такие как учащенный пульс, потоотделение, мышечное напряжение и усиленная реакция вздрагивания». Все это противоречит предубеждениям, которые у меня были, когда я начинал изучать феномен «иллюзии эго»: оказывается, аутентичное эго все-таки существует. Может, это и не Бог, как утверждали поселенцы коммуны Эсален, но оно есть.

Итак, вот вы просыпаетесь одним прекрасным утром и осознаете, что вы не тот, кем хотели бы быть. Вы – другой человек. И вы задаетесь вопросом, как же так получилось. Вы оглядываетесь на прожитые годы, которые напоминают вам гусеничный след от тех или иных ваших решений, большинство из которых в момент их принятия казались правильными (или даже неизбежными), но все они, одно за другим, сужали спектр ваших возможностей. А теперь, в свои двадцать восемь, или тридцать пять, или сорок семь, или пятьдесят два, или даже шестьдесят восемь лет, вы ощущаете себя вполне определенным человеком, с определенными сильными и слабыми сторонами, мировоззрением и палитрой настроений и реакций. В юности будущее представлялось вам открытым, словно прерия, по которой можно разгуливать в любом направлении и быть кем вздумается. Однако превратились вы в некий вариант своей матери или отца, только с новым слоем сверху, который сделал вас современнее, более «в теме» и, возможно, даже чуть-чуть умнее. Если бы вы чувствовали себя особенно не в духе, а утро выдалось бы хмурым и дождливым, вас могла бы посетить неприятная мысль, что вы не более чем неолиберальное обновление собственных родителей. Хотя это, пожалуй, немного слишком. Но суть в том, что ваши решения, возможно, были не так уж свободны, как казалось; что они были приняты при сильном, хотя и незаметном генетическом влиянии; что ваша душа одержима покойными предками, которые, будто сговорившись с призраками вашей культуры, почти всегда берут верх.

Шок, который я испытал от всего этого, прошел не сразу. Но в конце концов я с удивлением осознал, что это знание очень успокаивает, даже раскрепощает. «Из-за нашей культуры мы вечно занимаемся самобичеванием, если мы не идеальны, – говорит Дэниел. – Мы подписываемся под предполагаемой эффективностью психотерапии. Все думают, будто они способны себя исправить. Но мне кажется, что это наивное убеждение. Если вы интроверт или невротик, отстаньте уже от самого себя. Дайте себе вздохнуть свободно. Достаточно того, что нам приходится брать ответственность за все дерьмо вокруг, не нужно вдобавок брать ответственность за свои недостатки. Я не призываю к фатализму, типа „Мне трудно вовремя приходить на работу, поэтому я даже не стану пытаться“. Приходить вовремя на работу, конечно, стоит. Но воображать, будто вы однажды начнете вставать за три часа до выхода из дома, чтобы испечь себе хлеб, попросту абсурдно».

После прочтения книги Дэниела я взглянул на людей как на совокупность отдельных подвидов, своего рода геноплемена. Если кто-то был груб со мной, я думал: «Ого, какая низкая доброжелательность», или если кто-то без умолку болтал, я думал: «Боже, спаси меня от экстравертов». Пока Дэниел доедал салат, мне захотелось узнать его геноплемя. «О, у меня зашкаливает невротизм», – признался он мне.

«Вы бы назвали себя несчастным человеком?»

«Чрезвычайно!» – улыбнулся он. Люди иногда заблуждаются, полагая, что он живет замечательной жизнью, рассказывая всем о своих книгах и читая лекции. «А на самом деле это сущий кошмар. Я уже переживаю не об одном своем следующем деле, а о целых трех. Когда занимаешься исследованием и твою заявку на грант отклоняют (а именно так обычно и происходит), это настоящая катастрофа. Ты впадаешь в депрессию. А другие люди размышляют иначе, типа „Ну что ж, ладно, мне кажется, им понравилось. Попробую на следующий год“. В известном смысле, постоянное недовольство своей работой – положительный момент, потому что это вынуждает тебя искать способ получше». Склонность к беспокойству и неуверенности в себе может помочь в достижении успеха, объясняет он, «но приятного в этом мало. Есть такое дурацкое мнение, будто бы успешные люди счастливы, а счастливые – успешны. Мне кажется, что ни то ни другое неверно. Жуткое высокомерие считать, будто мы можем залезть в чужую шкуру. Глупо рассуждать: „Ох, как же здорово, наверное, жилось Моцарту. Вся эта музыка“. Жизнь Моцарта вполне могла быть ужасна. Возможно, он очень страдал. Если кто-то говорит: „Ах, жаль, что я не Уилл Сторр, ведь он написал столько книг“, разве он знает, каково это?»

«Пожалуй, вы правы», – ответил я.

«Однако если бы вы были человеком счастливым и довольным, вы бы вряд ли их написали. Вот в чем парадокс! И поэтому надо быть осторожным со своими желаниями. Хотелось бы мне быть менее невротичным человеком? Знаете, нет, потому что тогда я бы вряд ли совершил самые интересные поступки в своей жизни. То есть, конечно, жилось бы мне проще. Но следует спросить себя, а что для тебя ценно? Ценишь ли ты возможность быть невротиком, но при этом делать интересные вещи, о которых будешь с радостью вспоминать на смертном одре? Или ты ценишь удовольствия?»

Я с ожиданием взглянул на него поверх наших пустых тарелок.

«На этот вопрос нет ответа», – сказал он.

Ближе к концу нашего обеда Дэниел сделал непринужденное отступление, изменившее (возможно, навсегда) мое отношение к самому себе. Мы говорили о долгосрочных последствиях зацикленности на самооценке. «Мы склонны превозносить самооценку, – говорил он, пока мы ждали счет, а вокруг нас сновали суетящиеся студенты. – Мы вечно твердим: людям нужно поднимать самооценку, особенно когда дело касается детей. Я наблюдал это в местных школах. Но в действительности люди с высокой самооценкой невыносимы. Это чрезмерное упрощение».

«То есть высокая самооценка не является явным благом?» – спросил я.

«Вот именно. Определенно нет. – Он на мгновение задумался. – Однако есть люди с массой проблем и низкой самооценкой, которым ее повышение пошло бы на пользу. Низкая самооценка почти тождественна высокой степени невротизма. Эти два явления идут рядом рука об руку».

Это, разумеется, касалось и меня. Я был выраженным невротиком, а невротизм, как мне удалось выяснить, является стабильной чертой личности. Это, вопреки доктрине Васконселлоса, вовсе не какая-нибудь излечимая болезнь, как если бы мое эго подхватило грипп. Я тот, кто я есть. Я вспомнил, что Джон Хьюитт назвал «миф» о самооценке «современной сказкой, в которой мужчины и женщины преодолевают психологические (в основном) препятствия на пути к успеху и счастью». Что ж, я купился на этот миф как ребенок. Мне было обидно. Меня обвели вокруг пальца.

Удивительно было, насколько глубоко я впитал эти идеи. Во времена моей юности они доносились отовсюду, и мое «я» восприняло фантазию Васконселлоса и, словно сорока, впихнуло ее в мой внутренний рассказ о себе. По причинам, которые, видимо, были связаны с атмосферой в нашей семье и католицизмом, я стал человеком с низкой самооценкой, и одной из главных задач моей жизни стало ее повышение. Но это еще не самое страшное, ведь я также усвоил общепринятую в нашей культуре концепцию идеального «я». Человеку следовало быть дружелюбным, счастливым, популярным, уверенным, спокойным наедине с собой и с другими. А не следовало быть таким, как я. Я сравнивал свое реальное эго с фантазийной моделью и пришел к выводу, что я напортачил. Я начал пытаться изменить то, что не поддавалось изменению, и ругал себя за неспособность это сделать.

В этом своем стремлении я был далеко не одинок. Западная культура не способствует вере в то, что наше эго определенно или ограничено. Она заставляет нас внимать вымыслу, что эго представляет собой открытую, свободную, исключительно чистую и яркую возможность; что все мы рождаемся с одинаковым набором потенциальных способностей вроде нейронных «чистых листов», как если бы всякий человеческий мозг сходил с конвейера Foxconn. Так возникает соблазн принять за чистую монету культурную ложь, что мы способны достичь всего, чего пожелаем, и стать кем угодно. Эта ошибочная идея чрезвычайно ценна для нашей неолиберальной экономики. Ту игру, в которую она вынуждает нас играть, проще всего оправдать с моральной точки зрения, если в момент ее начала все игроки имеют равные шансы на победу. Кроме того, если все убеждены в своей одинаковости, это обосновывает призывы к дерегулированию деятельности корпораций и уменьшению вмешательства государства: соответственно, выходит, что если человек проиграл, значит, он просто мало старался и не верил, а стало быть, с какой стати кто-то должен его спасать?

Все это усугубляется обстоятельством, что мы, подобно Фрейду, естественно считаем, будто у нас такое же сознание, как у других людей. Это заводит нас еще дальше в ловушку и позволяет нам с легкостью строго судить окружающих. «Если я смог, то почему они не могут?» – рассуждаем мы. А затем, конечно, мы используем эту же логику против самих себя, повторяя мантру перфекциониста: «Если они смогли, почему я не могу?» Все это дополнительно осложняется тем, что мы очень сильно переоцениваем свою способность контролировать ситуацию. Даже если пренебречь мнением экспертов и исходить из того, что наша воля совершенно свободна, доказано, что жители Запада «менее адекватны в оценке выбора» по сравнению с остальными людьми и склонны усматривать причины неудач человека в пороках его «я», а не в биологии, среде или ситуации. Индивидуализм заставляет нас осуждать других. Для нас вина – словно объект в пространстве, нечто реально существующее и принадлежащее кому-то. Когда мы решаем, что она принадлежит нам или кому-либо еще, мы игнорируем чрезвычайно сложную природу человеческого поведения. Наркоманы и бездомные, люди, склонные к насилию или ожирению, а также те, кто в силу обстоятельств оказался в тюрьме, – всех их мы с легкостью обвиняем, но с трудом прощаем. Если нечто является тем, чем кажется, то и ты, когда терпишь неудачу, плохой.

Нетрудно понять, почему нас подсознательно тянет к этой идее. Она начала витать в воздухе как минимум 2500 лет назад, когда грекам стал свойствен индивидуалистский подход к совершенствуемому «я», привлекающий нас до сих пор. Околдованные культурой, мы ожидаем, что окружающие всегда будут действовать рационально и контролировать свое поведение. Когда они нас разочаровывают, мы реагируем с недоверием и гневом. Но люди не то, что мы о них думаем. Не все мы сделаны из одинаковых высокоточных деталей. Не все мы одинаково хорошо собраны, чтобы бороться с трудностями среды. Мы – кучки биоматериала, которым придали форму преимущественно случайные события. Наш «человеческий потенциал» далеко не безграничен.

Однако это вовсе не та модель «я», которую регулярно демонстрирует нам наша культура. Напротив, нам предъявляют индивидуумов с абсолютно свободной волей и способностью стать кем угодно. А становятся они, как правило, стройными, оптимистичными, трудолюбивыми, популярными, социально ответственными экстравертами с высокой самооценкой и предпринимательской жилкой – словом, с полным набором качеств героя Айн Рэнд. Имея греческие корни, эти герои оказываются прекрасны как внутри, так и снаружи и при этом движутся в сторону совершенства. Благодаря своему христианскому началу они вдобавок обладают чистым и благообразным внутренним миром. Поскольку они гуманисты, то будут «самими собой», настоящими, а также не преминут взять ответственность за все, что с ними происходит. Так как они неолибералы, то будут самодостаточны, успешны, а также неумолимы в достижении своей мечты.

Неолиберальная культура прославляет некую романтизированную, сотканную из фантазий разновидность такого человека. Она создает, а затем продает нам «сделанного на заказ» героя. Истории, которые мы слышим от друзей, читаем в газетах и книгах или видим в кино, превозносят эту категорию людей, одновременно умаляя другие. Словосочетание «тихий одиночка» звучит сегодня в нашей культуре почти как «серийный убийца», а Сьюзен Кейн в своей популярной книге «Интроверты» описала «экстравертный идеал», к которому она неравнодушна. Дэниел Неттл пишет, что экстраверты – «чрезвычайно активные люди, способные в погоне за поставленной целью прибрать к рукам огромные ресурсы» и наслаждающиеся «обретением статуса и привлечением внимания общества». Он мог бы с равным успехом описывать идеальное «я» из Древней Греции или неолиберального героя.

Как мы видели, вовсе не совпадение, что эта модель идеального «я» одновременно лучше всего уживается с окружающими и преуспевает в эпоху перфекционизма, этот век раздутого индивидуализма, финансовых кризисов, растущего неравенства, кредитной задолженности, уменьшения роли государства, дерегулирования, самоограничений, гиг-экономики, почасовых трудовых договоров, снижающихся доходов, требующих от нас совершенства гендерных стереотипов, нереалистичных стандартов красоты, а также социальных медиа с их идеальными образами, первобытной яростью и призывами к публичному наказанию. Именно такие люди чаще способны победить в игре, в которую превратился наш мир. Именно они находят себе место в залах заседаний, основывают многомиллиардные хедж-фонды и стартапы; именно они и становятся мегапотребителями, подпитывающими всю систему. Именно такими нас хочет сделать современное племя.

Одна из самых удивительных вещей, которые я понял в ходе этого долгого и ошеломительного путешествия, заключается в том, что наши истории – это форма племенной пропаганды. Подобно тому как рассказы наших предков охотников-собирателей о себялюбивых и бескорыстных людях помогали контролировать племя посредством обучения его членов, которым надлежало стать бескорыстными героями, а не поверженными и отверженными злодеями, те же самые механизмы и сегодня оказывают на нас мощное социальное давление. Истории о нашем неолиберальном племени коварно убеждают нас, что существует идеальная форма «я», а после рисуют ее для нас. Мы впитываем эти истории и этих героев. Мы превращаем историю нашего племени в собственную историю. Мы распространяем ее своими пересудами и рассказами, неосознанно становясь соучастниками заговора. Затем мы пытаемся стать героем, навязывая себе его образ, будь то в спортзале, офисе или на кушетке у психоаналитика. И нередко терпим крах. Когда сюжет нашей жизни пробуксовывает (когда люди «начинают резко не соответствовать установленным стандартам и ожиданиям») и нам не удается вернуть героическое самоощущение, всплывают опасности перфекционизма. Мы вдруг приходим к выводу, что проиграли в этой игре. Мы ненавидим себя. Мы даже можем пополнить и без того страшную статистику самоубийств, членовредительств и нарушений пищевого поведения. Но о чем не говорится в этих историях, так это о том, что все это ложь. Никто из нас на самом деле не является героем. Мы – это просто мы.

Это не должно прозвучать безнадежно. Напротив, эти утверждения должны помочь нам найти путь к счастью. Первый шаг на этом пути – перестать верить родоплеменной пропаганде. Осознав, что она просто акт принуждения, что это ваша культура пытается превратить вас в кого-то, кем вы не способны стать, вы сможете начать освобождаться от оков ее диктатуры. Узнав, что низкая доброжелательность и высокий невротизм – относительно устойчивые свойства моей личности, а не признаки некой постыдной психологической ущербности, я перестал так часто себя корить. Моя голова теперь намного более спокойное место. Я даже стал счастливее, что, пожалуй, иронично.

Я не продвигаю здесь популярную позицию полного принятия себя в духе Фредерика Перлза («я – это я, настоящий, смирись с этим»). Скорее я призываю к спокойному пониманию, осознанию того, что наши особенности иногда задевают других и это нужно сглаживать, порой с извинениями, но равно как и нужно прекратить нападать на себя за то, какой ты есть. Разумеется, культура, в которой мы выросли, не может не проникнуть в нас в той или иной мере. Мы никогда не сможем полностью игнорировать ее требования. Какая-то часть меня всегда будет желать стать общительнее, богаче, стройнее и очаровательнее. Однако знать, что «совершенство» – иллюзия и продукт племенной пропаганды, уже очень отрадно.

Остановить гонку совершенства в своей голове – лишь первый шаг. Перестав пытаться стать другим человеком, вы сможете трезво оценить, что вы делаете со своей жизнью. Профессор Литтл в своем исследовании «личностных проектов» утверждает, что крайне важно осознать пределы своих способностей, чтобы ставить перед собой реалистичные цели. «Нам следует вкладываться в такие проекты, которые значимы для нас, но при этом достижимы, – объясняет он. – А если они недостижимы, то правильным будет не сдаться и сказать себе, что „судьба – злодейка“, а найти иные пути к полноценной жизни. Меняйте свои цели».

Литтл описывает подход к изменению своего восприятия жизни, не требующий изменения своей сущности. Вот как я это себе представил: поместите ящерицу на льдину, и она будет несчастна. А теперь выпустите ее в пустыне. Суть ящерицы не изменится ни на йоту, однако же она станет счастлива. Трансформировалось ее ощущение жизни, но не она сама. Если мы хотим подобраться чуть ближе к счастью, то мы должны перестать пытаться изменить себя и начать менять свое окружение – как мы живем, с кем общаемся, какие цели перед собой ставим. Мы должны найти для себя такие проекты, которые не только значимы для нас, но и которые мы способны реализовать. Они не обязательно должны касаться работы или быть грандиозно-альтруистичными, но они должны быть именно нашими.

Если «я» – это рассказ, то западное «я» рассказывает о прогрессе. Реальность же – это царство хаоса, случая и несправедливости; наше будущее неизбежно принесет болезни, утраты и смерть. Нас ждут только пугающие перемены, и мы почти ничего не можем с этим поделать. Однако наше «я» скрывает от нас этот тревожный факт. Оно заставляет нас поверить, что мы герои, управляющие сюжетом своей жизни. Мы – Джон Придмор, борющийся с Сатаной, мы – Фредерик Перлз, борющийся с Фрейдом, мы – Айн Рэнд, борющаяся с альтруистами, мы – Джон Васконселлос, борющийся с циничными журналистами, мы – Дэниел Фабер, борющийся за то, чтобы однажды добыть полезные ископаемые с астероидов. Но когда мы проигрываем борьбу всей своей жизни и скатываемся в серию проигрышей во всем остальном – мы в тупике и в позоре; мы – сломанные герои, неприятели культуры, которая требует от нас еще и еще. И тогда наша история, которая и есть «я», начинает разваливаться. Она трещит по швам под напором правды о том, что значит быть живым человеком.

Все, чего мы хотели, это иллюзия контроля. Однако на самом деле мы ничего не контролируем. И точно так же ничего не контролируют люди вокруг нас, кажущиеся такими впечатляющими в своем лучезарном совершенстве. В конечном итоге все мы можем утешиться осознанием, что они в действительности несовершенны и останутся таковыми, как и все остальные. Вопреки тому что нам обещали, мы не «подобны богам». Напротив, мы – животные, но думаем, что это не так. Мы вышли из грязи.

Прежде чем покинуть Кремниевую долину, я съездил с несколькими жителями общины из особняка «Радуга» посмотреть на запуск ракеты. Компания Илона Маска SpaceX получила контракт на доставку на орбиту спутника NASA. Пока мы ехали на юг от города Купертино, я наблюдал, как синяя точка на экране моего смартфона миновала Биг-Сур и Эсален, расположенные чуть западнее. Шоссе устремлялось вверх к роскошному калифорнийскому небу, а я тем временем размышлял о другом своем путешествии, которое теперь подходило к концу.

В этом путешествии я проследил за эволюцией одной идеи (идеи о том, что средоточием власти над своей жизнью, несмотря на все другие силы, является индивид), околдовавшей целый народ и его далеких потомков на 2500 лет. Я увидел, как эта идея меняла форму, подстраиваясь под грандиозные процессы в экономике, и как эти изменения кодифицировались, корректировались и пропагандировались чередой выдающихся людей. И все это время мужчины и женщины, которых несло этим потоком по аморфному руслу культуры, менялись вместе с ней.

Я снова задумался, насколько все это противоречит здравому смыслу; что, несмотря на кажущуюся убедительность идеи об опоре наших мнений и взглядов на мудрость свободной воли, мы, как показывает мое исследование, в огромной мере сплетены из нашей культуры. Это, конечно, не значит, что все мы клоны. У нас разные личности, разные групповые идентичности, политические взгляды и прочее. Но все это, тем не менее, опутано плотной паутиной историй, героев, мечтаний и страхов, что делает всех нас, какими бы разными мы порой ни казались друг другу, семьей.

Приехав на стартовую площадку, на побережье рядом с Санта-Барбарой, Джереми, Ванесса, Кейт и я вышли из машины и прошли мимо огромного экрана с изображением ракеты. Она напомнила мне о татуировке в виде стрелы на предплечье Си-Джей. Татуировка была, конечно, вдохновлена трилогией и сериалом «Голодные игры» – захватившей воображение ее поколения историей, в которой отважная представительница низшей касты хитростью обходит навязанные ей правила жестокой конкуренции и подговаривает людей свергнуть прогнившую власть: «Главная героиня говорит: „Когда я поднимаю свой лук и натягиваю тетиву, стрела может полететь только в одну сторону – вперед“, – процитировала мне ее слова Си-Джей. – Мне всегда это нравилось. Иди вперед. Не оглядывайся, куда бы ни несла тебя жизнь».

Пока мы шли к смотровой площадке, я услышал, как Ванесса говорит с Джереми. Они обсуждали ее попытки стать астронавтом. Один из этапов проверки в NASA – тест на психическое здоровье. Мне хотелось узнать, о чем ее спрашивали. Какие вопросы, по мнению NASA, позволяют судить о здравомыслии человека?

«Один из вопросов звучал так: „Считаете ли вы, что люди хорошие или плохие?“» – поделилась она.

«И что же ты ответила?»

«Я думаю, хорошие».

Мы пошли дальше. Я был благодарен судьбе за встречу с ними. Мне было весело.

В то утро в воздухе висел густой туман. Когда начался обратный отсчет, все притихли. Мы устремили взор на запад, в сторону скал, обрамляющих Тихий океан, сжав в руках свои смартфоны. Вдруг оттуда донесся мощнейший рев. И хотя мы ничего не видели, мы улыбнулись. Мы направили туда камеры телефонов. Земля задрожала.

Я – это Я, а Ты – это Ты.

Я занят своим делом, а Ты – своим.

Я в этом мире не для того,

чтобы соответствовать твоим ожиданиям,

а ты – не для того, чтобы соответствовать моим.

Если мы встретились и поладили – это прекрасно.

Если нет – этому нечем помочь.