Он летел высоко-высоко, и в брюхе его самолета до поры дремала смерть.

Он был пилотом тяжелого бомбардировщика и в данный момент направлялся на очередное задание – уничтожать вражескую деревню.

Когда смотришь на землю свысока, все привычные внизу смыслы резко меняются.

Вот дом. Сидя в нем, ощущаешь уют. И сонливость от баюкающего звука настенных часов. И запах собачьей шерсти (опять Гай – непослушный пес – забегал в дом со двора). И аромат шипящего в сковороде лука, обжариваемого в масле.

А сверху?

Разве сверху ты можешь разглядеть что-то, кроме маленькой невзрачной коробочки?

А что такую же коробочку, которая для тебя самого родная и любимая, кто-то тоже рассматривает в прицел и видит в ней разве что пособие по геометрии и географии одновременно, тебе на ум не приходит.

Или приходит?

Вот товарищам по эскадрилье не приходит. Они вечером пьют, закусывают, хвастаются точными попаданиями.

А он думает про маму. Про то, как она жарит лук на масле и вот-вот добавит в сковороду нарезанный тонкими ломтиками картофель. Разве может быть что-нибудь вкуснее?

Когда он учился летать, думал о небе, а не о том, что внизу.

Думал о первых снах, в которых обязательно взмываешь над землей, ощущая под пятками упоительную пустоту.

Думал о бумажных самолетиках, запущенных с балкона. О целых тоннах бумаги, изведенной им на этих самодельных красавцев, которые с неизбежностью гибли под подошвами прохожих и колесами автомобилей.

Думал о злых драконах, которых можно победить, только познав высоту и скорость.

Только о войне не думал. А сбылась с ним именно она.

– Чего ты маешься? – жалел его командир эскадрильи. – Выше нос давай, молодец. Ты же Родину защищаешь.

Вроде так оно и получалось.

Только почему он защищает Родину в такой дали от нее? И чем помешала Родине женщина в переднике в цветочек, жарящая сейчас лук в одном из домов деревни, которую ему надо уничтожить?

– Чудак ты, право, – говорил ему командир. – Зачем ты думаешь об этом?

Да и вправду: зачем он думает и откуда знает, что там обязательно женщина? И что она обязательно в переднике в цветочек? И что она обязательно жарит лук?

Ну хорошо: пусть будет не в цветочек, а в горошек. Сути-то это не меняет.

И даже если не лук, а цветную капусту.

Все равно же там кто-то есть и что-то обязательно жарит, варит, парит. Или стирает, гладит. Или сидит за компьютером и пишет лекцию по истории древних викингов.

Какая разница?

А вот его мама точно в переднике в цветочек. У нее все такие. Любит она их.

А если его маму тоже чей-то сын?..

– Тебе, брат, надо научиться пить и голову проветривать, – советовал командир.

Командир вообще у него жалостливый и хороший.

У других – хуже. А он уж всякого тут на фронте по этому поводу наслушался.

Говорят, некоторые словно и не люди, а звери. За малейшую провинность – под трибунал. За малейшее сомнение – в тюрьму.

Здесь же у них в эскадрилье – рай, грех жаловаться.

Только из рая, где голубое небо, на котором пасутся облачные козочки, пьют дождевую воду и она стекает у них по подбородкам на землю, приходится заглядывать вниз, на коробочки домов. На коробочки целей. На коробочки влюбленных в их стены людей.

– Там враг! Ты это понимаешь? Враг! – кричал на него инструктор по наводке. – Нет людей. Нет сковородок. Нет вообще ничего. Только враги.

Он качал головой и делал вид, что понимает.

А сам не понимал.

– Правительству виднее! – гремел инструктор. – Оно тебя сюда послало, значит, ему лучше знать.

– Да.

– А если ты сейчас волю правительства не выполнишь, то враги прилетят к нам. И будут бомбить наших людей. Своих. Родных. Ты понимаешь?

– А им ведь тоже сказали, что нет сковородок. Только враги. Это про нас.

– Тьфу ты. Ну что за солдат? Руки золотые, а с мозгами что-то не так. Природа перестаралась.

Как только его отпустят в отпуск, он поедет к маме и попросит поджарить картошки. Как только она одна умеет.

А может, и не одна.

Может, в этой коробочке снизу картошка выходит еще более золотистая и хрусткая.

А он сейчас как бабахнет, и картошка подгорит.

Вместе с женщиной, которая ее начала, да не докончит жарить. И вместе с ее домом.

А кому она картошку-то жарит? Неужто только себе одной? Но тогда зачем так много? Вон ее сколько в сковороде, еле лопаткой переворачивает. И то один, то другой ломтик норовит выпрыгнуть прочь.

Для кого же это?

Наверное, у женщины есть муж.

Хорошо бы, чтобы он на работе был. Не увидит смерти дома и жены.

А дети? У них есть дети?

Но сегодня же обычный будний день, значит, дети должны быть в школе.

Который час?

Скоро полдень. Надо скорее бомбить, пока они не вернулись.

Вернутся, а от дома уже только угольки дотлевают. А в угольках мамина рука с обугленной лопаткой.

Да нет. Что за глупости? Детей туда не пустят. Сразу соберут всех в машину – и в детский дом.

А там они попросят картошки, а им фигу с маслом. Или дадут – полусырую. Не мамкину уже, а казенную, с общей кухни.

Он отгоняет от себя навязчивые видения.

– Ну пойдите уже прочь! – умоляет он. – Ну чего пристали?

До отпуска ему уже всего ничего. Он почти налетал уже нужное количество километров. Еще парочка вылетов и все – домой. На две недели. Как по уставу положено.

Но сегодняшний полет ему не засчитают, если он не нажмет на гашетку. Так что хочешь не хочешь, а надо жать.

– Стреляй! – кричат ему из диспетчерской.

Они видят, что он давно уже над целью, но чего-то медлит. Не заставляет самолет выблевать из себя взрывчатку. Не возвращается налегке.

– Стреляй, черт, пока тебя не засекли!

Ну что он может поделать? Ведь это совершенная правда, что ничего. Только нажать и улететь.

И стараться не смотреть вниз. Не видеть, как вспучивается земля. Как огонь обгладывает косточки на своем пиру. Как в воздухе кружатся поднятые взрывной волной предметы. Как деревня превращается в красно-черное кружево.

– Что-то ты сдаешь, брат, – сетует его командир по возвращении. – В отпуск надо поскорее. Еще две деревни, и отправим тебя на поправку.

Еще две?

Летчик улыбается, как ребенок. То ли рад, что только две. То ли не понимает смысла сказанных ему слов.

Его товарищи по эскадрилье слетаются один за другим. Сажают самолеты. Проходят на базу. Жадно пьют минералку. Принимают душ.

Не война, а гостиница. Сейчас еще и ужин будет. Горячий. И с горячими напитками для души.

– Смотрите-ка, – тычет кто-то пальцем в улыбающегося летчика. – Наш-то скромник, кажется, тоже решил научиться пить. Вон он, из столовой водку тащит.

– Эй ты! – подхватывает другой шутник. – Куда бутылку попер? Начинать-то в коллективе надо, дурной!

Он не слышит.

Сейчас зальет свое горе и заснет.

– Не трогайте его! – велит парням командир. – Он молодец. Справляется. Привыкнет скоро и еще вам всем покажет.

– Да ладно, – успокаиваются другие летчики. – Мы-то что? Мы ничего.

А он идет на задний двор, и в руке его бутылка водки.

Не целая, початая, да ладно – ему хватит.

На заднем дворе всякая хозяйственная всячина. Он ее оглядывает, выискивает что-то.

Остальные пируют в столовой и думать про него забыли. Сегодня ужин на редкость хорош: курица в соусе и жареная картошка с луком. Золотистая и хрустящая, как дома.

Чего это ради повар расстарался?

Жаль, он не успел дождаться картошки. Хапнул бутылку – и вон.

Может, попробовал бы жареной своей любимой и успокоился.

Он прикладывается к горлышку и жадно пьет.

Один-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь глотков.

Должно быть, хватит.

Остальное он выливает на свою правую кисть и на лезвие топора.

Тут уж до восьми считать не надо. Просто занести топор повыше и опустить на палец, которым на гашетку жал.

Он его не пожалеет. Он накажет. Чтобы впредь неповадно было.

Палец падает в земляную пыль.

А летчик улыбается.

Он почему-то уверен, что теперь, после совершенного им приговора, уже никто не осмелится бомбить коробочку, где его мама развешивает просохнуть чистые передники в цветочек.