На заседании кабинета министров сегодня должны были быть рассмотрены три срочных вопроса.

Но, несмотря на эту срочность, министры все никак не приступали к прениям, а стойко помалкивали, словно боясь начать игру с неверного хода и, как следствие, завалить всю предстоящую партию.

Каждый из них делал вид, будто очень занят просмотром личных бумаг или телефонных сообщений, и все они, соответственно, деловито тыкали пальцами разной толщины – кто в шуршащую целлюлозу, кто в экранное стекло.

Министр просвещения опять не присутствовал на заседании, и этот факт тем более не способствовал всеобщей разговорчивости.

В коридорах правительственного здания расползался слушок о бесследном исчезновении министра. Но никто не знал, исчез ли он в том самом упомянутом президентом самолете или же как раз само это упоминание было явным доказательством того, что министр растворился в иных, исключая воздушную, сферах.

Никто, собственно говоря, и не желал этого знать. Зато назначение нового министра просвещения стояло на повестке дня под номером один, что окончательно лишало присутствующих на заседании желания разбить тишину первой шальной репликой.

Потому как никто не знает, окажется ли эта звонкая птица верной породы, подходящей к сегодняшней политической погоде. И уж точно не знает, не применят ли потом к выпустившему ее на волю те или иные не особо приятные санкции.

В общем, молчание затянулось.

– Кто начнет? – сверяясь с часами, спросил президент, причем на лице его, как и всегда, не отразилось ровно никакого нетерпения.

Министры стали дружно прокашливаться, совместными усилиями создавая эффект настраивающегося перед увертюрой оркестра. Только вот, к сожалению, никто не выдал им правильные партитуры, сверяясь с которыми они могли бы слиться в единый аккорд, где не выделен ни один голос, ни один инструмент.

Они посматривали на дирижера. Но так как по его лицу никогда ничего нельзя было понять, да и руки его лежали на столе неподвижно, лишенные палочки или иного указующего предмета, то и смотреть было бесполезно.

Что оставалось делать? Переглянуться и выбрать делегата из собственной среды.

В результате этой игры в гляделки министр здравоохранения понял, что отдуваться за всех придется ему. И он, чуть ли не зажмурившись, ринулся в разговор, как иной прыгнул бы с большой высоты с парашютом.

– Я исправил досадную ошибку в учебнике анатомии. Полный тираж с обновленным параграфом уже вышел и будет роздан школьникам к концу недели.

– Это хорошо, – похвалил президент. – Оперативно. А что сделано со старыми учебниками?

– Старшеклассники сдали их во вторсырье, что поможет стране сэкономить сотни кубометров свежей древесины. Дети об этом уведомлены и гордятся.

Президент одобрительно покачал головой. Взгляд его при этом оставался прям и холоден, как лыжная палка, пролежавшая в снегу минимум лет десять.

– Так, может, не надо нам нового министра просвещения? – забросил удочку президент. – Вы, кажется, прекрасно за двоих справляетесь.

Министр здравоохранения тут же почувствовал себя слегка больным. Ответственность за два портфеля подразумевала и два последствия: плохое и хорошее. Хорошее заключалась в прибавке зарплаты и полномочий, плохое – в возможности быть наказанным за любую из оплошностей в обеих сферах.

Впрочем, закон государства в любом случае запрещал сидеть одной задницей на двух стульях. Хотя, с другой стороны, кто сказал, что переписать закон сложнее, чем переписать учебник?

– Я… Я недостоин, – нашелся наконец министр здравоохранения.

– Полно вам! – укорил его президент. – Кто же тогда достоин, если не вы?

Остальные начали лихорадочно взвешивать в уме, к чему это было сказано. Гири предположений падали хаотически: президент действительно доволен министром здравоохранения; президент очень недоволен министром здравоохранения, но перед снятием с поста пытается усыпить его бдительность; президент доволен министром здравоохранения, но хочет заставить других думать, что недоволен, чтобы спровоцировать их на зависть, ревность или недоброжелательство и тем самым проверить их благонадежность; президент недоволен министром здравоохранения, но хочет заставить других думать, что доволен, чтобы спровоцировать их на одобрение, поддержку, подхалимство и тем самым проверить их честность; президент…

Президент прервал их мыслительный процесс, от которого в комнате стало уж слишком душно, и объявил свое предыдущее предложение шуткой.

– На самом деле я хотел представить вам всем нового министра просвещения, кандидатуру которого вам предстоит сейчас утвердить. Или не утвердить.

И пока они не начали обдумывать и обсасывать со всех сторон и это его высказывание, он поспешно сдвинул лежащий на столе указательный палец правой руки чуть вправо, и человек в костюме, стоящий у двери, тут же ее распахнул.

За дверью обнаружился кандидат в министры. Остальные с ужасом опознали в нем переодетого в штатское бывшего управляющего всех городских тюрем.

Оно конечно, номер у него был вполне подходящий для министерского чина, но позвольте: где просвещение и где тюрьма? И не противоречат ли они по сути своей одно другому, являясь своего рода синонимами свободы и ограниченности, прогресса и консерватизма?

Но президент не дал им задуматься и об этом тоже и сразу перешел к голосованию:

– Кто за?

Лес рук.

– Я так и думал. Единогласно. Тогда поприветствуем нового коллегу и дадим ему занять место за столом.

Бывший начальник тюрем вставил себя в кресло, как картину в оправу, и не моргая вперился в лица сидящих напротив. Те поежились от неловкости.

– Переходим ко второму вопросу, – объявил президент. – По этому поводу с коротким докладом выступит министр внутренних дел.

Оратор, которому предоставили слово, со свистящим звуком набрал в легкие побольше воздуха и начал:

– Перед нами стоит серьезная проблема урегулирования номеров.

Министры переглянулись, как будто с них лично кто-то собирался содрать их кровные значки.

– Дело в том, – продолжил докладчик, – что в стране ускоренными темпами происходит рождаемость. Это, с одной стороны, хорошо. Но с другой стороны, растет и недовольство родителей.

Несмотря на некоторую корявость изложения, все слушали министра внутренних дел с выражением почтительного внимания и ждали, когда же он доберется до сути.

– Вот представим себе, что у обоих родителей приличные номера. Например, 350 и 388. Как правило, на практике так и бывает. Ведь если раньше граждане нашей страны выбирали себе спутников жизни по внешним данным или по психологическому сходству, теперь все облегчилось и стало логичным и предсказуемым. Люди составляют пары в соответствии с математическим принципом. Как говорится, десятки к десяткам, сотни к сотням, тысячи к тысячам.

– Как шарики на старинных счетах, – зачем-то встрял министр промышленности.

Министр внутренних дел с удивлением посмотрел на перебившего, подождал пару секунд и продолжил с еще большим пафосом:

– Как я уже говорил, это очень удобная система. Без особенных проблем используемая на практике и облегчающая работу сотрудников нашего министерства. В конце концов, раз номера являются решающим фактором и в построении социальной иерархии нашего общества, понятно, что брачующиеся хотят определенного социального равенства.

– А любовь? – опять встрял министр промышленности. – Или вы хотите сказать, что пятитысячный номер просто не в состоянии полюбить миллионный и так далее?

– Я ничего не могу сказать о любви с уверенностью, – ответил министр внутренних дел, – но допускаю, что как среди различных видов животных к спариванию друг с другом тяготеют только подобные существа, так и в нашем государстве люди выработали привычку на подсознательном уровне стремиться к субъектам с родственными номерами.

– Оставьте это, – обрезал президент. – Переходите к сути вопроса.

– Да, конечно, простите. Я увлекся. А суть вопроса такова: когда у пары рождается ребенок, то ему полагается присвоить первый свободный номер, имеющийся в наличии. При этом подчеркну: в наличии имеются лишь миллионные номера. Вот родители и возмущаются, что их чада должны быть так чудовищно далеко перемещены по социальной лестнице.

– Какие варианты решения проблемы предлагаете? – спросил президент.

– Думаем начать присваивать новорожденным тот же номер, что у одного из родителей – по выбору последних, а затем через дефис латинскую букву: А, В, С и так далее.

– Хорошая мысль, – одобрил министр здравоохранения. – Прямо как гепатиты.

Но его шутку никто не оценил. Президент тем более.

– Не нравятся мне эти буквы, – сказал он. – Какая-то пестрота получается ненужная.

– Опять же, мы думаем о выходе на международный уровень, – добавил министр иностранных дел.

«Неужели война?» – забеспокоились все остальные. Естественно, про себя. Но президент не дал им времени и на это:

– Так что не стоит отягощать себя латиницей. Цифры как-то понятнее и роднее всем.

– Тогда… – протянул министр внутренних дел с вопросительной интонацией.

– После дефиса прибавляйте 1, 2, 3 и сколько там понадобится каждой конкретной семье. А выбора родителям давать не надо. Пусть записываются всегда либо по отцу, либо по меньшему номеру.

– По меньшему номеру, – предложил министр промышленности. – Иначе матери, боясь испортить наследственность, будут всегда стремиться к браку только с меньшими номерами. Труднее жить станет.

– Хорошо, – согласился президент. – Итак, прошу голосовать. Кто за то, чтобы присваивать новорожденным порядковый номер, равный меньшему из двух номеров его родителей с дефисом и порядковым номером рождения в данной конкретной семье?

Лес рук.

– Я так и знал. Единогласно. В таком случае переходим к третьему и последнему вопросу.

Министры, которые уже догадывались, о чем пойдет речь, потупились и съежились.

Да, им предстояло решить, какой именно казни подвергнуть девушку, желавшую смерти их духовному лидеру.

Прения начались.

– Во-первых, будем ли мы казнить ее тайно или публично? – спросил президент.

– Публично, – не колеблясь, высказался новый министр просвещения. Видно, в бытность управляющим тюрьмами он слишком устал от тайных умерщвлений в застенках и жаждал выхода в массы.

– Плюсы? – президент был краток.

– Как министр просвещения назову только один, но главный. Публичная казнь полезна в воспитательных целях. Чтоб другим неповадно было.

– Хорошо, – кивнул президент. – Возражения есть?

– А если люди испугаются? – спросил министр здравоохранения. – Казнь – зрелище не для слабонервных.

– Слабонервные могут не ходить, – отрезал министр обороны, до сих пор хранивший молчание.

– Казнь должна быть публичной во всех смыслах этого слова, – упорствовал министр просвещения. – Мы будем транслировать ее по телевидению. По всем каналам.

– Хорошо, – опять одобрил президент.

– Слабонервные могут не смотреть, – добавил министр обороны.

– Это верно. Мы не можем заставить всех, да всех и не надо. Хватит большинства, – мрачно добавил новый министр просвещения.

– Значит, казнить надо в 19.00 – самое рейтинговое время на ТВ, – заявил министр культуры, тоже вдруг обретший дар речи.

– Отлично, – согласился президент и с этим предложением. – Детали ясны, осталось понять главное: как именно будем казнить?

Дальше мнения полетели со скоростью стрел, выпущенных лучниками вражеской армии на осажденный город.

– Расстрел.

– Утопление. Представьте себе огромный аквариум – какая эстетика!

– Гильотина. Быстро и со вкусом.

– Повешение. И пусть долго висит и качается. Особо сильный устрашающий эффект.

– Расчленение.

– Фу, слишком много крови. У нас же не мясная лавка.

– Тогда электрический стул. Красивую маску надеть, чтоб не было видно, как обугливается.

– Яд. Самое лучшее – яд. Или орально, или через укол.

– У Замятина было красиво. Выкачивание воздуха из стеклянного колпака, под которым находится приговоренная.

– А Замятина прошу не упоминать, – рявкнул министр просвещения. – Такого автора больше нет.

– Как нет? Там же только финал переписали!

– Сначала финал. А потом решили, что и остальные главы ни к чему.

– Прошу прощения. Но казнь-то можно использовать?

– Не надо. Не будем напоминать, пока читатели живы.

– Хорошо. Тогда костер. Как в добрые Средние века.

– И на всякий случай пригнать пожарную команду.

– Нет. Некрасиво.

– Распятие.

– Что за ерунда? Зачем нам неправильные ассоциации?

– А может, поищем в Библии? Как насчет расплавленного свинца в горло?

– Фу.

– А побивание камнями?

– Стоп, – прервал президент. – Мне нравится последний вариант.

– Кто, кто предложил побивание камнями? – засуетились министры.

– Я предложил, – сказал министр туризма.

– Надо же. Первый раз за день открыл рот, и в точку, – залебезили остальные.

– Это действительно хорошая мысль, – резюмировал президент. – Как там наш новый министр просвещения сказал? В воспитательных целях? Вот в них самых.

– Да, – поддержал министр промышленности. – Представьте себе: каждый гражданин сможет взять камень и лично поучаствовать в расправе над преступницей, которая посягнула на святое.

– Это великолепно.

– Грандиозно.

– Возвышенно!

– Морально!

– Только имейте в виду, – перекрыл хор славословий президент. – Вы тоже будете в этом участвовать. Вы все. Сначала правительство. Потом общественные лидеры. Потом рядовые граждане.

Министры замолкли ненадолго, осмысливая сказанное. А потом министр культуры задал робкий вопрос:

– А что, если преступница раскается и попросит помилования? Не потребует ли народ пересмотра дела?

– Она ничего не попросит, – сказал президент. – Мы ее наркотиками накачаем.

– Но тогда она не будет осознавать происходящее. Может, ей даже и больно не будет? – испугался бывший управляющий тюрьмами.

– А мы не о ней печемся, а о массовом сознании и о круговой поруке, – сказал министр госбезопасности, самый тихий из них и, может быть, поэтому один из самых эффективных.

– Это верно, – согласился президент. – Главное, чтобы все участвовали и понимали свою ответственность. А что уж она там себе чувствует – нам без разницы. Она нам не как чувствительная особа нужна, а как наглядный пример.

– Но все-таки хотелось бы, чтобы она кричала. В воспитательных, опять же, целях.

– Будет кричать, – заверил президент. – Она будет делать то, что нам надо.

Заседание выходило весьма плодотворным.

– Итак, проголосуем, – предложил президент. – Кто за то, чтобы подвергнуть посягавшую на жизнь Бога живого на земле и учителя нашего публичной казни через побивание камнями?

Лес рук.

– Я так и думал. Единогласно.