Ивата и Сакаи подъехали к полицейскому отделению Цукуба-Кита в шесть вечера. Дежурный полицейский оторвал взгляд от своей манги.

— Сибуя. Первый отдел, — сказал Ивата. — Нам нужен адрес родителей Кодаи Кийоты.

— Не стоит их беспокоить. Он уже здесь, внизу. Мы взяли его за дебош в доме родителей.

Ивата и Сакаи переглянулись, их лица расплылись в улыбке. В маленькой допросной, расположенной в цокольном этаже, Кийота не мог унять дрожи. Мелкие, свинцовые капли пота покрывали его тело. Руки его сковывали наручники. Сакаи с грацией тигрицы пересекла комнату и включила таймер на часах. Ива-та, этакий усталый смотритель зоопарка, сел напротив задержанного и закурил сигарету. И нажал кнопку записи.

— Пятница, 25 февраля 2011 года, восемнадцать часов девять минут. Допрашиваемый Кодаи Кийота, возраст 45 лет, допрос в отсутствие адвоката.

Пару минут слышались лишь легкий шелест бумаги да дыхание курящего Иваты. Кийота сидел сгорбившись, обхватив голову руками.

— Эй, вы в норме? — наконец спросила Сакаи.

— Вполне, — процедил Кийота сквозь зубы.

— А на вид вам хреново.

— Господин Кийота, зачем вы приехали в Ибараки? — спросил Ивата с дежурной улыбкой.

— Это мой родной город.

— Вы живете в Токио.

— Приехал своих повидать, развеяться. Может, сообщите наконец, какого лешего здесь происходит?

Сакаи с силой ударила по спинке стула, и Кийота весь сжался.

— А ты будто не в курсе, гаденыш, — фыркнула она.

Кийота взглянул на нее покрасневшими глазами.

Ивата щелкнул пальцами.

— Не на нее смотри, а на меня.

— А чё это с ней?

— Кийота, не нарывайся. Сейчас у нас спокойная, вежливая беседа. Расскажи мне все про «Ниппон Кумиай».

Кийота отмахнулся:

— Я больше с ними не якшаюсь. И вообще, там полное дерьмо.

— Почему?

— Сплошная болтовня, а дела ноль, на все клянчат разрешение. Финансирование утекает сквозь пальцы. Я там только время потерял.

Сакаи фыркнула:

— Они с тобой, похоже, тоже. Плюс — сказали, ты никчемный алкаш и извращенец.

Кийота помрачнел, но промолчал. Ивата прокашлялся.

— Знаешь Юко Оба? И ее мужа, Тераи?

— Нет.

— А семью Канесиро?

— Да, мерзкие кореяшки. А чё?

Сакаи брякнула на стол свое удостоверение.

— Ну-ка прочитай вслух.

Кийота раскрыл документ:

— Норико Сакаи, младший инспектор. И чё?

— А ниже что?

— Полицейское управление Токио.

— То-то. Полицейское управление Токио. К твоему сведению, это синоним выражения: «Кийоту поимеют в задницу».

— Дай я объясню. — Ивата быстро взял документ со стола, протер рукавом и вернул Сакаи. — Мы можем припаять тебе неподчинение закону, и ты проведешь здесь еще двадцать три дня.

— Неподчинение?

— Плюс к сроку в двадцать один день, который тебе вынесли местные орлы за буйство в квартире твоих родителей. И здоровому мужику хреново пришлось бы, а уже тебе-то, в твоем состоянии… — Тут Кийота пнул по ножке стола.

— Я ничего не нарушал! Скажите, наконец, какого вам от меня надо!

Сакаи присела на край стола.

— Колись, Кийота, — ухмыльнулась она. — Рассказывай.

— Чё рассказывать-то?

— Ведь это ты их убил, да?

Кийота расхохотался:

— Кого? Всю семейку? Ага, и порезал в мелкий винегрет. Чего там, бросьте меня в камеру, и дело с концом.

Ивата затушил окурок.

— Вы не слишком удивились, узнав об их смерти, господин Кийота. Неужели в газете прочли?

— Вы из отдела убийств, задаете про них вопросы — я ж не идиот.

— Вы отрицаете причастность к этим убийствам?

— Блин, конечно отрицаю!

Сакаи спрыгнула со стола и начала ходить вокруг него кругами.

— Я расскажу тебе одну историю, Кийота. Иногда, имея дело с лгунами, мы проверяем их на мини-полиграфе. Но там все по-взрослому — куча проводов, специалист при аппарате, все дела. Но знаешь, на чем все прокалываются?

Кийота молчал.

— Мы сами им лжем. Говорим — пот влияет на результат, и отправляем их мыть руки. А сами бежим в комнату с мониторами, чтобы поржать. Лгун обычно шумно включает кран, потом сушилку — в общем, из кожи вон лезет. Но, конечно, руки он при этом не моет. Так что заруби себе на носу: мы чуем ложь. Носом чуем. Это для нас вопрос чести. А от тебя просто несет.

Лицо Кийоты исказилось от ненависти. Он с трудом сдерживался.

— Вы меня не знаете.

— Да ну? — Сакаи лучезарно улыбнулась. — В девятнадцать лет ты впервые заночевал в этом заведении по обвинению в мелком жульничестве. Всего было четыре ареста, последний — за изнасилование. Ты получил восемь лет, что вообще-то многовато. Когда вышел, сразу свалил в Токио. Такому тупице, как ты, даже удалось неплохо устроиться в районе Синдзюку. Вступив в тамошнюю банду, ты выпадаешь из нормальной жизни лет на десять. Потом — нате вам, появляешься в костюмчике, с мегафоном в руке. Видно, решил, что политика позволит тебе максимально раскрыть свои таланты и измениться. Ты всегда был националистом, так почему бы не наехать на сраных эмигрантов? Перебегаешь из одной организации в другую, пока не попадаешь в относительно приличную, «Ниппон Кумиай». Как раз в это время компания «Вивус» объявляет о многоцелевом строительном проекте в Сэтагае, где ты живешь с женой — пардон, с бывшей женой. Проект должен стимулировать торговлю, принести пользу всему району — а значит, и Японии. Но, как всегда, проклятые кореяшки ставят палки в колеса. Канесиро, видите ли, не хотят продавать дом. «Ниппон Кумиай» решают действовать жестко, и ты берешь задачу на себя. На кону твоя репутация. На старину Кодаи Кийоту можно положиться. Он вытравит эту шваль из Сэтагаи. Только они не испугались. И не захотели съезжать. На самом деле ты выставил себя на посмешище. Романтика а-ля якудза коту под хвост. В «Кумиай» не клеится, с женой тоже, верно? Особенно когда она прознала, что ты трахаешься с малолеткой.

Кийота повернулся к Ивате:

— Я не собираюсь выслушивать…

— Возможно, ты решил показать себя. А этот упертый Канесиро ни в какую! Возможно, именно тогда твоя беспомощность и бездарность породили безумие, и ты идешь и вырезаешь корейцу кишки — только потому, что он хотел защитить свою семью, свой дом. Типичный обыватель, мать его.

Кийота в изумлении покачал головой:

— Да она чокнутая.

Ивата постучал по столу, как учитель, призывающий к порядку.

— Кийота, вы знали супругов Тераи и Юко Оба?

— Нет, сказал уже!

Ивата вынул из внутреннего кармана копию старой статьи из местной газеты.

Слева от текста стояла мутная фотография судьи Тераи Оба.

Ивата наклонился к Кийоте:

— Теперь-то припомнил?

— Ну не запомнил я, как звали судью. Хрень какая-то. Вы не можете держать меня без…

Сакаи снова пнула по ножке его стула, он вздрогнул.

— Кончайте!

— Я кончу, когда ты заговоришь.

— Чего вам надо?!

— Восемь лет за изнасилование… Возможно, ты решил, что это слишком. За восемь лет человек может измениться до неузнаваемости.

Кийота чуть не плакал от бессилия.

— Чё она мелет, а? Какое все это имеет ко мне отношение?!

— А такое, дружок. Возможно, после расправы с семьей Канесиро ты подумал, что все могло сложиться совсем по-другому, если бы с тобой поступали по справедливости с самого начала. Тебе уже было нечего терять. Ты решил, что заодно можно расквитаться и с коротышкой-судьей. Но тут обнаружил, что слишком долго ждал и старый пердун подох. Осталась вдова-старушка. Но ты очень зол и, в конце концов, проделал долгий путь. Тебя вела месть. Ведь без мести ты ничто, так, Кийота?

— Что за бред…

— Ты убил семью. От мала до велика. И получил удовольствие. Потом, безо всяких угрызений, ты едешь в залив Сагами и убиваешь госпожу Оба. Насильник, совратитель малолетних, бандит, а теперь и убийца. Вот почему ты очутился там, откуда пришел, и надрался до потери пульса. Все вернулось на круги своя. У тебя ничего не осталось, тебе некуда идти. Что, не так, Кийота?

Кийота пытался сморгнуть крупные, злые слезы. Его губы тряслись от ярости. Ивата взглянул на Сакаи.

— Видишь, Кийота, ты ошибался. — Сакаи оперлась о стену, закончив свою речь. — Я отлично тебя знаю. И изложила твою убогую биографию за каких-то две минуты.

Теперь заговорил Ивата, но негромко:

— Где вы были в ночь с 14 на 15 февраля?

Кийота поднял взгляд:

— Да, я рад! Я рад, что они сдохли!

Он потряс наручниками и сплюнул на пол.

— Это вы их убили?

— Я никого не убивал!

— А по какому же поводу пьянка, а? — фыркнула Сакаи.

— Да по мне! Сучка ты долбаная, я скоро сдохну! Она взглянула на Ивату, и Кийота это заметил.

— Спросите у моего онколога, и увидите. — Он развернулся к Ивате: — Инспектор, я хочу попросить вас об одолжении. Когда поймаете убийцу — передайте от меня поклон.

Ивата остановил запись, и Сакаи моргнула, словно ее вывели из гипнотического состояния. Она вызвала охранника, тот вошел, сгреб Кийоту со стула и увел прочь.

Настала ночь. Тяжелые дождевые тучи окутали гору Цукуба, словно ватой. Редкие автомобили освещали фарами дорогу; их свет напоминал мерцание прикрытой ладонями свечи.

Ивата и Сакаи сидели в полупустой лапшичной напротив отделения полиции. Оба сгорбились над своими пиалами и тянули гречневую лапшу. Официантка поставила перед ними пластиковые стаканчики с зеленым чаем и вернулась к телешоу. Ивата допил бульон и оглянулся. В зале сидел один полицейский и несколько шоферюг, каждый сам по себе, заглянувшие сюда утолить голод.

— Ты меня почти убедила в какой-то момент, — произнес Ивата.

— На моей стороне слишком много фактов, — ответила Сакаи и отодвинула пиалу.

— Но не все. На местах преступления нет его следов. К тому же он правша.

— Да, но физически он мог совершить эти убийства и не раз уже шел на насилие. Ул ики еще могут всплыть во время следствия. А онкологу я позвоню. Возможно, это тоже липа.

Сакаи заплатила, забрала счет, они вышли и быстрым шагом направились к полицейской парковке.

— Не мешало бы ее помыть, — сказала Сакаи, садясь за руль. — В принципе тебе нужна другая машина. Это просто драндулет.

— Это же классика!

— Иными словами, ты цепляешься за прошлое.

В зеркале заднего вида Цукуба постепенно превращалась в лаковую миниатюру.

Сегодня Косуке исполнилось тринадцать. Он сидел на скамье у дороги в своем лучшем костюме и не сводил глаз с горы. Позвонила мать и сказала, что возьмет его на весь день.

— Оденься как подобает, Косуке. Ты меня понял? От волнения у него бурлило в животе и в душе затаился страх.

День тогда выдался погожий, пыльца плыла над полями волшебным облаком. До сих пор Косуке игнорировал дни посещений. Как и другие мальчики. Эти дни всегда заканчивались одинаково: родители буквально убегают, ребенок ревет, скотина Иесуги демонстративно его утешает. Никто в сиротском приюте Сакудза не любит вспоминать о прошлом. Они оказались здесь — и этого довольно.

В стену рядом с головой Косуке ударил камешек. Он поднял глаза: по крыше корпуса шагал, растянув руки в стороны, Кеи.

— Вот, сам хочу посмотреть, — сказал он, указывая на костюм Косуке.

Он пошатнулся, восстановил равновесие — и спрыгнул вниз. Плюхнувшись рядом с Косуке, он достал апельсин, разделил его пополам и протянул половинку другу.

— Как тебе удалось сбежать с уроков? — Косуке жевал апельсин, по его подбородку стекал сок, и его слова звучали неразборчиво. Кеи сощурился на солнце. Он сглотнул, ухмыльнулся и пожал плечами.

— А какая твоя мать? — спросил он.

Косуке облизнул пальцы и вновь запустил их в апельсиновую мякоть.

— Нормальная… С другой стороны, она бросила ребенка на автовокзале.

Кеи улыбнулся и бросил кожуру на землю.

— Я бы тоже тебя бросил.

Они смотрели, как надвигаются и набухают тучи, пожирая голубизну небес. Мухи с резким жужжанием пикировали на теннисные столы и тут же взлетали вновь.

— А твоя?

— Она умерла. Я помню какие-то обрывки, но не могу их соединить. Они похожи на фотографии. Но вроде она добрая была.

Косуке не знал, о чем еще говорить, и посмотрел на часы. Мать опаздывала уже на час.

— А что сказал Иесуги? — спросил Кеи, скидывая с одной ноги ботинок.

— Так, ничего.

— Если она повезет тебя в город, привези с собой контрабанду, дурила.

Кеи встал.

Косуке кивнул и снова уставился на дорогу. Ему хотелось заметить мать первым.

— Она приедет! — крикнул Кеи и скрылся в корпусе.

Поднялся ветер.

Прошло много времени. Мари-Жозефина позвала Косуке в дом и крепко обняла. И все повторяла — не переживай, я уверена, этому есть серьезное объяснение, — но Косуке не реагировал.

Она повела его в часовню и велела прочесть псалом 27. Он опустился на колени, и слова свободно полились наружу.

— Хорошо, — мягко проговорила она. — Эти слова будут помогать тебе в испытаниях долгие годы.

Косуке был глубоко убежден, что эти слова не значат ничего.