Воскресенье, 23 декабря. Сегодня в четыре часа мы прибыли в Нью-Йорк с опозданием на полтора дня.

Вторник, 25 декабря. Годовщину нашей свадьбы, которая состоялась тридцать два года назад в Оберне (штат Северная Каролина), мы без особой пышности отпраздновали здесь, в Роли. Мэтти часть времени провела у родителей, а я навестил отца в родном Клейтоне.

Четверг, 27 декабря. В качестве президента Американской исторической ассоциации я выступил сегодня вечером с официальным докладом, над которым я так напряженно работал в Берлине, избрав темой «Возникновение первого общественного порядка в Соединенных Штатах». Профессор Аусли из университета Вандербилта, мой бывший студент, который защитил докторскую диссертацию вскоре после мировой войны, преподнес мне том исторических сочинений, написанных моими учениками. Я и раньше получал такие подарки, например в Торонто в 1932 году, а поэтому не очень удивился, хотя не был предупрежден заранее. Я от всей души поблагодарил своих студентов, а потом прочел официальный доклад, который для большинства присутствующих явился откровением. Это было краткое изложение трех глав из первого тома моего «Старого Юга».

Суббота, 29 декабря. Сегодня президент пригласил меня к себе на завтрак. Несколько позже назначенного времени мы сели за стол в Белом доме, в зале на втором этаже. Около часа с четвертью мы говорили о положении в Европе. Я изложил президенту свой план предотвращения войны и достижения какого-то сотрудничества между всеми народами.

– Соединенные Штаты, – сказал я, – должны сотрудничать с Англией и Нидерландами на Дальнем Востоке, предоставить Филиппинам независимость и гарантировать сохранение существующего там статуса, дать Японии возможность также присоединиться к общему соглашению. Кроме того, Соединенные Штаты должны вступить в Лигу наций и заставить Германию и Италию сотрудничать с Англией и Францией в целях сохранения мира и сокращения вооружений. Если президент сумеет в нужный момент добиться от конгресса совместной резолюции по этому вопросу, мне кажется, что он достигнет цели и за год или два торговые отношения Соединенных Штатов с другими странами значительно улучшатся. Тогда, возможно, работа очередной конференции по разоружению действительно увенчается успехом.

Рузвельт ответил:

– Относительно Дальнего Востока я с вами согласен и считаю, что мы должны предпринять в этом районе какие-то меры. Япония захватывает китайскую территорию и намерена продолжать захваты, чтобы утвердить свое господство над всей Азией, включая и Индию. Мы ассигновали миллиард долларов на строительство военных судов, но все они устареют в какие-нибудь десять лет.

– Что же касается совместной резолюции относительно вступления Соединенных Штатов в Лигу наций, – продолжал он, – то я не уверен, что общественное мнение сейчас благоприятствует этому, но я уже просил сенат одобрить наше вступление в Палату международного суда, а позднее постараюсь добиться санкции направить посла в Женеву.

Я согласился, что оба эти шага помогут полнее выяснить общественное мнение, но усомнился, как бы такая оттяжка не лишила смысла конечную цель. Я передал также Рузвельту слова барона фон Бюлова, одного из самых умных людей в министерстве иностранных дел, который по своему положению является вторым лицом в министерстве. Он сказал мне: «Мы немедленно вернемся в Лигу наций, как только Соединенные Штаты вступят в нее».

Во время нашей беседы мы затронули также много других вопросов: поговорили о воинственных устремлениях Германии, об агрессивности Италии, о страхе Англии перед новым кризисом и ее желании сотрудничать с Соединенными Штатами в международных делах.

Воскресенье, 30 декабря. Получена телеграмма, извещающая о смерти матери моей жены. Еще недавно мы так радовались тому, что смогли повидать ее в этот свой приезд, но теперь я чувствую, что наше посещение, присутствие нескольких ее детей в день Рождества и необходимость оказать всем нам гостеприимство ускорили ее конец. Она не перенесла забот и радости, которые доставила ей встреча с нами. Это была бескорыстная, добрая душа. Мэтти спешно уехала на похороны.

Среда, 16 января 1935 г. Сегодня днем я прибыл в Трентон, где меня встретил профессор Томас Дж. Уэртенбейкер. По дороге к нему домой мы заехали к Альберту Эйнштейну, выпили там чаю и поговорили о тревожных событиях в Берлине. На свою личную судьбу Эйнштейн не жаловался. Его уволили из Берлинского университета в 1933 году, а вся его собственность была конфискована. Несколько дней назад американские газеты опубликовали сообщение из Берлина о том, что конфискована также вся собственность дочери Эйнштейна – домик и небольшой участок земли в Потсдаме. Одна из его дочерей недавно умерла; часть имущества принадлежала ее мужу, другая часть – сестре, единственной из оставшихся в живых детей Эйнштейна. Теперь эти люди без всяких средств живут в Германии, где их отец считается крупнейшим ученым своего времени. Несмотря на такое ужасное обращение, Эйнштейн не сказал ни слова о гитлеровском режиме, которое можно было бы счесть антипатриотичным с точки зрения немцев.

Пообедав у Уэртенбейкеров, где в числе других гостей был Абрахам Флекснер, который с давних пор активно сотрудничает в Фонде Рокфеллера, я поехал в Принстонский университет, где прочел лекцию о Джордже Вашингтоне, уделив особое внимание внешней политике Соединенных Штатов. Мне кажется, я заставил слушателей вновь почувствовать неправильность точки зрения, господствующей в Соединенных Штатах с 1918 года. Разумеется, преподаватели американских университетов хотят, чтобы федеральное правительство всеми средствами помогло Лиге наций предотвратить войну.

Четверг, 17 января. В одиннадцать часов утра я вернулся в Нью-Йорк. Тотчас же один за другим последовали телефонные звонки: из нью-йоркского Национального банка, из концерна Сименса, из Ассоциации внешней политики. В четыре часа я повидался с представителями банка, а в половине пятого – с директором концерна Сименса.

Я был приглашен к полковнику Хаузу на завтрак. Он выглядит превосходно, хотя недавно сильно простудился и проболел целую неделю. Он много говорил о внешней политике: о необходимости вступления Соединенных Штатов в Лигу наций, о сотрудничестве с Англией на Дальнем Востоке, о мерах воздействия на Японию с целью пресечь ее захватнические действия в Китае. Я не уверен в том, что этот план удастся, но полковник сказал мне, что на завтра у него назначена встреча с японским послом. Я попросил полковника написать мне, если Япония выразит готовность сотрудничать с нами. Он обещал непременно сделать это.

Поговорив о позиции президента Рузвельта, мы согласились, что в отношении основной дилеммы, стоящей перед миром, он в целом придерживается тех же взглядов, что и мы, но опасается сильного сопротивления всякому своему прогрессивному шагу. Мне кажется, что такое сопротивление неизбежно вызовет всякая дальновидная и бескорыстная политика. Кроме того, ни одному президенту еще не удавалось сделать что-либо серьезное во второй срок своего пребывания на этом посту – исключение составляют разве только два мероприятия Вашингтона, которые он был вынужден провести, вызвав этим недовольство по всей стране. Рузвельт должен действовать в этом году или отказаться от попытки изменить что-либо в отношении Соединенных Штатов к обезумевшей Европе.

Хауз сказал, что постарается повидать Рузвельта в ближайшие месяц или два. Он одобрил высказанное президентом 29 января намерение направить посла в Женеву и этим сделать первый шаг по пути вступления Соединенных Штатов в Лигу наций. Я сказал:

– Учитывая экономические и политические трудности в самой Америке, гораздо важнее было бы просить конгресс сразу одобрить наше вступление в Лигу, так как нечего и думать о подлинном восстановлении промышленности ранее, чем за четыре или даже шесть лет. Если президент будет переизбран, у него в течение второго срока все равно не окажется всей полноты власти.

Хауз согласился со мной. Правда, я сомневаюсь, решится ли Рузвельт или какой-либо другой президент в наше время на столь непопулярный среди массы населения шаг, ибо американцев четырнадцать лет агитировали против всяких связей и сотрудничества с кем бы то ни было.

Четверг, 31 января. Сегодня утром в газетах опубликовано сообщение о том, что сенат отклонил предложение Рузвельта о вступлении Соединенных Штатов в Палату международного суда¹. За два дня до голосования я видел сенатора Робинсона, лидера большинства, и он с уверенностью сказал, что предложение пройдет большинством в семь голосов. Однако, расставшись с ним, я несколько усомнился в этом. И вот теперь предложение провалилось. Главными противниками этого робкого шага в деле установления международного сотрудничества были Бора, Джонсон и Макэду. Бора уже не в первый раз проявил тупость в вопросах внешней политики; Джонсон кричал о долгах Соединенным Штатам, как будто наши штаты не отказались уплатить сотни миллионов долларов, причитающихся европейским кредиторам; а Макэду, как говорят, является одним из приверженцев Херста.

Первым моим побуждением было написать в государственный департамент и выяснить, не следует ли мне подать в отставку в знак протеста против того, что сенатское меньшинство навязывает Соединенным Штатам свою волю во внешнеполитических делах. Это произвело бы сенсацию, но дало бы мне возможность высказать во всеуслышание, как глупо, на мой взгляд, со стороны американцев осуждать диктатуру меньшинства в Европе и в то же время позволять меньшинству, которое большей частью находится под влиянием Херста и Кофлина, распоряжаться в таких важных вопросах.

Пятница, 1 февраля. Сегодня я повидался с судьей Уолтоном Муром, и он посоветовал мне не подавать в отставку.

– Все мы должны бороться за свое дело до конца и держаться друг за друга, – сказал он. – Так считает и государственный секретарь Хэлл.

Но тут же он добавил:

– Я никогда еще так не падал духом. Все усилия, направленные на восстановление промышленности, пойдут прахом, если наша внешняя политика будет диктоваться сенатским меньшинством, но я не вижу способа перехитрить эту группу.

Я сказал:

– На месте президента я бы выждал удобного момента и обратился бы к стране с предложением вступить в Лигу наций. После этого я предложил бы демократическому большинству внести совместную резолюцию и провести ее в обеих палатах. Я бросил бы вызов всем своим противникам и выявил истинную расстановку сил, пусть даже меня из-за этого не переизбрали бы на второй срок.

Мур был поражен моими словами и высказал сомнение, действительно ли Рузвельт понял всю важность улучшения международных отношений. Я также не убежден, что президент действительно занят этим и что идея так называемого «экономического национализма», выдвинутая некоторыми членами его «мозгового треста», не завладела им самим или, по крайней мере, не поколебала его решимости. Мур настоятельно советовал мне повидаться с президентом. Я написал Макинтайру в Белый дом и попросил его передать Рузвельту, что я отплываю в Германию 14 февраля, и, если президент пожелает видеть меня, я готов встретиться с ним. Однако настроен я был не очень-то оптимистически.

В шесть часов я встретился с членом палаты представителей Льюисом, самым смелым и решительным членом палаты из всех, кого я знаю. Несколько дней назад он внес в палату представителей совместную резолюцию, аннулирующую постановление сената против вступления Соединенных Штатов в Палату международного суда.

Он показал мне текст своей предварительной речи, а я рассказал ему многое о диктаторских режимах в Германии, Италии и Японии и об опасности, которую они несут всему современному миру. Он слушал с большим интересом и сказал, что будет бороться, сколько хватит сил. Я думаю, что если президент поддержит Льюиса, почти вся палата представителей встанет на его сторону.

Я рассказал Льюису, что Херст в течение пяти или шести лет помогает Муссолини и лично видится с ним. Рассказал я и о приезде Херста в Берлин в сентябре прошлого года, и о том, что сообщалось о его сделке с Геббельсом, в результате которой германское министерство пропаганды будет получать от агентства Херста всю информацию из Европы одновременно с тем, как эта информация поступает в Соединенные Штаты. Льюис обещал не предавать полученные от меня сведения огласке, если только он не узнает те же факты от кого-нибудь другого. Рассказывая все это, я шел на риск, надеясь помочь Льюису в его борьбе.

Расставшись с Льюисом, я поехал в Джорджтаун на обед к Рексфорду Тагвеллу, который занимает пост заместителя министра сельского хозяйства, хотя в сельском хозяйстве разбирается плохо. Среди гостей были: один известный сенатор, члены палаты представителей Картер (штат Массачусетс) и Фрэнк (штат Иллинойс), а также сенатор Джозиа Бэйли (штат Северная Каролина). С самого начала этот известный сенатор обрушился на Рузвельта. Он озлоблен на президента за то, что тот не поддержал сенатора Каттинга, бывшего своего сторонника. Кроме того, он раздражен тем, что Рузвельт не согласился с представителями прогрессивного блока по вопросу об огромных ассигнованиях, которые в действительности привели бы к банкротству всю страну. Он заявил, что он и Хью Лонг, этот разбойник из Луизианы, помогли Рузвельту стать президентом в 1932 году.

У этого человека просто поразительные взгляды. Он рассуждает точь-в-точь как национал-социалист. Будь его воля, он прекратил бы всякую торговлю с Европой. Он сторонник установления господства Германии над всей Европой, Соединенных Штатов – над обеими Америками, а Японии – над Дальним Востоком. Он был бы рад, если бы Германия поработила Англию: тогда Канада, разумеется, досталась бы Соединенным Штатам. Большинство присутствовавших за обедом согласилось с этой идеей крупных предпринимателей о том, что три великих мировых державы должны объединиться и подчинить себе малые нации вроде поляков и голландцев. Идея эта основана на ненависти к Англии и Франции, на незнании уроков истории и на равнодушии к культурным запросам таких народов, как англичане, французы и голландцы, не говоря уже о многочисленных мыслящих людях Германии, которые сейчас совершенно беспомощны.

Я ушел с чувством удивления, недоумевая, действительно ли они верят в то, что проповедуют. Сенатор, по-видимому, был искренен, когда заявил, что убедил Лонга голосовать против нашего вступления в Палату международного суда, о чем Лонг не имел ни малейшего представления. Выбрав удобный момент, когда все замолчали, я заметил, что не стал бы и разговаривать с таким человеком, как Лонг. Тогда сенатор сказал:

– Вот погодите, скоро мы будем расстреливать людей, подобно тому, как это делает Гитлер.

Суббота, 2 февраля. В десять часов я приехал к государственному секретарю Хэллу. Через несколько минут вошел Мур. Наша беседа, продолжавшаяся около получаса, была очень невеселой. Хэлл сказал:

– Надеюсь, вы не подадите в отставку, даже если вы сейчас бессильны что-либо сделать в Берлине. Мы ведь тоже беспомощны. Все народы охвачены экономическим безумием, а американцев все время вводят в заблуждение. Я не вижу, каким образом можно где бы то ни было восстановить экономику, до тех пор пока международные отношения находятся в таком хаотическом состоянии.

В одиннадцать часов я на автомобиле отправился далеко в горы, где находится наш домик – единственное мое убежище в этом безумном мире.

Среда, 6 февраля. Я медленно поехал в Вашингтон на завтрак к президенту. Он был настроен гораздо бодрее и оптимистичнее, чем я или любой из сотрудников государственного департамента.

Я конфиденциально передал ему все, что сказал 1 февраля сенатор на обеде у мистера Тагвелла: что это он уговорил сенатора Лонга голосовать против вступления Соединенных Штатов в Палату международного суда и что в Америке необходим террор. Правда, я не назвал имени сенатора. Рузвельт, не колеблясь, проговорил:

– Это очень похоже на сенатора X.

Я не сказал ни да, ни нет, хотя догадка его была правильна, а только добавил, что это был частный разговор.

Президент продолжал:

– Действуя гитлеровскими методами, Лонг хочет выставить свою кандидатуру на президентских выборах в 1936 году. Он надеется собрать сто голосов на съезде демократической партии. После этого он намерен организовать самостоятельную группировку совместно с представителями прогрессивного блока Юга и Среднего Запада при участии сенатора X и других. Таким образом он рассчитывает победить демократов и привести к власти реакционного кандидата от республиканской партии. К 1940 году положение в стране, по мнению Лонга, будет таково, что он станет диктатором. Действительно, об этом мечтает кое-кто из южан, склоняются к этому и некоторые представители прогрессивного блока. Однако Каттинг из штата Нью-Мексико, который уплатил огромные деньги, чтобы пройти в сенат прошлой осенью, тоже претендует на пост президента. Он послужит причиной раскола в прогрессивном блоке и, возможно, восторжествует над Лонгом. Положение угрожающее.

Потом я заговорил о германских делах, о позиции Гитлера и о возможности возврата Германии в Лигу наций.

– Если бы сенат одобрил 30 января вашу рекомендацию, Германия, несомненно, вернулась бы в Лигу, – сказал я. – Престиж правительства вырос бы неизмеримо, и торговые отношения Соединенных Штатов с другими странами значительно улучшились.

Рузвельт согласился со мной, но как будто не слишком сожалел по поводу решения сената. Мне кажется, он не был в этом деле достаточно настойчив.

Я сказал ему, что Херст действительно сделал то, о чем шла речь, и что, по-моему, он близко связан с германскими нацистами. Я обещал, как только приеду в Берлин, прислать доказательства, подтверждающие, что Херст помогает итальянскому диктатору. Рузвельт сказал, что это очень его интересует. Поговорив немного о дипломатической службе и о расточительности наших дипломатов (при этом президент сказал: «Со времен Теодора Рузвельта богатые люди сильно вредят дипломатической службе своими непомерными тратами»), я откланялся и пожелал президенту успеха в его деятельности.

Однако сам я никак не могу избавиться от чувства, что в Германии я бессилен сделать что-либо. Никакой оптимизм не избавит меня от сомнений. Теперь, когда сенат принял свое решение от 30 января, старые его члены, составляющие меньшинство, станут претендовать на руководство внешней политикой Соединенных Штатов.

Пятница, 8 февраля. Сегодня я завтракал с членами сенатской комиссии по внешним сношениям. Сенатора Бора на завтраке не было, зато присутствовали Робинсон, Джонсон, Джордж и другие. Джонсон начал разговор с намеков на фальсификацию истории. Это дало мне повод сослаться на уплату долгов при Вашингтоне и непризнание долгов в период с 1830 по 1850 год. Сенатор от штата Калифорния сделал вид, будто его это нисколько не удивило. Когда меня спросили, каковы сейчас международные отношения в Европе, я сказал.

– Решение сената относительно Палаты международного суда – огромная ошибка. Оно задерживает развитие нашей внешней торговли и лишает нас возможности потребовать через международную организацию от Германии отчета в нарушении ею договора летом прошлого года. Эта организация, возможно, не сумела бы принудить Германию возместить убытки, но зато придала бы делу всемирную огласку, позволила Соединенным Штатам занять очень выгодную позицию и значительно подняла бы авторитет нашего правительства во всем мире.

Робинсон, который поддерживает Рузвельта в сенате, сразу же согласился со мной. Балкли, сенатор от штата Огайо, тоже согласился, хотя и обнаружил изоляционистские взгляды, которые несколько меня удивили. Сенатор Джордж из штата Джорджия также поддержал меня, но потом стал доказывать необходимость протекционизма, против которого демократы обычно возражают. Прежде чем мы расстались, я узнал, что два сенатора голосовали против вступления Соединенных Штатов в Палату международного суда, но, когда увидели, что резолюция, внесенная президентом, все равно не пройдет, изменили свою позицию. Они голосовали так только для того, чтобы угодить своим избирателям, которые имеют об этом деле самое смутное представление. Таково одно из слабых мест американской демократии. Когда мы распрощались, у меня было такое чувство, что подлинное обсуждение международных отношений изменило бы позицию сената – нужно было только правильно осветить перед комиссией по внешним сношениям факты и их возможные последствия.

В сенате рассматривался какой-то срочный вопрос, и все члены комиссии торопились вернуться на свои места, чтобы приступить к голосованию. Через некоторое время сенатор Балкли представил меня сенатору Наю, который очень разумно провел расследование дела о продаже немцам оружия. Он, как оказалось, гораздо лучше осведомлен в международных делах, чем я мог ожидать. Я очень удивился, когда он сказал:

– Государственный секретарь Хэлл, а также мистер Роупер охотно помогали мне и просили только не предавать дело огласке – это могло бы помешать нашим представителям за границей получать необходимую информацию.

Газеты внушили публике, что Хэлл и Роупер не давали комиссии, возглавляемой Наем, необходимой информации. Мне кажется, сенатор Най искренне и бескорыстно служит обществу.

Среда, 13 февраля. Сегодня я завтракал в Нью-Йорке с Адольфом Охсом и сотрудниками газеты «Нью-Йорк таймс». Среди приглашенных были Джон Финли и еще восемь или десять видных журналистов. Разговор был чрезвычайно интересный: почти все сотрудники «Нью-Йорк таймс» хорошо знают положение в Европе. Простодушная прямота Охса, владельца этой газеты, меня заинтересовала. Не было и следа сектантской ненависти.

Четверг, 14 февраля. Мы возвращаемся в Берлин, где я должен приступить к своим тяжким обязанностям. На океане снова ожидается шторм, но мы надеемся, что он будет не таким сильным, как в декабре.

Суббота, 23 февраля. Наконец мы на месте. Опять надо браться за прежнее щекотливое занятие – наблюдать и ровным счетом ничего не делать. Настроение у меня скверное. Я все время боюсь, что никогда не кончу писать свой «Старый Юг».

Вторник, 26 февраля. Сегодня в полдень я поехал в министерство иностранных дел, чтобы, как принято, засвидетельствовать свое почтение министру Нейрату. Он встретил меня очень сердечно, сердечнее, чем когда-либо с тех пор, как я приехал сюда в июле 1933 года. Я передал ему привет от государственного секретаря Хэлла. Интересно, дошел ли до него слух о том, что я не вернусь в Берлин и американское правительство оставит мою должность вакантной на неопределенно долгое время – один корреспондент вашингтонской газеты сказал мне, что получил такие сведения по телеграфу из Берлина.

Нейрат откровенно говорил о тяжелом экономическом и политическом положении Германии, заметив, что страна долго не выдержит, если не оживится международная торговля. Я признался в своих опасениях, что подобные же трудности стоят перед Соединенными Штатами. Он подчеркнуто одобрительно отозвался о рузвельтовском плане восстановления промышленности и высказал опасение относительно оппозиции сената, который, по его словам, ведет себя совсем как рейхстаг накануне гитлеровского путча. Во время этой беседы было сказано так много, что, вернувшись к себе, я сразу сообщил о встрече в Вашингтон, кратко изложив содержание беседы. Нейрат сказал, что боится, как бы политические сделки между отдельными группировками, направленные против подлинно национальных интересов, не привели к ниспровержению демократии в Соединенных Штатах.

Пятница, 1 марта. Сегодня мы поехали на первый официальный дипломатический обед в особняк, занимаемый советским послом, – самую большую из всех дипломатических резиденций в Берлине, еще более роскошную, чем знаменитый старый дворец Гинденбурга на Вильгельмштрассе, где одно время жил Бисмарк. Собралось сорок гостей. Почетным гостем был Нейрат, а вторым после него по рангу – французский посол Франсуа-Понсэ. Я встречался в свое время почти со всеми присутствующими, но половину из них не мог припомнить. Здесь был и бедняга Эрик Клейбер, дирижер, которого в декабре уволили из театра. Он еврей, но ему удалось как-то поладить с нацистами, и, как нам казалось, ему ничто уж не угрожает. Он уволен, потому что позволил себе исполнить произведение еврейского композитора во время одного из своих концертов в оперном театре. Клейбер немного заискивал передо мной, и Нейрат заметил это. Летом Клейбер поедет на знаменитый Зальцбургский фестиваль.

Понедельник, 4 марта. Все наши дипломаты, в том числе и атташе, поехали официально представиться новому японскому послу. Это был обычный, пустой официальный прием, на котором присутствовало около пятисот человек. Уругвайский посланник, чем-то взволнованный, отозвал меня в сторону и сказал, что, по полученным им сведениям, в Чако прибыла японская делегация, которая пытается купить нефтеносные земли и поселить там 80 тысяч семей. Он просил меня сообщить об этом в Вашингтон. Я выслушал его с некоторым сомнением.

Вторник, 5 марта. Сегодня мы обедали в обществе Бюлова и десяти или двенадцати немцев. Самым выдающимся среди гостей был министр финансов Шверин-Крозигк. За весь вечер у меня был лишь один короткий, интересный разговор с Бюловым и аргентинским посланником Ла Буглем. Основной темой разговора был вчерашний отказ Гитлера принять английского министра иностранных дел сэра Джона Саймона, который должен был приехать сюда для переговоров о контроле над вооружением и об ограничении военно-воздушных сил. В опубликованной вчера Белой книге английский премьер-министр Макдональд заявил, что немецкий народ готовит свою молодежь к войне и поэтому Англия должна всеми силами вооружаться для защиты от возможного нападения. Гитлер почувствовал себя до того оскорбленным, что, сославшись на сильную простуду, по телеграфу известил сэра Джона Саймона, чтобы тот не приезжал в Берлин!

Это произвело настоящую сенсацию. Я сказал Бюлову, что, разумеется, английский премьер-министр допустил ошибку, но если бы я занимал здесь ответственный пост, то встретил бы сэра Джона с большой официальной делегацией на вокзале и принял бы его как нельзя более сердечно.

Бюлов, казалось, смутился на мгновение, потом, помолчав, сказал:

– Пожалуй, я готов согласиться с вами; тогда англичанам пришлось бы извиняться и идти нам навстречу.

Аргентинский посланник тоже согласился с моим мнением. Когда я стал прощаться с Бюловым, он снова вернулся к нашему разговору:

– Мы с вами всегда во всем согласны.

Я не вполне уверен, что он говорил искренне, но два или три раза, обсуждая американские требования по долговым обязательствам, мы действительно соглашались друг с другом. Бюлов – представитель старой аристократии и, как считают, не очень хорошо чувствует себя теперь на своем высоком посту.

Четверг, 7 марта. Я поехал в гостиницу «Кайзергоф», чтобы послушать вождя Рабочего фронта Лея, который должен был говорить о трудностях, стоящих перед германским рабочим движением. Вместе с кубинским посланником я сел за укромный боковой столик, куда тотчас подали пиво. Вскоре Розенберг, который примерно раз в месяц организовывает подобные собрания, подошел поздороваться со мной и предложил пересесть за его столик, где собрались высокопоставленные лица. Но там уже не было места, и я вежливо отказался, сославшись на то, что мне больше нравятся укромные уголки. Розенберг, как видно, удовлетворился таким объяснением.

Речь Лея была кое в чем похожа на выступление Руста в начале декабря – довольно пустая, без серьезного анализа основных трудностей, стоящих перед рабочим движением в Германии или в других странах. Лей трижды подчеркнул, что немецкие рабочие никогда не должны забывать, что они солдаты, обязанные беспрекословно подчиняться государству и поменьше думать о заработках. О человеческом достоинстве и взаимной поддержке не было сказано ни слова. «Предприниматель при нацистском режиме не думает о своем огромном предприятии, о своих машинах или прибылях; он думает о том, что его священный долг – обеспечить работой своих рабочих и служить Германии. Рабочий абсолютно предан своему хозяину и даже не помышляет о протесте или об организации стачек». Возможно, такие люди и есть, но я не поверил и половине того, что сказал Лей. Однако правду установить невозможно, так как никто не смеет открыто высказаться.

Пятница, 8 марта. Сегодня мы с моей женой обедали в семье Фюрстенберга, богатого банкира, живущего в прекрасном доме на старинной улице Кёнигин-Аугусташтрассе, неподалеку от нас. На обеде присутствовал доктор Кюльман, бывший член кабинета министров, богач, владелец крупных сталелитейных заводов в Саарской области, который часто публикует интересные статьи в американских журналах. Был также Макс Уорберг, который в августе или в сентябре, охваченный тревогой, приходил ко мне в посольство. Его брат – Феликс Уорберг живет в Нью-Йорке. Оба они – очень богатые банкиры. Уорберг, судя по его виду, теперь чувствует себя в безопасности. Его брат, которого я видел в Нью-Йорке 17 января, был далеко не так уверен в себе.

На обеде были и другие гости, которые всячески старались выставить напоказ свою дружбу с доктором Шахтом. Один из них, директор какого-то берлинского банка, заметил, что отношение Гитлера к займам, сделанным при режиме его предшественника Брюнинга, точно такое же, как отношение Советов к займам, полученным у Соединенных Штатов Керенским. Обе страны считают делом чести не платить их. Интересно, не совпадает ли это с мнением Шахта? Лучшие из немцев не могут простить Соединенным Штатам их участие в мировой войне. Немцы, даже такие наши друзья, как Онкен, Маркс или Виндельбанд, не говорят об этом, но им кажется, что у них отняли славную победу над всей Европой. Поскольку претензии Соединенных Штатов по займам, хотя и предоставленным после 1924 года, касаются национал-социалистической Германии, эти претензии, с их точки зрения, едва ли правомерны.

Понедельник, 11 марта. Сегодня я поехал к профессору Герману Онкену, у которого прошлой осенью я встретил такое интересное общество. Он рассказал мне, что один из его учеников, который, несмотря на свои двадцать девять лет, пользуется большим влиянием в нацистской партии, недавно яростно обрушился на его книгу, потому что характеристика режима Кромвеля показалась намеком на гитлеровскую диктатуру. Дело получило широкую огласку, и Розенберг, редактор официального нацистского органа «Фёлькишер беобахтер», добился через Руста увольнения Онкена с должности декана исторического факультета Берлинского университета. Но, когда было объявлено о его «уходе», почти все студенты заявили такой решительный протест, что Руст отменил приказ до конца зимнего семестра. Тем не менее Онкен не знает, будет ли он продолжать работать в весеннем семестре или нет.

Онкена, пожалуй, можно назвать самым крупным историком во всей Германии, и его «уход» без ссылки на плохое здоровье или не по его собственному желанию вызовет в Соединенных Штатах множество толков. Я не думаю, что Онкен – решительный противник существующего режима, который теперь стал окончательно реакционным. Однако он упорно отстаивает свое право профессора печатать книгу без предварительного одобрения ее правительством.

Профессор Онкен сказал, что почти все университетские преподаватели в Германии встревожены и в своих письмах выражают ему свое сочувствие и одобрение. Он добавил также, что профессора университетов объединяются с лютеранской церковью и борются за право свободно преподавать и проповедовать. Он считает, что в ближайшие месяцы предстоит новая схватка.

Я склонен думать, что Гитлер станет на сторону Розенберга, чье новое германское христианство – культ Вотана и других древнегерманских богов – нацисты сделали своей религией. Как ни странно, но планы Розенберга вернуть страну к германскому варварству потерпят неудачу лишь в том случае, если католики поддержат лютеран. Римский папа оказался в затруднительном положении. Он должен помочь лютеранам и лютеранским университетам спасти католицизм в Германии. В то же время он должен поддержать нацистскую философию, которая может послужить ему оружием для борьбы с коммунизмом в России и с развитием социалистических идей во Франции и Испании.

Пятница, 15 марта. Во время беседы с Рузвельтом 6 февраля я сказал президенту, что, по моему глубокому убеждению, Уильям Рэндолф Херст, который способствовал провалу предложения президента о вступлении Соединенных Штатов в Палату международного суда, сочувствует Муссолини и Гитлеру. Я обещал ему по возвращении в Берлин подтвердить это новыми доказательствами, если мне удастся получить их. Вот что я узнал.

В 1924 году Херст был яростным противником диктатуры Муссолини. С целью получения информации для своих газет он послал одного очень способного корреспондента, итальянца по национальности, в Рим в качестве представителя агентства Юнайтед Пресс. Когда первая из серии статей этого корреспондента была прислана в Нью-Йорк, Херст решил послать в Рим другого человека, чтобы заключить с Муссолини сделку: он предлагал Муссолини платить ему доллар за каждое слово, которое тот продиктует специально для газет Херста. Было широко известно, что один банк на побережье Тихого океана предоставил Херсту заем на несколько миллионов долларов, а владельцы этого банка сочувствовали Муссолини. С тех пор газеты Херста по всей Америке начали восхвалять диктатуру в Италии, а Муссолини были выплачены огромные суммы денег. С 1924 года и до настоящего времени Херст поддерживает существующий в Италии режим.

Летом 1934 года Херст и группа его друзей отправились на нескольких автомобилях в Германию. Херст провел несколько недель в Наухейме, причем, как сообщалось, резко отрицательно отнесся к диктаторскому режиму Гитлера. Это было вскоре после убийств 30 июня. Однако Ганфштенгль и Розенберг нанесли ему визиты, и в начале сентября Херст на самолете прибыл в Берлин. Он встретился с Гитлером и уехал отсюда, настроенный более благожелательно.

Германские правящие круги потребовали, чтобы Виганд, а также Никербокер, который написал книгу о нацистской Германии и, разъезжая по всему миру, пишет статьи для Херста, больше не приезжали в Германию. Херст согласился не посылать сюда больше Никербокера, но за Виганда заступились руководители рейхсвера, которые не забыли его связей с деятелями кайзеровского режима и его дружеское отношение к Германии во время мировой войны. В результате ему было разрешено вернуться сюда.

Суббота, 16 марта. Виганд снова приходил ко мне в посольство. Он не мог сообщить ничего нового относительно направления внешней политики Германии, но подтвердил свое прежнее мнение, что война – это программа германского правительства и что положение сейчас такое же, как в 1912–1914 годах, когда Западная Европа пыталась убедить Германию не развязывать войны. Я не совсем уверен, что такая параллель верна. Сегодня все немецкие газеты в один голос осуждают беспокойство французов, проявившееся в речи премьер-министра Фландена, произнесенной вчера перед французской палатой депутатов. Речь Фландена и одобрение проекта, по которому срок военной службы увеличится вдвое, являются ответом на заявление, которое сделал Геринг в прошлый понедельник относительно усиления подготовки пилотов для борьбы с бомбардировщиками. Все немецкие газеты по указанию правительства заявили, что действия Франции срывают разоружение в Европе. Я считаю планы Геринга в области авиации действительно агрессивными, но ведь Франция, Италия и Англия тоже вооружались в нарушение Версальского договора.

Однако сегодня днем мне позвонил корреспондент «Нью-Йорк таймс» и сказал, что в пять часов руководители министерства пропаганды созвали всех работников прессы и велели им известить мир о том, что Германия начала реорганизацию рейхсвера в постоянную армию численностью от четырехсот до пятисот тысяч человек². Это, видимо, очень взволновало журналистов, но ведь такая реорганизация осуществляется уже по меньшей мере целый год. Таков ответ Германии на решение, принятое вчера французами, которые намерены укреплять свою военную мощь. Теперь особое значение приобрел предстоящий визит сюда сэра Джона Саймона, назначенный на 26 марта. Именно это Виганд называет повторением событий, предшествовавших 1914 году; в то время англичане также направили сюда члена своего кабинета министров, дабы узнать, с какой целью немцы расширяют свою армию и флот. Обо всем этом я узнал от журналистов и сообщил по телеграфу в Вашингтон. Официальных извещений об этом в посольстве еще не имеется.

Воскресенье, 17 марта. Пробыв около часа в посольстве, я вместе с капитаном Кепплером, нашим военно-морским атташе, и капитаном Крокетом, военным атташе, который горячо предан своему делу, поехал в знаменитый оперный театр на Унтер ден Линден, где должно было состояться торжественное заседание, посвященное памяти немецких героев, – нечто подобное нашему Дню павших бойцов. Когда я подошел к местам, забронированным для дипломатического корпуса, Бассевиц указал мне мое место в ложе. Я спросил:

– А разве французского посла здесь нет?

– Нет, и папский нунций тоже отсутствует, – ответил он.

Просидев минут десять, я был несколько встревожен тем, что, кроме меня, в зале нет ни одного посла.

Сегодня утром газеты сообщили, что французский, английский, итальянский и польский послы побывали у канцлера, который официально объявил им о расширении армии. И вот теперь мне пришло в голову, что все они сговорились не приезжать сюда. Почему же английский посол не сообщил мне об этом? Ведь мы уже больше года помогаем друг другу почти во всех подобных делах. Японского посла также нет. Почему? Всем известно, что японцы одобряют позицию Германии. Должно быть, германское министерство иностранных дел дало ему понять, чтобы он не приезжал. Его сочли бы союзником Германии. Я единственный, чье присутствие не вызовет недовольства ни с той, ни с другой стороны. И вот я здесь.

Понедельник, 18 марта. В полдень ко мне по моей просьбе пришел мосье Берар. Он сказал, что его правительство решительно добивается того, чтобы Англия, Франция и Италия заявили совместный протест против германских военных приготовлений. Французский посол готов даже предложить всем этим государствам отозвать своих послов, если Германия будет и впредь нарушать Версальский договор. Я заметил полушутливо:

– Пожалуй, в таком случае я попрошу, чтобы и меня тоже отозвали.

Однако, несмотря на неприятные события последних десяти дней, Англия уже выразила готовность послать сюда в ближайшее время своего министра иностранных дел сэра Джона Саймона. Французы этим очень обеспокоены. Италия заявила, что будет сотрудничать с Францией.

В половине шестого я поехал к доктору Шахту, чтобы спросить, что он узнал в Базеле на международной конференции банкиров, где обсуждалось сложное финансовое положение в мире. Он сказал, что Монтэгю Норман, возглавляющий Английский банк, выступил за стабилизацию фунта стерлингов и доллара, но английское казначейство против этого. Это значит, что английское правительство использует дешевый фунт стерлингов в целях борьбы с американскими промышленниками, которые, монополизировав рынки внутри Соединенных Штатов, стараются теперь прибрать к рукам английскую колониальную торговлю. Дешевый фунт стерлингов – это средство борьбы против американских высоких таможенных тарифов. Шахт настроен не очень оптимистически. Он сказал:

– Если стабилизация не будет проведена, нас ждет экономическая катастрофа в октябре.

Я готов согласиться с ним, хотя мое представление о сложной современной финансовой системе до того смутно, что я не могу составить себе сколько-нибудь определенного мнения на этот счет.

Шахт хотел было перевести разговор на общие темы, но я спросил:

– А что означает закон о всеобщей воинской повинности, опубликованный вчера?

Он ответил:

– Это означает мир в Европе. Сейчас мой сын отбывает положенный ему год службы, и все немцы должны сделать то же самое ради безопасности своей страны.

Я рассказал о военном торжестве, на котором мне вчера довелось присутствовать. В ответ он сказал:

– Это отнюдь не означает войну.

Такие слова полностью противоречат тому, что сам Шахт с полной серьезностью говорил мне прошлой осенью.

– Гитлер приводил в своей речи «Четырнадцать пунктов»³ Вильсона в качестве основы для конференции стран Европы, – продолжал он. – Примет ли ваша страна участие в такой конференции?

Я выразил сомнение на этот счет, хотя согласился с ним в том, что участие Соединенных Штатов в работе конференции, проводимой Лигой наций, чрезвычайно важно для всего мира. Я сказал, что наш президент за сотрудничество с Лигой наций, но общественное мнение в Соединенных Штатах не в пользу такого сотрудничества. Я рассказал о том, как сенат 30 января отклонил резолюцию о вступлении Соединенных Штатов в Палату международного суда, что, однако, на мой взгляд, не является полным выражением общественного мнения, так как Херст поднял ужасную шумиху и запугал некоторых сенаторов. Шахт снова заговорил о «Четырнадцати пунктах», которые приводил в своей речи Гитлер; по-видимому, он принимает это всерьез. Мне кажется, что Гитлер поступил так лишь для того, чтобы доставить неприятность французам.

В половине девятого я попросил Берара зайти ненадолго ко мне на дом. Он не заставил себя ждать и явился, когда мы кончали обедать. Я решил рассказать ему о сегодняшней неофициальной беседе и под строгим секретом повторил слова Шахта о высказывании Гитлера в отношении «Четырнадцати пунктов».

Берар сказал:

Я никогда не питал доверия к Шахту.

Берару предстоит срочная поездка в Париж по поручению своего посла.

Четверг, 21 марта. Минувшие два дня были по-прежнему насыщены волнующими событиями: англичане согласились на поездку в Берлин в будущее воскресенье сэра Джона Саймона, а немцы дали согласие на обсуждение между ним и Гитлером вопросов мира между народами и, возможно, созыва конференции по разоружению. Франция и Италия заявили сегодня протест, и ответ германского правительства иностранных дел явно рассчитан на то, чтобы разобщить эти два романских государства. Французского посла приняли сдержанно, и это совершенно не скрывали от общественного мнения.

Узнав сегодня утром, что французский экономический журнал поместил статью, в которой говорится, будто я послал президенту обзор положения в Германии на двадцати страницах и предсказал экономический крах в апреле, я написал записку французскому послу, спрашивая, мог ли мосье Берар сказать во Франции что-либо подобное после бесед, которые у нас с ним были. Во второй половине дня сам Берар пришел в посольство и заверил меня, что он тут ни при чем. Он только что вернулся из Парижа и еще не видел этой сенсационной статьи. Я поверил, что он действительно ни при чем. Однако автор статьи заявляет, что наше посольство на основании научных изысканий рекомендовало Соединенным Штатам не делать долгосрочных капиталовложений в Германии, предсказывая, что Гитлер останется у власти всего несколько лет, что война неизбежна и надвигается экономическая катастрофа. Я заявил представителям прессы, что подобного документа не посылал, и в шесть часов, когда я вернулся домой, мне позвонили из агентства «Гавас» с просьбой сделать заявление, которое будет опубликовано в Париже. Я сделал заявление, добавив, что мы ежемесячно посылаем в Соединенные Штаты экономические обзоры, в которых, однако, не содержатся какие-либо пророчества относительно неизбежного краха. Ума не приложу, каким образом всплыла эта история; утверждают, что она исходит от француза, живущего в Берлине.

Пятница, 22 марта. В девять часов мы с женой по приглашению Эрнста Ганфштенгля поехали смотреть итальянскую пьесу под названием «Сто дней» – о последнем периоде жизни Наполеона. Мы сидели в одной ложе с синьорой Черрути. Пьеса свидетельствует о том, что итальянцы и немцы считают своих вождей новыми наполеонами. Публика была довольна. Немецкого актера Крауса, который играл Наполеона, несколько раз награждали долгими, хотя и не слишком бурными аплодисментами.

Еще студентом в Лейпциге я обратил внимание на воздвигнутый немцами памятник Наполеону на поле знаменитой кровавой битвы, а также и на то, что профессора считали Наполеона идеалом вождя и полководца. «Ах, если бы он был немцем!» Уничтожая демократию в Германии и стремясь утвердить немецкое господство над всей Европой, Гитлер сам мнит себя теперь Наполеоном. Ганфштенгль, устраивая массовые зрелища вроде сегодняшнего, полагает, что он таким путем способствует возвеличению фюрера. Я не уверен, что немцам эта пьеса действительно по вкусу.

Понедельник, 25 марта. Сегодня утром ко мне приходил японский посол. Он настоятельно звал меня поехать с ним в английское посольство и добиться встречи с сэром Джоном Саймоном, чтобы узнать, каковы дальнейшие планы немцев относительно германского флота и предполагаемого пакта с Россией. Я принял его как мог любезнее, но не дал определенного ответа. Я не считаю возможным предпринять вместе с ним подобный шаг. Это вызвало бы шум во всей Америке.

Теперь мне ясней, чем когда-либо, что между Германией и Японией существует соглашение. Посол сказал, что в последние дни он завтракал или обедал с Герингом, Геббельсом и другими высокопоставленными германскими деятелями. Говорил он об этом с нескрываемым тщеславием и удовольствием. Если бы у меня были такие встречи, я не стал бы о них упоминать. Я испытываю невольное отвращение, когда мне приходится пожимать руки таким людям, хотя они и считают себя новыми цезарями. Я подозреваю, что японский посол или его правительство решили попытаться хитростью вовлечь меня в это дело. Посол удалился, откланявшись и расшаркавшись по всем правилам этикета. Я обещал дать ему знать, если «у меня будет какая-либо возможность встретиться с сэром Джоном Саймоном».

В половине девятого мы пришли в роскошный дворец бельгийского посла, который пригласил нас к обеду. За столом было около сорока гостей, все в парадной одежде; царила обычная дружественная атмосфера, но ничего интересного сказано не было. Позднее, сидя вместе с хозяином, одним немецким генералом, швейцарским посланником и еще другим немцем, я шутливо заметил:

– В воскресенье ночью я видел удивительный сон.

– Какой же? – спросил швейцарец.

– Пожалуй, его небезопасно рассказывать, – заметил я.

– Да что вы, что вы! – посыпались восклицания.

Тогда я рассказал, что мне приснилось, будто произошла реставрация Гогенцоллернов и я говорил с кронпринцем, который сидел на троне или стоял около него.

Бельгиец промолчал; швейцарец, казалось, был в замешательстве; а немецкий генерал заметил, что Бломберг в воскресенье на торжестве в честь павших героев не отдал должное кайзеру и кронпринцу, но с похвалой отозвался о знаменитом Людендорфе, который теперь стал противником Гитлера и превозносит военные заслуги Гинденбурга. В подготовленной им речи Бломберг, добавил генерал, собирался сказать несколько добрых слов о кайзере, но потом намеренно выпустил это место. По словам генерала, все симпатии Бломберга на стороне Гогенцоллернов.

Среда, 27 марта. Сегодня мы устроили прием, пригласив на него около двухсот пятидесяти германских официальных и частных лиц, а также членов дипломатического корпуса. Прием получился неплохой, хотя и довольно утомительный. Официальные лица в большинстве своем отказались приехать по разным причинам, отчасти, насколько я могу судить, вполне основательным, отчасти же отделавшись отговорками.

Из немцев наиболее выдающимся среди наших гостей был известный генерал Гаммерштейн, который в июне прошлого года скрылся из Берлина, как говорили в то время, спасая свою жизнь. Теперь он, по-видимому, чувствует себя прекрасно и, вероятно, не прочь был бы откровенно поговорить, будь у нас время и возможность посидеть в тихом уголке.

Воскресенье, 31 марта. Вчера я весь день пролежал в постели. Сегодня, придя в посольство, я почувствовал, что там слишком холодно, как, впрочем, было почти всю прошлую неделю. Немец-истопник не понимает, для чего нужно поддерживать температуру 24° по Цельсию или 75° по Фаренгейту, особенно если для этого приходится рано вставать. Я еще раз предупредил его на этот счет и ушел домой.

Сегодня у нас завтракал раввин Лазарон из Балтимора – бескорыстный, гуманный человек, который приехал сюда, чтобы помочь своим единоверцам, но опасается, как бы его не выслали из Германии, и я разделяю его опасения. Кроме него были бывший министр просвещения доктор Рихтер с супругой, а также знаменитый Хёцш, мой товарищ по лейпцигскому университету, – его исследование о русской дипломатической переписке во время мировой войны было на прошлой неделе напечатано на видном месте в лондонской «Таймс».

Эти люди очень интересные и остроумные собеседники. Тесть Рихтера, профессор Шмитт, был одно время ректором Берлинского университета при режиме Эберта⁴. Самого Рихтера в 1933 году уволили из университета, потому что он не сочувствовал планам Гитлера. Хёцш был членом рейхстага во времена республики, но теперь он очень осторожен, когда говорит на скользкие темы. Через год или два он получит персональную пенсию, если только не опубликует до того времени книгу или статью, которая навлечет на него неприятности, а избежать этого ему очень трудно, так как он известный интернационалист.

Бедняга Лазарон очень встревожен, потому что многие богатые евреи покорились нацистам и оказывают значительную финансовую помощь доктору Шахту, который ввиду нынешних экономических трудностей придает этой помощи большое значение.

Четверг, 4 апреля. Пришла телеграмма от государственного секретаря Хэлла, который спрашивает, существует ли непосредственная угроза войны в Европе. В полдень у меня назначена встреча с Нейратом; мы должны обсудить с ним кое-какие второстепенные вопросы. Поэтому я решил в половине двенадцатого заехать к сэру Эрику Фиппсу – английское посольство находится рядом с министерством иностранных дел. Сэр Эрик был свободен. Из разговора с ним я выяснил, что визиты сюда сэра Джона Саймона и молодого Идена не дали никаких положительных результатов.

Гитлер вел переговоры в своей коричневой рубахе в форме войск СА, а все остальные были в штатском. Гитлер дал понять, что не согласится на так называемый Восточный Локарнский пакт⁵ и не намерен гарантировать неприкосновенность существующих границ между Германией, Польшей, прибалтийскими странами и Россией. Однако при этом он сказал, что не собирается начинать войну, а будет лишь настаивать на соблюдении договоров. Что же касается аннексии Австрии, то он поклялся, что Германия не предпримет агрессии. Тем не менее он по-прежнему настаивал на своем праве оказывать помощь нацистским отрядам в этой стране, подобно тому как это сделала Италия. Характерно, что в этом вопросе немцы и итальянцы обрушивают друг против друга свою пропаганду. Гитлер сказал также, что не видит никаких возможностей для русско-германского сотрудничества. Почти все эти сведения я уже раньше сообщил по телеграфу в Вашингтон. Сэр Эрик только подтвердил их и снова выразил самые серьезные сомнения в возможности сохранить мир в Европе. В одном сомневаться не приходится: Гитлер стремится к войне. Когда именно нанесет он первый удар – это зависит от степени его подготовленности и от удобного повода.

В полдень я уже сидел в кабинете Нейрата. Я подарил ему дневник в двадцати одном томе и документы, подготовленные несколько лет назад Хантером Миллером, советником по истории в государственном департаменте. После того как он от души поблагодарил меня, я заговорил о военной политике Германии. Прежде всего я сказал, что в Соединенных Штатах все убеждены в намерении Германии вскоре начать войну. Он заверил меня, что никаких шагов в этом направлении не сделано, и притворился очень озабоченным тем, что Муссолини, как видно, в последнее время приказал удвоить итальянские вооруженные силы, а несколько дней назад опубликовал заявление, в котором требует окружить Германию кольцом враждебных государств и обвиняет Англию в том, что она не хочет объединиться во имя этого с Францией и Италией. «Но тем не менее, – сказал Нейрат, – в ближайшие несколько недель будет достигнуто общее мирное соглашение». Я решил, что он имеет в виду предстоящую конференцию в Женеве, на которой 15 апреля должны встретиться руководители делегаций в Лиге наций.

Я напомнил Нейрату, что все немцы только и думают о войне, что все свои публичные демонстрации они устраивают в полном военном снаряжении. Я сказал также, что по стране широко распространяются захватнические карты, которые свидетельствуют о стремлении нацистских руководителей аннексировать соседние с Германией страны – Нидерланды, Австрию, некоторые районы Швейцарии и Польский коридор. Нейрат возразил, что карты эти выпущены безответственными лицами. Я заметил, что на них значится имя Геринга и увидеть их можно по всей Германии, в гостиницах и на железнодорожных станциях. Нейрат не стал оспаривать это, но сказал, что такие факты не имеют ничего общего с внешней политикой Германии.

Это убеждает весь мир в том, – продолжал я, – что Германия намерена вернуться к своей старой захватнической политике, которая немногим отличается от политики Теодора Рузвельта. То, что нацисты маршируют повсюду в военной форме и заявляют, будто все пограничные области, где живут люди, говорящие по-немецки, принадлежат Германии, красноречиво свидетельствует об агрессивном духе, который здесь царит.

Министр иностранных дел сказал:

– Меня самого тревожат воинственные разговоры и настроения.

Наша беседа продолжалась полчаса и вновь убедила меня в том, что Нейрат, а возможно, не только он, но и остальные руководители министерства иностранных дел прекрасно понимают всю опасность, которую несет с собой гитлеризм, и что они напрасно пытаются отстоять свою точку зрения. Гитлер действительно собирается аннексировать все эти территории и со временем начнет для этого войну.

Я ушел, не получив никаких сколько-нибудь веских гарантий, подобно тому как, уходя из английского посольства, я был убежден только в одном: Англия ведет хитрую политическую игру. Но, как знать, быть может нынешнему лондонскому правительству ничего другого и не остается? Ллойд Джордж прибегает к тонким уловкам, а радикально настроенные лейбористы, как всегда, твердо стоят на пацифистских позициях. Окружение Германии кольцом враждебных государств в настоящее время невозможно, и положение, сложившееся в 1914 году, повторяется почти во всех подробностях. Неужели в Европе вспыхнет война? Во всяком случае, мне думается, что это произойдет не через год и не через два.

В половине пятого я встретился с французским послом Франсуа-Понсэ, чтобы узнать его мнение. Умолчав о запросе из Вашингтона касательно реальности угрозы войны, я спросил, как он относится к предстоящей конференции в Стрезе⁶, которая должна начаться 11 апреля. Посол сразу же обнаружил то раздражение, которое за последний месяц вызвали у французов действия англичан. Он сомневается в том, смогут ли Муссолини и французский министр иностранных дел Лаваль достичь чего-либо, кроме соглашения об изоляции Германии, этого единственного средства сохранить мир, поставив сэра Джона Саймона перед совершившимся фактом. Тогда англичане, как считает Франсуа-Понсэ, откажутся присоединиться к этому соглашению, и Германия, получив новую отсрочку, сможет тем временем спокойно продолжать вооружаться.

Посол сказал, что, по его мнению, Гитлер не станет сейчас форсировать войну, но это лишь потому, что он еще не готов к ней.

– В ближайшие год или два войны не будет, если только не произойдет какой-нибудь конфликт в Австрии, Данциге или Чехословакии. Тогда Гитлер убедит весь немецкий народ снова выступить в поход. Если Англия не присоединится к нам сейчас, война неминуема.

Я узнал, что в конце марта Франсуа-Понсэ имел частную беседу с Бенешем, во время которой премьер-министр Чехословакии сказал, что его страна будет бороться за свою независимость, если ее союзники придут к ней на помощь; в противном случае ей останется только капитулировать, согласившись на «дружбу» с Германией. Интересно, сомневается ли Бенеш в искренности французских и английских обещаний?

Сегодня вечером я обедал у аргентинского посланника Ла Бугля. Я сидел справа от его супруги и узнал из разговора с ней, что вчера вечером Геринг дал в честь сеньоры Ла Бугль и ее мужа большой обед; как видно, нацисты тщетно надеются привлечь на свою сторону латиноамериканские страны на случай войны. Супруга посланника в доверительном тоне очень резко критиковала современный режим в Германии.

Справа от меня сидела супруга швейцарского посланника, который в прошлый понедельник заявил официальный протест против похищения нацистами одного еврея, некоего Якоба, писавшего в последние два года талантливые антинацистские статьи для швейцарских и французских газет. До 1933 года Якоб являлся германским подданным. Теперь он в тюрьме, и его будут судить по обвинению в измене. Бюлов заявил швейцарскому посланнику, что Якоб не будет освобожден, и отказался признать, что он был похищен, как утверждал посланник. Очевидно, немцы намерены игнорировать германо-швейцарское соглашение, заключенное в 1921 году.

Так как супруга швейцарского посланника то и дело меняла тему разговора, я сказал:

– Недавно я читал у крупнейшего английского историка Леки о вашем знаменитом Цвингли⁷ и его приверженности идее свободы личности еще за двести лет до того, как остальная Европа оценила философию свободы мысли и слова.

Она притворилась, будто никогда не слыхала о Цвингли; впрочем, возможно, так оно и есть в действительности, ибо немногие дипломаты знают из истории что-либо, кроме самых общеизвестных фактов.

Пятница, 5 апреля. Я по телеграфу сообщил государственному секретарю Хэллу факты, свидетельствующие об угрозе войны; нацистское правительство ведет себя агрессивно. Ответственное или, вернее, безответственное трио в составе Гитлера, Геринга и Геббельса, так плохо знающее историю, способно на любое безрассудство. Все они убийцы по складу ума. Стоящая перед ними экономическая дилемма может ускорить войну как возможный выход из трудного положения. Шахт, однако, располагает абсолютной властью, а немцы так преклоняются перед авторитетом всякой власти, что подчинятся любым другим временным мерам. Поэтому, мне кажется, ожидать какого-либо переворота внутри страны нет оснований.

Министр иностранных дел говорит: «Войны не будет»; но он обеспокоен поведением Муссолини. Английский посол говорит:

«В ближайшие год-два войны не будет, но война – цель германского правительства». И, наконец, французский посол говорит: «Пожалуй, войны все же не будет, если не произойдет какой-либо конфликт в Данциге или в Австрии, который даст нацистам повод разжечь в немцах боевой дух». Все это очень печально, но, мне кажется, дело обстоит именно так. Если содержание моей телеграммы станет известно, подобно тому как это было с докладом Миллера в октябре прошлого года, германское правительство, надо полагать, придет в ярость.

Вторник, 9 апреля. Сегодня мы обедали у Солмсенов, и, так как они пригласили нас к себе чуть ли не месяц назад, нам пришлось опоздать на первый свадебный прием, который Геринг устроил в Оперном театре. Гости Солмсенов высмеивали нацистских главарей – Геринга, Геббельса и Гесса за то, что в прошлое воскресенье они пытались запугать всех жителей Данцига и заставить их голосовать за нацистов. Многие люди, которые не вывесили на своих домах нацистские флаги, подверглись насилию. В консульствах некоторых стран, не вывесивших флаги, были выбиты окна. Нацистские главари были уверены, что соберут 75 процентов голосов, смогут контролировать данцигский совет большинством в две трети депутатов и потребуют от Лиги наций согласия на возвращение Данцига Германии. Судя по всему, 90 процентов жителей проголосовали бы за возвращение города Германии, если бы страна не была под властью нацистов. В результате нацисты собрали еще меньше голосов, чем в 1933 году. Присутствующие резко осуждали глупость Гитлера, который послал Геринга, Геббельса и Гесса в Данциг, чтобы запугать жителей. Немало насмешек было отпущено также по поводу брачного торжества, которое Геринг устраивал в тот вечер в театре, а на другой день в соборе.

Когда все встали из-за стола, мы извинились и уехали, чтобы к четверти десятого попасть на прием в Оперный театр. Нам жаль было уходить, но французского посла (заменяющего нашего отсутствующего главу дипломатического корпуса – папского нунция) принудили, как он сказал, принять приглашение и рекомендовать другим членам дипломатического корпуса быть на приеме. Пришлось нам тоже взять пригласительные билеты.

Мы успели присоединиться к толпе гостей, которые спешили пожать руки невесте и жениху, стоявшим в большом зале на втором этаже. Эта церемония продолжалась целый час. Потом все вновь заняли свои места, и опера возобновилась. Дирижировал австрийский нацист Краус, который занял здесь место Фуртвенглера, уволенного из театра в декабре прошлого года. Краус всячески старался выказать свое удовольствие по поводу того, что он смог устроить в честь Геринга музыкальный спектакль. Я не знаток музыки и не могу судить, хороша опера или плоха. Мне она, во всяком случае, не доставила удовольствия.

Пятница, 12 апреля. Сегодня вечером я узнал от советника французского посольства, что советник английского посольства Ньютон побывал в германском министерстве иностранных дел и осведомился там, одобрит ли Германия франко-русский договор, который будет подписан в ближайшие дни. При этом имеется в виду, что этот договор носит чисто оборонительный характер. Быть может, теперь немцы согласятся с английскими требованиями, выдвинутыми в Стрезе, где происходит совещание между представителями Англии, Франции и Италии по вопросу о вооружении и о дополнительных мирных договорах. Нейрат, к удивлению Ньютона, сказал, что Германия одобрит или, по крайней мере, не осудит всякий мирный договор. Эти слова были переданы по телеграфу в Стрезу. Французы очень удивлены, я же нисколько не удивился, так как в министерстве иностранных дел мне много раз говорили, что Германия вернется в Лигу наций, как только другие государства признают за ней равные со всеми права.

Мы обедали у греческого посланника, который всего лишь неделю или две назад был в отчаянии из-за восстания, которое в его стране возглавил Венизелос. Тогда он даже взял обратно все разосланные приглашения к себе на обед, который должен был состояться в середине марта. Сегодня на обеде присутствовал двадцать один человек, в том числе русский и японский послы. Все кушанья были сервированы на больших серебряных блюдах, которые привлекли мое внимание.

– Это английское серебро, – сказала хозяйка, когда я заметил, что блюда очень красивы.

После второго кушанья эти же блюда снова появились на столе. Таков уж обычай у дипломатов – они всегда стараются поразить гостей показным богатством. Лишь бывая на званых обедах, видишь, какие размеры это приняло.

Вечер был потерян; домой мы вернулись в четверть двенадцатого.

Суббота, 13 апреля. Сегодня у нас был американский посол в России Уильям Буллит. Присутствовали человек двадцать гостей и среди них русский и польский послы, югославский и венесуэльский посланники. Пришли также доктор Дикгоф и доктор Хёцш. Буллит, как мне показалось, чрезвычайно доволен собой; в нем гораздо больше мальчишества, чем можно было бы ожидать в его годы. Он рассказал мне о своей беседе с французским министром иностранных дел Лавалем – речь шла об оборонительном союзе между Францией и Россией. Договор должен быть подписан 23 апреля.

Из достоверного источника, назвать который я не могу, мне сегодня стала известна любопытная история, весьма характерная, как мне кажется, для нацистской Германии. Она показывает, к чему идет общество, которое мирится с диктатурой, особенно если власть находится в руках трех таких людей, как те, что правят Германией.

Как стало известно из эсэсовских кругов, близкие генерала Шлейхера по совету главнокомандующего германской армией генерала Фрича возбудили судебное дело о возмещении убытков в связи с убийством их знаменитого родственника в июне прошлого года. Следует учесть, что в свое время военное министерство получило от СС для ознакомления документы, связанные с этим убийством, и отказалось вернуть их. Позавчера четверо эсэсовцев явились в военное министерство к майору, у которого хранились эти документы, и, пригрозив ему пистолетом, потребовали папку. С притворной покорностью майор нагнулся, будто бы для того, чтобы достать документы из ящика письменного стола, но вместо этого нажал на спрятанную там кнопку сигнала тревоги и, чтобы выиграть время, дал эсэсовцам какие-то другие бумаги. Вскоре подоспела охрана, арестовала эсэсовцев, увела их в подвал министерства и там расстреляла. Пепел их после кремации был послан в ящике Гиммлеру.

Вторник, 16 апреля. Ввиду напряженности общего положения в Европе я поехал сегодня в полдень побеседовать с Бюловым. Он произвел на меня впечатление более искреннего и свободомыслящего человека, чем Нейрат, но в этом нельзя быть вполне уверенным. Мы разговаривали полчаса, но мне почти ничего не удалось узнать. Бюлов сказал, что Гитлер никогда не присоединится к «Восточному Локарнскому пакту», целью которого является сохранение существующих границ, но при этом он, правда, не сослался непосредственно на слова Гитлера. Он уверял меня, что Гитлер хочет сохранить мир, но положение осложняется тем, что, как он сказал, Советская Россия заключила с Чехословакией договор, согласно которому большому количеству советских самолетов предоставляется право совершать посадку на чехословацких аэродромах.

– Это означает тесный союз с Францией и агрессию против Германии, – заключил он.

Я сказал:

– У нас есть сведения, что Чехословакия склоняется к компромиссной позиции, занимаемой Англией, и уже не так тесно связана с Францией, как раньше.

Бюлов возразил на это:

– Ничего подобного. Премьер-министр Бенеш как всегда ввел в заблуждение вашего посланника в Праге. Чехи по-прежнему в тесном союзе с французами, и новый франко-русский договор лишь укрепляет этот союз.

Я спросил его, пошлет ли Германия делегатов на конференцию, которую Муссолини созывает в Риме 20 мая. Он ответил:

– Да, но мы еще не получили приглашения.

– Согласны ли вы гарантировать Австрии независимость?

– Да, конечно, мы не можем настаивать на ее присоединении к Германии, хотя знаем, что большинство австрийцев хочет этого. Но все австрийские генералы и другие высокопоставленные деятели на жаловании у итальянцев. Вот что представляет собой нынешнее австрийское правительство.

Бюлов не возлагает никаких надежд на конференцию в Риме, ввиду того что Болгария отказывается сотрудничать с Венгрией и Румынией и нет возможности достичь соглашения с Италией и Францией относительно Австрии. Эти рассуждения были непоследовательны, так как минуту назад он сказал, что Гитлер не стремится присоединить Австрию к Германии. Если это так, почему же нельзя договориться относительно ее независимости?

Бюлов спросил, каковы настроения в Соединенных Штатах. Я ответил:

– Почти все американцы считают, что Германия идет к войне, и это сильно влияет на нашу политику.

Он снова заверил меня, что Германия стремится к миру, но сказал, что, по словам одного немецкого деятеля, недавно вернувшегося из Вашингтона, все газеты там пишут, будто Гитлер потребовал у Польши Польский коридор, а у Чехословакии и Австрии – территории, населенные немцами. Журналисты пришли к послу Лютеру за подтверждением, и Лютер не опроверг эти сведения, после чего американцы решили, что таковы действительно требования Гитлера.

– Лютер телеграфировал нам, и мы сразу же дали опровержение, – продолжал Бюлов, – но оно, к сожалению, запоздало.

«Должно быть, – подумал я про себя, – посол боялся, что Гитлер действительно потребовал упомянутые территории, а потому не решился выступить с опровержением». Мне кажется, Гитлер намерен захватить эти восточные территории при малейшей возможности, но хочет, чтобы первый агрессивный шаг сделала какая-нибудь другая страна. Тогда Гитлер заявит, что он отражает агрессию, и потребует аннексий. Бюлов сказал, что на конференции в Женеве в настоящее время ничего не может быть достигнуто. Франция провалит все германские предложения.

Я позавтракал с польским послом Липским, после чего мы беседовали еще целый час, но за все это время я узнал от него только одно: Польша, несмотря на пакт, заключенный в январе 1934 года⁸, все еще не уверена в прочности своего положения и вынуждена сделать попытку договориться и с Германией, и с Россией – в противном случае ей грозит нападение.

Пятница, 19 апреля. Моя беседа с Бюловым 16 апреля была в достаточной степени серьезной, но еще серьезнее были события, которые произошли на следующий день. Соглашение между Англией, Францией и Италией, заключенное в Стрезе 12 апреля, вызвало некоторые осложнения, но созыв 25 мая в Риме конференции Малой Антанты⁹, чтобы решить судьбу Австрии, имел более важное значение, чем говорил Бюлов. По его словам, Папен, приезжавший в Берлин 15 апреля, заявил, что фактически все австрийцы хотят присоединения к Германии. В связи с этим я задал только один вопрос: «Будет ли Германия участвовать в римской конференции и готова ли она отказаться от намерения присоединить к себе Австрию, – намерения, столь милого сердцу Гитлера?». На это он ответил: «Аншлюс имел бы ужасные последствия для Германии». Мне кажется, Бюлов подразумевал, что теперь это имело бы ужасные последствия. Несомненно, что все немцы хотят этого.

Не знаю, какое заявление сделал сэр Эрик Фиппс 16 апреля после моей беседы с Бюловым, но вчера я узнал, что в среду, 17 апреля, Гитлер, который был в Берхтесгадене (Верхняя Бавария), приказал Бюлову пригласить сэра Эрика в министерство иностранных дел и от имени Гитлера заявить ему протест, а затем передать этот протест по телеграфу в Лондон. Как говорят, Бюлов держал себя вызывающе и оскорбительно. Сегодня берлинские газеты сообщают, что аналогичный протест был заявлен итальянскому послу. Во всяком случае, по имеющимся сведениям, парижская и лондонская пресса сегодня утром подняла шумиху; некоторые английские газеты даже утверждают, что гарантировать Англию от угрозы со стороны нацистской Германии могут лишь 10 тысяч самолетов.

Причиной протеста, заявленного Бюловым, послужили резолюции, единодушно принятые на вечернем заседании 17 апреля и на утреннем – 18 апреля, которые гласят, что закон о вооружении, изданный в Германии 16 марта, – это новое недопустимое нарушение Версальского договора. Было сделано предупреждение, что, если Германия введет свои войска в нейтрализованную прирейнскую зону, это будет рассматриваться как начало войны.

Положение в Европе, безусловно, критическое, но подробное сообщение о франко-русском договоре, сделанное вчера в Женеве, свидетельствует об окружении Германии кольцом враждебных государств, и Гитлеру следовало бы предвидеть это еще в октябре 1933 года, когда он внезапно вышел из состава Лиги наций и приказал провести свой первый плебисцит. Англия, Франция, Италия и Россия договорились дать отпор Германии, если она предпримет где-либо недружественную акцию. Это серьезная угроза даже для хорошо вооруженного «третьего рейха».

Более того, Бельгия, Нидерланды, Норвегия, Швеция и даже перепуганная Дания – все на стороне Англии и Франции. Возможно, эти страны, за исключением Бельгии, не вступят в войну. Но в отличие от 1914–1918 годов все они помогут Англии любыми мирными средствами, какие только возможны. Я считаю, что Римская конференция должна объявить Австрию независимой безоговорочно и навечно; в то же время Румыния, Югославия, Чехословакия и Австрия должны объединиться в союз, которому сочувствовали бы Венгрия и Болгария. Тогда Германия оказалась бы беспомощной, и, в случае если она будет продолжать вооружаться, ей можно объявить экономический бойкот.

Пожалуй, никогда еще во главе великой нации не стояла более неразумная группа людей. Гитлер понятия не имеет об истории, Геринг – тем более, Геббельс ничего не знает, кроме своей нацистской пропаганды, так что хорошего тут ждать не приходится. Эта троица чудовищно эгоистичных людей, как говорят, собралась сегодня в Берхтесгадене, чтобы обсудить германскую политику, причем все они делают вид, будто за них 90 процентов немцев. Трудно сказать, что они теперь предпримут, но, как бы то ни было, от них едва ли можно ожидать мудрого решения.

Суббота, 20 апреля. Как принято среди здешних дипломатов, я поехал сегодня утром в старый дворец, где некогда жили Бисмарк и Гинденбург, чтобы расписаться в книге поздравлений, приносимых Гитлеру – президенту и вождю обманутой, беспомощной Германии. Свернув с Унтер ден Линден на Вильгельмштрассе, я увидел, что десятки тысяч немцев – мужчин, женщин и детей – стоят за барьером, протянутым по обе стороны улицы на длину целых двух кварталов, чтобы хоть мельком увидеть фюрера, если он выйдет из дворца, где, насколько мне известно, он с утра совещается с офицерами рейхсвера, а также, вероятно, с Нейратом.

Войдя в зал, я познакомился с новым посланником из Южной Африки – мистером Джи, который был в цилиндре и в парадной форме, а перчатки и трость держал в руке. Он почувствовал некоторую неловкость за меня, когда я подошел без перчаток и цилиндра, чтобы пожать ему руку. Посланник несчастной, нищей Румынии был одет менее парадно, чем мистер Джи. Через минуту мое имя уже было записано в книгу, а сам я снова ехал вдоль шеренги солдат.

В полдень Геббельс выступил с речью. Она была составлена на самом изысканном немецком языке, какой только можно услышать или найти в литературе в наше время. Он обратился по радио ко всем немцам, а также ко всем жителям Северной и Южной Америки, которые пожелают слушать его. Воображаю, сколько человек там сразу же выключили приемники. Я был в это время в посольстве и готовил депеши для отправки в Вашингтон, а поэтому не мог послушать ловкого пропагандиста, который пользуется здесь таким влиянием, что Гитлер не решается дать ему отставку, а все разумные немцы его ненавидят. Все сказанное им о Гитлере довольно точно воспроизводит то, что думают 80 процентов немцев. Сначала Геббельс распространялся о том, какое это было бы несчастье, если кто-нибудь из троих «бессмертных» – Гитлер, Геринг или Геббельс – был бы убит. Я несколько удивился, узнав о том, что он сказал это, так как тысячи немцев охотно убили бы фюрера, будь у них такая возможность, и заплатили бы за это жизнью. По крайней мере, таков смысл многих разговоров.

В пять часов мы по телеграфу сообщили в Вашингтон основной смысл вызывающего ответа Гитлера членам Лиги наций, голосовавшим за резолюции, в которых осуждается закон от 16 марта. Передав этот документ в свой отдел печати для опубликования, канцлер и президент сел в самолет и снова улетел в Берхтесгаден, где он проводит больше времени, чем здесь, в кабинете, в котором некогда постоянно работал Бисмарк. Гитлер назначает заседания кабинета нерегулярно и издает декреты, которые члены кабинета, по сути дела, никогда не санкционируют путем голосования. Вот и вся деятельность президента на его высоком посту.

Воскресенье, 21 апреля. Пасха. Как-то странно, что день рождения Гитлера наступает сразу после Страстной пятницы. Поскольку Геринг сделался национальным героем на прошлой неделе, когда он женился и получил столь необычайные дары, необходимо было устроить Гитлеру не менее сенсационное «хайль». Сегодня мы узнали, что он получает в подарок от народа двадцать семь военных самолетов. Веселенькая Пасха, нечего сказать!

Получился любопытный праздничный период: после того как Лига наций осудила Германию за ее вызывающие действия в области вооружения, выдалось четыре знаменательных дня подряд. Пятница – день Распятия; суббота – день рождения Гитлера; воскресенье – Светлое воскресение, а понедельник, – как обычно, день отдыха. Все официальные деятели уехали из Берлина, большей частью в Южную Германию. Я мирно сижу дома, понемногу работаю над «Старым Югом», которым я так долго не занимался.

Четверг, 25 апреля. Сегодня вечером мы устроили официальный обед, первый после того, как мы два месяца назад вернулись из Вашингтона, хотя у нас было много разных завтраков и обедов, на которых присутствовало по десять-двенадцать гостей. На этот раз было приглашено двадцать человек, причем самым интересным из них оказался югославский посланник. Ему уже под семьдесят, но он очень остроумен, откровенен, и Розенбергу не поздоровилось от его насмешек. Японский посол снова говорил о своих близких отношениях с Герингом и Геббельсом, с которыми почти все дипломаты просто боятся встречаться. Я был однажды в гостях у Геринга, чей дворец роскошнее, чем у Гитлера, и обедал в довольно скромном доме Геббельса. Но ни один из них не бывал у нас, хотя мы как-то пригласили обоих в гости – это было незадолго до 30 июня 1934 года.

Пятница, 26 апреля. У нас собралось человек двадцать молодежи по случаю приезда Марты, которая вернулась сегодня. Среди них были очень интересные люди. Тревожнее всех чувствовал себя, хотя он умело скрывал это, внук сосланного кайзера, кронпринц Луи Фердинанд, который унаследует престол, если Германская империя когда-нибудь воскреснет. Ему, вероятно, лет двадцать семь, он высок, красив и очень умен. Он любит говорить о Генри Форде – «великом администраторе», как он его называет, а также о самолетах, – он учится ими управлять, готовясь к войне, которую всей душой ненавидит. О трагедии Гогенцоллернов он изредка разговаривает только с моей дочерью. Он еще питает слабую надежду когда-нибудь стать кайзером. Если бы не эта надежда, он уехал бы в Соединенные Штаты. Я убеждаю его, что он должен изучить историю Германии и написать всю правду о своей семье. Он был слишком молод в 1914 году и многого тогда не понимал, но с тех пор ему довелось достаточно пережить, чтобы навсегда запомнить, как развертывалась трагедия.

Суббота, 27 апреля. Сегодня мы завтракали у сэра Эрика Фиппса и его супруги. Присутствовало сорок гостей. Среди них был заместитель Геринга – генерал авиации Мильх с супругой, которая сидела за столом справа от меня. Ничего интересного сказано не было, только сэр Эрик сообщил моей жене, что Германия строит двенадцать подводных лодок и несколько больших военных судов в нарушение Версальского договора. Вчера он виделся с Бюловым, но они не смогли найти общей основы для будущих переговоров. Зачем немцы собираются строить большой флот, если у Германии нет сколько-нибудь значительных территорий на побережье? С одной-единственной целью – для нападения на Англию.

Понедельник, 29 апреля. Сегодня в одиннадцать часов утра заходил Виганд. То, что он рассказал, подтвердило наши сведения о расширении авиационных сил и военного флота. Он сказал, что, как ему говорил генерал фон Рейхенау, командование рейхсвера очень встревожено вызовом, который Гитлер бросил всем соседям Германии; генералы рейхсвера требуют заключения договора с Россией именно теперь, когда Франция понемногу сближается с Советским Союзом. Такова единственная возможность ликвидировать окружение Германии, создаваемое Францией, Англией и Италией. Гитлер сильно обеспокоен и очень боится вести переговоры с Россией – единственным своим врагом, с которым он предпочел бы никогда не иметь дела. Однако, как говорит Рейхенау, он сказал одному из представителей рейхсвера: «Что ж, ради Германии я готов заключить договор с самим дьяволом».

Среда, 1 мая. Ежегодный праздник труда при нынешнем режиме превратился в Германии в нацистскую демонстрацию – мне это чем-то напоминает празднование дня 4 июля у нас в Америке, с той только разницей, что здесь все рабочие обязаны присутствовать на митингах в честь Гитлера, хотят они этого или нет. Нам предстояло поехать на аэродром Темпельгоф, чтобы присутствовать на параде, но шел дождь вперемежку со снегом, и, позвонив в министерство иностранных дел, я извинился, что не могу приехать. Мои извинения были охотно приняты. Как сообщают газеты, в демонстрации участвовали 1 миллион 700 тысяч человек. Я не уверен в точности этой цифры, но торжество было огромное, причем Гитлер произнес довольно пессимистическую речь. Он предупредил немцев, что нужно готовиться к тяжелым испытаниям и тесно сплотить свои ряды. Он сказал, что предпочел бы быть германским крестьянином, не имеющим своего дома, нежели гражданином какой-либо другой страны. Сам он австриец и, как говорят, обладает миллионным состоянием.

Великий день ознаменовался лишь двумя событиями – речами Гитлера и Геббельса, причем последний сравнил своего вождя с Жанной д’Арк, как единственного человека, который беседует со всемогущим Богом о делах своей родины.

Четверг, 2 мая. Сегодня мистер Данн, начальник отделения, ведающего в государственном департаменте Западной Европой, позабавил меня своим толкованием событий и настроений. Он путешествует и усердно расширяет связи, не зная ни одного языка, кроме английского.

Понедельник, 6 мая. Эхснер из агентства Юнайтед Пресс сказал, что, как ему стало известно из секретного, но абсолютно достоверного источника, в Вильгельмсхафене усиленно строятся подводные лодки и другие военные суда. Он рассказал также о мелких судах, которые вооружены несколькими пушками и развивают скорость до шестидесяти узлов. Это расширение германского флота заставило Англию изменить свое дружественное отношение к Германии, установившееся за последние три месяца: теперь оно уступило место серьезной озабоченности, обнаружившейся в дебатах в палате общин, а также в поведении сэра Эрика Фиппса.

В прошлое воскресенье, 5 мая, я встретил сэра Эрика, гулявшего в Тиргартене. Он сказал, что с каждым днем тревожится все больше, поскольку Германия не имеет ни достаточно обширных выходов к морю, ни колоний. И все же она и в этом отношении нарушает Версальский договор (во многом несправедливый, конечно, как все договоры, которыми кончаются войны), рискуя вызвать вражду со стороны Англии. Это кажется мне в высшей степени неблагоразумным теперь, когда Италия, Франция, Англия и Россия, объединяясь, создают окружение Германии. Англичане колеблются, стоит ли привлекать к этому Россию, однако поведение Германии в настоящий момент может подтолкнуть Англию к сотрудничеству с Россией.

Лорд Лотиан, он же Филипп Керр, который был секретарем Ллойд Джорджа во время мировой войны, написал мне об этом в полученном мною сегодня письме. Он высказал мнение, что возможность вовлечь Германию в Лигу наций упущена, так как Франция не смогла взглянуть в лицо действительности, а Англия не сумела изменить свой политический курс. Следовательно, по его убеждению, Лига наций будет низведена до роли чисто антинацистской организации, что даст Германии лишний повод следовать собственным путем, придерживаясь политики с позиции силы. Он недвусмысленно дал понять, что стоит за коалицию демократических стран, которая отвела бы от них всякий удар со стороны Германии и направила бы его на Восток. По всей видимости, его мало беспокоит, что это может привести к войне между Россией и Германией. Более того, он, кажется, видит в этом хорошее средство устранения трудностей, навязанных Германии Версальским договором. Перед демократическими странами, по его мнению, стоит проблема обеспечить для Японии и Германии более важную роль в международной политике, на которую они вправе претендовать в силу своей мощи и традиций. Он надеется, что это можно сделать без всяких потерь со стороны Британской империи и с минимальным ущербом для дела общечеловеческой свободы¹⁰.

Вторник, 7 мая. Вернувшись из поездки в Женеву и Рим, раввин Лазарон сообщил, что, по словам одного члена папского правительства, католики не смогут сотрудничать с лютеранами в Германии, хотя находятся в одинаковом с ними положении. Четырехсотлетняя ненависть католиков к Мартину Лютеру и его деятельности до сих пор заставляет их враждебно относиться к лютеранам. Однако раввин Лазарон гораздо больше озабочен ужасной судьбой немецких евреев. Он виделся с Максом Уорбергом из Гамбурга, и тот также был очень встревожен. Ни один из них не знает, как быть.

Пятница, 10 мая. Новый болгарский посланник нанес мне визит по всей форме в приемные часы. Он поразил меня своим либерализмом и осведомленностью в европейских делах. Характеризуя положение в Болгарии, он обнаружил такую широту взглядов и понимание международного положения, каких я не встречал ни у одного из знакомых мне американских послов: ни у Буллита в России, ни у Кудахи в Польше, ни у Лонга в Италии. Бингэма, нашего посла в Лондоне, и Страуса – в Париже я недостаточно знаю, чтобы сравнивать. Но я убежден, что аккредитованные здесь посланники Болгарии, Румынии, Чехословакии и Югославии на голову выше тех американских послов, о которых я говорил.

Все эти посланники из отсталых малых стран знают по три языка и отлично разбираются в значительных эпохах истории Европы. Американские же послы, посланники и сотрудники посольств, как правило, не считают необходимым знать два-три языка и ничего не делают для того, чтобы понять историю народа той страны, где они аккредитованы. Мне стыдно, что я плохо знаю французский язык, хотя знания немецкого мне вполне достаточно, а солидное знакомство с историей уравнивает мои шансы перед партнерами из германского министерства иностранных дел, которые знают много языков, но очень слабо разбираются в своей собственной истории – результат односторонней системы преподавания, установившейся в немецких университетах начиная с фон Трейчке.

Среда, 15 мая. Желая узнать мнение германских официальных лиц о международном положении теперь, когда Германия полностью блокирована кольцом так называемых пактов, я попросил у Нейрата разрешения побеседовать с ним в неофициальном порядке. Мы встретились в полдень.

Он сказал, что Гитлер выступит на заседании рейхстага 21 мая. Ему неизвестно, о чем Гитлер будет говорить, хотя он послал ему памятную записку, в которой отметил то, о чем следовало бы сказать. Выступление назначено на 21-е потому, что умер Пилсудский, похороны которого состоятся 18-го. Нейрат довольно спокойно говорил о так называемом Восточном Локарнском пакте, хотя Гитлер рвет и мечет, как только речь заходит о том, чтобы Германия присоединилась к нему. Нейрат хотел бы повременить, пока Англия, Германия и Франция не заключат соглашения об ограничении строительства самолетов. Я не сказал ему, что Англия и Франция вряд ли пойдут на это, пока Германия не присоединится к «Восточному Локарнскому пакту», причем Франция абсолютно уверена, что Германия не выполнит ни одного из своих обещаний по разоружению. Мы оставили этот вопрос открытым, так как я сам убежден, что Германия намеревается аннексировать территории на севере и на востоке и потому в ближайшем будущем не прекратит вооружаться.

Я спросил Нейрата о позиции Италии и о Дунайской конференции, предложение о созыве которой было выдвинуто в Стрезе 11 мая и о которой с тех пор так много говорили. Нейрат сказал, что удивлен недальновидностью Муссолини, пославшего войска в Эфиопию. В конечном итоге, если начнется война, Италия потеряет много солдат, долгое время ничего не сумеет добиться и может оказаться перед лицом финансового банкротства. Италия, по его словам, находится в очень опасном положении, она вооружена до зубов, по уши в долгах и не имеет рынков – положение совершенно аналогичное тому, в котором Германия сама окажется к 1937 году. Нейрат сказал: «Муссолини не может распустить свой миллион солдат, не вызвав в стране чудовищной безработицы; он не может продолжать вооружаться, не придя к банкротству, и не может проиграть войну, не будучи свергнутым». Он так все это обрисовал, что я не могу отделаться от мысли, что и Германия даже сейчас находится в подобном же положении, хотя долги ее не так угрожающи, как у Италии, а непосредственной угрозы войны пока нет.

Хотя во время этой беседы не было сказано ничего особенно важного, я все же ушел убежденный, что германское министерство иностранных дел прилагает все усилия для того, чтобы сдержать Гитлера и склонить Англию к разрыву с Францией и Италией. Повсюду действительно чувствуется беспокойство, особенно после смерти польского диктатора Пилсудского.

Пятница, 17 мая. Ричард Дж. Дэвис из Чикаго, проповедник «Христианской науки», который в течение месяца разъезжал по Германии, читая лекции, пришел рассказать о своеобразных взглядах и настроениях немецкой публики в самых различных частях страны. По его мнению, среди немцев наблюдается все возрастающий интерес к религии, вопреки стараниям Розенберга. Я не уверен в правильности его заключений, хотя меня удивило, что он читал всегда при переполненном зале. Он полагает, что население Германии проявляет большое беспокойство, по крайней мере это касается верующих.

Суббота, 18 мая. Сегодня я отправился в католический собор возле дворца старого кайзера и присутствовал на панихиде по Пилсудскому, погребение которого происходило в тот же самый час в Польше, в Кракове. Собор был полон. Гитлер сидел на почетном месте справа от алтаря. Позади него в первом ряду расположились Нейрат, Геббельс и генералы рейхсвера. Гитлер сидел отдельно от всех в кресле перед самым алтарем. Это было просто неприлично.

Забавно было видеть людей в белых перчатках в церкви, да еще в сравнительно теплый день. Все было обставлено строго официально, хотя прийти в христианскую церковь при сабле казалось мне признаком дурного тона. Что сказал бы Христос, увидев подобные проявления воинственного духа? Скорее всего он попросту покинул бы храм.

Ровно в одиннадцать в нефе показался папский нунций в сопровождении двенадцати священников; длинная красная мантия, ниспадавшая с его плеч, тянулась за ним по крайней мере на двенадцать футов, поддерживаемая двумя людьми, которые не давали ей волочиться по полу. Он сел на некое подобие трона справа от главного алтаря, где среди горящих свечей священнослужители распевали псалмы на латыни, которую тут никто не понимает, и время от времени падали на колени, размахивая кадилами с ладаном, которого, как мне кажется, Христос никогда не употреблял. Это был насквозь средневековый обряд, и никто, быть может за исключением священников, не понимал ни слова из того, что тут говорилось или пелось.

Мне все это казалось почти нелепостью. Я мало что знаю о Пилсудском, мне известно только, что он был диктатором, уничтожавшим тех, кто выступал против него. К чему вся эта пышная религиозная церемония, если никому даже в голову не пришло бы назвать его христианином? Но среди собравшихся, вероятно, не было ни одного истинного последователя Христа. Я представил себе, какие почести оказали бы немецкие лютеране и католики Гитлеру, этому мнимому католику, если бы он умер. Он убил или приказал убить сотни ни в чем не повинных людей, и тем не менее всех нас, дипломатов, пригласили бы в церковь отдать ему последний долг как христианину.

Я вышел из собора в двадцать минут первого и вздохнул с облегчением, не видя больше этого чудовищного лицемерия. Возможно, не все со мной согласятся. Подлинное учение простого, бесхитростного Иисуса Христа оказало на меня огромное влияние, и раннее христианство я считаю подлинно демократичным. Однако в наше время ни католики, ни протестанты не верят в христианские или демократические принципы и не претворяют их в жизнь. Со студенческой скамьи, будучи председателем отделения Христианской ассоциации молодежи при Политехническом институте в Виргинии, я постепенно осознал неискренность людей, называющих себя христианами, и из соображений порядочности перестал ходить в церковь, за исключением особых, сугубо официальных случаев. Если бы люди действительно были христианами, в мире не было бы войн и той ужасной эксплуатации, которой наши предприниматели подвергают народ.

Вторник, 21 мая. В восемь часов я поехал в оперный театр Кролля, находящийся по соседству со старым зданием дискредитированного рейхстага; в этом театре Гитлер должен был обратиться к миру с речью о своей роли и политике в качестве фюрера. Я вошел в зал за пять минут до начала, но все места, отведенные для дипломатов, кроме одного, были уже заняты. Французский, итальянский, английский, японский и польский послы сидели в первом ряду; там же я увидел супругу Нейрата и синьору Черрути, так что для меня места там не осталось. Бассевиц специально для меня приставил к первому ряду стул, который, однако, показался мне неудобным, и, зная, что речь продлится два часа, я предпочел единственное свободное место в третьем ряду, что было хотя и не дипломатично, зато удобно.

Канцлер начал свою речь точно в назначенное время. Первые двадцать минут он говорил об экономическом положении Германии, впрочем, без подлинного понимания дела. Затем он перешел к положению Германии в конце мировой войны (как будто Германия не повинна ни в каких преступлениях) и заговорил о несправедливом Версальском договоре. Я видел, как неловко чувствовал себя французский посол, особенно когда Гитлер говорил о «Четырнадцати пунктах», выдвинутых в 1918–1919 годах. После этого он целый час обрушивался на Лигу наций и коммунизм. Впрочем, нельзя сказать, чтобы здесь он был целиком неправ, но он чересчур преувеличил их пороки. На этот раз он ни словом не обмолвился о своей готовности вернуться в Лигу наций при условии, что Германии будет обеспечено равноправие, о чем так много говорилось с октября 1933 года.

Высказывания Гитлера о Литве и инцидентах на восточной границе более явственно, чем он того хотел, выдали его истинную цель – ни за что не отказываться от надежды на аннексии. Он неоднократно повторял, что Германии колонии ни к чему, хотя Шахт утверждает как раз обратное, и, следовательно, она должна присоединить к себе такие полуиндустриальные страны, как Литва, Эстония, а также Западная Польша. Намек на аннексию Литвы, сделанный в завуалированной форме, тем не менее вызвал самое громовое «ура» за весь вечер. Столь же бурное одобрение получил подобный намек относительно Австрии.

Гитлер не сказал ничего, что прямо выдавало бы военные цели Германии. Его слова о том, что Германия согласна иметь флот, равный 35 процентам британских военно-морских сил, а также сделанное Англии и Франции предложение заключить с Германией договор об ограничении военно-воздушных сил создают две предпосылки для соглашения с Англией, которые, как я полагаю, весьма по душе английскому послу. Вполне возможно, что Гитлер будет вынужден пойти на какое-либо международное соглашение, если другие державы окажутся достаточно благоразумными и предпримут осторожные шаги в этом направлении. Но они этого не сделают.

Какую бы серьезность и многозначительность Гитлер ни напускал на себя, меня ему не одурачить. Однажды он заверил меня, что бросит в Северное море любого немецкого чиновника, который пошлет пропагандистский материал в Соединенные Штаты, а когда в конце марта 1934 года я приехал в Нью-Йорк, немецкий генеральный консул принес мне переданное по телеграфу предписание на этот счет, обязательное для всех германских представителей в Соединенных Штатах. Я передал этот документ в государственный департамент. Однако теперь отделение зарубежной пропаганды в Берлине насчитывает шестьсот служащих. Да и в самих Соединенных Штатах нацисты в 1934 году нисколько не ослабили свою пропаганду, хотя время от времени германские консулы приостанавливали открытую деятельность. Этот случай – одно из многих доказательств лживости нацистских обещаний. И, как бы ни претила мне эта мысль, я считаю, что все европейские державы должны сплотиться и сохранять сплоченность, оставаясь во всеоружии, если только в ближайшем будущем они не предъявят канцлеру ультиматум – прекратить вооружаться сверх определенного предела, но он в ответ на это может начать войну.