Глава девятая
1950
Граница того, что осталось от старого города, по-прежнему заблокирована колючей проволокой и оружием.
– Мы не сможем выйти отсюда, передвигаясь по поверхности, – говорит Сэм.
Но «Мэри-де-Лила», последняя станция метро на линии, находится в нескольких улицах к востоку от края барьера. Снаружи, за запечатанным двадцатым арондисманом.
Там, где сходятся девятнадцатый и двадцатый, Сэм спускается по ступенькам в скверную тьму, и Тибо идет следом. Они идут по туннелям, куда не стоило входить. Они минуют поезда, остановившиеся много лет назад. Они в подземном городе.
Тибо дышит неглубоко, осторожно, у него дрожат руки. Из тьмы проступает преграда. Руины блокпоста, заброшенного еще в самом начале, когда немцы решили, что хищники, обитающие ниже тротуара, в достаточной степени оберегают их от диверсантов.
Сэм поднимает камеру и обводит ею пространство впереди себя. Изысканный труп идет следом за Тибо.
Тибо наблюдает, не появятся ли монстры. Высматривает поезда, которые приняли сидячее положение и взялись рассказывать истории.
За пределами света их фонарей что-то пробегает. Сэм выкрикивает приказ жутким гулким голосом, и Тибо не узнает, что это за язык, – а существо вопит и мчится прочь, поэтому партизан стреляет ему вслед.
Это маленький демон, нечто вроде сморщенного человека с усохшей лошадиной головой. Голос Сэм и пули Тибо порвали в клочья его слабую защиту, и теперь он умирает.
«Я залег на дно, – жужжащим голосом бормочет существо, – чтобы вернуться домой. Чтобы попытаться вернуться домой, тс-с, я пришел сюда…»
Это единственный демон, которого им приходится убить. Тибо с трудом в это верится. В конце концов они подымаются, пошатываясь, и оказываются за пределами старого Парижа, где юноша зажмуривается от слепящего яркого света.
Прошло очень много времени с той поры, как он дышал воздухом за пределами арондисманов. Пахнет упорядоченностью. Тибо открывает глаза на крыше Дранси и ждет, что скажет Сэм.
Эта зона уже давно эвакуирована, ведь бомбы здесь сыпались дождем. Она гораздо менее затронута сюрреалистическими образами, чем знакомые ему улицы, но выглядит более разрушенной и пустынной – словом, обычные руины.
Они продвигались быстро, осторожно и тихо. Тибо лучился нетерпением, поэтому изысканный труп понемногу складывал для них пространство, так что мили до Дранси они одолели куда быстрей, чем следовало бы. Теперь солнце ползет вверх по небосводу. Тибо и Сэм смотрят через треснувшее окно в крыше на пустой коридор внизу.
– Ты сказала, что уже видела брекеровского манифа, – говорит Тибо. – Когда?
Сэм бросает на него взгляд и снова смотрит в окно.
– Почему я? – продолжает партизан. – Почему ты взяла меня с собой?
– Это ты за мной пошел, – возражает девушка. – И хорошо, потому что за тобой увязался он. – Она указывает на изысканный труп, который высится на краю крыши, словно дымоход. – Я всегда не нравилась манифам. Он бы не подпустил меня к себе.
Тибо смотрит в небо.
– Ты меня использовала, чтобы подобраться к манифу? Ради неведомо чего, спрятанного тут? Ты специально подыскивала такого, как я?
– Как ты себе это представляешь? И, напоминаю еще раз, ты сам наткнулся на меня в лесу.
– И все же… Не понимаю, как именно, однако ты меня выследила.
– Ты слишком высокого мнения о себе, – говорит она и упирается ладонями в шифер. Глубоко внутри здания тихо шумят сквозняки. – Хочешь знать правду? Правда в том, что если бы я смогла выследить такого, как ты, так бы и поступила. Потому что, да, мне нужен был человек, который дружит с манифами. Потому что мне нужен был маниф. Но я убегала от погони, и ты мне помог – вот и все. Ты сюрреалист. Ты черпаешь силы в объективной случайности. Ты хотел узнать, что такое План «Рот». Ты хотел узнать, что происходит. Ну что ж, Тибо, Париж услышал тебя. Это ты меня нашел, и никак иначе.
Она гримасничает от напряжения, и шум ветра внизу усиливается.
– Что ты делаешь? – спрашивает Тибо.
– По-твоему, УСС смогло бы вытащить нас из «Рекса»? – спрашивает она, стиснув зубы. – Господи, как тут все сложно! По-твоему, американцы смогли бы провести нас через метро? – Ее руки дрожат.
Тибо вспоминает ветер, разогнавший дымных призраков на мосту. Камера болтается на ремне, но прямо сейчас вибрирует не она, а сама Сэм, сухожилия на ее шее натягиваются, склеры темнеют. Что бы ни происходило в здании, сила туда льется не из камеры, а из девушки.
– Итак, ты хотела, чтобы я был с тобой рядом, потому что это существо слушается меня, – говорит Тибо. – Потому что оно могло попасть в кафе.
– Я ему не нравлюсь, – говорит она, выталкивая каждое слово. – Оно чует на мне запах. – Она улыбается. – Я из секретной службы, но не американской, не из УСС. Это была твоя версия. Ничего подобного. Не американцы, не британцы. Не французы, не канадцы, вообще никто. – Ее руки так вжимаются в крышу, что кажется – они вот-вот погрузятся в шифер. Раздается хлопок. Во внутреннем дворе по всему Дранси из дверей высыпают солдаты.
– Я так и не отказалась от той оккультной ерунды, про которую тебе рассказывала, – продолжает Сэм, еле дыша. – Ты уже понимаешь, о чем речь, Тибо, – ты за мной наблюдал. И тебе некуда идти, нечего предпринять. Да, ты мой враг, но нацисты – в большей степени, а еще они и твои враги тоже.
Демоны и нацисты не сработались. Им приходится сотрудничать, они связаны друг с другом, они заключили договоры, пусть это кому-то и не нравится. В этом суть магии. И С-взрыв – или что-то иное – заперло врата. Я бы хотела вызвать подкрепление, как ты сам выразился, но все пути перекрыты, потому мои наниматели и послали меня сюда. Я же родом из этого мира, я здесь не в ловушке. И я его знаю лучше любого из них.
Она открывает перед ним ладонь, и та покрыта инеем, а потом – тьмой.
– Я секретный агент, да, и я очень глубоко внедрилась. В двух смыслах. Я числюсь в рядах УСС, но это прикрытие. Я работаю на ведомство, известное как «Дурная суть». И ни ты, ни я никогда не сможем произнести его подлинное название, наши рты для такого не годятся. Это секретная служба подземного мира. Я работаю на Ад, Тибо.
Тибо и Сэм следуют за изысканным трупом по коридорам, заполненным дымом. Появляются молодые немецкие солдаты, поднимают оружие.
Сэм убивает двоих колдовскими вспышками, Тибо – третьего, не целясь. Его сердце бьется так сильно, что все тело сотрясается. Маниф обрывает еще одну атаку сюрреалистическим убийством: человек, на которого он смотрит, внезапно садится, расстегивает пуговицы, смотрит на собственное тело, ставшее клеткой, заполненной сердитыми воронами, и затихает.
«Я работаю на Ад». У Тибо кружится голова, но он не испытывает стыда. Кого он презирает больше, Ад или империалистов? Мало кто из демонов хочет остаться в Париже. Они повинуются нацистам нехотя, если вообще повинуются.
– Ты же не такая, как они, – говорит он Сэм, следуя за ней по коридорам. Он не спрашивает эту девушку, почему она согласилась работать на силы из Преисподней.
– Ад не хочет рисковать открытой войной с Германией, – говорит она. Заглядывает за угол и манит его за собой. – Человеческий агент – расходный материал. Здесь что-то происходит, но мы не знаем что – заклятия не дают нам заглянуть за пределы арондисманов.
– Почему ты оказалась в городе? Почему тебя не было здесь все это время?
– Из-за «Двух маго». Мы должны были достать то, что там находилось. Видишь ли, все это устроил один шут, который считал себя одним из нас. В сорок первом году. Идиот из Штатов, по фамилии Парсонс. Потом был жулик, некий Куро. Мы думали, машина все еще представляет собой ключ, но… – Она качает головой.
– Когда ты успела увидеть брекеровского манифа? – Тибо хватает Сэм за руку, вынуждает ее остановиться посреди коридора и повернуться к нему. – Та голова. В твоем фильме. И фотография огромной руки. И еще там был слон Целебес…
– Господи, – бормочет она по-английски. – Не трогай меня. – Переводит дух, продолжает медленнее: – Я видела, как брекеровский маниф перебил твоих наставников из «Руки с пером». То фото – последствия их схватки.
– Ты там была? Ты видела засаду?!
Теперь Тибо понимает, как завершился жизненный путь Ише и остальных, в какую форму нацисты облекли свою атаку. Мраморный великан на тот момент был еще целым. Кровь разгоняется в жилах молодого партизана. – Что же случилось?
– Со статуей? – Сэм глядит хладнокровно. – С ней случился Целебес. Кто-то из твоих друзей, умерших последними, призвал его или каким-то образом привлек внимание. Он явился на место сражения, круша все вокруг. Только вот… поздно. И все же он разбил брекеровского манифа – ну, ты видел, что от него осталось. Это тебя утешает?
На миг Тибо дает волю воображению. Он представляет себе, как слон-маниф, окруженный клубящейся тьмой, крушит стены, топчет руины четырьмя крепкими ногами. Прыгает, размахивая хоботом, и нацистский камень не может сопротивляться его гневу.
– Почему ты там оказалась?
– Ничего бы не вышло, – говорит Сэм почти бережно. – Нацисты обо всем позаботились. Брекеровский маниф поджидал твоих друзей. Среди вас были предатели. Это действительно была спланированная засада.
– Откуда тебе знать?! Как ты узнала, что надо пойти туда?!
Она некоторое время молчит.
– Когда я была в восьмом арондисмане, в кабинетах нацистов… Ты спросил, что такого я там сняла, из-за чего они за мной погнались? Ну вот. – Она пожимает плечами. – Наверное, они считают, что я знаю больше, чем на самом деле, но я действительно видела кое-какие планы.
Дыхание Тибо сильно ускоряется.
– И план этой контратаки? Ты кому-то что-то сказала? Ничего, не так ли? Ты должна была им сказать. – Он повышает голос и в конце концов кричит ей в лицо: – Ты хоть попыталась сообщить «Руке с пером», что с ними случится?!
– Я не знала, что именно случится, я просто понимала, что нацисты планируют… нечто. – Ей почти удается сохранять спокойствие. – В этом вся суть. Ну и к тому же у меня не было времени ни с кем разговаривать.
Сколько раз она ему повторяла, что хочет запечатлеть на пленке все?..
– Ты не знала, что произойдет, но у тебя были кое-какие ожидания, – говорит он. – Ты им не сказала, потому что думала, что нацисты задействуют План «Рот». И ты узнаешь, что он собой представляет.
– Да, – говорит Сэм. – Все верно. Я ничего не могла сделать, чтобы помешать твоим друзьям погибнуть во время той идиотской атаки. Люди из «Свободной Франции» за ней наблюдали, ты об этом знал? Да, они там были. Но не вмешались. Я не смогла бы спасти твоих соратников, даже если бы захотела, но я подумала: а вдруг удастся узнать, что это за «тайный призыв» такой, из документов. Судя по прочитанному, у них с этим возникли проблемы. Представь себе мое удивление, когда оказалось, что это просто маниф.
Просто пошлое творение Арно Брекера.
– Ты позволила им умереть!!!
– Мне нужно было узнать, чем владеют нацисты. Чтобы их остановить. А твои товарищи… – это слово она произносит с насмешкой, – все равно бы погибли. Я работаю на Ад, Тибо.
Сэм сжимает кулак и открывает рот, издавая внезапный бессловесный крик, и Тибо слышит звон бьющихся окон на других этажах. Он хочет сказать что-то еще, но в коридоре опять появляются люди, охранники палят по изысканному трупу из пулеметов. Маниф шатается, но атакует. Он одолевает пространство, разделяющее их с противниками, и бьет нацистских солдат по головам. Потом распахивает дверь и ждет соратников возле нее, словно вежливый викарий.
– Когда все закончится, – говорит Сэм, – можем разобраться с нашими отношениями. Но теперь… Пойдем? – Она взмахом руки указывает путь. Тибо смотрит на нее, на мерцающий свет за порогом.
Когда после долгой паузы партизан продолжает молчать, она идет вперед, и он следует за ней.
Огромный зал. Центр Дранси опустошили, превратили в единое помещение, обрамленное остатками труб и дверных проемов, стен, где когда-то – до того как неугодных режиму Виши переместили куда-то еще – были нары и койки, кабинеты, лаборатории, камеры пыток. В комнате полно ужасных машин.
Паникующие ученые и офицеры СС тыкают в датчики и циферблаты под распятием Алеша. Они не сбежали, пока Сэм заклятиями сжигала здание. На одной из стен над ними – большой знак, при взгляде на который у Тибо начинает болеть голова.
В центре просторного помещения священники стоят кругом возле какой-то колышущейся туши под брезентом. Они скованы цепями и связаны проводами, образуя этакий человеческий забор. Они неистово молятся, щелкая четками.
Под брезентом бушует что-то огромное. Оно воет, оно дергается.
Прямо под распятием Тибо видит Алеша собственной персоной, и тот его тоже видит. Священник вскидывает руку в судорожном жесте, подразумевающем убийство.
Мужчина в униформе делает шаг вперед, подняв пистолет. У него почти мальчишеское лицо под темными зализанными от пота волосами, его рот кривится в щербатой ухмылке. Йозеф Менгеле. Он прицеливается в непрошеных гостей, как и все его подручные-гестаповцы.
Сэм щелкает колдовской камерой, и поток силы разрывает одного противника напополам. Тибо вскидывает собственную винтовку, напрягает сюрреалистическое чутье, как только может, и когда он стреляет, стая кувшинов с совиными головами возникает из пустоты и набрасывается на гестаповцев.
Изысканный труп бежит на немцев. Солдаты стреляют. От их пуль никакого толку. Кто-то выкрикивает ругательство. Маниф достигает их. Он бьет молотками, ломая нацистам руки, кости и оружие, пока они кричат и стреляют в него снова.
– Уничтожь Алеша! – кричит Сэм. – И Менгеле! – Она кидается в укрытие. Изысканный труп теперь бросается на священников. – Отзови его, быстро! Натрави на этого гребаного доктора!
Тибо кричит на манифа, но тот разъярился всерьез. Партизан напряженно щурится, посылая существу безмолвный приказ, но если изысканный труп его и слышит, то игнорирует. Он достигает круга молящихся.
Прыгает с разбега и, напрягая ноги, приземляется на одного из священников, давит его всем весом.
Тот падает, умирает. Цепи, сковывающие его с собратьями, рвутся.
Один за другим они начинают кричать. Они таращатся на мертвого товарища. Раздается звук рвущейся ткани.
– Погоди, – кричит Сэм. – Он разорвал круг! Эти машины…
– Что вы натворили?! – вопит кто-то по-французски.
Из-под брезента с рычанием вырывается снаряд. Линия огня пробивает дыру в стене.
Наступает тишина. В прорехе появляются пальцы. Стискивают ткань. Что-то издает жуткий рев.
Священники стягивают опутывающие их провода, спешат убраться прочь. Алеш кричит, распластавшись на стене, а Менгеле убегает. Существо под брезентом начинает рвать ткань. С воплем, от которого стены покрываются трещинами, чудовище являет себя взглядам, рождается на свет.
План «Рот».
Гусеничные ленты скрежещут по полу. Разорванная промасленная ткань падает, открывая танк. Panzer III, покрытый следами былых сражений, катится вперед по бетону. Из передней части шасси, прямо перед орудийной башней, торчит человеческое, великанское туловище.
План «Рот».
Он огромен. На голове у него большой немецкий шлем. Кожа белая и на вид холодная, как будто изъеденная червями изнутри. Из его глаз струится тьма, рот полон острых зубов. На громадных руках бугрятся мышцы.
Это демон, кентавр из танка и гигантского человекоподобного существа. Он изукрашен немецкими флагами.
– Они сотворили собственного демона! – кричит Сэм и – до чего нелепо! – вскинув камеру, бежит прямиком на План «Рот». Ее лицо выражает чистейшую ненависть. – Они его построили…
Сделали по приказу немецкого командования, воспользовавшись биологическими исследованиями Менгеле и токсичной верой Алеша, из сломленных тел уроженцев Ада, энергии казненных манифов и собственных смертоносных технологий. Чтобы он стал верным демоном, воплощением нацистского триумфа. Живым символом поражения Франции.
Но их защита оказалась ненадежной. Круга из молитвы больше нет, и План «Рот» неистовствует.
Он хватает двух уползающих священников, по голове в каждый кулак. Бьет друг об друга, небрежно убивает и обмякшими телами, словно дубинками, замахивается на их же товарищей.
Он воет на языке, которого не должно существовать, извергает грязь и выхлопные газы. Сэм бежит на него, стреляя магией.
Менгеле волочит Алеша за рясу и кричит, чтобы тот взял себя в руки. Комната заполняется дымом, щебнем, ползающими священниками и ранеными солдатами. Нацистский доктор встает на пути у демонического конструкта. Бьет Алеша по лицу и тыкает пальцем.
План «Рот» катится к ним.
– Du wirst mir gehorchen! – кричит Менгеле. Алеш творит какой-то святой знак. План «Рот» морщится и отмахивается, словно от мухи.
Танковое орудие позади человекоподобной части «кентавра» разворачивается, ствол врезается великану в бледный торс. И продолжает давить.
– Боже мой… – шепчет Тибо.
Демон воет, когда металл жестоко вонзается в его тело. Рвет кожу, ломает ребра, распихивает внутренности, проливая фонтаны крови, и пробивается дальше. Демон кричит.
Ствол орудия пробивает План «Рот» насквозь, и грудная клетка демона несовершенным образом восстанавливается вокруг него, кости кое-как соединяются, кровь высыхает, кожа стягивается корявыми складками. Дуло с громким хлюпающим звуком выскакивает из груди Плана «Рот».
– Du… – говорит Менгеле и умолкает. Поднимает пистолет и несколько раз стреляет в ту часть демона, что состоит из плоти и крови. Не промахивается. План «Рот» надвигается на него. Орудие поворачивается, капает демоническая кровь. Алеш выкрикивает молитву и толкает Менгеле вперед.
Демон хохочет и стреляет. Доктор исчезает в облаке крови, пламени и цементной крошки.
Изысканный труп атакует.
Маниф бросается на План «Рот», щелкая в исступлении, и ненависть ко всему демоническому заставляет его сосредоточить на противнике свой талант к складыванию пространства. План «Рот» с визгом шестерней бросается вперед. Бьет изысканный труп левой, и тот крутится на месте от удара.
Потом сотворенный демон и ожившее произведение искусства принимаются скользить по кругу, не сводя глаз друг с друга. Маниф ступает решительно, его стариковское лицо обращено к врагу. Демоническая машина движется рывками, чтобы не упустить изысканный труп из вида. Орудие снова вгрызается в тело великана, превращая его в подпорку, и ствол останавливается на полпути через плоть, целясь через грудину.
Маниф, дергая конечностями, тянется к потокам энергии, и сам воздух от этого вибрирует. Но ожившему произведению искусства еще не приходилось иметь дело с таким врагом. План «Рот» катится вперед, его дуло нацелено прямиком на изысканный труп.
Тибо выкрикивает безмолвное предупреждение, но План «Рот» не стреляет. Он глядит с недоумением. Он протягивает огромные руки и хватает манифа за места, где соединяются части сюрреалистического тела. Напрягает пальцы с длинными ногтями, похожие на когти. Изысканный труп содрогается.
Демоническое существо, сотворенное наукой и демонологией, чтобы повиноваться, и не выполнившее этого предназначения, адское воплощение вторжения, поднимает лицо и издает низкий глухой рев.
А потом одним жутким движением разрывает изысканный труп на части.
Взрыв энергии, колоссальный выброс. Все вокруг содрогается. Компоненты манифа разлетаются по сторонам. Двигатели визжат.
Когда в голове у Тибо проясняется, он смотрит на демона и видит, как тот обсасывает разодранную шею манифа. Лижет сломанные детали там, где разорвал изысканный труп. Тибо настигает приступ рвоты. Демон лакает кровь.
Они создали манифофага. «Это все энергия, – понимает Тибо. – Они приносили манифов в жертву и подпитывали этот секретный канал, держа его открытым, пользовались адской плотью, чтобы сотворить это. Тварь, которая питается искусством».
План «Рот» швыряет голову изысканного трупа в одну сторону, его человеческие ноги – в другую.
Сэм зовет Тибо. Она сражается с Алешем. Партизан бредет к ней, шатаясь. Поднимает винтовку, но не может выстрелить в епископа – боится попасть в девушку. Они дерутся в пыли, вблизи от датчиков и циферблатов. Тибо чувствует дрожь от танковых гусениц. План «Рот» приближается.
Он видит, как Сэм протыкает Алеша заостренной ногой треножника. Епископ кричит и бьется в конвульсиях. Она швыряет его на пол, падает рядом на колени и снова пускает в ход свое оружие. Он стонет. Она что-то кричит в камеру, торчащую из его тела.
«Это еще и радио, настроенное на канал загробной жизни?»
Она тянется к нацистской машине и жмет какие-то кнопки.
План «Рот» огромными руками помогает себе продвигаться, на его великанском лице – улыбка. Ствол орудия торчит из груди.
Пока демон приближается, Сэм продолжает давить на кнопки, повторяя быструю последовательность раз за разом – и внезапно раздается треск помех.
– Здесь! – кричит Сэм по-английски. – Открыто! Это здесь!
План «Рот» будет бесчинствовать в Париже. Он сожрет парижских манифов и станет сильнее.
Демон вскидывает руки, и Сэм опять кричит в камеру. Комната грохочет.
План «Рот» смотрит вниз.
Басовитый рев нарастает. Он становится громче и выше, подымается вместе с доплеровским сдвигом. Из-под пола раздается такой звук, как будто где-то там, внизу, в лабиринте огромных пещер и туннелей, летит на полной скорости самолет; звук делается все громче и громче, становится невыносимым, Тибо и Сэм зажимают уши ладонями и видят, что План «Рот» делает то же самое с выражением муки на лице, а потом Тибо чувствует, как у него все дрожит внутри, а потом что-то устремляется вверх, к свету.
Пол взрывается.
Все содрогается. Тибо отбрасывает назад в облаке каменной крошки.
Бомбардировка. Атака из-под земли. Тибо успевает заметить взрыв и пламя, бьющее сквозь землю, столб огня, который охватывает танкового кентавра, поглощает его, и пламя ревет, и План «Рот» тоже ревет, не понимая, что вызывает такие муки, а потом замирает. Разгорающийся пожар тоже останавливается. Наступает мгновение полной неподвижности.
И на глазах у Тибо все очень быстро повторяется в обратном порядке, как будто кто-то перематывает пленку, и огонь засасывает под землю. Он со свистом возвращается в новую расщелину. Забирая с собой танкоподобного демона, забирая его в бездонную пропасть, не оставив ни следа. План «Рот» проваливается в самую глубокую из ям.
Долгое время Тибо лежит и кашляет. На дне огромного кратера плещется тьма. Не видно ни танка, ни остатков танка, ни великанского торса. Тибо встает.
Снова раздается дробный перестук, тихий, трескучий взрыв в каком-то помещении неподалеку, и он пригибается. Но ничего не происходит, и Тибо опять выпрямляется во весь рост.
– Я достучалась до них, – шепчет Сэм. У Тибо звенит в ушах, но он ее слышит. – Тут была приоткрытая дверца. Я ее распахнула. – Благодаря энергии жертвоприношения. Благодаря тому, что она сделала с Алешем. – Они обязаны были сюда явиться. Ради этой… твари.
Она прислоняется к стене. Из машины вырываются искры. Несколько ученых еще живы и шевелятся, ползают в пыли.
– Это, – орет на них Сэм, – уж точно ни в какие гребаные договоры не вписывается!
– Ты сказала, они… твое начальство… не могут вмешиваться, – говорит Тибо. – Или не станут.
– Тут был барьер. Ты видел, что делали священники, пока маниф их не… остановил. А мое начальство хотело избежать конфронтации. Но я прорвалась. И они не могли закрыть глаза на такое. Это серьезный дипломатический инцидент.
В ответ на это Тибо долго смеется, и его рана болит. Даже Сэм улыбается.
Они бредут через разгромленное помещение, спотыкаясь, пока еще живые немцы отползают от них прочь. Когда перед Тибо оказывается голова изысканного трупа, он, поколебавшись, поднимает ее.
Она вполовину больше его собственной, но мягкая и легкая, как папье-маше. Ее глаза движутся в орбитах, с печалью глядят на него. Наверное, последний проблеск жизни. Поезд в бороде тихонько пыхтит. Гусеница не шевелится.
Они выходят в коридор и в самом его конце обнаруживают клетку, заполненную ужасными предметами. Куски сельскохозяйственных орудий, гниющая голова слона, листья, теннисные ракетки, пучеглазая рыба, конечности, пистолет, крошечная фигурка, гора кастрюль, глобус.
– Это все части изысканных трупов, – говорит Тибо. Груда мертвых компонентов, могила разорванных на куски манифов. Напротив мрачной находки – еще одна огромная машина, какой-то двигатель и койка, как в одиночной камере. От вони разлагающихся сюрреалистических творений желудок Тибо подкатывает к горлу.
– Они собирали то, что заменяет манифам кровь, – говорит Сэм.
Три стены комнаты покрыты хаосом трещин. Четвертая выглядит совершенно ровной, безупречной, неестественно аккуратной. Она оклеена обоями, и стекло в ее окне целое.
– Я слышал доносящийся отсюда шум, – говорит Тибо. Он перебирает груду останков стволом винтовки. Потом касается рукой, и мягкая, гниющая материя воплощенных наваждений пачкает его пальцы.
Сэм улыбается, но Тибо не улыбается в ответ. Он думает о погибших товарищах из «Руки с пером». Он глядит на безупречную стену.
– Наверное, ушло много энергии, когда твои боссы взорвали это существо, – говорит Тибо.
– Эту мерзость, – исправляет Сэм.
«Я спас Париж, – внушает Тибо самому себе. Он ведь уничтожил кошмарного демона. – Я спас мир». Внутри у него пустота. Они выходят из здания, и кажется, что солнечные лучи здесь падают как-то иначе, чем в старом городе.
Неужели все? Это и впрямь конец?
– Куда подевались солдаты? – спрашивает Тибо.
Они бредут прочь, шатаясь, и никто не пытается их атаковать. Они напрягают слух: кто-то ведь должен был броситься в погоню? Но никого нет. Тибо и Сэм чувствуют облегчение и, немного сбитые с толку, пытаются сохранять бдительность. Они идут, тяжело ступая, мимо грязных поврежденных зданий с обвалившимися углами. Они не выпускают оружия из рук, пока медленно продвигаются через эти призрачные кварталы, разоренные войной – продвигаются, как внезапно понимает Тибо, обратно к старым арондисманам.
А потом внезапно они оказываются на раздражающе безупречном участке Парижа. Перед ними разворачивается прекраснейший городской пейзаж. Идеальные фасады, яркие цвета, ни единой трещины. Даже небо кажется светлее.
Сэм и Тибо в недоумении останавливаются. Куда все подевались? И почему в этом квартале так чисто?
Улицы пусты, солнце высоко, тени короткие. Все вокруг как будто выдраили.
«Почему мы не прячемся?» – думает Тибо. Вообще-то им полагается пробираться тайком через руины. А где солдаты? Он окидывает взглядом красивые дома, не затронутые войной.
– Кое-что не сходится, – бормочет Тибо.
– Правда? Всего лишь «кое-что»?
Они снова идут, и безупречные, неповрежденные улицы все тянутся и тянутся. Вокруг ни единой живой души.
Они проходят мимо большого отеля. Он живописный, незапятнанный, всеми покинутый.
– Вот что не сходится: это существо, План «Рот», уже пробудилось, – медленно говорит Тибо. – Может быть, у них возникли трудности с воплощением в жизнь какого-то другого образа. Потому они и приносили жертвы. Они же что-то в таком духе писали, верно? Что у них проблемы, они пытаются что-то сотворить, но не могут. А ведь План «Рот» уже воплотился. Может быть, они поняли, что он не принесет пользы. Может, они даже пробовали от него избавиться, но не сумели убить. Но что, если они потерпели неудачу с призывом… чего-то другого? И вот теперь План «Рот» убит. – Сэм замирает. – Твоими боссами. Ты слышала тот шум. Когда План «Рот» умер, энергии высвободилось очень, очень много – в этом нет сомнений. Может быть, ее наконец-то хватило для того, что они замышляли.
Помедлив, Тибо прибавляет:
– Когда вы его убили, возможно, это стало очередным жертвоприношением.
Он смотрит в глаза манифовой головы, которую все еще несет в руках, и шепчет:
– Если смерть изысканного трупа питает План «Рот», то кого питает его собственная смерть?
Тибо и Сэм смотрят друг на друга. Оба молчат.
А потом бросаются бежать. Через улицы, которые не просто слишком вычищены, слишком идеальны, слишком пусты по нынешним временам – они еще и никогда не выглядели на самом деле так, как сейчас. Они нереальны. Тибо чувствует себя пятном, комком грязи.
– Мы думали, они кормят демонов манифами, – говорит Сэм. – А что, если все наоборот? Что, если они пытались призвать манифа?
И насколько он мощный, этот маниф?
Нацисты экспериментировали, пробуя взять ожившее искусство под контроль. Волко-столики подчинялись кнуту. Брекеровский гигант следовал приказам, даже рассыпаясь на части.
– Они пытались что-то призвать, – продолжает Сэм. Где-то слышна пальба. – Втайне. И у них не вышло.
– Зато, – говорит Тибо, – вышло у нас.
На рю де Пари, идущей на запад, к краю двадцатого арондисмана, они наконец-то видят городскую баррикаду, завершающую этот странный чинц. Там, у немецких позиций, внедорожников, пулеметов, минометов, бдительных солдат, город внезапно опять делается хаотичным, грязным и несовершенным, разбитым и рассыпающимся в пыль.
Между ними и нацистскими охранниками на посту – там, где внешний вид стен меняется, – Тибо и Сэм видят какого-то худощавого юношу в коричневом костюме.
Он идет к старому городу – медленно, словно во сне или замедленном фильме. Его шаги длятся неестественно долго. Одежда на нем старомодная, штаны пузырятся над высоко натянутыми носками. Его черные волосы пересекает странно размытая бледная полоса.
Сэм бледнеет. Бормочет: «Нет!»
Юноша приближается к немецкому посту, солдаты открывают огонь.
И Тибо от изумления едва не валится с ног, потому что видит, как незнакомец, ничуточки не обеспокоенный пулями, которыми его изрешетили, обращает пристальный взгляд на ближайшего стрелка. Там, куда он смотрит, появляется дом.
Строение возникает мгновенно, из пустоты, чистенькое, свежевыкрашенное, тщательно ухоженное, бледное, почти прозрачное. И солдат… нет, все солдаты, которые стояли там, где теперь высится дом, просто исчезают. Как будто их заменили. Хватило лишь взгляда, чтобы они покинули сцену.
Пока юноша в коричневом костюме смотрит на полуразрушенные дома, парижские фасады возникают вновь, но теперь выглядят куда более миленькими и безупречными, чем раньше, и еще совершенно пустыми.
– План «Рот» с самого начала был ни при чем, – шепчет Сэм. – Но стоило его убить, и мы призвали манифа. Боже мой. Он творит город заново.
Юноша делает это с каждым взглядом: восстанавливает Париж в пастельных тонах – нет, не просто восстанавливает, но создает по-новому, превращая город в жеманную обманку, какой тот никогда не был. В приторную выдумку.
– Они нашли автопортрет, – говорит Сэм.
Последние нацистские солдаты разбегаются, стремясь укрыться от уничтожающего взгляда манифа. Юноша медленно поворачивается к Сэм и Тибо.
– Он так и не научился изображать людей, – шепчет Сэм. – Всегда их пропускал. Рисовал пейзажи пустыми. Даже когда написал себя, не смог нарисовать черты лица…
Фигура поворачивается, и Тибо видит, что вместо лица у нее пятно. Слабые штрихи карандаша там, где должны быть глаза. В остальном – чистый овал, как яйцо. Бедное, трусливое исполнение, предел возможностей молодого, плохого художника.
– Это автопортрет… – повторяет Сэм. Они с Тибо в страхе тянутся друг к другу, хватаются друг за друга.
Тибо договаривает:
– …Адольфа Гитлера.
Они пытаются бежать, но когда Тибо кричит Сэм, хватает ее сумку – акварельный маниф в это же самое время поворачивает в ее сторону безглазое лицо, – девушка действует с силой, превосходящей человеческую. Она уволакивает Тибо прочь со скоростью и мощью, заимствованными у боссов из Преисподней. Ее глаза мерцают, вокруг двух беглецов вспыхивает ореол, и она прыгает, напрягая все силы, стремится в укрытие за стеной…
…а потом замедляется, отпускает Тибо, и Гитлер-маниф поворачивается, смотрит, видит ее и все вокруг нее, и руины зданий превращаются в конусе этого взгляда в безупречный открыточный пейзаж. Сэм застывает. Она висит в воздухе, автопортрет смотрит на нее, а потом она просто исчезает.
Исчезает. Сэм развоплотилась. Взгляд манифа вычеркнул ее из мира.
Тибо отползает назад, прикусывает язык – ее имя рвется с губ. Улица выглядит такой миленькой, но Сэм на ней больше нет.
Партизан запоздало осознает: маниф теперь смотрит в его сторону.
Тибо бросается в окно подвала. Разбитое стекло восстанавливается у него за спиной – теперь оно тонкое, словно сделанное из сахара. Гитлер-маниф переделывает историю, навязывая ей свое ви́дение.
Держа в руке сумку Сэм, которой больше нет, юноша обозревает подвал: за новеньким фасадом, порожденным силой манифа, все та же военная разруха.
Он поднимается по лестнице, быстро ориентируется и выбирается через другое окно в переулок, который еще не попал в поле зрения акварельного чудовища.
Сэм действительно больше нет. В отдалении Тибо видит последних немецких солдат – они ранены и еле движутся. Акварельный маниф, видимо, бросает взгляд на их блокпост, потому что тот исчезает, слишком несовершенный по меркам желаемого пейзажа. На его месте появляется безликая улица. Стоит взгляду манифа упасть на солдат, они в ту же секунду испаряются.
Маленькое безликое ничтожество приносит мир и красоту, прячет руины. Был разлад – стал покой. Даже не смерть, а пустота. Париж будет пустующим городом очаровательных домиков.
Вот чего добивается автопортрет фюрера.
Тибо прижимается к безупречной стене. Он прячется от взгляда манифа, когда тот проходит мимо. Потом осторожно выглядывает и прицеливается ему в спину. Стреляет. Промахивается. Маниф идет дальше. Тибо снова стреляет, но существо его игнорирует. Юноша вопит от бессилия, когда оно пересекает границу старого Парижа. Гитлер-маниф обращает свой жуткий, опустошающий взгляд на сюрреалистически усовершенствованный дом Тибо.
Акварельное существо воздвигнет своеобразный город. И все исчезнет. Битвы манифов, злой дым, бормочущие стены, борцы за убеждения, сторонники свободы и деградации. Человечья грязь, готовая жить и умирать.
Тибо слышит причмокивание губ. Голова изысканного трупа в его руке шевелится. Он видит, как тело гусеницы начинает пульсировать. Из трубы паровоза в бороде вырывается немного дыма.
Лицо старика улыбается. Кажется, Тибо узнали. Они с манифом встречаются взглядами.
Тибо бросается бежать. Он несется по миленькой улице, ускользая от акварельного чудовища, взглядом творящего пустые здания. От манифа фюрера. Голова изысканного трупа, которую он крепко сжимает, бормочет что-то воодушевляющее.
Гитлер-маниф стоит на границе старого города. Он слышит Тибо и начинает поворачиваться.
А у молодого партизана нет плана. Нет идей. Прямо перед тем как мертвящий, опустошающий взгляд должен ударить Тибо, он просто швыряет в противника то, что держит в руках.
Взгляды двух манифов встречаются, и голова изысканного трупа не исчезает. Она летит через улицу навстречу лицу, похожему на гладкое яйцо. И попадает прямо в цель.
Тибо моргает. Окидывает себя взглядом. Все еще жив. И на него снова никто не смотрит.
Гитлер-маниф сражается с головой – со слишком большой головой, которая упала поверх его собственной. Как деталь карнавального костюма. Акварельное чудовище дергается, голова изысканного трупа покачивается. Маска ослепляет манифа. Она блокирует взгляд, сдирающий сюрреалистические усовершенствования, исправляющий руины, превращая их в ничто.
Автопортрет пытается ее содрать, и Тибо чувствует, как волнами накатывает назойливое внимание акварельного монстра. Лицо изысканного трупа морщится. Делается прозрачным. Взгляд, устремленный изнутри, почти стирает сюрреалистическую «маску» из мира. Но изысканный труп, взревев, отказывается исчезать.
Что-то развертывается. Что-то меняется местами.
Внезапно на одной ноге у акварельного монстра оказывается невесть откуда взявшийся манифовый ботинок. Художник не выбирал для своего изображения такую голову. Безликий маниф Адольфа Гитлера перебирает варианты наугад. Он мерцает, образы чередуются с неимоверной быстротой. На глазах у Тибо череда разномастных предметов с щелканьем сменяют друг друга в качестве манифовой головы. Вот уже его ноги – не ноги, а случайная последовательность других вещей. С телом происходит то же самое. Акварельный монстр превращается в нечто тройное.
И хотя Тибо все еще замечает изначальный коричневый костюм и уродливую безликую физиономию в последовательности частей, из случайной совокупности которых теперь состоит маниф, они влияют на его суть не больше, чем фрукт, кирпичи, ящерицы, окна, лаванда, рельсы и бесконечное множество других вещей, сменяющих друг друга в качестве его компонентов.
Он становится изысканным трупом. Его переделывают без участия художника.
И напоследок, по мере того как тусклая аккуратность акварельного манифа уступает место вероятностной лихорадке, наваждению, которое мечтает о самом себе, сотворенные им изящно-безупречные здания опять делаются не такими совершенными. Они колышутся. Теряют краски. Их контуры проступают слишком интенсивно, и линии снова неверны. Они вспоминают о своих трещинах. И наконец, выдохнув облака каменной пыли, они снова превращаются в руины или исчезают, покрываются следами времени или шрамами истории. Париж становится Парижем.
Кто-то кричит. Сглатывает. Свет меняется. Солнце стремится к горизонту, как будто спеша завершить этот день. Тибо опускается на колени. Он стоит на коленях у входа в Париж. Склоняет голову. В городе все по-прежнему.
Перед Тибо вместо Гитлера стоит изысканный труп. Снова высокий. Лицо старика, лист в волосах. Наковальня и прочие куски образуют тело. Он наклоняется к Тибо… нет, понимает юноша, нет! Он кланяется. Он прощается.
Тибо встает, чтобы поклониться в ответ.
Изысканный труп поворачивается и вежливо отходит от него, шагает через границу, в девятнадцатый арондисман. Где довольно скоро мирные жители и партизаны узнают: что-то случилось.
Оккупантам не понадобится много времени, чтобы вернуть себе власть над этими границами. План по переделке города провалился, так что они вновь прибегнут к старым методам контроля и сочинят новый. Тибо находится снаружи, и акварельный фюрер своим взглядом очистил пространство вокруг него. В течение нескольких часов границы будут открыты.
Изысканный труп сворачивает на бульвар Серюрье. Части его тела мелькают, как цифры на расписании вокзала, сменяя друг друга. Он перестраивает себя: на этот раз в нем четыре части: ступни под водой, женские ноги, тело, словно сотворенное кубистом в минуту размышлений, сплющенная голова, надутые губы – такой вот образ. Он идет дальше, в город, где будет продолжать меняться.
Тибо смотрит на восток, на улицы за пределами старого города, которые уже не выглядят болезненно идеальными, но пока что пустуют.
Он может пойти почти куда угодно. Он надолго отводит взгляд от сердца города.
А потом в конце концов поворачивается к арондисманам, знакомым с детства. Тем местам, где все еще идет борьба.
Он с тоской вдыхает воздух за пределами Парижа, зная, что еще долгое время не удастся ощутить этот вкус. Его путь предельно ясен.
В Париже есть другие фотоаппараты, которые нужно найти.
«Последние дни Нового Парижа» нужно написать. Несмотря на то что это не последние дни – так он для себя решает.
Тибо вспоминает Сэм. Что-то ей желает. «У меня есть миссия, – думает он. – Миссия. Начать с нуля, перекроить историю, сделать своей. Это будет новая книга».
Он складывает ее блокнот и пленки в сумку, засовывает поглубже в отверстие в кирпичной баррикаде. Это предел зоны. Он делает ее записи, свидетельства предательства и махинаций, тайные планы, заклятия и черное колдовство частью материи предела. Пусть кто-то их найдет.
Солнце высвечивает края поля боя, кучи щебня там, где рухнули дома. Он ждет, пока в небе не покажутся летучие мыши. А потом, покрытый синяками и усталый, ликующий и неуверенный, Тибо переводит дух и переступает границу, возвращаясь в новый Париж, все тот же старый город.
