Ведьма из Дувы

БЫЛО ВРЕМЯ, КОГДА ЛЕС ЗА ДЕРЕВНЕЙ ДУВА пожирал девочек.

С последнего случая минуло много лет, и все же в такие ночи, как эта, когда с Цибеи налетает ледяной ветер, матери крепче прижимают к себе дочерей и велят не уходить далеко от дома. «Возвращайся до темноты, – шепчут они. – Деревья изголодались».

В те черные времена жили на опушке леса девочка по имени Надя и ее брат Гавел – дети Максима Грушова, дровосека и плотника. Максим был хорошим человеком, в деревне его уважали. Он крыл надежные крыши, которые выдерживали любое ненастье, мастерил крепкие стулья и ладные игрушки, умел гладко обтесать острые края и так аккуратно соединить стыки, что швы были незаметны глазу. В поисках работы он ходил от деревни к деревне, от городка к городку, до самого Райвоста. В теплое время года Максим путешествовал пешком или брал легкую телегу, а зимой запрягал в сани двух вороных лошадок, целовал детей и отправлялся в снежную даль. Домой он всегда возвращался с гостинцами: привозил то мешок зерна, то рулон шерстяной ткани, а в отцовских карманах для дочки и сына всегда находились сладости.

Но затем пришел голод. Деньги у людей кончились, заплатить за резной стол или деревянную уточку стало нечем. Теперь они пускали домашнюю мебель на растопку и молились о том, чтобы дотянуть до весны. Максиму пришлось продать лошадей, а потом и сани, которые они тянули по заснеженным дорогам.

Удача отвернулась от плотника, а вместе с ней стала угасать и жена. Бледная и исхудавшая, точно призрак, она безмолвно бродила по комнатам. Надя уговаривала мать съесть хоть что-нибудь из скудных остатков, отдавала ей свою порцию репы и картошки, закутывала хрупкую фигурку в шаль и усаживала на крыльцо в надежде, что свежий воздух пробудит аппетит. Однако бедная женщина не ела ничего, кроме маленьких апельсиновых кексов с глазурью, что пекла вдова Карина Стоянова. Никто не знал, где вдова брала сахар, хотя у деревенских кумушек были свои догадки, по большей части связанные с одиноким состоятельным торговцем из города за рекой.

За весенней оттепелью наступило лето, но земля опять не уродила. Наконец припасы иссякли даже у вдовы. Когда кексы закончились, Надина мать совсем перестала принимать пищу, отказываясь даже от глотка чая.

Она умерла в первый день зимы вместе с последним дыханием осени и надеждой на благосклонность природы. Смерть ее осталась почти незамеченной, поскольку за два дня до отхода жены плотника в иной мир в деревне снова пропала девочка.

Лара Деникина была застенчивой девчушкой с мелким нервным смехом – одной из тех, что на сельских танцах робко стоят в сторонке. Нашли только кожаный башмак Лары, на каблуке которого запеклась кровь. Она стала второй девочкой, исчезнувшей за последние месяцы. До нее пропала Шура Ешевская: вышла развесить белье и больше не вернулась. Кучка прищепок да мокрые простыни в луже грязи – вот и все, что от нее осталось.

Деревню охватил страх. В прошлом девочки пропадали раз в несколько лет. Ходили слухи, что такое происходило и в других деревнях, но особо в это не верилось. Теперь же, когда есть было нечего и жители Дувы потуже затягивали пояса, казалось, будто зло, притаившееся в лесу, также рассвирепело от голода.

Лара, Шура, а до них – Бетя, Людмила, Райза, Николена, другие, чьи имена позабылись… В деревне их повторяли шепотом, словно заклинания. Родители молились своим святым, девочки ходили по двое, сосед с подозрением глядел на соседа. На краю леса селяне сооружали безыскусные алтари: ставили расписные иконы, жгли восковые свечи, приносили цветы и четки.

Мужчины винили во всем волков и медведей, собирались в охотничьи отряды и хотели поджечь отдельные участки леса. Бедного дурачка Ури Панкина едва не забили камнями до смерти, обнаружив у него куклу одной из пропавших девочек. Спасли несчастного только слезы его матери и настойчивость, с которой она уверяла, будто сама нашла злосчастную игрушку на Вестопольском тракте.

Некоторые предполагали, что девочки могли по собственной воле уйти в лес, влекомые голодом. Время от времени, когда ветер дул со стороны деревьев, оттуда доносились невероятно аппетитные, сводившие с ума запахи – например, пельменей с мясом молочного ягненка или вишневой бабки. Сидя на крыльце рядом с матерью и уговаривая ее съесть еще ложечку бульона, Надя и сама едва справлялась с соблазном побежать в лес. Ей чудился аромат печеной тыквы, грецких орехов, тростникового сахара, и ноги сами несли девочку вниз по ступенькам, в густую тень, где деревья тихо шелестели листвой и вздыхали, словно готовились расступиться перед ней.

Вот дурехи-девчонки, подумаете вы. Уж вы ни за что бы так не сглупили, верно? Но вам невдомек, что такое бескормица. Последние несколько лет выдались урожайными, а люди быстро забывают тяжкие времена. Они уже не помнят, как матери душили в колыбельках младенцев, чтобы унять их голодный плач, и как зверолов Леонид Гемка, два месяца просидев в нетопленой хижине, обглодал ногу убитого им родного брата.

Сидя перед домом Бабы Оли, деревенские старухи вглядывались в лесной сумрак и шепотом повторяли: «Хитка!» От этого слова волосы на голове Нади вставали дыбом, однако она уже выросла из детских сказок, а потому вместе с Гавелом смеялась над глупой болтовней. Хитками называли злобных лесных духов, мстительных и кровожадных. По легендам, они охотились за новорожденными детьми и юными девушками, еще не созревшими для замужества.

– Кто знает, отчего у него пробуждается аппетит? – безнадежно махнула костлявой рукой Баба Оля. – Может, зависть взыграла или обозлился на что-то…

– А может, ему просто пришлись по вкусу наши девицы! – Ковыляя мимо крыльца, хромой Антон Козарь сопроводил свое высказывание непристойными движениями языка.

Женщины возмущенно заголосили, точно стая гусей, а Баба Оля швырнула в охальника камнем. Ни стыда ни сраму у бесстыжего, даром что ветеран войны.

Услышав от старух, что Дува проклята и нужно звать священника, чтобы тот на главной площади провел обряд очищения, Надин отец лишь покачал головой.

– Девочек забирает лесной зверь, – убежденно говорил он. – Какой-нибудь взбесившийся от голода волк.

Максим знал каждый уголок леса, каждую тропку. Он и его товарищи взяли ружья и, полные мрачной решимости, отправились в чащу. После того как охотники вернулись ни с чем, старухи расшумелись еще громче. Что же это за зверь, который не оставляет следов – ни собственных, ни своей жертвы?

Деревню охватили подозрения. Этот распутник, Антон Козарь, возвратился с северного фронта совсем другим человеком, так ведь? Пели Ерокин и раньше был буйным. А Бела Панкина? Тоже странная женщина, живет на отшибе со своим ненормальным сынком Ури.

Хитка умеет принимать любой облик. Может, Бела вовсе и не «нашла» куклу той пропавшей девочки.

Стоя у могилы матери, Надя видел деревянную ногу и сальную ухмылку Антона, разлохмаченные волосы и стиснутые кулаки жилистого Пели Ерокина, тревожно нахмуренный лоб Белы Панкиной, сочувственную улыбку и взгляд выразительных черных глаз вдовы Карины Стояновой, которых она не сводила с Надиного отца, пока гроб, сколоченный им для любимой жены, опускали в мерзлую землю. Хитка мог обернуться кем угодно, однако чаще всего принимал облик красивой женщины.

Скоро Карина стала частой гостьей в доме Максима. Она приносила еду и квас, а заодно нашептывала вдовцу, что кто-то должен позаботиться о нем и его детях. Гавела вот-вот призовут на военную службу – юноша сядет на поезд, что идет в Полизную, и отправится в армию, – а за Надей нужно приглядывать. «Ты же не хочешь, – сладко мурлыкала Карина, – чтобы дочка тебя опозорила?»

Тем же вечером Надя подошла к отцу, который сидел у огня, потягивал квас и обстругивал деревяшку. В свободное время плотник иногда вырезал для Нади кукол, хотя девочка давно из них выросла. Острый нож неутомимо двигался в умелых руках, роняя на пол завитки мягкой стружки. Максим слишком засиделся дома. Лето и осень – сезоны, когда можно было найти заработок, – он провел, ухаживая за хворой женой. Пройдет немного времени, и зима засыплет дороги снежными сугробами. Запасы еды подходили к концу, а деревянные куклы на каминной полке множились, напоминая безмолвный, бесполезный хор. Плотник порезал палец, выругался и только тогда заметил дочь, взволнованно переминавшуюся с ноги на ногу.

– Папа, – попросила Надя, – не женись на Карине.

Она надеялась, отец скажет, что даже не задумывался о женитьбе, но тот слизнул кровь из ранки на пальце и спросил:

– Почему? Она тебе не нравится?

– Нет, – честно ответила Надя. – И я ей – тоже.

Максим со смехом провел грубыми костяшками пальцев по девичьей щеке.

– Милая моя Надя, да разве ты можешь кому-то не нравиться!

– Папа…

– Карина – хорошая женщина, – промолвил Максим и снова провел тыльной стороной ладони по щеке дочери. – Будет лучше, если… – Рука его упала, он отвернулся к огню, глядя куда-то вдаль. – Карина – хорошая женщина, – повторил плотник холодным, чужим голосом, словно доносившимся со дна колодца, и вцепился пальцами в ручки кресла. – А теперь оставь меня.

«Он уже в ее власти, – подумала Надя. – Уже в плену заклятья».

Накануне отъезда Гавела на юг в амбаре на ферме Панкиных устроили танцы. В прежние сытые времена праздник гремел бы на всю округу, а столы ломились бы от блюд, наполненных орехами и яблоками, горшков с медом и кувшинов с пряным квасом. Сегодня все было почти так же – мужчины выпивали, весело играла скрипка, но даже сосновые ветки и блеск начищенного самовара Бабы Оли, главного ее сокровища, не могли скрыть того факта, что на столах пусто. И хотя гости плясали и хлопали в ладоши, на празднике неуловимо веяло мрачным унынием.

Женечку Лукину выбрали Королевой Оттепели. Чтобы зима поскорее закончилась, Королеве полагалось танцевать с любым, кто ее пригласит, однако по-настоящему радостным на этом празднике выглядел лишь Гавел. Он уже почти солдат, скоро будет ходить с ружьем и питаться за счет королевской казны. Возможно, он, как многие до него, погибнет на войне или вернется домой калекой, но в этот вечер лицо юноши светилось облегчением: он покидает Дуву.

Надя разок станцевала с братом, другой – с Виктором Ероновым, а потом села к вдовам и замужним женщинам. Взгляд упал на Карину: та не отходила от ее отца. Руки – словно гибкие ветви березы, глаза – черные озера, скованные льдом. Максим уже нетвердо держался на ногах.

Хитка, дохнуло на Надю из темноты под крышей амбара, когда Карина взяла плотника под локоть – пальцы оплелись цепко, будто бледный ползучий побег. Девочка отогнала глупые мысли и перевела взор на Королеву Оттепели, на ее длинную золотую косу, украшенную яркими красными лентами. Почувствовав укол зависти, Надя устыдилась. Нашла чему завидовать! Женечка терпела, пока не закончится танец с Антоном Козарем; тот просто стоял и покачивался, одной рукой опираясь на костыль, а другой крепко прижимая к себе Женечкину талию. И все же неприятное чувство Надю не отпускало.

– Поезжай с Гавелом, – раздался голос у нее над ухом.

От неожиданности девочка чуть не подскочила. Она и не заметила, как к ней подошла Карина. Красивая, стройная, черные волосы рассыпаны по плечам мягкими кольцами. Надя посмотрела на нее, а затем отвернулась и вновь устремила взгляд на танцующих.

– Я не могу уехать, и тебе это известно. Я еще недостаточно взрослая, – до призыва в армию Наде оставалось два года.

– Так соври, прибавь пару лет.

– Здесь мой дом, – яростным шепотом ответила девочка, борясь с подступившими слезами. – Ты не посмеешь меня выгнать. – «Папа тебе не позволит», – мысленно прибавила она, не осмеливаясь произнести это вслух.

Карина вплотную наклонилась к Наде. Алые влажные губы вдовы раскрылись в улыбке, обнажив полный рот зубов – казалось, их чересчур много.

– Гавел, по крайней мере, мог работать и охотиться, – пропела она, – а ты – просто лишний рот.

Не переставая улыбаться, Карина больно дернула девочку за волосы. Если бы сейчас Надин отец посмотрел на них, то увидел бы лишь, как молодая женщина дружелюбно подбадривает его дочь – наверное, уговаривает выйти потанцевать.

– Больше предупреждать не буду, – прошипела вдова. – Убирайся вон.

Наутро мать Женечки Лукиной обнаружила, что постель дочери не разобрана. Королева Оттепели не пришла домой с танцев. Лишь алая ленточка трепетала на ветру, зацепившись за ветку молодой березы у опушки леса, ленточка да клок золотых волос, словно вырванных из косы.

Надя молча смотрела, как мать Женечки рухнула на колени и зарыдала. Прижимая ленту к губам, бедная женщина взывала к милости святых. Вдова наблюдала за ней с другой стороны дороги. Черные глаза Карины сверкали, уголки губ опустились так, что рот напоминал отставшую от дерева кору; длинные тонкие пальцы походили на голые ветви, с которых сорвал листву жестокий ветер.

На прощание Гавел обнял сестру и шепнул ей:

– Береги себя.

– Как? – спросила девочка, но у брата не было ответа на ее вопрос.

Через неделю Максим Грушов и Карина Стоянова обвенчались в маленькой беленой церквушке, что стояла в самом центре деревни. Свадебного пира не было, как не было и цветов в прическе новобрачной, лишь бабушкин жемчужный кокошник. Сойдясь во мнении, что жемчуг, скорее всего, фальшивый, соседи все же не могли не признать, что невеста выглядит очень мило.

Чтобы молодожены могли провести брачную ночь наедине, Надю положили спать у Бабы Оли. Когда утром девочка возвратилась домой, ее встретила тишина – отец и мачеха еще не вставали. На кухонном столе валялась пустая бутылка из-под вина, рядом на блюде – крошки от пирога – судя по запаху, апельсинового кекса. Похоже, Карина все-таки сохранила про запас немного сахара. Надя не удержалась и облизала блюдо.

Несмотря на отъезд Гавела, в доме стало как будто теснее. Максим беспокойно бродил из комнаты в комнату, не в силах усидеть на одном месте дольше нескольких минут. В первое время после свадьбы он выглядел спокойным, почти счастливым, но постепенно делался все более нервным и взвинченным. Плотник много пил, проклинал нехватку работы, сани, которых лишился, пустое брюхо. Он кричал на Надю, а когда девочка подходила слишком близко, отворачивался, точно она была ему противна.

В редкие случаи, когда Максим бывал ласков с дочерью, на пороге непременно появлялась Карина. Ее черные глаза горели ревностью, узкие пальцы туго скручивали полотенце. Она отправляла падчерицу на кухню, заставляла выполнять самую нелепую работу и велела не путаться у отца под ногами.

За столом Карина смотрела на Надю так, словно ненавидела за каждую каплю разведенного водой бульона, которую проглатывала девочка, словно с каждой ложкой падчерица вычерпывала содержимое ее собственного желудка, расширяя и углубляя образовавшуюся в нем пустоту.

Минуло чуть больше недели, когда Карина схватила Надю за плечо и, кивнув в сторону леса, приказала:

– Ступай проверь силки.

– Скоро стемнеет, – возразила Надя.

– Глупости, еще совсем светло! Должна же быть от тебя хоть какая-то польза. Иди и без мяса к ужину не возвращайся.

– Где отец? – потребовала ответа девочка.

– У Антона Козаря. Пьет, играет в карты и пытается забыть, что небеса наказали его, послав негодную дочку. – Карина с силой вытолкала падчерицу за дверь. – Ну, ступай, не то скажу отцу, будто видела тебя с Виктором Ероновым.

Наде хотелось ворваться в убогую хижину Антона Козаря, выбить из отцовской руки стакан, крикнуть, чтобы он выгнал из дома эту злобную ведьму с бездонными черными глазами. Именно так Надя и поступила бы, будь она уверена, что отец примет ее сторону. Вместо этого девочка пошла в лес.

Две первых ловушки оказались пустыми. Сердце в груди Нади гулко стучало, а тени становились все длиннее, но она заставила себя идти дальше, ориентируясь на белые камушки, которыми Гавел отмечал тропинку. В третьем силке трепыхался ошалевший от страха заяц-русак. Пропустив мимо ушей последний писк, исторгнутый из груди зверька, Надя одним решительным движением свернула ему шею и почувствовала, как обмякла теплая тушка. Шагая назад с добычей, девочка представляла, как порадуется отец за ужином. Он назовет ее храброй девочкой, но отругает за то, что она отправилась в лес в одиночку, а когда Надя признается, что в лесную чащу ее послала мачеха, отец навсегда прогонит Карину.

Однако, когда она переступила порог, Карина уже дожидалась ее, вся белая от бешенства. Мачеха вырвала зайца из Надиных рук и затолкала девочку в комнату. Снаружи щелкнул засов. Надя долго колотила в дверь кулаками, требовала ее выпустить, но кто мог отозваться на крики?

Наконец, ослабев от голода и отчаяния, она упала на кровать, подтянула колени к груди и расплакалась. Девочка долго лежала, сотрясаясь в рыданиях, но урчание пустого желудка не давало уснуть. Надя скучала по брату, тосковала по матери. За весь день она съела лишь кусочек репы на завтрак, и, если бы Карина не отобрала у нее зайца, девочка зубами порвала бы его на куски и сожрала сырым.

Поздно ночью она услыхала, как распахнулась входная дверь, отец на заплетающихся ногах прошел по коридору и осторожно поскребся к ней. Прежде чем Надя успела ответить, за дверью раздался ласковый, воркующий голос Карины. Тишина, шорох ткани, глухой стук, стон и снова стук – ритмичные шлепки тел о стену, охи и вздохи. Надя заткнула уши. Конечно, Карина знала, что в комнате слышен каждый звук, и устроила все это ей в наказание. Девочка еще глубже зарылась в одеяла и подушки, но все равно не могла спрятаться от этого постыдного, исступленного ритма, в такт с которым в голове Нади звучали слова Карины, сказанные на танцах: «Убирайся вон. Вон. Вон. Вон».

На следующий день отец проспал до полудня. Когда он вышел на кухню и Надя подала ему чай, Максим отшатнулся от дочери. Взгляд его блуждал по полу. Мачеха с перекошенным лицом стояла возле раковины и перемешивала щелок.

– Пойду к Антону, – объявил плотник.

Надя в отчаянии открыла рот, чтобы просить отца не оставлять ее наедине с Кариной, однако тут же поняла, что это бессмысленно. Через мгновение Максима уже не было.

На сей раз, когда Карина велела ей проверить силки, девочка молча повиновалась. Однажды она уже ходила в лес, а значит, справится и сегодня. Она освежует и приготовит зайца сама, на костре. Домой Надя вернется сытой и сумеет дать отпор мачехе, с отцовской помощью или без.

Надежда придала ей уверенности. В воздухе закружились первые снежинки, но девочка не повернула назад и упорно шла от одной пустой ловушки к другой. Только когда начало смеркаться, она сообразила, что уже не видит белых камушков – отметок Гавела. С неба падали снежные хлопья. Надя замерла и медленно повернулась кругом, крутя головой по сторонам в поисках какого-нибудь ориентира, знака, который выведет ее на тропинку. Деревья превратились в черные полосы, с земли мягкими клубами взметались снежные вихри. Дневной свет постепенно тускнел. Девочка поняла, что дорогу домой ей не найти. Царившее вокруг безмолвие нарушал лишь вой ветра и ее собственное прерывистое дыхание. Лес погружался в темноту.

А потом она вдруг ощутила его, это густое, душистое облако, такое горячее, что обжигало ноздри: аромат жженого сахара! Надя задышала часто-часто, и, хотя в груди нарастал страх, рот непроизвольно наполнился слюной. Она подумала о зайце, которого достала из силка в прошлый раз, вспомнила сумасшедший стук его сердечка, вращавшиеся от ужаса белки глаз. Что-то прошмыгнуло мимо нее в темноте. Надя бросилась бежать.

Не разбирая дороги, она неслась через лес. Ветви хлестали по лицу, ноги цеплялись за ползучие побеги ежевики, засыпанные снегом. За спиной хрустели неуклюжие шаги – ее собственные? А может, Надю преследовал кто-то или что-то… с полной пастью острых зубов и длинными белыми пальцами, хватавшими ее за подол?

Когда впереди за деревьями замаячил огонек, на краткий безумный миг Наде показалось, будто она вернулась домой. Однако выбравшись на опушку, девочка увидела, что дом имеет совсем другие очертания. Он был большой, кривобокий, в каждом окошке горел свет. В Дуве никто не стал бы попусту жечь свечи. Казалось, дом поворачивается, словно приветствуя гостью. Она растерянно попятилась, под ногой треснула ветка. Надя метнулась к крашеной двери и принялась дергать за ручку. Фонарь над головой закачался. «Помогите!» – крикнула Надя. Дверь отворилась, девочка забежала внутрь, захлопнув ее за собой. Что это за глухой стук снаружи? Кто-то в бессильной злобе скребет когтями по доскам или Наде просто почудилось? Из-за хриплых рыданий, душивших девочку, разобрать было трудно. Она стояла, прислонившись лбом к двери, и ждала, пока успокоится бешеный стук сердца. Только после этого Надя смогла выдохнуть и повернуться.

В комнате было тепло, ее озарял мягкий золотистый свет – Надя словно оказалась внутри заварной булочки. Пахло жареным мясом и свежеиспеченным хлебом. Все вокруг было расписано яркими узорами из цветов, листьев, животных и крохотных человечков, которые сверкали как новенькие, так что после унылой серости Дувы на них даже больно было смотреть.

У дальней стены, во всю длину которой протянулась черная кухонная плита, стояла женщина. На плите булькало не менее двух десятков горшков: и маленькие, накрытые крышками, и большие, открытые, содержимое коих едва не переливалось через край. Под плитой за железными распашными дверцами на петлях располагалась духовка, такая огромная, что в нее можно было уложить вдоль человека – если не взрослого, то уж ребенка точно.

Женщина сняла крышку с одного из горшков, и на Надю пахнуло душистым паром. Лук, щавель, курица. Девочку охватило чувство голода, столь острое и всепоглощающее, что перед ним отступил даже страх. С ее губ сорвался приглушенный возглас, и она поспешно прикрыла рот ладошкой.

Женщина оглянулась. Старая, но не уродливая; длинная седая коса перевязана красной лентой. Увидев ленту и вспомнив Женечку Лукину, Надя заколебалась. Ароматы жженого сахара, баранины, чеснока и масла наслаивались друг на друга и дурманили до дрожи.

В корзинке, свернувшись клубком, лежал пес. Животное глодало косточку. Когда же Надя пригляделась, то обнаружила, что это вовсе и не пес, а медвежонок в золотом ошейнике.

– Нравится Владчек?

Надя кивнула.

Женщина поставила на стол миску, доверху наполненную мясным рагу.

– Садись, – сказала она и вернулась к плите. – Ешь.

Надя сняла накидку и повесила ее у двери, потом стянула промокшие варежки. Опасливо села за стол, взяла ложку и вновь застыла в нерешительности. Она хорошо помнила из историй, что в доме ведьмы ни в коем случае нельзя есть и пить, но в конце концов не устояла. Девочка жадно съела рагу – всю тарелку, до последней горячей капельки соуса, – затем слоеные булочки, сливы в сиропе, яичный пудинг и ромовую бабу с коричневым сахаром, щедро начиненную изюмом. Надя ела и не могла остановиться, а женщина тем временем присматривала за горшками на плите, негромко напевая себе под нос.

«Она нарочно меня откармливает, – подумала Надя, чьи веки уже начали тяжелеть. – Дождется, пока я усну, потом сунет в печку и поджарит – вот и выйдет новая порция рагу». Впрочем, девочку это уже не пугало. На полу рядом с корзинкой Владчека женщина постелила одеяло. Надя рухнула на него и крепко заснула, довольная, что умрет не на голодный желудок.

Однако, проснувшись на следующее утро, девочка обнаружила, что все части тела по-прежнему при ней, а на столе ее ждет миска горячей каши, ржаные тосты с маслом и блестящие ломтики сельди, утопающие в соусе.

Старуха назвалась Магдой. Она села за стол и, посасывая сливу в сахаре, стала молча смотреть, как гостья завтракает. За окном падал снег, а Надя ела, пока не заболел живот. Насытившись, она поставила миску на пол перед медвежонком, и Владчек начисто ее вылизал. Только после этого Магда выплюнула сливовую косточку в кулак и спросила:

– Чего ты хочешь?

– Вернуться домой, – ответила Надя.

– Так иди, – сказала старуха.

Надя посмотрела в окно. Метель не прекращалась.

– Не могу.

– Тогда помогай мне помешивать варево в горшках.

Весь день до вечера Надя штопала носки, чистила сковородки, измельчала травы, процеживала сахарный сироп. От долгого стояния у плиты в клубах пара волосы у нее начали завиваться. Девочка мешала варево в котелках и гадала, какая судьба ждет ее дальше. В этот вечер на ужин они ели голубцы с мясом, жареного гуся с хрустящей корочкой, а на десерт – абрикосы с заварным кремом в маленьких розетках.

Утром Надя угощалась толстыми промасленными блинами с начинкой из вишни и творога. После завтрака ведьма спросила:

– Чего ты хочешь?

– Вернуться домой, – сказала Надя. Посмотрев в окошко, за которым сыпал снег, она прибавила: – Только не могу.

– Тогда мешай варево в горшках, – сказала Магда.

Так продолжалось день за днем, а снег все шел, наметая вокруг дома огромные пушистые сугробы. Утром метель наконец прекратилась. Ведьма накормила девочку картофельным пирогом с сосисками и спросила:

– Чего ты хочешь?

– Вернуться домой, – ответила Надя.

– Тогда бери в руки лопату, – сказала Магда.

Надя взяла лопату и начала расчищать сугробы вокруг дома. Компанию ей составил Владчек, весело кувыркавшийся в снегу, и слепой ворон, которого Магда кормила ржаными крошками и иногда носила на плече. Днем Надя подкрепилась черным хлебом с мягким сыром, печеными яблоками, выпила кружку горячего сладкого чая, приготовленного старухой, и отправилась в обратный путь.

Выйдя к лесу, она вдруг подумала: а в какую сторону идти? Ударил мороз, лес превратился в царство льда и сплетенных ветвей. Что ждет ее в чаще? И даже если она проберется через глубокие сугробы и найдет дорогу в Дуву, что тогда? Слабак-отец робко попытается ее обнять? А как поступит его похотливая жена? Ни одна дорога не приведет Надю в прежний, любимый дом. От этой мысли в ее груди образовалась болезненная трещина, щель, через которую в душу проникал холод. На какой-то страшный миг она почувствовала себя маленьким заблудившимся ребенком, безымянным и никому не нужным. Стой она хоть целую вечность на этой опушке с лопатой в руке, никто не окликнет ее, не позовет домой. Надя резко развернулась и побежала обратно, к золотистому теплу кухни. На бегу она шепотом повторяла собственное имя, словно боялась его забыть.

Изо дня в день девочка трудилась: мыла полы, вытирала пыль, чинила одежду, убирала снег, очищала окна от намерзшего льда. Но чаще всего Надя помогала Магде с готовкой – и не только еды. Ведьма делала лосьоны и притирания, едко пахнущие мази, настойки во флаконах темного стекла, жемчужного оттенка пудру, которую раскладывала по маленьким узорным баночкам. В горшках на плите всегда булькало что-то непонятное. Скоро Надя узнала секрет Магды.

Они всегда являлись поздно вечером, на растущей луне. Мужчины и женщины преодолевали долгие мили льда и снега, в санях или верхом на захудалой лошаденке, даже пешком. Они приносили яйца, вяленое мясо, муку, зерно; везли копченую рыбу, кирпичики соли, головы сыра, вино в бутылках, чай в жестяных банках и непременно сахар – целыми мешками, ибо Магда, как известно, любила сладкое. Они приходили за приворотным зельем или ядом, который нельзя распознать, умоляли сделать их красивыми, богатыми, здоровыми.

Когда в дверь стучали, Надя пряталась. По приказу ведьмы она забиралась на самую высокую полку в кладовой. «Молчи и не высовывайся, – наказывала Магда. – Не хватало еще, чтобы пошли слухи, будто я краду девочек». И вот Надя сидела в кладовой с Владчеком, грызла пряное сухое печенье или сосала лакричный леденец и наблюдала за работой ведьмы. Девочка легко могла выскочить к людям, закричать, что Магда удерживает ее силой, и попросить, чтобы ее отвезли домой. Вместо этого она сидела тихо-тихо, не издавая ни звука. Во рту растекалась сладость, а Надя смотрела, как люди приходят к старухе со своими просьбами, отчаявшись или негодуя, но при этом проявляют к ней неизменную почтительность.

Магда давала им капли для глаз, лосьоны для укрепления волос, разглаживала морщины, стучала по груди, пока хворый не отхаркивал черную желчь. Надя не могла понять, что из этого – настоящее целительство, а что – лишь умелое представление, пока однажды ночью к ведьме не пришла женщина с кожей, точно воск.

Как и остальные, она была страшно худой, с впалым, резко очерченным лицом. Магда задала ей вопрос, которым встречала всякого, к ней приходившего: «Чего ты хочешь?»

Задыхаясь от рыданий, женщина рухнула на руки ведьмы, и та принялась гладить ее по плечам, бормотать что-то ласковое, утирать слезы. Надя не могла разобрать слов – они переговаривались слишком тихо. Перед уходом незнакомка достала из кармана крохотный мешочек и высыпала его содержимое на ладонь Магды. Надя вытянула шею, стараясь получше разглядеть, что там такое, но ведьма быстро сжала кулак.

С утра Магда отправила девочку чистить снег. К обеду та справилась, но ведьма опять выпроводила ее из дома, сунув в руки тарелку тушеной трески. С наступлением вечера, когда Надя закончила посыпать края расчищенной дорожки солью, над опушкой поплыл запах имбирного печенья. Аромат щекотал ноздри и был таким густым, что почти пьянил.

За ужином Надя с нетерпением ждала, когда Магда откроет духовку, но на десерт старуха поставила перед ней тарелку с вчерашним лимонным кексом. Пожав плечами, девочка потянулась за сливками, как вдруг услыхала негромкое гуканье. Она посмотрела на медвежонка, но Владчек спал в своей корзинке, ровно посапывая. Гуканье повторилось, за ним последовало нечто похожее на жалобный хнык. Звук определенно доносился из духовки.

Надя вскочила из-за стола, едва не перевернув стул, и в ужасе уставилась на Магду. Старая женщина, однако, и бровью не повела. В дверь постучали.

– Ступай в кладовку, – велела Магда.

На мгновение Надя замерла между столом и дверью, точно угодившая в паутину муха, у которой еще есть силы освободиться из тенет, но затем скрылась в кладовке, не забыв затащить с собой на верхнюю полку медвежонка, чье теплое меховое тельце и сонное похрапывание ее успокаивали.

Магда открыла дверь. Женщина с восковым лицом стояла на пороге и не двигалась, словно боялась войти в дом. Ведьма обернула руки полотенцем и распахнула железные дверцы духовки. Оттуда послышался пронзительный детский плач. Пришедшая схватилась за косяк – у нее подогнулись ноги; она зажала рот ладонями и беззвучно зарыдала. Грудь ее ходила ходуном, по впалым щекам градом катились слезы. Магда завернула пряничного младенца в красный платок и вложила извивающийся, мяукающий сверток в протянутые руки женщины, трясущиеся от волнения.

– Милаша, – заворковала та, что означало: «Сладкая моя девочка».

Она круто развернулась и исчезла в ночи, не потрудившись затворить за собой дверь.

На следующий день Надя не притронулась к завтраку. Остывшую кашу она отдала медвежонку, но Владчек воротил нос от миски, покуда ведьма заново не подогрела ее на плите.

Не дожидаясь расспросов Магды, Надя сказала:

– Это же не настоящий ребенок. Зачем она его взяла?

– Для нее он вполне настоящий, – возразила старуха.

– Что с ним будет? А с ней? – Надя едва сдерживалась, чтобы не сорваться на крик.

– В конце концов от младенца останутся одни крошки, – невозмутимо промолвила Магда.

– И что потом? Ты испечешь нового?

– Мать умрет гораздо раньше. У нее та же лихорадка, что унесла дитя.

– Так излечи ее! – Девочка хлопнула по столу ложкой, к которой не прикоснулась за завтраком.

– Она не просила лекарства. Она просила ребенка.

Надя схватила варежки и, топоча, выбежала на улицу. Обедать она не пришла. Хотела пропустить и ужин – показать ведьме, что думает о ней и ее ужасном колдовстве, – но к вечеру в животе урчало от голода, и когда Магда поставила перед ней блюдо с утятиной под охотничьим соусом, Надя взялась за нож и вилку.

– Я хочу вернуться домой, – пробормотала она, глядя в тарелку.

– Так иди, – сказала Магда.

Морозная, снежная зима не отступала, но в окнах домика Магды всегда горел уютный золотистый свет. Надины щечки налились румянцем, одежда стала тесноватой. Девочка научилась готовить укрепляющие тоники, не заглядывая в рецепт, и печь миндальный кекс в форме короны. Она отличала целебные растения от ядовитых и знала, какие их них целебны благодаря своему яду.

Надя понимала, что Магда раскрывает ей далеко не все тайны своего промысла, и была этому только рада, убеждая себя, что ничего не хочет знать о темной стороне ведьмовского ремесла. И все же порой девочку разбирало нестерпимое любопытство, по силе не уступавшее голоду.

Однажды утром она проснулась от того, что слепой ворон стучал клювом по подоконнику, а на улице – кап-кап-кап! – с крыши капала вода. Ярко светило солнце. Пришла оттепель.

На завтрак Магда подала сдобные булочки со сливовым джемом, отварные яйца и молодую зелень. Надя уминала все подряд, страшась того момента, когда трапеза закончится. В конце концов она наелась так, что больше не могла проглотить ни кусочка.

– Чего ты хочешь? – спросила Магда.

Надя в нерешительности замялась.

– Если я уйду, можно мне будет…

– Нельзя ходить туда-сюда – не воду из колодца носишь. Я не позволю тебе привести к моему порогу монстра.

Монстра. Надя поежилась. Значит, она не ошиблась насчет мачехи.

– Чего ты хочешь? – повторила вопрос ведьма.

Надя вспомнила танцующую Женечку Лукину, застенчивую Лару, Бетю, Людмилу и всех остальных девочек, с которыми не была знакома.

– Я хочу, чтобы отец избавился от Карины. Чтобы жизнь в Дуве снова стала спокойной. Я хочу вернуться домой.

Магда легко коснулась левой руки Нади – сперва безымянного пальца, затем мизинца. В памяти девочки всплыла женщина с восковым лицом и маленький мешочек, содержимое которого она вытряхнула на ладонь ведьмы.

– Подумай об этом, – сказала Магда.

Накрывая на стол следующим утром, старуха увидела топор, который принесла Надя. Два дня он пролежал на столе, пока ведьма и девочка готовили тесто – отмеряли, просеивали, вымешивали и мяли. На второй день, когда с самой трудной работой было покончено, Магда посмотрела на Надю.

– Ты ведь знаешь, что можешь остаться, – сказала она.

Вместо ответа девочка вытянула руку.

Магда вздохнула. Лезвие топора из тускло-серой стали гришей блеснуло в лучах заходящего солнца и опустилось с резким звуком, похожим на выстрел. Увидев свои пальцы, одиноко лежащие на столе, Надя лишилась чувств.

Магда намазала культи заживляющей мазью, забинтовала руку, уложила девочку в постель. Пока та спала, ведьма перемолола отрубленные пальцы в мясной фарш, который добавила в тесто.

Когда Надя пришла в себя, они вместе слепили из теста девочку, уложили ее на мокрую доску – большую, как дверь, – и сунули в раскаленную духовку.

Пряничная девочка пеклась всю ночь, наполняя дом чудесным ароматом. У Нади текли слюнки, хоть она и знала, что аромат источает ее собственная плоть и кровь. Она ненадолго задремала и проснулась перед рассветом, когда дверцы духовки сами собой распахнулись и оттуда вышла пряничная девочка. Пройдя через кухню, она открыла окошко и улеглась на стол остывать.

Утром Магда и Надя обсыпали ее сахаром, сделали из глазури губы и кудрявые волосы, потом нарядили в Надину одежду и башмаки и вывели на тропинку к Дуве.

После скромного завтрака из селедки и яиц всмятку Магда усадила Надю за стол и достала с полки маленький горшочек. Открыла окно, впустила слепого ворона. Птица села на стол и склевала крошки, что остались от пряничного ребенка.

Высыпав содержимое горшочка себе на ладонь, ведьма велела Наде:

– Открой рот.

На ладони Магды в лужице густой блестящей жидкости лежала пара ярко-голубых глаз – глаза птенца.

– Не глотай, – строго предупредила ведьма, – и не выплевывай.

Зажмурившись, Надя с трудом разлепила губы и постаралась сдержать рвотный позыв.

– Открой глаза, – приказала ведьма.

Надя повиновалась, и внезапно все вокруг стало другим. Словно со стороны, она увидела, что сидит в кресле, по-прежнему зажмурившись, а Магда стоит рядом. Подняв руки, девочка обнаружила, что машет крыльями. Она вскочила на тоненькие вороньи лапы и испуганно каркнула.

Магда шуганула птицу к окну. Сила крыльев и ощущение воздушного потока под ними привели Надю в восторг, и она не заметила печали, сквозившей во взгляде старой женщины.

Заложив широкую дугу, Надя взмыла высоко в небо, привыкая к крыльям, прорезая длинные вечерние тени. Ее взору открылся лес, опушка, домик Магды. Вдалеке темнели иззубренные контуры Петразойских гор. Спустившись ниже, она разглядела вьющуюся тропинку, ведущую к Дуве. Надя бросилась вниз и стремительно полетела между деревьями. Впервые за все время лесная чаща не вызывала у нее страха.

Покружив над деревней, окинула взглядом главную улицу, кладбище, два новых самодельных надгробия. За зиму, пока Надя отъедалась у ведьмы, в Дуве пропали еще две девочки. Но эти станут последними, жертв больше не будет. Надя с пронзительным криком снизилась и полетела рядом с пряничной девочкой, направляя вперед своего бойца, свою заступницу.

Усевшись на бельевую веревку, она проводила пряничную девочку взором – та пересекла полянку и вышла к дому Грушовых. Внутри громко скандалили. «Знает ли отец, что творит Карина? – подумала Надя. – Подозревает ли он, кто его жена на самом деле?»

Пряничная девочка постучала в дверь, раздраженные голоса стихли. Дверь распахнулась, отец, щурясь, вгляделся в вечерний сумрак. Надя поразилась перемене, которая произошла с Максимом за зиму. Широкие плечи плотника сгорбились, он сильно исхудал, и даже издалека было видно, как обвисла его кожа. Надя ожидала, что, узрев на пороге монстра, отец закричит от ужаса.

– Надя! – изумленно ахнул Максим. – Надя! – Сдавленно всхлипнув, он обнял пряничную девочку.

В дверях появилась Карина – бледная, с расширившимися глазами. Надю охватило разочарование. Она почему-то была уверена, что от одного взгляда на пряничную девочку мачеха рассыплется в прах или при виде живой и здоровой падчерицы хотя бы признается в своих злодеяниях.

Максим завел пряничную дочку в дом. Надя слетела на подоконник и заглянула внутрь через стекло.

После тепла и уюта ведьминой избы родной дом показался ей тесным и унылым. Надя заметила, что коллекция деревянных кукол на каминной полке подросла.

Максим гладил глазированную руку «дочки», расспрашивал о том и о сем, но пряничная девочка безмолвно сидела у огня. Умела ли она вообще говорить? Этого Надя не знала.

Максим как будто не замечал ее молчаливости. Он сыпал словами без остановки, плакал, смеялся и удивленно качал головой. Карина, как обычно, вилась над мужем, не выпуская его из виду. Во взгляде мачехи сквозил страх, но было в нем нечто еще – нечто странное, отдаленно похожее на благодарность.

А потом Карина шагнула к пряничной девочке, дотронулась до румяной щеки, погладила кудрявые волосы из глазури. Надя замерла в ожидании: сейчас мачеха испустит душераздирающий вопль, обожженная прикосновением плоть начнет клочьями облезать с ее руки, обнажая не кости, но ветви, и из-под красивого женского облика проступит жуткая внешность хитки.

Карина, однако, склонила голову, пробормотала короткую молитву, затем сняла с крючка накидку.

– Пойду к Бабе Оле, – сказала она.

– Да, да, конечно, – рассеянно отозвался Максим, не сводя глаз с дочери.

«Она хочет сбежать!» – с ужасом поняла Надя. А пряничная девочка даже не пыталась этому помешать.

Карина закуталась в платок, надела варежки и без оглядки выскочила за порог, хлопнув дверью. Надя пронзительно каркнула и вспорхнула с подоконника. «Полечу следом, – решила она. – Выклюю ей глаза!»

Мачеха нагнулась, подобрала с земли камень и швырнула в птицу. Надя издала негодующий вскрик. Но когда Карина заговорила, голос ее прозвучал на удивление ласково.

– Улетай, маленькая птичка. Есть вещи, которых лучше не видеть. – С этими словами она растворилась в темноте.

Надя растерянно захлопала крыльями и снова всмотрелась сквозь стекло. Отец усадил пряничную девочку к себе на колени и стал гладить по белым волосам.

– Надя, – повторял он. – Надя, – Максим прижался губами к пряничному плечу, целуя коричневую кожу.

Надино сердечко в хрупкой грудной клетке отчаянно заколотилось.

– Прости меня, – пробормотал Максим. Слезы, катившиеся по его щекам, размочили завиток глазури на шее пряничной девочки.

Надю охватила дрожь. Вороньи крылья застучали по стеклу, выбивая слабую, бесполезную дробь. Отцовская рука скользнула под юбку дочери. Пряничная девочка не пошевелилась.

«Это не я, – твердила себе Надя. – Нет, нет, не я». Она вспомнила, как отец не находил себе места, как продал лошадей и, самое главное, сани. До этого… до этого девочки пропадали в других деревнях – то в одной, то в другой. Слухи, молва о несчастьях где-то там, вдалеке. Но потом пришел голод, а вместе с ним – долгая зима, и Максим, загнанный в ловушку, стал охотиться рядом с домом.

– Я хотел остановиться, – шептал он, крепче прижимая к себе дочь. – Я пытался, поверь. Умоляю, скажи, что веришь мне.

Пряничная девочка молчала.

Максим снова раскрыл влажный рот для поцелуя и, испустив не то вздох, не то стон, впился в сладкую мякоть шеи. Когда зубы вонзились глубже, стон перешел во всхлипы.

Надя неотрывно смотрела, как отец пожирает пряничную девочку, укус за укусом – плечо, руку, ногу… Он рыдал и давился, но не прекращал свою чудовищную трапезу. К тому времени, как Максим расправился с пряничной дочкой, огонь в очаге давно погас. Закончив, он растянулся на полу, выставив кверху набитое брюхо. Пальцы его были липкими от глазури, в бороде застряли крошки. Только тогда Надя отвернулась.

Отца нашли наутро – с лопнувшим животом и вываленными кишками, воняющими гнилью. Всю ночь Максим провел на коленях, всю ночь его рвало кровью и сахаром. Карина домой не возвращалась. В схроне под окровавленными половицами, среди прочего, обнаружили детский молитвенник, браслет из стеклянных бусин, алые ленты, которые Женечка Лукина вплела в косы перед праздником, и белый вышитый передник Лары Деникиной – неумелые стежки, проложенные детскими руками, были бурыми от крови. С каминной полки безмолвно таращились маленькие деревянные куколки.

Надя стрелой полетела к ведьме. Магда вполголоса произнесла заклинание и вернула ей человеческий облик, а Владчек облизал культи отрубленных пальцев. Много дней Надя трудилась бок о бок с ведьмой, не произнося ни слова, и почти ничего не ела.

Все ее мысли занимал не отец, а Карина. Та, которая приходила к ним, когда заболела Надина мать, поселилась в доме после ее смерти и присматривала за Надей, когда уехал Гавел… Это Карина отправляла Надю в лес, подальше от отца; Карина отдалась монстру в надежде спасти хотя бы одну девочку.

Надя мыла, скребла, готовила, работала в саду и неотступно думала о Карине, которая провела долгую зиму наедине с чудовищем, терзаясь страхом всякий раз, когда он выходил за дверь, по всему дому ища подтверждения своим ужасным догадкам, ощупывая полы, шкафы и стены в попытке отыскать тайник, созданный умелыми руками плотника.

Труп Максима Грушова сперва хотели сжечь, но в конце концов без отпевания похоронили на каменистом пустыре, где по сей день не растет ни травинки. Тела пропавших девочек так и не нашли, хотя охотники порой натыкались в лесу то на горстку костей, то на черепаховый гребень, то на башмачок.

Карина перебралась в другую деревню. Что с ней стало – никому не ведомо. Одинокую женщину редко ждет счастливая судьба. Надин брат, Гавел, вернулся с северной войны героем. Что же до самой Нади, то она осталась у Магды и обучилась всем тонкостям ведьминского ремесла, овладев самыми темными чарами, о каких в подобную ночь лучше и не упоминать вслух. Поговаривают, что при растущей луне она творит такую волшбу, на которую не отваживалась даже Магда.

Теперь вы знаете, что за монстры некогда обитали в лесах за Дувой, а если когда-нибудь встретите медведя в золотом ошейнике, то можете обратиться к нему по имени. Наглухо затворите ставни и проверьте, крепко ли заперт засов. Зло способно проникать в дом через самые тонкие щели. Не съесть ли нам чего-нибудь вкусненького?

Что ж, тогда помогайте мне помешивать варево в горшках.